Валентин Фалин
Без скидок на обстоятельства. Политические воспоминания
В либеральной среде повеяло чем-то свежим. Э. Менде выдвигает план, который, по моему восприятию, мог стать важной отправной точкой: сначала согласие четырех о военном статусе объединенной Германии, затем практические шаги по воссоединению. Т. Делер предлагает вынести вопрос о будущем военно-политическом статусе Германии на референдум.
Социал-демократы ФРГ решением своего съезда (июнь 1956 г.) закрепляются на позиции – воссоединение Германии недостижимо без отказа Запада и Востока от планов ее вовлечения в свои военные блоки. Э. Олленхауэр и другие лидеры СДПГ настойчиво проводили тезис о необходимости конструктивного рассмотрения предложений о коллективной безопасности в Европе. Подходы западногерманских социал-демократов находят массированную поддержку со стороны британских лейбористов, влиятельных американских политиков (сенатор Хэмфри) и дипломатов (бывший посол Дж. Кэннан), в определенной степени У. Черчилля.
Нас в Комитете информации озадачивал вместе с тем провал попыток СДПГ найти общий знаменатель с либералами. На вопрос, чем это объясняется, убедительного ответа я дать не мог. Казалось, после встречи Э. Менде, В. Шееля, В. Дёринга в Веймаре с членами правления ЛДП ГДР логика поведения свободных демократов должна была быть другой.
На новый, 1957 г. В. Ульбрихт выдвигает идею конфедерации как переходной ступени к воссоединению Германии посредством свободных выборов. Затем она будет конкретизирована в выступлении первого секретаря на пленуме ЦК СЕПГ, чтобы в конце июля 1957 г. превратиться в официальную программу правительства ГДР.
Мне было поручено собирать и анализировать все данные, поступавшие в КИ по закрытым и открытым каналам. Собственно родоначальником идеи конфедерации был Фриц Шеффер, подвигнутый на свой смелый шаг примером заключения австрийского государственного договора. Баварского политика сначала не засвечивали. Ему оставляли простор для маневрирования и привлечения на сторону этой модели друзей в правительственной коалиции и деловых кругах.
Не знаю, разочарование было тому причиной или стремление отвадить ходоков – честных приверженцев единства, но грубое «нет» Аденауэра на инициативу Ульбрихта послужило поводом для нарушения договоренности с Шеффером о конфиденциальности. Министр, между прочим, беседовал в Восточном Берлине одновременно с представителями ГДР и СССР. Следовательно, обязательство насчет конфиденциальности принималось также нашей стороной. Но аннулировалось оно без предварительного обговора с нами. По меньшей мере, иное мне неизвестно.
Единственным серьезным откликом с Рейна на идею конфедерации стала инициатива Олленхауэра. Мы вели эти предложения, развитые Г. Венером, К. Шмидом, В. Брандтом, под названием «германский план СДПГ». Точки соприкосновения имелись, и немаловажные, но в общем и целом сей план был не дополнением, а противовесом идее Шеффера.
Память подсказывает: это было уже в 1958 г. – поступили сведения, что Дж. Ф. Даллес советовал Аденауэру добавить гибкости. Госсекретарь не отвергал конфедерацию в качестве полустанка. Перед притягательной силой Федеративной Республики в рамках конфедерации ГДР не устоит. Таков был его аргумент. Аденауэр не уступил – «конфедерация для восточных немцев – способ добиться признания ГДР».
Собеседники остались недовольны один другим. Упрямство канцлера ускорило отход США от ультимативного требования «свободные выборы – единственный путь к преодолению раскола Германии». В большой американской прессе появился комментарий, ставивший под сомнение практичность все сводить к свободным общегерманским выборам. Журналисты приписывали его авторство Р. Мэрфи, заместителю госсекретаря США. В следующем январе заговорили даже о «плане Мэрфи», привязанном к идее конфедерации с перенесением столицы ФРГ в Западный Берлин и установлением официальных отношений между двумя германскими государствами.
