Вадим Савицкий
Бег на тонких ногах
Глава вторая
Рассказ Аллы
После позднего завтрака Алла повела меня на прогулку по городу. Мы шли по шумному проспекту, берущему начало от вокзала. Воздух был наполнен гортанным многоголосием мультикультурной толпы пешеходов. В плоских лужах плавали плевки, окурки и пакеты. Мы свернули на тихую широкую улицу. Мощные раскидистые деревья возвышались над подстриженными кустарниками и ухоженными клумбами разделительной зеленой полосы. По обе стороны стояли виллы посольств с флагами на крышах. Поперечные улицы не разделяли эту улицу на сегменты, а каждый раз огибали её полукругом уютных скверов со скамейками.
На одной из таких скамеек – я сидел и обнимал присмиревшую подругу за плечи – Алла рассказала мне о смерти своего младшего брата. Они выросли в обычной счастливой семье: отец работал инженером, мать – учительницей математики в школе. Семейные несчастья начались с того времени, как в их небольшом городе закрылся завод. Отец потерял работу. Только ранняя смерть – он утонул на рыбалке – помешала ему превратиться в горького пьяницу. Так говорила мать. Вскоре один за другим умерли дедушка и две бабушки. Зарплаты мамы не хватало на жизнь. Во время школьных каникул она вместе с учителями физики и физкультуры летала на самолёте в Турцию. Учитель физкультуры помогал с чемоданами, плотно набитыми дешёвой одеждой. Ее продавали на воскресном рынке. У мамы был слишком тихий голос для торговли на рынке. Она вздыхала от смущения и слишком часто протирала очки. Семья неумолимо скатывалась к черте крайней бедности. Когда брат принес домой газету с объявлением о легальной иммиграции в Европу, мать сопротивлялась недолго. Она продала обручальные кольца трёх семейных поколений и дала детям денег на дорогу. На вокзале плакали все трое. Когда польский автобус привёз Аллу и её брата в Брюссель, ей было восемнадцать, а брату шестнадцать лет. Их поселили в центре по приёму беженцев – бывшей казарме с разбитыми санузлами, где находились еще десять человек. В первую же ночь ребята выпрыгнули из окна и отправились блуждать по городу. Они шли бездумно и бесцельно, следуя указателям. Иммигрантские кварталы – грязные, глухие, заброшенные – сменились центральными улицами. (Алла всхлипнула; она была убеждена, что, если бы они тогда ночевали в казарме, её брат остался бы жив.) Они зашли в первое попавшееся открытое кафе. Там сидели три немолодых грузина, которые пригласили ребят к столику, накормили и предложили ночлег на втором этаже дома, по их словам, населённого мигрантами. Алла смутно помнила фосфоресцирующий блеск черных глаз, плотоядные губы и заверения в отцовской любви одного из грузин. Брат умолял её не соглашаться на ночлег. Но они уже едва переставляли ноги от усталости, и Алла, как старшая, решила принять предложение. Они поднялись вместе с грузинами на второй этаж и зашли в пустую комнату. На полу лежали грязные матрасы. Один из грузин позвал брата в коридор, двое других набросились на Аллу. Она рванулась испуганной ланью, освободилась на несколько секунд от тяжёлых, вяжущих и закрывающих рот рук и истошно закричала. Брат оттолкнул своего пьяного конвоира от двери, вбежал в комнату и разбросал обидчиков по углам хлесткими ударами кулаков и локтей. Те, пьяно огрызаясь и кряхтя, выползли один за другим из комнаты. Дом затих. Алла с братом провели остаток ночи здесь: идти им больше было некуда. Алла во сне тесно прижималась к брату, его тепло согревало её и унимало дрожь – могла ли она подумать, что на следующий день будет рыдать, держа в руках это же, но уже холодное тело?
Алла несколько раз повторила свой вопрос, как бы пытаясь полностью донести до меня весь его непостижимый ужасный смысл. Я крепче обнял её и поцеловал в мокрое от слёз лицо.
