Вадим Верник
Книга победителей
– Извините, разве у вас было на это время?
– Ну ты же понимаешь, что бо́льшую часть времени наши маленькие дети проводят за кулисами театра… Возвращаясь к счастливым моментам, о которых ты спрашивал: кроме рождения Дениса, это утро в Америке после премьеры спектакля по пьесе Рощина «Эшелон». Я ставила в «Аллей», крупнейшем театре Хьюстона, из Нью-Йорка специально приехали критики, вся театральная общественность. Я была первым советским режиссером, приглашенным туда на постановку. Был триумф. Как это часто пишут в пошлых книгах: «Она проснулась утром и почувствовала себя счастливой».
– Галина Борисовна, насколько замкнуто вы сегодня живете? Бывает желание с кем-то поговорить по телефону просто так, не по делу?
– Нет. У меня на это уже сил не остается. Я уже такая вымученная прихожу из театра, что болтать по телефону нет никакой потребности. Большие тусовки, где, знаешь, по триста-четыреста человек, приемы… Устаю. Для меня самая прелесть, когда собираются максимум человек восемь, когда можно сесть за стол и слышать друг друга, что-то рассказывать. Я горжусь тем, что у меня со многими друзьями Дениса теплые отношения. Я просто обожаю Володю Машкова. Был такой анекдотический случай. Я не смотрела «Ликвидацию» и в какой-то из выходных дней заперлась и сказала, что посмотрю все 14 серий. Закончила в половине первого ночи. И (это только я могу, конечно), не посмотрев на часы, не сообразив, что Машков в Америке, что огромная разница во времени, кинулась ему звонить. Я была под таким впечатлением невероятным. Потом Володя мне сказал: «Я чуть со стула не упал, когда ваш голос услышал». Так что у меня со многими ребятами хорошие отношения. Я уж не говорю про Антона Табакова. Ты прекрасно знаешь, как я к вам с Игорем отношусь.
– Знаю, Галина Борисовна, и очень это ценю. Одно меня печалит: сколько вас помню, вы всегда с сигаретой. Что же это такое?!
– Это единственное, что меня расслабляет, я ведь человек непьющий. Я физически плохо переношу алкоголь – у меня от него голова начинает болеть.
– А как же шумные актерские компании в молодости?
– Что ты! Я у Олега Ефремова вырывала стакан и в какой-нибудь рядом стоящий кактус все выливала.
– Признайтесь, когда вы начали курить?
– Расскажу тебе историю. Мы с Наташей Ромм, дочерью знаменитого режиссера Михаила Ромма, не просто дружили, а были как сестры: наши отцы работали вместе. И мы каждый день встречались то у нас, то у них – жили в соседних подъездах. Эталоном красоты, величественности, женского обаяния для нас, 12-13-летних, была актриса Елена Кузьмина, жена Ромма. Этот образ полулежащей всегда Кузьминой: одна рука поддерживает голову, а другая держит сигарету… Мы завороженно смотрели на нее, а потом решили подойти к зеркалу и примерить на себя этот образ, посмотреть, как он соединится с нами. И тогда я единственный раз увидела, как папа плакал: он увидел меня с сигаретой, а я не заметила, что он вошел.
– Но вас, увы, это не остановило.
– Нет, конечно. Он страдал от моего курения, но он не мог меня ежедневно воспитывать – снимал кино. Папа был для меня идеалом. Он был просто исключительным человеком, скромнейшим при этом – на грани медицинской проблемы была его скромность. Если его куда-то выбирали, в президиум, он там прятался, его нельзя было найти даже с биноклем. У папы было пять лауреатских премий, он снимал как оператор все фильмы Ромма.
– Вы с такой нежностью говорите об отце. А с мамой какие у вас были отношения?
– В 13 лет меня посадили на крутящийся стул от пианино, и мама сказала: «Галя, мы расходимся с твоим отцом». Мне было стыдно. То, что они расстанутся, я знала уже давно. Я чувствовала все и понимала, что они оба живут своей жизнью. И мама говорит: «Ты должна выбрать, с кем ты будешь жить». Мама у меня была авторитарной. Я сразу сказала: «С папой».