Насколько сгущены или даже смещены здесь тона, способны прояснить западные архивы. Неоспоримо, однако, заявление Дж. Ф. Даллеса (13 января 1959 г.) о том, что помимо свободных выборов имеются другие методы, относительно которых он не хотел бы пускаться в спекуляции.
Конфедерация – другой упущенный правительством Аденауэра шанс. Пользуясь приемом – доказательство от противного, могу сказать, что советское руководство не горело желанием втягиваться в обсуждение практических вариантов конфедерации, хотя время от времени ее для порядка поминали.
Еще коротко два сюжета из жизни в Комитете информации, для меня по-своему важные.
Вместе с Л. И. Менделевичем и М. В. Сениным мне довелось готовить записку по Югославии. Около ста страниц текста. Два раздела – политика и социально-экономическое устройство. Выводы. Главный из них – отлучение Югославии случилось не по причине ее перерождения, как официально утверждалось, а из-за того, что с подачи П. Ф. Юдина, распознавшего «уклоны» И. Тито, у нашего диктатора «крыша поехала».
Политбюро согласилось с оценками КИ. Были предприняты шаги к нормализации отношений с Югославией. О восстановлении прежней дружбы, к сожалению, нельзя было и мечтать.
За себя и моих ближайших товарищей могу сказать, что разрыв с Югославией в конце 40-х гг. был тяжелым разочарованием. Я считал и считаю, что наша страна многим обязана народам Югославии. И не только потому, что партизаны И. Тито сковывали всю войну больше гитлеровских дивизий, чем до июня 1944 г. любые из союзных государств. В самом грозном 1941 г. мужественным сопротивлением агрессорам югославы, а также греки оттянули нападение на Советский Союз на шесть недель, возможно решавших исход битв той поры.
В 1957 г. партию и страну застигло известие: разоблачена и изгнана «антипартийная группировка» В. М. Молотова, Г. М. Маленкова и Л. М. Кагановича. Подробностями не баловали. Примите на веру – оппозиционеры, причастные к преступлениям периода культа личности, хотели остановить десталинизацию. Партийным организациям вменялось осудить Молотова и других, поддержав соответствующее решение пленума ЦК КПСС.
На собрании в комитете беру слово. Говорю не об отношении к постановлению пленума. Ставлю в центр совсем иной аспект:
– В прошлом году партия узнала, каким в реальности был Сталин. Общество не успело прийти в себя, как ему сообщили – у Сталина имелись сообщники. Что уготовлено узнать нам завтра или послезавтра? Дело не выиграет от дозированного вхождения в правду. Из одного кризиса партия будет попадать в следующий. Может, поступить иначе? Немедленно разобраться, кто причастен к беззакониям, творившимся при Сталине, и еще до установления персональной вины каждого всех отстранить с партийных, общественных и государственных постов. Независимо от занимаемого положения.
Далее я говорил о необходимости регулярной сменяемости состава руководящих органов партии и прочую крамолу. Участники собрания встретили ее одобрительными аплодисментами. А на другой день меня пригласили в партком. И. о. секретаря майор Юдкин (часть сотрудников комитета, прибывших из Министерства обороны и ряда других ведомств, носили воинские звания) заявляет:
– Вы, вероятно, догадываетесь, как расценено ваше вчерашнее выступление, – де-ма-го-ги-я. Вы предлагаете чистку в партии. А требование «независимо от занимаемого положения» более чем двусмысленно. Исполняя поручение, рекомендую вам сделать выводы.
Выводы я пытался извлечь в 1958 г., когда Г. М. Пушкин пригласил к сотрудничеству с ним во вновь созданном Отделе информации ЦК КПСС. Партийный аппарат для меня совершенно необозрим. Наихудшим вариантом могло быть: вас сватают на Старую площадь и в последнюю минуту «отказывают в доверии». С «недоверием» из такого высокого дома, каким являлся ЦК, даже места на приличном кладбище не сыскать, не то чтобы сколько-нибудь стоящую работу. А за мной числилась свеженькая антиначальственная «демагогия» на партсобрании.
