Валентин Икасов
Похожее на сны
Я пожал ему руку, улыбнулся в ответ как можно шире. Жаль, что Бруно почувствовал лишь прикосновение моей ладони.
Бруно указал на выход и мы ринулись к нему. Наши тела через несколько мгновений покинули пределы бара. По странному особенный мужчина и молодой невидимый юноша исчезли отсюда. Только громкий смех шумной компании доносился в глубине темного помещения, окутанного вечером, слабый свет которого изредка проникал сквозь дверную щель.
На улице было холодно и людно. Я запрятался в воротник пальто от этого. Бруно стоял и смотрел налево. Он подошел к урне и, словно легкий мячик, бросил туда пустую бутылку. Затем повернулся ко мне и заговорил:
– На улице, правда, холодно, – сказал Бруно и вытащил из кармана куртки помятую красную беретку, походившую на женскую, и напялил на голову. – Но у тебя еще и другой случай. Ты боишься показаться людям. А мы пойдем по одному проспекту. В это время много народу ходит там. И чтобы терапия прошла успешно: покажи миру свое лицо! Пойдем, Валентин.
Я высунул голову, как крот из норы, пошел за Бруно. Не сказать, что мы шли быстро, он будто специально двигался не спеша. Я плелся чуть позади, пытался увильнуть от человеческих взглядов. Казалось, что люди, снующие по улице, окружают меня, хотят схватить. А я то и дело оглядывался по сторонам, словно в поисках друга, затерявшегося в толпе, и с которым у меня было назначено свидание.
Проспект тянулся и тянулся. Вдали замаячил светофор. Начал накрапывать мелкий дождик. Я чувствовал прикосновения дождя. Его капли растекались по моей невидимой оболочке. Я утер ладонью лицо и увидел, что на перекрестке, Бруно, как солдат по команде, остановился, выпрямил спину, начав что-то искать в кармане.
Он вытащил из кармана пачку сигарет, извлек оттуда одну и зажал между губ. Затем кинул на меня вопросительный взгляд, дающий понять, что огнива у него нет. Я решил помочь ему спичками. У меня был коробок. Я достал его, вынул спичку. Мы пытались зажечь сигарету, но каждая новая спичка быстро тухла. Бруно не мог раскуриться. На шестой мы прекратили это занятие. Он с грустью в глазах поглядел на меня и изрек:
– Тот, кто является невидимым и испытывает страх перед жизнью, не сможет зажечь собой других.
Потом он повернулся к дороге и зашагал быстрее. Мы перебежали ее. Бруно на секунду остановился у какого-то дворика, огляделся и лишь затем вошел в этот двор. Я не успел поглядеть на название улицы. Двор был самым типичным. Так выглядит каждый второй дворик в Питере. Стены, что впитали в себя дух Страны Советов. Их обшарпанность, доводящая до безнадеги. Желтизна, бьющая до рези в глазах. Больной старый кот в окне, смотрящий на людей. Кот. Жалкий кот. И только небо, ясное Питерское небо, давало забыть о суете вокруг. Я вертел головой туда – сюда, смотрел в окна дома, изучал силуэты и тени, порой появляющиеся в них. Задрав голову к последнему этажу самой крайней парадной, я услышал Бруно.
– Как вы могли догадаться, тут я живу.
Дверь парадной была перед носом. Бруно дернул ее. Она тотчас заскрипела. Темная парадная открылась нам. И в это темное пространство Бруно начал говорить:
– Для кого-то подъезд может стать неким обелиском свободы. Если думать над словами одного поэта, то нахождение здесь – своего рода победа. Но для меня тут тесно.
Эхо пронеслось по парадной. Топот вылетел в след. Бруно сказал подниматься на самый вверх, на пятый этаж. Мы поднимались стремительно. Раз, Два, Три, Четыре. Каждая цифра мельком пробежала по стенке, и я уже был у квартиры Бруно. Бруно какое-то время стоял на лестничной клетке. Искал свои ключи. Куртка с большим количеством карманов – вот беда. Сразу не вспомнишь, куда что положил. Когда его рука нырнула во внутренний карман, я услышал тихий звон. Бруно вытащил ключи, покрутил ими в воздухе и вымолвил:
– Приглашаю в мой врачебный кабинет.