– Почему? Вы так остро чувствовали недостаток материнского тепла?
– Чувствовала, конечно. Но это вызывало у меня не страдание, а протест. Мама жила тремя этажами ниже, в этом же подъезде. Конечно, я к ней ходила. Она была жестким человеком, она не проводила меня в школу, когда я в первый класс пошла. Не поехала со мной в эвакуацию: отправила меня, шестилетнюю девочку, с няней, а сама осталась в Москве, хотя не работала.
– Понятно, эта боль жила в вас.
– Да, но в сторону того, что так не может быть, так не должно быть. У меня была няня, которую я просто обожала. И в итоге, конечно, она во многом мне заменила мать. Отец не занимался мной, не покупал мне платья. Только когда я получила аттестат, он сшил мне костюм у Затирки – был такой портной, который шил всем киношникам. Он сшил мне мужской абсолютно костюм, только с юбкой. Я выглядела как депутат Верховного Совета из далекой глубинки. В Школу-студию МХАТ так поступала. А при этом абсолютно детское личико, и фигура такая же, как сейчас.
– Я слушаю вас, дорогая Галина Борисовна, и точно знаю, что вы никогда не станете ретроперсонажем. Никогда.
– Слава богу. Я бы этого не хотела. Когда меня где-то встречают и говорят: «Вы легенда», я говорю: ой, не надо, я вас умоляю, никакая я не легенда, я же сейчас перед вами. Расскажу тебе одну смешную историю, только это не для интервью. У меня был творческий вечер в Питере, в Филармонии. Меня доводила боль в спине, поэтому я в основном сидела. Когда всё закончилось – меня там очень хорошо принимали, и «браво» кричали, и цветы несли, – я хотела быстрее дойти до стула, сесть и покурить. Я дошла, плюхнулась на стул, и вдруг толпа ринулась за автографами: подпишите, давайте сфоткаемся. В основном молодые, но и пожилых было много. И подходит женщина, рыжая, с ярко накрашенными губами, не знаю, сколько ей лет, но уже не очень молодая. Прорывается через толпу и орет: «Это мой кумир! Это мой кумир!» Я такие пафосные и громкие слова не переношу. Она падает передо мной на колено, а у меня только одна мысль: как она поднимется сама или как мне ее поднять? Собралась толпа, а она продолжает: «У многих кумир (Вадик, не упади!) – это Анджелина Джоли, а у меня – Волчек!» (Улыбается.)
– Этот рассказ я напечатаю обязательно! Отличный финал для нашей беседы.
Олег Табаков
Моцарт на все времена
В 1996 году я снимал про Олега ТАБАКОВА документальный фильм. Во время съемок Олег Павлович практически не расставался с телефоном. Ему звонили по разным вопросам, и он мгновенно переключался с одной темы на другую. Звонки шли беспрерывно, и пришлось смириться с тем, что в кадре наш герой всё время будет с телефонной трубкой. С тех пор в жизни Олега Павловича ничего не менялось. В орбите Табакова всё двигалось с повышенной скоростью и было озарено его позитивом.
Последний раз на сцену он вышел 17 ноября 2017 года. Это был «Дракон» в постановке Константина Богомолова. «Вы великий человек, светило», – говорит Королю-Табакову Первый министр, которого играл Игорь Верник. Вскоре Табаков тяжело заболел, и справиться с болезнью уже не смог… Наш разговор состоялся в 2015-м, накануне 80-летия Олега Павловича. Это не было подведением итогов. Но сейчас многие слова, сказанные тогда Табаковым, звучат пророчески.
– Олег Павлович, ваш новый спектакль – «Юбилей ювелира». Название звучит символично. Мастер, ювелир, филигранно владеющий ремеслом, – это всё вы.
– Что тебе сказать? Пьеса ладно скроенная, крепко сшитая, коммерческая, перевод с английского. Но, видимо, чего-то там угадывается, потому что одни зрители плачут, а другие смеются. Я никаких секретов тебе не открою, но когда я заступал в Художественный театр, посещаемость зрительного зала была сорок два процента. А через полтора года пошел рост.
– Да-да, я это помню.