Сам Г. М. Пушкин попал в аппарат ЦК при не совсем обычных обстоятельствах. После XX съезда КПСС с осуждением Сталина покатилась волна разоблачений также в европейских странах народной демократии. Где покруче, где поплоше. В. Ульбрихт в разговоре с послом Г. М. Пушкиным заявляет: в СЕПГ тоже был культ – культ личности В. Пика.
Председатель партии с некоторых пор пребывает вне времени и пространства. При фотографировании с избранными иностранными гостями выручает его улыбающееся фотогеничное лицо.
Наш посол выразил В. Ульбрихту свое непонимание и не скрыл прохладного отношения к затеянному в ГДР преследованию старой гвардии. Первый секретарь ЦК СЕПГ поставил перед Н. С. Хрущевым вопрос об отзыве Г. М. Пушкина домой «по-хорошему». Иначе… Советское руководство спорить не стало, но, назначив посла в центральный аппарат партии на должность, равную тогда положению министра, дало понять, что поведение Пушкина одобряет, а «материалам», посланным послу вдогонку, не верит.
Работу с Пушкиным вспоминаю по-доброму. Вам поведаю историю, ставшую для нас обоих Рубиконом.
В начале осени 1958 г. Н. С. Хрущева озарило – водим мы хороводы вокруг воссоединения Германии, уговариваем три державы и ФРГ, а те ломаются, набивают себе цену. Между тем в руки сам просится Западный Берлин. Не осталось ни буквы, ни запятой из прежних четырехсторонних соглашений, которые бы три державы, не спросив СССР, не отменили или не порушили. Но в отношении Западного Берлина они требуют, чтобы все урегулирования конца войны и послевоенного времени действовали без изъятий и даже с приращениями. Подобный дисбаланс нетерпим.
Объявляем Западный Берлин «свободным демилитаризованным городом». Оккупационный режим отменяется, оккупационные войска выводятся. СССР сдает свои полномочия в части обеспечения внешних связей Западного Берлина властям ГДР, на «территории которой город находится». Четыре державы, два германских государства или ООН гарантируют новый статус Западного Берлина.
В сентябре – октябре 1958 г. нашему отделу поручено изучить проект провозглашения Западного Берлина вольным городом и доложить свое мнение. Г. М. Пушкин, зная, кто автор, не спешит с заключениями. Три державы идею не примут. Если бы мы задумали навязать ее, разразился бы острейший кризис. Попытки воспрепятствовать военным перевозкам в Западный Берлин или из него силой, а также непосредственно вмешаться во внутренние дела города вызовут вооруженный конфликт. Какими могут быть встречные предложения трех держав, как компромиссные, так и ультимативные?
По какой форме докладывать? Обычно наши материалы рассылались через Общий отдел без указания фамилий членов политбюро. Советуем Пушкину условиться с Хрущевым о встрече и, прокомментировав наиболее существенные положения, передать только ему из рук в руки выводы отдела. Заведующий – той же точки зрения.
Время аудиенции назначено. Мы с Т. К. Куприковым на своих рабочих местах поджидаем возвращения Пушкина. Он вернулся совсем скоро. Хрущев, услышав, что его идея не проходит, деталей слушать не захотел. Наш прогноз, что ломка сложившейся практики спровоцирует вооруженный конфликт, он назвал «ерундой».
– Руководители США не такие идиоты, чтобы ставить себя под удар из-за Западного Берлина, – уверенно заявил Хрущев. – Если бы мы даже силой выпроводили их из города, войны американцы не развязали бы.
Такой, в передаче Пушкина, оказалась реакция первого секретаря ЦК и председателя Совета министров СССР. От заслушивания соображений по вариантам он отказался, сославшись на занятость.