Следующим утром грузины пришли звать юных беженцев на завтрак. На столике в кафе дымилась огромная яичница. Из двадцати свежих яиц, уточнил с доброй усатой улыбкой вчерашний насильник. Грузины сдвинули столики, разломали на толстые куски каравай белого хлеба и сели за стол вместе с ними. Алле на минуту стало плохо, на смену острому чувству голода к горлу подступила рвотная судорога – ей показалось странным, что они снова сидят за столом в том же кафе, как будто ничего не изменилось после страшной ночи. Во время еды грузины предложили брату работу на стройке. Алла вместо ответа пристально и озабоченно посмотрела на брата. Почему она тогда не удивилась крайней бледности его лица, спрашивала она себя. Брат переспросил адрес и, не притронувшись к еде, встал из-за стола. Они вместе вышли из кафе, брат поцеловал Аллу в щёку, но то был не простой лёгкий поцелуй; Алла до сих пор уверена, что прикосновение упругих дрожащих губ к её щеке было последней попыткой младшего брата задержаться на этой земле. В тот день она ничего не чувствовала, не замечала прохожих и как в забытьи заходила в агентства по недвижимости, причем, скорее всего, в одни и те же, потому что ответы становились всё более грубыми и короткими. Под конец рабочего дня Алла потащилась, еле волоча ноги, пешком на стройку. Брат не ждал её у ворот, как они условились. Она несколько раз прошлась вокруг строительного забора. Каркас многоэтажного здания окружала пугающая тишина: из черных глазниц окон не раздавалось ни звука. «Ждать или идти в казарму?» – спрашивала себя Алла, вспоминая, как брат клялся со слезами на глазах, что никогда не вернётся туда. Она перелезла через забор. Свет падал с улицы через чёрную пустоту окон и дверей. Преодолевая тяжелую тоску и страх, она долго блуждала по кирпичным проходам. На втором этаже в боковой комнате с черной глазницей окна, выходящей на запад, Алла обнаружила брата. Повешенного за шею на стальном пруте, выступающем из стены. Холодные руки, мокрые штаны, мёртвое тело. Она перерезала острым куском кирпича то, на чём висел брат. Это были её капроновые колготки. Потом села на пол рядом с лежащим телом и, задыхаясь от боли, которую невозможно было вынести и не с кем разделить, отдалась вырывающимся из груди спастическим рыданиям. Ночью она то падала в бездну короткого сна, то в ужасе просыпалась в обнимку с холодным телом. Самая страшная мысль пришла к ней перед рассветом: сейчас дома с кровати встаёт мама, обувает тапочки и идёт чистить зубы.
Слезы залили лицо Аллы. Не зная, как её успокоить, я принялся рассказывать о своих планах: вернуться домой, открыть переводческую фирму, жить в самом центре большого города. Алла слушала меня внимательно, но часто перебивала и качала красивой головой, не соглашаясь. Наконец, мы как-то одновременно и резко замолчали. Я почувствовал себя надломленным, но старался всеми силами скрыть это и надеялся на перемену в её настроении.
* * *
Послеобеденное солнце скрылось за непроницаемой пеленой тумана. Назад к отелю мы шли по короткому пути – извилистой улице, зажатой между обшарпанными фасадами двухэтажных домов. На узких тротуарах валялись мусорные мешки, сломанные стулья, старые матрасы. Даже днём идти здесь, вероятно, было не совсем безопасно. Впрочем, я легко отогнал эти мысли, а неприглядная улица довольно скоро вывела нас на чистый плиточный тротуар торгового квартала. Алла повеселела и призналась, что очень голодна, что ей не терпится шикарно пообедать за счёт отеля.
– До вечернего обеда ещё два часа, – сказал я.
– Эти часы пролетят очень быстро. Я знаю, чем их занять в номере, – сказала Алла, простовато улыбаясь.
Лифт отеля был занят. Мы поднимались по лестнице. Кудрявая старушка медленно прошла наверх, белые штаны и голубая блузка безжизненно висели на тощем туловище. Алла останавливалась почти на каждой ступеньке. Я жадно и всё же сдержанно прижимался губами к её открытому рту, успевая упереться взглядом в перила и стены. Я был горд своим самообладанием и своей подругой.