– Два раза в месяц у нас предварительные продажи билетов. Я приезжаю минут за десять до открытия кассы и вижу, как выстраивается эта очередь-кишка до Большой Дмитровки, которая раньше называлась Пушкинской. Понимаешь, у меня психология капиталиста. В четырнадцать лет я научился деньги зарабатывать. Тогда издавались журналы «Красноармеец» и «Советский воин», а к ним книжные приложения – литература, которую не печатали в военные годы. Мериме, Герберт Уэллс, Джекобс… Я сразу покупал пятьдесят книжек, а потом перепродавал.
– Втридорога?
– Не то слово! Заначка всегда была. А снявшись в двадцать лет в первом фильме в главной роли («Саша вступает в жизнь». – Прим.), я заработал на машину – шестнадцать с половиной тысяч рублей «Победа» стоила. Не могу сказать, что она мне таким уж тяжким трудом далась.
– «Победа» для победителя! Красиво. Давайте вернемся к сегодняшнему дню. Вы выстроили в МХТ репертуар на все вкусы, в зале всегда много молодежи. Вы прозорливый менеджер, Олег Павлович!
– Смотри. Вовка Машков поставил спектакль, который, по сути, перевернул сознание зрителей…
– Вы про «№ 13».
– Конечно. Сколько лет играли на аншлагах, а потом ко мне пришли Женька Миронов и Авангард Леонтьев и сказали: «Мы старые, больше играть не можем». Ладно. И вот родился «№ 13D». Это новый шлягер, и я боюсь, что он еще лет двадцать будет идти. Твой братец Игорь до этого спектакля был знаменитым шоуменом, а оказалось, что он Артист. У него и раньше были глаза любящего это занятие человека, но такой реализации не случалось. А тут раз, и всё произошло.
– Мне очень приятно это слышать от вас, Олег Павлович.
– Это правда.
– В свое время вы поверили в режиссерский дар совсем молодого Володи Машкова и сегодня продолжаете открывать новые имена.
– Несколько лет назад министр культуры Москвы, теперь уже бывший, обновил руководство ряда московских театров. И оказалось, что почти все новые руководители вышли из «подвала» (Театр Олега Табакова. – Прим.). Мои выкормыши пустились в самостоятельную жизнь, вроде бы всех у меня отобрали, раскулачили, а появились еще двое, один моложе другого. Сашка Молочников окончил ГИТИС три года назад.
Сначала сыграл кролика в сказке, а потом по написанной им же самим пьесе поставил спектакль о Первой мировой войне – «19.14». А потом пришел совсем молодой Иван Орлов.
– Я знаю Ивана. У него отличная постановка «Машеньки» по Набокову в Театре Моссовета.
– Мы с ним поговорили. У Ивана нет ничего более интересного в жизни, чем профессия. Я ведь так же начинал. «У вас есть чуйка», – сказал мне Иван. Наверное, чуйка есть.
– Конечно, Табаков – это всегда гарантия успеха. Но, согласитесь, бывают исключения. Мало кто знает, что к вашему предыдущему юбилею готовился спектакль «Уход» по пьесе Вацлава Гавела. Мне сказочно повезло: режиссер Константин Богомолов пригласил меня на роль журналиста, и четыре месяца я репетировал в партнерстве с самим Олегом Табаковым! Я видел, сколько вы тратили душевных сил. Спектакль не состоялся – по независящим от вас причинам. Это был сильный удар по самолюбию?
– Нет. Жизнь-то интереснее, чем наши представления о ней. Перелистнули страницу – и дальше. Меня довольно рано вознесли, уже в первый сезон работы в «Современнике». Нас позвал Олег Николаевич Ефремов, мы встали в рост и пошли за ним, в атаку. Есть такие лестницы внутреннего устройства дома. За первый год я промахнул не один, а сразу три пролета.
– Это профессиональное рвение или только талант?
– Я так тебе скажу. У меня случился инфаркт в 1964 году, спустя девять лет после окончания Школы-студии МХАТ. За эти девять лет я сыграл сорок пять ролей в кино, сейчас актеры за двадцать лет столько не делают.
– Но вы же могли фильтровать предложения, не бросаться во все тяжкие.