Интерес и время для отдела были потеряны Хрущевым навсегда. Мы писали свои бумаги к заседаниям политбюро, выполняли поручения секретарей ЦК Мухитдинова, Кириченко и кого-то еще. В феврале 1959 г. Н. С. Хрущев спрашивает коллег по партруководству:
– А что, отдел Пушкина еще существует?
Ему дается справка – существует.
– Правильно ли, что он существует? Без него не обойдемся?
Кто будет возражать лидеру? Конечно, обойдемся. Принимается решение об «упразднении» отдела.
Почему Хрущев не разогнал наш отдел тотчас, когда выпроводил за дверь Пушкина? Выпятилась бы чрезмерно субъективная мотивировка.
Пребывал ли он в непримиримо задиристом настроении, в пресловутой решимости драться «до победного конца», в любом случае до чьего-то конца, мне неведомо. Фактом оставалось, что советская нота от 27 ноября 1958 г. с ультимативным требованием в течение шести месяцев превратить Западный Берлин в вольный город отражала начальную версию советского лидера. Но начиная с января она стала обрастать как рождественская елка игрушками и бенгальскими огнями.
Прибавили предложение о созыве конференции для выработки мирного договора, который был бы подписан ФРГ и ГДР, если к моменту его готовности не возникла бы «немецкая конфедерация». Наряду и параллельно с переговорами по мирному договору должны были бы вестись переговоры заинтересованных сторон по Западному Берлину. Тональность еще не кооперативная, но все же менее ультимативная. Полугодовой лимит не снимался, но каждому видно – он маркирует не конец маршрута, а начало движения по нему.
Капризная дама судьба. Не без моего участия возник Отдел информации ЦК, призванный заземлить политику на строго выверенные данные. Я же и поспособствовал его кончине. Вслед за тем мне, против желания приписанному к МИДу, еще выпало трудиться над тем, чтобы из лихого замаха Хрущева получилось нечто дельное.
В дипломатическом ведомстве (с 1959 г. я стал работать в его 3-м Европейском отделе) меня ждали открытия. Опыт прежней работы подсказывал – разведай броды до того, как вступишь в воду. В политике это означает прежде всего – подними документы.
Интересуюсь, где документация Европейской консультативной комиссии, Контрольного совета и его органов, имеющая отношение к разделению Германии на зоны оккупации и учреждению четырехстороннего механизма управления ею? Отдельные документы и материалы разбросаны по разнородным папкам и даже по различным отделам министерства. Отсутствует всякая система их учета. Каждый дипломат от атташе до советника волен вести досье так, как заблагорассудится. Правил передачи реферата от одного исполнителя к другому не существует. Хаос, да и только.
Где документы Контрольного совета начального периода его функционирования, в частности определявшие порядок координации действий зональных властей? Я их читал, работая в Берлине, а что-то держал в руках, посещая служебную библиотеку МИДа на последних курсах института и проводя исследования в Комитете информации. Никто не ведает. Возможно, слышу в ответ, их в МИДе уже нет. Часть документации Контрольного совета попала в архивы Министерства обороны или в Центральное государственное архивохранилище. Есть в отделе несколько шкафов с бумагами, не разобранными после переезда (в 1952 г.) с Кузнецкого Моста на Смоленскую-Сенную площадь. Может быть, там.
Ладно. Что-нибудь МИД да писал – справки, обзоры документов и т. п. в канун выдвижения требования о превращении Западного Берлина в вольный город? Писал. Несколько вариантов нот, заявлений, памяток к беседам. И это все? В основном.
Картина удручающая. Неужели и во всех остальных случаях мы полагаемся на Провидение?