Замок прокрутился на два оборота, и дверь медленно отворилась. Мы вошли. И как хорошо, что жильцы дома не повстречались нам в парадной, что я никому не попался на глаза.
Жилище Бруно представляло собой чисто Советский интерьер. Как двор, ничего особенного. Выцветшие желтоватые обои, непобеленный потолок. И самое жуткое – запах. Запах затхлости, напоминающий вонючую мазь, разбавленную то ли уксусом, то ли спиртом.
В квартире было много картин. Большинство их них висело в прихожей. Они все были похожи одна на другую. Кругом почти одни пейзажи. Только единственная позволяла задержать на себе долгий взгляд. В конце коридора у белой двери висела картины женщины в синем платье и аляповатом кашне. На секунду мне показалось, что с нее смотрит моя мать.
Я повесил куртку на крючок в прихожей, снял ботинки. Там, где стоял, находился порог комнаты. Я заглянул в нее, и что-то потянуло меня войти. В комнате были занавешены окна и стояло очень мало мебели: низкий столик, стул, кровать с темно-зеленым одеялом. У меня возникло чувство дежавю. Будто я здесь был раньше. Я одной рукой держался за дверной проем и внезапно ощутил прикосновение к моему плечу. Я дернул голову к Бруно. Он смотрел на меня, хлопал то по спине, то по плечу, а потом сказал:
– Нам не в эту комнату, дружище. Пойдем.
Бруно указал на соседнюю дверь, параллельно которой на другом конце коридора висел портрет некой женщины.
Мы прошли в комнату. Она дышала тем же старинным духом. Настенный ковер, где тьма-тьмущая узоров. Старые окна, через которые в холодные времена приходит ветер, воет, не дает заснуть. Эта комната была больше той, куда меня влекло. Бруно пальцем тыкнул на диван, стоящий у двери. Я тотчас плюхнулся на мягкое покрывало. Сидя, продолжал привыкать к обстановке, где мне нужно было пройти лечение от невидимости.
– Такая квартирка. Знаю, скромно. Но это не главное. Какая разница, в каком месте лечить тела и души от разных недугов? Вся суть в процессе.
– Квартира уютная. Чувствую себя тут даже спокойней, чем дома, – ответил я.
– В таком случае я начну.
Я стал с нетерпением ждать, что же будет делать Бруно. Он вперил глаза в пол, походил по кругу, поднял голову, задержал взгляд на настенных часах, висевших на правой стене над креслом. Именно в этот момент я обратил внимание на то, что прежде не ложилось на слух. Часы тикали. Прошло чуть более трех секунд. Бруно заговорил:
– Мое лечение не предполагает целебные средства: настойки, отвары, травы. Все честно и по правде. И все есть действие. Валентин, расслабься и отдайся звукам вокруг. Еще закрой глаза.
Выполнив указания Бруно, я почувствовал, как растворяюсь в тишине, которая с одинаковыми интервалами появляется, то исчезает по мере хода секундой стрелки. Такое спокойствие я ощущал, когда сидел да пил, когда ничего не тревожило душу. Но мое блаженство не было вечным. Голос Бруно вывел меня из этого транса:
– Валентин, понимаешь, что случилось? Ты услышал время. Жизнь такая вещь, что мы редко его замечаем. Время ускользает от нас в реве машин, поездов, городском шуме. И мы среди него мечемся, а оно бесследно проходит. Теперь ты знаешь, что является временем. Миг, в который можно погрузиться один раз. Погрузиться и выплыть в иное мгновение.
После его слов я будто впервые задышал полной грудью. Через мое тело словно прошел слабый электрический ток, когда я вообразил все, о чем говорил Бруно. Я хотел слышать тишину и хотел слышать его голос. А он, к счастью, не прерывался.