Во время обеда в ресторане мысли о счастливом будущем, связанном с Аллой, не давали мне покоя. В её глазах я выглядел загадочным и задумчивым – и поэтому, наверное, ещё больше нравился ей. Она придвинула свой стул и склонила голову на моё плечо. Её ушная раковина покраснела, а волосы на виске чуть растрепались. На губах густым слоем лежала светлая помада, высокую шею закрывал отворот свитера. На гладкой коже чуть удлиненного лица розовел нежный румянец. На мои расспросы о жизни на чужбине Алла отвечала ухмылкой. Я буквально не сводил с неё глаз. Между тем зал ресторана был уже до отказа заполнен обедающей публикой. За соседним столиком сидел знакомый мне адвокат с немолодой красивой женщиной. Мне показалось, что он похудел и стал как-то стройнее.
– Этого адвоката я видел вчера в дешёвой гостинице с чеченскими беженцами. Не пойму, откуда он набрал столько важности, – заметил я, указывая поворотом головы на недавнего знакомца.
– Это брат адвоката – врач-психиатр, – поправила меня Алла.
– Всего лишь врач, а пыжится как индюк.
– Этот врач помог многим получить право на проживание. С ним можно без труда общаться. Он внимательно смотрит в глаза собеседника и только кивает. Это может длиться часами, если не прерывать свой рассказ. На четвертом приеме он выписывает справку, подтверждающую посттравматический синдром беженца.
Я молчал, смотрел ей в глаза и внимательно слушал. – Ты зря пытаешься меня соблазнить возвращением домой, – сказала Алла, прижимаясь ко мне бедром. – У меня пятилетняя карточка на проживание в Бельгии и бессрочное пособие.
– Ты была на приёме у психиатра? – спросил я с недоверием. – Он может помочь и мне получить документы?
– Если ты будешь меня слушаться. И смотреть на всё проще. Главное, чтобы я тебе нравилась бесконечно. Но я иногда думаю, что нравлюсь тебе недостаточно.
– Вполне достаточно, чтобы тебя слушаться, – ответил я.
Алла зарычала сквозь зубы от удовольствия.
Я перевёл взгляд на психиатра. Он был суетлив и разговорчив. Красивая женщина в коротком платье слушала его, положив ногу на ногу, и почти всё время молчала. Вряд ли она была женой этого человека. Психиатр поймал мой любопытный взгляд, и его лицо приняло злобное выражение, казалось, он вот-вот бросится с кулаками на меня, нахального мальчишку, нагло рассматривающего его полуголую женщину.
– Сейчас разразится скандал, – усмехнулся я.
– Да, такие любят затевать скандалы в ресторанах, – ответила Алла, пренебрежительно посмотрев на психиатра. – Я беру этого типа на себя после десерта. Тебе он может пригодиться.
Алла погладила меня раскрытой ладонью по затылку.
– Неужели эти выдумки насчёт бесплатных психиатров, адвокатов, переводчиков, регуляризаций, запросов и апелляций – всё это правда?
– Ты должен отбросить свои комплексы и сомнения. Ты думаешь, что перед тобой железный занавес. А на самом деле это трухлявая стена.
– Я вообще стараюсь ни о чём не думать – я глупею от приятных ощущений и цепенею от неприятных.
– Какой же ты глупый мальчишка. – Алла пересела ко мне на колени, обвила руками мою шею и прижалась грудью к лицу. Потом встала, поправила юбку и, стуча каблуками, направилась к столику психиатра.
Глава третья
Африканский консультант
На следующее утро Алла отправилась на курсы социальной ориентации, я же сидел в зале ожидания возле психиатрического кабинета. Узкий коридор походил на полупрозрачный длинный футляр для авторучки. За моей спиной смутно белело огромное матовое окно, заменяющее стену. Противоположная стена была на всём протяжении, от пола до потолка, заставлена серыми алюминиевыми шкафами со стеклянными раздвижными дверцами. На бамбуковом столике лежала растрепанная стопка худых глянцевых журналов. Среди них я откопал рекламный буклет корпорации «Жак Солей Нуар э Компани».