Западные дипломаты ломали себе голову, почему Москва не вводит в оборот те или иные неудобные для трех держав прецеденты, документы, доводы. В 1947 г., к примеру, в документах Контрольного совета была совершена запись: Берлин является местом пребывания четырехсторонних органов и одновременно столицей советской зоны. Весь Берлин. Инициаторами записи были англичане, задумавшие пропустить щупальца в восточную часть города и, если получится, в Восточную Германию. Имейся у трех держав нечто отдаленно похожее, оправдывавшее превращение Берлина в землю ФРГ, с Советским Союзом и говорить бы не стали. Пользовались же четыре с половиной десятилетия воздушными коридорами на основании рекомендаций административного департамента, хотя они не были утверждены, как положено, Контрольным советом.
Раскрою секрет. Ни в 1958-м, ни в 1959 г. про упомянутую запись в МИД СССР никто не слышал. В 1960-м или даже 1961 г., когда у меня зашел разговор с А. А. Громыко на данную тему, министр буркнул:
– Почему мне не показали этот документ до посылки нашей ноты 27 ноября 1958 года?
– Я работаю в МИДе с марта 1959 года.
Это дало тогда же повод для разговора с Громыко о необходимости создания в МИДе службы централизованного учета, систематизации и хранения официальных документов. Компьютерами, замечу, у нас еще в ту пору не пахло. Вместо капитального решения – были даны поручения генеральному секретариату министерства, историко-дипломатическому и договорно-правовому управлениям «улучшить», «заняться», «следить».
Или: специалистам не забылся затяжной спор о демаркации границы между ФРГ и ГДР в нижнем течении Эльбы. В 60-х гг. я затребовал документы в подтверждение западной версии, что договоренность имелась. Их не оказалось ни в МИДе, ни в МО, ни в других местах. Кто-то припоминал, что по просьбе британского офицера волей его советского коллеги в звании не старше полковника разделительная линия на одном из участков была проведена не по фарватеру, а по правому берегу реки.
Как поступим? Решаем обратиться к британским дипломатам: возникла потребность в перепроверке имеющихся картографических материалов, определявших согласованную на местности линию прохождения границы между Западной и Восточной Германией; были бы признательны за копию карты, касающейся прохождения линии по Эльбе.
Два германских государства в прямой диалог о демаркации границы еще не вступали. Запрос не несет в себе и тени чрезвычайности. Но пока я пребывал в 3-м Европейском отделе, копией англичане нас не пожаловали и оригинала не показали.
Если мелочи вас не утомили, пример, который частично относится ко мне. Четырехсторонние переговоры. Эксперты уточняют советские претензии по имуществу в Западном Берлине. К ним относятся несколько земельных участков, принадлежавших до войны СССР. Представитель США переспрашивает нашего делегата, полный ли список этих участков отдан трем державам или будут дополнения. Полный.
Американцы, вероятно, полагали – какие советские дипломаты все же деликатные. Не хотят осложнять и без того непростой вопрос требованиями об имуществе в Западном Берлине, некогда принадлежавшем Литве, Латвии и Эстонии. Для США нож острый все, что связано с Прибалтикой.
Между тем причина сдержанности на нашей стороне – бескультурье в делопроизводстве, издержки работы зауженным составом в самом МИДе, отсутствие координации с республиканскими правительствами. Никто вовремя не вспомнил про прибалтийский сюжет. Может, и к лучшему, но соображения высшей политики были здесь явно ни при чем.
Мой дебют в МИД СССР пришелся на период подготовки и проведения конференции министров иностранных дел четырех держав в Женеве (11 мая – 20 июня, 13 июля – 5 августа 1959 г.). Впервые на политическом мероприятии такого ранга представлены ГДР (д-р Л. Больц) и ФРГ (д-р В. Греве). Я участвовал в первой фазе конференции.
Занятного увидел и услышал много, существенного по делу тоже. Действующие лица мировой политики, не исключая А. А. Громыко, обрели в представлении плоть, аргументы, сопряженные с конкретными личностями и манерой их подачи, – новое звучание. Положительно никакие учебники и монографии не заменят живую жизнь, даже отгороженную массой условностей от жизни естественной. Ведь если одежда – прародитель стыда, то условность зачала обман.