– Бывало и отказывался. Но раз ты нужен, значит, выбрал правильную профессию. Я проваливался три раза за свою жизнь.
– Интересно, в таких случаях вам указывали на провал или срабатывала самооценка?
– Конечно, самооценка. Всё остальное не имеет особого значения.
– Уточню: не имеет значения, если это актер вашего уровня… Скажите, Олег Павлович, когда росли ваши старшие дети, у вас хватало времени на их воспитание?
– Нет, но я их любил.
– И этого достаточно?
– Достаточно. Если ты любишь своих детей, то автоматически время от времени что-то корректируешь в их жизни или просто напоминаешь о своей любви. А по дарованиям, которые генетика вкладывала… Дочка моя первая, Саша, в «Маленькой Вере» играла, помнишь?
– Конечно. Она здорово сыграла там острохарактерную роль. Павел, из младшего поколения Табаковых, тоже успешно дебютировал в кино, в картине «Звезда».
– По поводу Паши я могу тебе сказать, что он джентльмен, уже привык самостоятельно деньги зарабатывать. Он способный человек.
– Вы относитесь к нему с понятным отцовским умилением.
– Никакого умиления. Тебе, может, стоит заглянуть в мою гримерную. У меня там висит фотография деда моего, прадеда Пашки, Андрея Францевича Пионтковского. Бо-о-ольшое имение у него было! Значительная часть потребностей в зерне императорской армии в Русско-японской войне удовлетворялась из его имения в Одесской губернии.
– Какая связь с Пашей?
– Он ведь такой маленький лорд Фаунтлерой, Пашка. В каком-то смысле избранный.
– Так, наверное, многие о своих детях думают.
– Нет. У него, как и у старшего, Антошки, есть чувство собственного достоинства. А насчет характера… Я, наверное, легче, что ли. Прихожу на репетицию пьесы, неважно какой, и уже сразу знаю, как всё будет. Когда мне кто-то говорит: «Как я мучаюсь, как этот актер мучается, ищет чего-то» – я думаю: зачем тогда тебе заниматься актерской профессией?
– В «веселеньком занятии», как вы говорите о театре, пока еще не задействована ваша младшая дочь Маша. Хотя я помню, как она проходила кастинг на роль вашей внучки в несостоявшемся спектакле «Уход».
– Понимаешь, Вадик, я теперь думаю, есть какой-то смысл в том, что Маша и Павел поздние дети. Наверное, генетическая информация им передается в большем объеме. Маше скоро будет десять. Лет пять назад мы снимали дачу на Рублевке. Я приезжал после съемки, брал Машку, тискал и через тридцать-сорок минут мог еще одну смену отстоять. Однажды подхожу к дому, она возле крыльца стоит, внимательно смотрит. Потом говорит: «Папа, жук помер, надо хоронить». Скажи мне, как человек в пять лет такое может ляпнуть? Или недавно Марина спрашивает дочку: «Ну что, Маш, пойдешь по Красной площади?» – «Зачем, мама? Лучше по красной дорожке идти».
– Всё ясно, в семье Табаковых растет еще одна незаурядная личность! Олег Павлович, вы уже давно женаты на Марине Зудиной. Благодаря ей как-то изменились?
– Нет. Я люблю ее, люблю по-прежнему. Вообще, до Марины у меня был один регламент смены караула, наличия личного состава и так далее, а потом появилась эта толстощекая девочка на тридцать лет моложе… Она верный человек. Это для меня важно.
– А вы с Мариной устраиваете домашние праздники, принимаете гостей?
– Чаще всего это бывает в имении моего сына-ресторатора Антона.
– Очень удобно, когда есть такой сын.
– Конечно. На реке Истре он построил замечательный дом, который может построить состоятельный человек. Такая дворянская русская усадьба. Река через двести метров от дома. Летом мы там часто бываем. Приезжают мои внучки – девчонки Антошки, и моя Мария там верховодит. У Антошки жена Анжела, хорошая девочка. Она на него так смотрит, что я спокоен за сына.
– Вы и в Художественном театре создали атмосферу большой семьи. Например, актеры очень ждут знаменитые мхатовские капустники на старый Новый год, которые благодаря вам стали традицией. И окончание сезона в театре всегда отмечается очень весело.