– Закончил вступительную часть. Приступим к первому методу терапии. Валентин, Ты говорил, литература для тебя что-то значила. Ты любил чтение. А что насчет того, чтобы не поглощать буквы, написанные кем-то, а выводить их самому? Когда-нибудь пробовал писать сам?
Он стоял, засунув руки в карманы пиджака, и произносил это. Произнесенное им погрузило меня в прошлое. Бруно прямо окатил меня холодной водой. Я вспомнил, как по ночам, еще в родительском доме, нежно прикасался к кнопкам клавиатуры, стараясь не разбудить спящих родителей. Когда в памяти всплыло то, что я выводил на своем мониторчике, я заговорил:
– Пробовал года три назад. Много читал тогда. Меня вдохновляли французы. Мечтал написать роман в духе экзистенциализма. Мне просто всегда были близки вопросы о жизни.
Я рассказал ему правду про свой писательский опыт. А Бруно нахмурил брови, повернул голову к окну. И говорить стал не сразу.
– Труха. Труха, мой друг. Камю, Сартр и эта законченная феминистка Бовуар. Да, даже этот, со сложной фамилией. Есть вещи лучше! Надеюсь, вы прекратили занятие этим, пока оно не пустило в вас корни?
Я был слегка обижен его словами. Но это же в прошлом. Я без раздумий ответил Бруно:
– Я написал две страницы, короткий план. В романе…
– Не желаю спрашивать, о чем писали. Давайте лучше проделаем следующее. Мне куда интереснее, как вы писали. У меня тут имеется тетрадка, ручка, блокнот. Не прошу многого, пару абзацев. Ведь вы что-то должны уметь, – протараторил Бруно, идущий к письменному столику и предварительно оборвавший меня.
Меня пробрал страх. Тетрадь с ручкой уже лежали рядом. Бруно смотрел на меня. А я растерялся, пытался сделать вид, что меня здесь нет. Но Бруно стоял на своем:
– Отбросьте боязнь, мой друг. Такой трепет перед творчеством, когда его надо выкинуть наружу, бывает у всех начинающих. Перебороть это – суть лечения.
Бруно на одном вдохе заставил взяться за перо. Я открыл тетрадь, взял ручку, подвел пишущий шарик к поверхности листа, как Бруно меня остановил:
– Подойди к окну. Опиши все, что видишь, но при этом попытайся заполнить бумагу тем, что сидит у тебя внутри. Заполни собой.
Поднявшись, я проследовал к окну, пристально всмотрелся в него. Первая строчка пришла в голову только спустя минуты две. Она щелкнула, словно разряд в мозг, и моя правая рука задвигалась по тетрадному листу.
Бесцветный вечер как невидимый я, такой же пустой с одним страхом внутри. А страх это разве пусто? Его много во мне. Много как дождя в осени. Эта осень дождливая. Каждый второй день промозглый и сырой. Осень заставляет нас грустить и ждать лета с приятным теплым бризом, колыхающем воды Невы, в которых отражается небо, что словно яркий церковный купол радует глаз. Сейчас ничего не радует глаз. В окне видится небо цвета пятна от воды, капнувшей на желтую газетенку. Кругом темно будто я попал в свою душу. Лишь фонари дают малость света. Я смотрю на них. Хочется спать.
Тут я поставил точку, задержал взгляд на листе и снова ощутил страх, но такой, что был перемешан с чувством победы. Я повернулся к Бруно с написанным.