Избавлю читателей от хронологии и перипетий происходившего в то женевское лето. Расскажу о том, что почти незнакомо и в чем-то расходится с обычно заниженными оценками этой конференции. Посмотрим на дискуссии в Женеве не с зауженной позиции – завершились они готовым к подписанию соглашением или нет, а под углом выявления эволюций в политике сторон. Отбросим за ненужностью и вредностью методу, вычисляющую, кто кому больше уступил. Поставим вопрос так: шло дело к сближению представлений или они расходились все дальше?
Ответ Громыко – в аккуратных выражениях министр излагал его в беседах один на один, изредка в присутствии также А. Г. Ковалева еще до смещения Н. С. Хрущева – был однозначным: к июлю 1959 г. вырисовывалась основа практической договоренности по Западному Берлину. Возможно, промежуточной, но готовившей почву для политического соглашения в обозримом будущем. Каждая из четырех держав руководствовалась своим прочтением перспектив, но стыковочные узлы наметились, и при уравновешенном ведении дальнейших переговоров Западный Берлин мог получить новый статус из рук четырех держав не без последствий для германского ландшафта в целом.
Неожиданно ворвавшийся личностный момент поставил женевские переговоры на холостой ход. Хрущев уловил – назревает благополучная развязка. Кому, как не ему, снять навар с грозного ультиматума и заодно стушевать его одиозность?
7 июля 1959 г. Хрущев приглашает президента Д. Эйзенхауэра в Москву. Ф. Р. Козлов, второй человек в партруководстве (и первый пьяница), отправляется за океан. Вице-президент Р. Никсон едет для открытия американской выставки в Москву.
В день закрытия Женевской конференции глава советского правительства фактически отзывает свой ультиматум – пока продолжаются переговоры, статус Берлина меняться не будет.
В сентябре 1959 г. происходит знаменательное открытие Хрущевым Америки и Америкой – Хрущева. Похоже, что торжествует принцип неприменения силы, – все международные проблемы должны решаться мирными средствами за столом переговоров. При берлинском урегулировании, в частности, необходимо «принимать во внимание интересы всех, кого это затрагивает», не устанавливая для переговоров временных пределов, но и не затягивая переговоры искусственно. Путь к встрече в верхах расчищен, а с нею и к лавровому венку, который Хрущев уже видел водруженным на себя благодарными современниками.
Через два года я познакомлюсь с Хрущевым достаточно близко, чтобы ответственно сказать: это была незаурядная личность. Природа не поскупилась, давая ему пропуск в жизнь. Пройди он хорошую школу, которая, не убивая индивидуальность, привила бы ему строгие понятия о дисциплине и общей культуре, научила бы не путать желаемое и действительное, гляди, и оставил бы он после себя не просто яркий, но по качеству лучший след. При прочих равных условиях – обязательно надо оговориться. Человек более разборчивый в средствах едва ли выжил бы в пещерном климате сталинизма.
Силу политика Хрущева нельзя, наверное, отделить от его человеческих несовершенств. Особенно если мы учтем, в какое бесчеловечное время он действовал. Это ни в коей мере не извинение, а всего лишь объяснение. И когда я пишу о времени, то не замыкаю его на России или Германии. 40–60-е гг. снесли мораль на погост, отказали ей в праве голоса, по сути, в любом углу земного шара.
И все же. Крестьянская смекалка могла бы предостеречь Хрущева – дважды на одной мякине тертых западных политиков не проведешь. Для этого требовалось совсем ничего: немного критического отношения к себе самому. Именно сие немногое отсутствовало. Если нельзя, но очень хочется, то можно. Это приложимо ко многим. К Хрущеву подходит, как по мерке скроенный сапог, коим он стучал по столу в зале заседаний Генеральной Ассамблеи ООН.