– Этого всего мне раньше недоставало. Хорошо в «Современнике» было первые шесть лет, всем хотелось быть вместе. Мы открылись в 57-м, а в 62-м уже трещины были. И я какую-то критику серьезную предъявлял Олегу Николаевичу, а он не мог поверить: «Как же так, Лёлик видит чего-то, что я пробахиваю». Я был младшим, меня за водкой посылали… У нас с Ефремовым были сложные взаимоотношения. Мы любили друг друга и иногда все-таки не переносили друг друга.
– Пронзительные воспоминания.
– Вот ты говоришь про театр-семью… Помню, мы с Женей Евстигнеевым жили в пристройке номер семь. И все в этой общаге собирались. Там была тетя Катя, старшая, мы платили ей по рублю за один предмет – она мыла за нами, стирала. Рубль – один носок, рубль – трусы, рубль – рубашка… По тем временам это были деньги. И всё это, по сути, было подтверждением слов: чего не сделаешь один – сделаем вместе. Сейчас у нас в театре такая атмосфера. Артисты хотят быть здесь, во всех углах репетируют. Это всё называется «в какой театр мы верим».
– Вы, Олег Павлович, конечно, романтик.
– Наверное. Это всё оттуда: «откупорить шампанского бутылку и перечесть «Женитьбу Фигаро». Вот Мишка Куснирович получает радость от того, что он кому-то помогает. Радость! Не прикидывается, не конъюнктуру блюдет. Он в каком-то смысле мой младший брат. И наверное, он мечтал быть актером. Для меня встречи с ним на вечерах, которые он устраивает, всегда отдых. Хотя по большому счету отдыхать я не люблю.
– Зато, я знаю, у вас есть неукоснительное правило – обязательно днем поспать.
– А как же!
– Быстро засыпаете?
– Да.
– Значит, с нервной системой всё в порядке.
– Абсолюман!
– Не перестаю удивляться, как вашей душевной щедрости хватает на огромную армию людей! Теперь вот и колледж Табакова живет, дышит, развивается.
– Почему родилась школа? Это же бред: иметь два театра и еще школу открывать, это же патология. Но я не мучаюсь, я радуюсь, потому что главное, что заботит меня, – завтрашний день, то, что будет после меня.
Андрей Вознесенский однажды написал о том, что он попал в «Современник», а там в дверях стоит Табаков – «Моцарт поколения основателей «Современника». Он так и остался Моцартом на все времена.
Людмила Гурченко
«Ефремов сказал мне: ты моя самая трагическая ошибка»
Памятный ноябрьский день 2010 года. Людмила Гурченко пришла на прямой эфир в нашу с Игорем программу «Театральная среда братьев Верников» на радио «Культура». Я тогда с ней встретился впервые. Приятно было услышать из уст Людмилы Марковны: «Я вас знаю», что хоть чуть-чуть сократило дистанцию. До эфира оставалось 20 минут. Она говорила тихо, была чрезвычайно сдержанной, немногословной. Вероятно, копила эмоции для эфира. Я подумал, что так же, наверное, Людмила Марковна готовится к съемке или выходу на сцену. А какой идеально-лаконичный образ был у Гурченко: черная юбка, строгий, подчеркивающий талию, жакет и эффектный берет авторской работы, тоже черный.
После эфира мы обсудили с Людмилой Марковной возможность сделать интервью для журнала ОК! «Свяжитесь с Сережей (Сергей Сенин, продюсер – муж Людмилы Гурченко. – Прим.), – скажите, чтобы назначил дату и время». Договорились довольно быстро. Людмила Марковна предложила поговорить во французском кафе недалеко от ее дома в Трехпрудном переулке. Кафе очень камерное – всего на десять столиков. Я пришел заранее, и вот появляются Людмила Марковна и Сергей. Гурченко была в короткой шубке, туфлях на каблуках. И это несмотря на то, что на улице было очень холодно. Пока мы общались, Сергей сидел за соседним столиком. Я наблюдал за ним краем глаза. Он впитывал каждый жест жены, каждое ее слово. Чувствовалось, как он восхищается ею.