* * *
Жак вёл меня на второй этаж марокканского отеля. Мы поднимались по узкой, тускло освещённой лестнице, зажатой между двумя обшарпанными стенами. В затхлом лестничном пространстве стоял пряно-мускусный запах. На втором этаже я невольно замедлил шаг, так как лестница становилась всё уже. Тут же вспомнились цыганские дети – эта лестница отлично подходила для их нехитрой ребячьей забавы. Возле двери одного из номеров Жак передал мне ключ и сказал:
– Знаешь, парень, а я ведь такой же хозяин отеля, как и марокканец. Тебя это удивляет?
– Удивляет и не удивляет одновременно. – Я вежливо улыбнулся и попробовал вставить ключ в замочную скважину. – Не подходит. Или я что-то неправильно делаю?
– Это, наверно, не тот ключ. – Жак без усилий открыл дверь другим ключом и толкнул ее ногой. Фанерная дверь с легкостью мотылька отлетела и ударилась о шкаф.
В номере был включен свет. Наверно, только что закончили убирать. Приоткрытая дверь в туалет поскрипывала на сквозняке – там было распахнуто окно. Широкая кровать с тумбочками по бокам занимала почти всю комнату, оставляя два совсем узких прохода возле окна и шкафа. Я был так занят осмотром номера, что вздрогнул, когда услышал голос Жака, продолжавшего стоять в дверном проёме:
– Многие наши постояльцы вообще не закрывают двери и не пользуются ключами.
– Как долго живут беженцы в отеле? – спросил я Жака. Раз уж он не уходил, мне хотелось использовать его присутствие, чтобы узнать о том, что меня ждет, как можно подробнее.
– Обычно от шести месяцев до года. Я живу здесь уже пятнадцать лет. У меня в настоящий момент активировано одиннадцать беженских процедур.
Я вскинул глаза на Жака.
– Хочешь выслушать мой рассказ? – спросил он. – В таком случае опусти задницу на край кровати и прикрой дверь. Тебе не мешает побольше узнать о беженской процедуре. Ни чеченцы и ни один адвокат не расскажут об этом больше, чем я.
Я достал из бокового кармана несколько скрепленных листов и бросил их на середину кровати.
– Разве недостаточно вот этой информации?
– Ты ведь хочешь остаться жить в Бельгии?
Мне было до крайности неприятно делать подобного рода признания, поэтому я сказал:
– Да, но не любой ценой.
– Даже так? Отлично понимаю, но должен заметить, это совсем не просто, – произнёс Жак и тут же продолжил: – Не замечал, что африканцы в глазах белых бывают похожи друг на друга, все на одно лицо, ну, как, допустим, апельсины?
– Мне трудно об этом судить: за свою жизнь я видел не так много африканцев, – сказал я.
Жак громко засмеялся, шлепнув меня по плечу.
– После разговора адвоката с чеченцами мне стало казаться, что я быстро проиграю беженский процесс. У меня даже возникают сомнения, в ту ли страну я приехал.
– Да, процедура имеет свойство длиться, а долгое ожидание ответа парализует волю. Главное, вовремя обратиться к специалисту, чтобы тот просчитал варианты. Итак, первая возможность – тебя признают беженцем после второго интервью. Но с тобой это уж точно не случится. Не из той ты части света, парень. К тому же у признанных беженцев ужасные характеры. Эти люди недоверчивы, заносчивы, до крайности самолюбивы и чуть что непременно становятся в позу оскорблённой жертвы.
Горящие глаза Жака смотрели на меня в упор. Я подумал, что он делится со мной отнюдь не отвлечёнными мыслями, похоже, он сам пережил многое из того, о чём рассказывает. Если его целью было привести меня в смятение, то ему это удалось.