Все пошло не так, как задумывалось в сентябре. Новые риторические заявления и угрозы с обеих сторон. Зачатки доверия терялись, едва возникнув. Не хватало искры. И она не заставила себя ждать.
1 мая 1960 г. в районе Свердловска, что на Урале, был сбит американский разведывательный самолет. Извинений Советскому Союзу не принесено. Больше того, Госдепартамент и президент Д. Эйзенхауэр обосновывали претензию на «право» разведывать советскую территорию и в будущем исходя из потребностей «национальной безопасности» США.
На подготовительной встрече к конференции «большой четверки» в Париже 18 мая Д. Эйзенхауэр, обещая, что полеты разведывательных самолетов США над Советским Союзом возобновляться не будут, предлагает отделить эту конфликтную тему от предмета самой конференции. Его поддерживают де Голль и Макмиллан. Хрущев требует извинений и наказания виновных. Глава американской администрации отклоняет «ультиматум». Конференция сорвана.
Насмарку идут усилия почти десяти лет. Громыко, по моим наблюдениям, переживает случившееся. Он не может открыто усомниться в разумности «накручивания хвоста». Но в прикидках шагов на будущее министр против подыгрывания тем фракциям в американском руководстве, которые стоят за полетом Ф. Пауэрса. И почти не скрывается разочарование тем, что надежды на «большую» конференцию в Париже сгубили «малую» конференцию в Женеве. В середине 60-х гг. министр превратил суждение в обвинение:
– Жаждой прослыть первым дипломатом Хрущев деформировал развитие, сорвав Женевскую конференцию.
Мне представляется, что постфактум Хрущев не испытывал особой радости от раздрая с Д. Эйзенхауэром. Не вспомнил ко времени, что Париж стоит мессы, а цветущий в мае – даже двух. Поостыв, глава советского правительства обещал ничего не менять в существующем положении в Германии до начала следующего года. Потом предлагал новую конференцию в верхах. Требование об официальных извинениях было снято. Президенту США достаточно выразить «сожаление».
На примирительной ноте, однако, он долго не задержался. Опять угрозы заключить мирный договор с ГДР так, чтобы депутаты бундестага, которые отправятся в сентябре на свое заседание в Западный Берлин, получили разрешение ГДР на возвращение в Бонн. То же заседание на Шпрее парламентариев с Рейна дало повод для введения разрешительного порядка посещения западноберлинцами столицы ГДР. Западноберлинцам запрещено использование паспортов ФРГ при нахождении в ГДР или проезде через ее территорию. Внимательное око могло уловить контуры будущего оползня. Реакционной Федеративной Республике и прогрессивной ГДР не по пути. Размежевание – их рок, размежевание по идейному, политическому, социально-экономическому и блоковому признакам.
Выборы в США. Нового американского президента зовут Джон Ф. Кеннеди. Небезынтересен и его госсекретарь Дин Раск. Большой ясности насчет их планов нет. Бравада Хрущева в разговоре с послом Ф. Колером («Хотите, покажу, что вы пишете в Вашингтон?») обошлась советской стороне утратой исключительного канала информации.
Президентская избирательная кампания, однако, шла как турнир культуристов. Дж. Кеннеди надавал обещаний материализовать американскую мощь в решительные действия в Европе, Юго-Восточной Азии, Центральной и Латинской Америке. Клекотать ястребом и на пробу снести первое яйцо голубиное? Не получалось.
Лично у меня сложилось неоднозначное впечатление от Дж. Кеннеди в Вене (3–4 июня 1961 г.). Молодой, энергичный, интеллигентный. Такие приемы Хрущева, как «я старше вас, надеюсь, вы не сочтете неуместным, если, исходя из своего жизненного опыта, дам совет…», как в вату. Дж. Кеннеди пропускает их мимо себя, переводя разговор для профилактики атмосферы в какую-нибудь нейтральную сферу:
– Есть ли объяснение, почему продуктивность животных в Советском Союзе так отстает от американских показателей?