В фильме «Средство Макропулоса» Евгения Гинзбурга Гурченко играла женщину без возраста. Она фактически играла саму себя. В ней была магия, был какой-то пленяющий декадентский надлом… Мы записали разговор и расстались на пороге кафе. Но я еще долго стоял и смотрел, словно загипнотизированный, как Людмила Марковна под руку с Сергеем медленно шла в сторону дома. Какая красивая пара!
Я отправил Гурченко материал на заверение и уехал в Берлин. Там меня разыскали и попросили срочно ей позвонить. Я позвонил, и она сказала мне, что хочет поправить текст интервью. Мне это не понравилось: я боялся, что из материала «уйдет» все самое интересное. Но выхода не было. На следующий день, когда я вернулся в Москву, мы проговорили по телефону больше часа. Поразительно, что Людмила Марковна не только ничего не убрала из нашей беседы, но и, напротив, добавила и еще сильнее обострила какие-то моменты, сделала их жестче.
В канун Нового года я набрал номер телефона Гурченко, – хотелось поздравить ее и сказать, что для меня знакомство с ней стало одним из главных событий уходящего года. «Абонент недоступен», – услышал я в телефоне. Больше не перезванивал, подумав, что ей-то самой и не так уж важно было услышать мои признания. Через три месяца Людмилы Марковны не стало. Наше интервью оказалось для нее последним…
Итак, беседа с Людмилой Гурченко, записанная в декабре 2010 года.
– Людмила Марковна, меня поражает скорость, с которой вы живете. Несколько дней назад вы были у нас с Игорем в радиоэфире, потом на дне рождения Эльдара Рязанова, затем промотур вашего нового фильма «Пестрые сумерки», сегодня мы делаем интервью, потом вы снова уезжаете… Вы хотя бы иногда жмете на тормоз? Как правило, с годами темп жизни снижается.
– Да у меня как-то вся жизнь так – то густо, то пусто. Сейчас густой период, но это не значит, что он и завтра будет таким же… Я долго не снималась, а потом начала делать по три-четыре картины в год. Говорила папе: «Папа, не могу, на части разрывают». А он мне: «Дочурка, хай лучше рвуть». Вот когда «рвуть», я и держусь. Выхода нет, Вадим. Нет выхода. А вдруг завтра тишина?
– Но что все-таки вами движет?
– Желания кому-то что-то доказывать нет давно. Начиная с первой картины, с 20 лет, я странным образом будоражу воображение публики. Помню, как после «Карнавальной ночи» мне прислали письмо из комитета комсомола: «Вы там танцуете и у вас колено видно! Как можно?!» Это было целое событие: колено! Или челка – как признак вульгарности. Я из-за этого долгое время ходила с открытым лбом и платья носила узкие, чтобы не развевались, чтобы «без колена».
– Многие, в том числе и я, увидев вас недавно в шоу «Марковна. Перезагрузка», были шокированы. Вашими откровенными нарядами, номерами…
– Бо́льшая часть жизни прошла в закрытой стране, и я, боясь публики, угождала ей, её интересам. А внутри мне что-то подсказывало: слушай только себя. А как слушать себя – не знала. «Ах, – вдруг начали меня порицать, – что в ней такого? Ничего. Талия и голосок…» Все ждали от меня веселья, анекдотов и улыбок, улыбок, улыбок…
– А когда появились ваши знаменитые страусиные перья?
– А-а… Перья появились в 70-е, и, кажется, я была первой, кто их надел. Весь «Ленфильм» собирал перья для моей юбки в «Небесных ласточках».
– Но вам самой такой экстравагантный образ нравится?
– Вот видите, когда я была в подходящем для экстравагантности образе, страна была – «коммунизм плюс электрификация всей страны». Нельзя было ничего. А сегодня можно! Но все равно, обязательно найдется тот, кто скажет, что Гурченко опять что-то не то надела. «Мы в шоке!» Когда мне предлагают прозрачный костюм, я не должна отказываться его надеть. Это же красиво. И вообще, почему я должна в это время заглядывать в паспорт? А когда я слышу осуждающие оханья и аханья, я говорю: давайте не охать и ахать, а заниматься собой. Посмотрите на себя в зеркало: хотите похудеть и быть в форме, прекрасно – тогда побольше мучного и поменьше движений. (Иронично улыбается.)
