Валериан Маркаров
Крик ночной совы

Полная версия

Глава 1

Оглушительный, раскатистый удар грома пронзил майскую ночь и разбудил Агнесс. Тихо перевернувшись на правый бок, она напрягла слух. С торфяных болот, заросших вереском, доносился протяжный вой диких собак и монотонные крики совы. Внезапно сердце женщины тревожно заколотилось – ей показалось, что из тёмного угла комнаты за ней следит пара настороженных глаз – и её тонкие пальцы вцепились в край матраса, туго набитого бараньей шерстью. Но стоило вспышке молнии осветить пространство, как выяснилось, что это всего лишь очки её супруга Джона Брауна, накануне оставленные им на комоде. Сам же он, после праведных трудов в чине викарного епископа Винчестерского собора, голосисто храпел в нескольких дюймах от неё.

Агнесс с детства боялась грозы, однако же, в ночной сорочке, с распущенными волосами, она всё-таки выскользнула из-под тёплого одеяла, подошла на цыпочках к затуманенному окну и припала лбом к стеклу, пристально вглядываясь в окружавший её мрак. Газовые фонари не горели. С неба, сплошь покрытого тучами, лил дождь, образуя стремительные, шумные потоки из смеси глины и песка. На высоком холме, где располагалось кладбище со множеством скорбящих ангелов, старых крестов и накренившихся могильных плит, на которых мох и дожди давно съели даты и имена, рождались новые реки. Как по желобам неслись они по угрюмым и узким дорогам графства Хэмпшир, мощёным каменными плитами, и вспыхивали при свете молний, словно огненная лава. Дул сильный ветер, то уносясь с рыданием вдаль, то вновь грохоча и воя у ночного окна и заставляя дребезжать стекла в рамах. Одинокие деревья гнулись от его порывов, их почерневшие листья то льнули друг к другу, шепча и жалуясь, то, разметавшись в разные стороны, тоскливо трепетали и бились на тонких ветвях. С неба опять ударила молния, обнажив в непроглядной тьме стены старого Винчестерского замка – в эту минуту они производили удручающее впечатление, а ведь в былые времена сам король Артур собирал здесь, за Круглым столом из английского дуба, своих отважных рыцарей – искателей Святого Грааля.

Какое-то необычное беспокойство, какая-то тоска охватили душу Агнесс. Она тихо вздохнула и вернулась в постель, силясь заснуть. Но сна не было ни в одном глазу. Женщина ворочалась, металась по подушке и уже собралась хватить бромистого калия – это хорошо её успокаивало, как вдруг вспомнила, что, зачитавшись романом Джейн Остин, забыла помолиться перед сном. «Это никуда не годится!» – подумала она и, уставившись в потолок, обратилась к высшим силам:

– О Господи, прости грехи мои прошлые. Помоги не прельщаться соблазнами мира сего и избегать мирской суеты. Помоги мне познать Твою волю святую и смиренно с любовью её исполнять. Помоги жить по слову Твоему, по заповедям Твоим, и пребывать в любви Твоей, – шептала она, подняв голову вверх и безвинно сложив ладони.

Не успела она закончить, как раздалось гулкое уханье совы, резкое и жуткое, а в окне, над разросшимися кустами бузины и сирени, вдруг пронеслось что-то серое с двумя сверкающими в темноте янтарными огоньками. Потом послышался топот лошадиных копыт – сначала слабый, но усиливающийся с каждой секундой. Кто-то приближался к их дому, и был уже очень близко. Вот лязгнул дверной засов, запертый ею на ночь, заскрипела деревянная лестница, недовольно запела петлица двери, и свежий ночной воздух со свистом проник в спальню. Страх охватил Агнесс, подступив комом к горлу. Она бросилась будить преподобного, но сон его был столь крепок, что он даже не пошевелился. Оглянувшись на дверь, Агнесс вздрогнула, увидев перед собой тень, напоминавшую женский силуэт. Кто-то стоял в их спальне, всего в нескольких шагах от неё. Слабый лунный свет освещал очертания высокой, стройной фигуры, но лицо человека оставалось в темноте.