Внезапно у Жака зазвонил мобильный телефон. И он быстро, рискуя подавиться отрывистыми фразами, заговорил на африканском языке. Телефонный разговор был прерван на самой высокой ноте. Откровения Жака меня совсем не интересовали. Но что-то настораживало в этом говорливом африканце и в то же время подсказывало, что лучше слушать его, чем убегать от погони вниз по узкой лестнице.
– Ты, конечно, слышал, что во время беженской процедуры в этой стране беженцы находятся на свободе, а не в закрытом лагере, похожем на тюрьму. Ты не голоден, случайно? – спросил Жак и протянул мне завёрнутый в бумагу блин-шаурму.
Сам тут же впился зубами в другой блин. Я держал незнакомое кулинарное изделие в руках и не сводил глаз с огромной, не помещающейся в дверном проеме фигуры африканца, принесшего яство. Никогда я не видел таких великанов вблизи. Распущенные жесткие волосы спускались широкими смоляными локонами на кожаную куртку, готовую разорваться от ширины крутых плеч. Вошедший без стука гость стоял, пригнув голову, на пороге и переминался с ноги на ногу. На шее и запястьях великана тренькали золотые цепи и серебряные браслеты. Жак сунул ему в руки банкноту, махнул рукой и сказал задумчиво, когда гость исчез:
– Вот такой конголезский колосс, обаятельный, улыбчивый, сильный и уверенный в себе, а не нашлось ему другого применения в этой стране, как быть моим телохранителем.
Мне очень хотелось развернуть блин, залитый сверху густым желтым соусом, но это было не только неприлично, но и практически невозможно. Ничего не оставалось, как, не вставая с кровати, приступить к трапезе. От непривычного пряного запаха горячего мяса, маринованных овощей и острого соуса у меня помутнело в глазах. Желудок отказывался принимать незнакомое угощение, и только усилием воли я сдержал рвотный рефлекс. Моя рука потянулась за лежащей посередине кровати баночкой кока-колы. Я нетерпеливо дёрнул за кольцо на крышке, запрокинул голову и жадно прижался ртом к шипящему отверстию. Глоток холодной сладкой пены вернул меня в прежнее сознательно-рассудительное состояние. Мой первый вопрос был:
– Не могли бы вы поподробнее рассказать о том, как беженцам удаётся растягивать время и удлинять срок процедуры?
– Никаких особых усилий для этого не требуется, – с ноткой детской обиды ответил Жак. – Беженец просит убежище в службе по делам иностранцев. Через несколько месяцев после первого интервью его вызывают на второе, решающее интервью. Он получает бесплатного адвоката, но задержать процедуру на этой стадии довольно трудно. Правда, бывает так, что даже эта начальная стадия сама по себе растягивается на годы. Вызов на второе интервью для слушания дела, по существу, является кульминацией всей процедуры. Только после отрицательного ответа после второго интервью в работу по-настоящему может включиться адвокат. Он занимается подачей нескончаемых апелляций: на отмену решения, на пересмотр дела, на отказ в пересмотре дела, на отказ в последней апелляции. Подавать апелляции адвокату совсем не трудно. В заготовленных документах заменяется имя просителя, и вся стопка бумаг отправляется заказной почтой. Если адвокат не ошибается в имени просителя и не забывает подать прошение в срок, то процедура рассмотрения апелляционного дела затягивается на несколько лет.
Я попросил у Жака разрешения использовать по малой нужде расположенный в полуметре от нас крошечный туалет.
Когда я снова сел на кровать, мой собеседник продолжил:
– Тысячам сирийцев, иракцев и сомалийцев в любом случае дают статус. Но не все могут выдать себя за сирийца или сомалийца. Многие тысячи других униженных, слепых и беззащитных идут по петляющему процедурному пути без всякой надежды на успех. Они никогда не узнают, кто решает их судьбу, кто заставляет усталых чиновников принимать решения по их делу. Потом, собирая поручительства для прошения об амнистии, они не знают, достаточное ли количество подписей им удалось собрать. Они находятся на свободе, но это бездеятельная, выжидательная и мнимая свобода, которая может в любой момент обернуться арестом и высылкой из страны. Я предлагаю тебе пойти другим путём.