– Для вас понятия возраста вообще не существует?
– В 76-м году, когда я снималась в фильме «Мама», мне было 40 лет. Хороший возраст. После перелома – я здорово упала на катке – ногу собирали по кусочкам. 19 осколков. Их счищали, и одна нога с тех пор почти на полтора сантиметра короче другой. К вечеру тяжело. Но тогда вопрос стоял по-другому: или так, или без ноги. Ниже колена ее бы отрезали. И кому рассказать, не поверят, что я звонила из больницы Зиновию Гердту и спрашивала, можно ли после операции устроиться к нему в театр кукол.
– Вы собирались работать в театре кукол?!
– А как выходить на сцену? Никому не пожелаю такой участи, когда актриса в одну минуту теряет всё. Теряет возможность быть в профессии. Я себя готовила… Нет, не к самоубийству… Но была на грани. И это после того, как я всегда легко бегала, танцевала – не задыхалась, от папы унаследовала легкость в руках и ногах. Папа до 70 лет мог обе ноги за шею закинуть.
– Что помогло в этой ситуации? Как выбрались?
– Нужно было решиться на операцию. Результат был непредсказуемым: срастется, не срастется… Тогда операции такой сложности у нас почти не проводили, я была в числе первых. На Западе делали, но лететь в Париж я отказалась. Ехать так далеко – нет, лучше дома. Мы снимали фильм «Мама» по сказке про волка и семерых козлят, производства СССР – Франции – Румынии. И когда через две недели после операции, с гипсом и со всеми штырями и титановыми пластинками, я начала учить текст песни на трех языках: английском, русском и румынском… Это был кошмар. А через три с половиной месяца меня повезли в Румынию, на каталочке. На общих планах за меня прыгала девушка-дублер – за рогами было непонятно, что это не я. А на крупных планах работала сама. Козлята прикрывали мою ногу.
– После такой операции вы сразу начали работать как ни в чем не бывало! Все-таки вы уникальная женщина.
– Парадоксально, но именно тогда у меня был завал работы. Все режиссеры, которые раньше не замечали меня, вдруг встрепенулись: «Я не мыслю картины без вашего участия, дорогая!» Я говорила: «Я не могу ходить!» – «Ходить не надо, будете только садиться и вставать». Я часто думала о том времени – наверное, я тогда уже научилась лукавить и научилась сгонять на дно души обиды и равнодушие. И вот удивительно, лучшие свои роли я сыграла именно в тот период. Я была в отеках от уколов, у меня все болело… Кто знает, что такое винтовой многооскольчатый перелом, когда пятка вдруг впереди, а сама ступня где-то болтается сзади, – тот поймет.
– Честно говоря, не могу представить, что вы почувствовали, когда узнали, что одна нога всю жизнь будет короче другой…
– Это не так заметно, я ведь все время на каблуках. Без них я падаю назад.
– И дома на каблуках?
– Даже домашняя обувь с каблучком. Да я уже привыкла, но надо чаще лежать, чтобы нога не болела. После операции я поняла выражение «Ноги подкашиваются».
– Людмила Марковна, скажите, откуда все-таки такой запас прочности – и душевной, и физической?
– А как иначе? Я должна что-то делать все время. И папа был такой же. Все время шел вперед в своих фантазиях, которые, представьте, почти всегда сбывались.
– Вы не раз говорили, что отец был для вас идеалом, и в мужчинах вы всегда искали нечто похожее.
– Это теперь я начинаю понимать – наверное, мне хотелось говорить о мужчинах: «О, похож. Почти как папа».
– А в Сергее, муже, есть черты вашего отца?
– Сережа, как и папа, никогда не мог, как бы это сказать… мириться со злом. Однажды папа попал в больницу с сердечным приступом. Полез в драку, заступившись за какого-то незнакомца. Спрашивается, зачем полез? Но ему нужно было защитить человека. И Сережа меня всегда защищает. От тех, кто может подойти внаглую, задать хамский вопрос, сфотографировать исподтишка.