– Кто вы? – вскрикнула Агнесс, пытаясь прогнать свой жуткий кошмар. Ей хотелось надеяться, что голос не дрогнул. – По какому делу вы вторглись в наш дом посреди ночи?

Но ответа не последовало. Агнесс прищурилась, окидывая фигуру напряженным взглядом. Очередная вспышка молнии озарила в мертвенно-бледном свете каждую чёрточку лица женщины. Она увидела вьющиеся волосы, выбивавшиеся из-под одеяния с капюшоном, зелёные глаза на совершенно белом лице, в котором не было ни кровинки: сверкающие и резкие, как клинок из стали, казалось, они пронизывали её. В глубоком вырезе, неугодном Господу и людям, круглилась наполовину открытая грудь, похожая на два свежесорванных яблока, на которой покоилась золотая цепь с медальоном в виде совы.

– Что вам нужно от нас? – переспросила Агнесс в смертельном волнении и бросила взгляд на длинную чугунную кочергу у камина, которой она обыкновенно ворошила угли.

Не проронив ни слова, женщина приблизилась к ней так, что Агнесс уже слышала её глубокое дыхание: бедняжка, она зажмурилась и попыталась представить, что это сон. Между тем незнакомка прильнула к ней и, обвив руками её живот, сжала его, подобно тискам. Напрасно Агнесс вырывалась, трепеща от ужаса, точно ждала внезапно выпущенных когтей – через мгновение она напрочь обессилела и онемела, явственно испытав при этом, как что-то неведомое и горячее медленно наполняет её плоть. Не в силах пошевелиться, она мысленно уже приготовилась к худшему, ожидая, что женщина убьёт её.

– Я дарую тебе долгожданное дитя, – вдруг раздался властный голос, полный энергии и силы. – Это будет дочь. Ты наречёшь её Лейлой и наденешь на её шею вот этот амулет, – женщина сняла с себя золотую цепь и протянула её Агнесс. – Запомнила? Ты произведёшь на свет девочку, а потом отдашь её мне…

Веки Агнесс разом отяжелели и смежились. Она осязала блаженное умиротворение, чувствовала, как сладкая дремота опускается на неё – она позволила ей овладеть собой.

К утру прояснилось, и радостные лучи солнца беззаботно ворвались в маленький дом, сложенный из серого камня и увитый жимолостью и плетистыми розами, с тяжелой черепичной кровлей, поросшей лишайником, и небольшим цветником. Агнесс проснулась измученной и слабой, и никак не могла вспомнить, что с ней происходило, пока она спала. После выпитой чашки чая она смутно восстановила в памяти: кто-то навещал её нынче ночью, что было принято её суеверной головой за привидение. Однако же, найденная под подушкой цепочка с медальоном в виде совы, в больших глазах которой блестели два жёлтых камня, свидетельствовала об обратном. Агнесс остолбенела и полдня не могла прийти в себя.

Глава 2

Прошло два лунных цикла. Однажды в полдень, когда светило своим теменем касалось небесного свода, Агнесс обнаружила на своём животе небольшую выпуклость. Опустив рукоделие на колени, она глубоко задумалась, и, вспомнив об участившихся приступах головокружения и тошноты, она, наконец, поняла причину. Господи, да она беременна! Она не знала, что и думать. Весь мир её перевернулся с ног на голову. Теперь она ощущала новую силу, поднимавшуюся внутри неё, чувствовала, как эта сила пульсирует в её венах. Это была сила будущего, сила надежды, жизни, которой ей никогда не доводилось жить. Сила, которая требовала от неё быть кем-то большим, чем она когда-либо была. В миллионный раз спрашивала она себя, кем была та женщина в ночи. И не находила ответа. И как ни пыталась она прогнать из памяти последние слова неизвестной, они снова и снова звучали в голове: «Ты произведёшь на свет девочку и отдашь её мне».

Внезапно Агнесс вздрогнула, услышав, как хлопнула дверь. Она повернула голову. В дверях стояла её соседка Мелисса Фултон, которая взяла дурную привычку являться к ней без приглашения.