– Да. Я объездил много стран и пришел к твердому заключению: коров надо кормить, – с улыбкой отвечает Хрущев.
Куда сложнее найти разумное толкование обстановки в центре Европы и, главное, добиться того, чтобы ее нормализация вобрала в себя законные интересы всех сторон. За 133 дня президентства Дж. Кеннеди вкусил не только пьянящее зелье власти, но успел и обжечься. Ведь этапом подготовки к венской встрече с Н. С. Хрущевым была высадка «бригады 2506» в заливе Свиней на Кубе.
Рассчитывал, похоже, запечатлеть новый стиль – сплав решимости и эффективности. И не где-нибудь, а на «главном направлении конфронтации с социализмом», в борьбе за «третий мир». Уже 28 января 1961 г. Куба и Вьетнам получили в табели приоритетов Дж. Кеннеди статус «заглавных проблем». А тут вместо «пришел, увидел, победил» – провал и скандал. Вместо козыря, которым собирались бить карты Хрущева, необходимость менять 1100 наемников, угодивших в плен к Ф. Кастро, на тракторы.
Кеннеди признал, беседуя с Хрущевым в Вене, что лично он отдавал приказ вторгнуться на Кубу. Создавалось впечатление, что, выкупавшись в заливе Свиней, США поумнели. Впечатление – да. Ни намеком президент не выдал, что вывод из провалившейся авантюры гласил – готовить новую авантюру. Чтобы на сей раз не сорвалось, было решено проводить ее соединениями сухопутных, военно-морских и военно-воздушных сил самих США. В ноябре 1961 г. готовившейся операции присвоили кодовое название «Монгуз».
Упоминаю это не для того, чтобы кого-то упрекать или другого оправдать. На мой взгляд, в июне 1961 г. Дж. Кеннеди был до крайности ограничен в поиске компромисса. Он мог бы, как говорилось советским представителям, принять к сведению заключение Советским Союзом мирного договора с ГДР при условии, что фактически подтверждались бы права трех держав в Западном Берлине. Новый президент не молился на воссоединение Германии и, как мы вычисляли, был готов втихомолку перенести эту проблему во второй эшелон.
Хрущев ставился перед дилеммой – принять малое и в общем формальное за компромисс, который свяжет ему руки, или сориентироваться на напряженность, дающую возможность реализовать ряд военно-технологических планов и аргументы для односторонних «защитных мер» в интересах ОВД и союзной ГДР. Судя по всему, советский лидер прибыл в Вену с более или менее оформившимся решением: или договоренность, делающая предсказуемой и в основном приемлемой для СССР американскую политику по германской проблематике, или уравнение с тремя державами вправе отрицать чужие права и нарушать четырехсторонние урегулирования. Если не первое, то второе. В известном смысле ставка на «холодную зиму», которую предсказал Кеннеди, прощаясь с Хрущевым, тоже была компромиссом. По разным причинам напряженность устраивала тогда оба правительства.
Вена открыла шлюзы возведению в ночь с 12 на 13 августа Берлинской стены, устройству после 29 сентября разделительной полосы вдоль всей границы между ГДР и ФРГ, гигантской серии ядерных испытаний, увенчанной в СССР взрывом 57-мегатонного заряда над Новой Землей. Хотим мы или не хотим признать, это было совместное поражение восточной и западной политики.
Внешне 13 августа внесло какое-то движение в контакты великих держав по германской проблематике. Дж. Кеннеди принимает А. А. Громыко, советский министр встречается с премьером Англии Макмилланом. Условлено продолжать «зондирующий обмен мнениями». Во взаимосвязь с этими встречами можно поставить отказ Хрущева от требования, чтобы германский мирный договор в том или ином виде был заключен до 31 декабря 1961 г.