– Людмила Марковна, с людьми творческих профессий у вас личные отношения не очень складывались. Сергей не из мира богемы. Как ему удалось укротить вас? Он не музыкант, не певец, не актер, не сценарист…
– Он хорошо разбирается в музыке. В свое время окончил музыкальную школу, а главное, чувствует, что мне нужно делать и чего избегать. И почти всегда прав. Да нет, даже без «почти».
– В общем, ему в вас все нравится.
– Мне так кажется.
– И все-таки хоть иногда он вас критикует?
– Если делаю не то, умеет найти нужные слова. У нас отношения вполне добрые.
– Встреча с Сергеем как-то скорректировала ваше восприятие жизни?
– Я стала потише… Научилась ставить себя на паузу.
– Значит, становитесь кроткой.
– Не то чтобы кроткой… Просто стараюсь не «вспрыгивать» по пустякам.
– Людмила Марковна, меня поразили слова, которые вы сказали в нашем с Игорем эфире на радио: только две актрисы были на экране настоящими женщинами – Мэрилин Монро и Валентина Серова. А как же, извините, вы сама?
– Хороший вопрос. На экране женщину нельзя сыграть. Мэрилин Монро и Серова – как стихия, они летят, это что-то природное. Нужна рядом большая сила, сильное плечо, чтобы они не вырвались, не улетели. Но я никогда не могла играть такие голубые роли. Мое полупролетарское происхождение и характер вылезали из всех швов моих платьев.
– Я видел вас на сцене, в Театре сатиры, в спектакле по Эдварду Радзинскому. Вы грандиозная театральная актриса, но при этом у меня ощущение, что вы сделали все, чтобы театра в вашей жизни не было. Три года в «Современнике», потом огромная пауза, лет в 25, а потом всего пять-шесть антреприз. Почему так?
– В театре роль можно ждать годами. Знаете, так недолго и состариться.
– Но может, вы просто не прижились в театре?
– Нет, не прижилась. У меня не было своего места, все места были разобраны. А быть между небом и землей… И я ушла из «Современника» по собственному желанию.
– Неужели Олег Ефремов легко вас отпустил?
– Не с первого раза. Что-то его сдерживало. Прошли годы. Как-то 9 мая деятелей искусств пригласили на встречу в Кремль. Образовалась случайная пауза, все встали, а Ефремов остался сидеть – он был не совсем здоров. Мягко подозвал меня к себе, и я с трепетом и даже с испугом, забыв о всех своих званиях и регалиях, робко подошла к нему. И он произнес фразу, которую я никогда не забуду: «Знаешь, ты одна из самых трагических моих ошибок в жизни». У меня все внутри оборвалось. Я мгновенно перенеслась в то время, ведь со мной в театре тогда вообще не считались. Не знаю, что думали обо мне. Как хорошо, что я вырвалась!
– А мне кажется, театры должны были в очередь выстраиваться, чтобы заполучить вас в свою труппу.
– Я люблю крупный план, свет, мизансцены. Я киноактриса. А театр, когда надо говорить шепотом, а приходится кричать, чтобы в зале все услышали: «Я люблю тебя, милый!»… Да научилась я этому. Но каждый раз, снимаясь в кино, я счастлива, потому что для меня это Жизнь.
– Одна известная актриса заметила: «Лучше я буду сидеть дома и читать книжку, чем играть мам и бабушек». Вы с ней согласны?
– У нас нет ролей для возрастных актеров, у которых, кстати, можно было бы многому научиться. Мало кто оставался звездой до старости. На Западе, например, Бетт Дэвис снималась до самой смерти. А как иначе? Актер – это навсегда, если ты актер. В хорошем сценарии и в маме, и в бабушке можно сыскать такой гротеск, трагифарс.
– А кто для вас самой мог бы написать сценарий? Или вы этим не озадачиваетесь?
– Сейчас, к сожалению, все решают деньги.
– Людмила Марковна, вы как-то сказали Игорю фразу, которая ему очень понравилась, и мне, кстати, тоже: «Человек без чувства юмора – калека». Когда вы это поняли?