– Прости меня, моя дорогая, за неожиданный визит, однако я подумала, что ты, наверное, не в курсе самых свежих новостей, – обычно говорила мисс Фултон, присаживаясь на край велюрового кресла. – Кстати, прекрасная погода, ты не находишь? А вот на прошлой неделе были такие ужасные грозы.

Дом Мелиссы стоял за заросшей боярышником изгородью, которая была столь высокой, что от него виднелась лишь макушка красной крыши. Сама же она являлась особой крайне некрасивой: долговязой, худой, с тёмными усиками над верхней губой, длинными неуклюжими руками и с твёрдой мужской поступью, чем напоминала Агнесс одну из трёх шекспировских ведьм, которых на своём тернистом пути повстречал Макбет. Года три назад она напялила на себя муслиновый чепец, обшитый широкой синей лентой, тем самым громогласно объявив миру, что отныне прощается с какими бы то ни было надеждами на вступление в святилище Гименея, и будет довольствоваться обществом любимой кошки Хлои.

Если мисс Фултон и имела слабость, то, безусловно, слабость эта состояла в том, что где бы она ни находилась, она всюду совала свой нос куда не следует: в прачечной ли она с корзиной грязного белья, или в старой кофейне за игрой в бридж, на базаре ли, куда ходила с корзинкой для пикника и где за шиллинг и шесть пенсов неизменно брала дюжину свежих яиц, баранью лопатку, полфунта сливочного масла, картошку и селёдку, или на утреннем церковном богослужении, куда, прижав к голове плоскую круглую шляпку, украшенную пучком перьев белой цапли, и удерживая в руке сложенный зонт и замшевую сумочку с платком и нюхательной солью, исправно ходила каждое воскресенье, чтобы послушать преподобного Джона Брауна, супруга Агнесс.

В церковь, надо сказать, она ступала в числе первых и, манерно кивнув в сторону алтаря, всегда садилась на переднюю скамью, выжидая, пока преподобный викарий – статный мужчина, служивший ей образцом совершенства – появится в проходе в сутане и стихаре, облегавшим поджарое тело и широкие плечи. Всё внимание Мелиссы было обращено к лицу преподобного: к его высоким скулам, прямому носу, тёмным, совсем не английским глазам, и губам, которые, будучи одновременно и очень чувственными, и не знающими пощады, наверняка могли бы заслуживать лучшей участи, если бы сам он хоть что-нибудь понимал в мирских делах. Она сосредоточенно наблюдала за всеми его действия, за тем, как величаво проходит он мимо надгробия Джейн Остин, как поднимается по ступенькам на кафедру, как, в заполненной до отказа церкви, где ничто не нарушало вежливой тишины, грустным и пронизывающим насквозь голосом читает великолепную проповедь: задумчиво и в то же время вдохновенно, делая большие паузы между предложениями, когда говорит про грешников, кои непременно окажутся под карающей десницей Господа, или про нравственное разложение, что подстерегает людей с момента их рождения. Обожая выставлять себя напоказ, с сияющими глазами и с удвоенным пылом она распевала гимны, которые успела хорошо выучить и которые пели прихожане под слегка расстроенный орган, и пускала при этом фальшивые трели. Она, мисс Мелисса Фултон, была первой в очереди на святое причастие, становясь на колени перед алтарем в нетерпеливом ожидании, когда преподобный подойдёт к ней со словами: «Тело Господа нашего Иисуса Христа, за тебя преданное, да сохранит тело и душу твою в жизнь вечную: приими и ешь это в воспоминание, что Христос умер за тебя и напитайся Им в сердце своём верою с благодарением». В эту минуту она смотрела на викария с таким плотоядным вожделением, с каким смотрят любители вкусно поесть на изысканное блюдо, а потом медленно открывала рот и высовывала язык, чтобы рука викария положила на него облатку, испечённую из пресного теста. «Кровь Господа нашего Иисуса Христа, за тебя пролитая, да сохранит тело и душу в жизнь вечную; пей это в воспоминание, что кровь Христова пролилась за тебя, и пребудь благодарен», – и рыжеволосый церковный мальчик, помощник викария, подносил чашу с вином к её накрашенным губам, и она делала большой жадный глоток, словно её долго мучила жажда.