Бруно с небывалой легкостью взял тетрадь своей тяжелой рукой. Его глаза сразу стали пожирать выведенные мной буквы. Я прокрутил в голове написанное. И оно показалось мне превосходным. Где раньше была такая вдохновленность? Я думал об этом, смотря, как Бруно читает и читает. В одно мгновение он смерил меня взглядом. Даже стало не по себе. Рот Бруно приоткрылся. Из него вылетели слова:
– Ритм, как одежда на нищем. Слова такие невинные, как клевер в поле. Выражаюсь вашим языком, который скуден, словно скарб бродяги. Вечные сравнения. И при том, какая пунктуация в них? Почти отсутствующая. Радует одно – в тебе есть маленькая жилка писателя. По крайней мере, я ее вижу. Что-то стоящее может выйти из-под твоей руки. Вопрос: когда? Не бросай литературу. А сейчас из сердца вон и с глаз долой. Садись, продолжим лечение.
Его слова были как удар ножом по сердцу. Ведь он прав? Я ни на что не годен? Я вновь очутился на диване и снова слушал Бруно.
– Теперь литература нам ни к чему, – сказал он, порвав тетрадь на несколько частей.
Но это не расстроило меня. Я просто сидел, ждал указаний. Бруно не затягивал:
– Также закрой глаза, нырни в тишину, почувствуй мгновения, что будут дальше. И знай: Страх первичен. Со временем он растворяется.
Я окунулся в блаженное спокойствие. И почти сразу почувствовал что-то странное. Будто что-то обволакивает мое тело, будто нечто подобное змею ползет по мне. По телу словно растекалась нагота. В один миг я ощутил в области паха какое-то тепло, и меня тут же пронзило, как копьем внутрь. Я затрясся от страха, открыл глаза.
Передо мной была женская грудь. Подняв голову, я увидел девичье лицо. Оно показалось мне таким знакомым и при этом увиденным впервые. Овал лица, точно у моей матери, та же родинка на левой щеке, как у нее. И взгляд нежно-материнский мягкий, словно плавленый сырок. Но волосы другие, белокурые, как у Лизы. Я смотрю на них и слышу их сладкий запах.
Наслаждение красотой и ароматом сходят на нет, когда гибкий женский стан начинает производить работу мышц быстрее. Мой член елозит по лону этой женщины, уничтожая пространство борьбы между нами. Мне все равно, кто она. Кротость матери или верность Лизы – не имеет значения. Либидо наполняет меня. Чувство страха за близкое окончание блаженства сдавливает гортань. Начинает сушить во рту. Приятная терапия от Бруно скоро кончится. Я понял, что напрочь забыл о нем за мгновениями телесной любви. Я обнаружил его сидящим на подоконнике и улыбающимся мне, подобно Чеширскому Коту. Он наблюдал за моим совокуплением с того места, где я пробовал писать. И реагировал на это Бруно с невозмутимостью стоика. Видно, для него такое лечение в порядке вещей. Я не спускал с него глаз и резко почувствовал, как все тепло вышло из меня. Женщина тотчас слезла, удалилась за дверь, виляя на прощание задом. А Бруно подошел ко мне и заговорил:
– Видишь, лечение быстрое, будто уколы. И оно прошло успешно. Ты жил в страхе, не ведая о времени. А сегодня сделал шаг к полному исцелению. Я срываю с тебя невидимую мантию безликого страха.
Зазвенел будильник. Я открыл глаза. По телу била дрожь. Я поерзал в постели, перевернулся на живот, плюхнувшись в липкую белесую субстанцию, проступившую у меня между ног. По лицу пробежала улыбка.
Я глянул время на телефоне. Ровно десять. Полчаса назад я провалился в сон, кадры из которого еще долго всплывали в памяти. Они беспокоили меня, когда я бежал по проспекту, чтобы успеть на учебу до начала третьей пары. Вечером посетили на мгновение, когда закончил читать в постели и стал собираться на улицу, где шел ливень. Но я плевал на плохую погоду. Я отправлялся на поиски тех, кто был подобен мне. Я ступал искать людей, вставших на путь исцеления, как и я. А еще внутри кипело желание встретить девушку, что нежна, будто мать, и невинна, словно молодое деревце в райском саду.
Дверь парадной захлопнулась за мной, и я пошлепал по лужам. Серый вечер царапал стены дома, в котором меня уже не было.