Жак очень быстро проговорил последнюю фразу с особым ударением на слове «другим» и пристально посмотрел на меня. От одной мысли, что я всегда могу вернуться на родину, я почувствовал ту особую бездумную лёгкость, которую испытываешь, проснувшись рано утром после тяжёлого сна. Мне надо дослушать Жака и выйти из этой комнаты, чтобы никогда сюда не возвращаться.
– Прибывающие просители убежища настолько подавлены многолетней беженской процедурой, что напрочь забывают, зачем они изначально приехали, – сказал Жак. – А тебя я приглашаю за скромную сумму воспользоваться услугами легальных консультантов «Жак Солей Нуар э Компани».
– В чём заключается деятельность компании? – спросил я.
– Очень хороший вопрос. Я его давно ждал. Деятельность корпорации основана на одном общеизвестном феномене. Я тебе уже на него намекнул. Но ты, конечно, ни о чём не догадался. Это и неудивительно. Ведь бывает даже так, что всё объяснишь заинтересованным людям, а они ничего не понимают, не верят. Знаешь, на меня ведь много раз доносили властям. Но те не поверили доносам, списали всё на африканское шаманство.
Жак сделал паузу и допил кока-колу.
– Всем известно, что чернокожие пользуются тем, что в глазах белых они выглядят похожими друг на друга. Откажут им один день в статусе беженца, а они снова стоят на следующий день у ворот беженской службы, скрываясь под другой фамилией. Именно в ответ на эти злоупотребления власти стали несколько лет назад брать у всех просителей убежища отпечатки пальцев. Безвыходная ситуация, правда? Но меня не оставляла мысль, что феномен безликой похожести рано списывать со счетов. Никто не берёт отпечатков пальцев на каждом шагу в обыденной жизни, а что такое обыденная жизнь, как не своего рода длящаяся процедура?
Один из моих друзей уезжал из Бельгии, чтобы жениться на своей конголезской подруге детства, которую угораздило получить статус беженца в Норвегии. Замечательная страна, говорят, со сказочными снежными пейзажами и социальными пособиями. Этот мой друг продал мне свою легальную бельгийскую личность. Я поселился в его социальной квартире, где в то время жили только белые пенсионеры, познакомился с его социальной ассистенткой и до сих пор посылаю ему ежемесячно одну десятую часть прожиточного пособия. Чуть не забыл, мой друг получил статус беженца в Норвегии под другой фамилией и передумал жениться. Он заведует скандинавским филиалом моей корпорации.
Жак прервал свою речь – в дверь задом входил великан с водопадом смоляных кудрей. Он принес кофе с пирожными и поставил поднос посередине кровати. Я отказался от десерта, а Жак с энтузиазмом одним махом проглотил несколько мини-эклеров и, не обращая внимания на мое состояние, продолжил рассказ, шумно втягивая толстыми бледными губами горячий кофе.
– Беженцы охотно продают свои затянувшиеся процедуры на разных стадиях рассмотрения. Я покупаю их за чисто символические цены и довожу разными способами до логического завершения. Я заметил, что люди легче расстаются со своей процедурой, если она начата под чужим именем. Проситель убежища должен назвать фамилию и имя, но у него никто не станет требовать паспорта, так как его отсутствие можно объяснить множеством уважительных причин.
А самое безнадёжное беженское досье может обернуться удачной сделкой. Обычно это случается после амнистии отказников и нелегалов, дату проведения которой предугадать сложно. После амнистии из каждого наличного досье рождается новая личность с правом на прожиточное пособие. Это, конечно, ещё не чистая прибыль. У корпорации есть много расходов, нужно постоянно перемещаться по стране, распределять и прописывать фиктивные личности. Чтобы не попасть под надзор социальных служб, иногда приходится переводить клиентов на пособия по инвалидности. Посттравматический синдром, маниакальная депрессия и раздвоение личности – вот только некоторые психические заболевания, которые мне и моим подопечным удаётся без особого труда симулировать.
– Не понимаю, зачем вы мне рассказываете все эти детали, ведь принцип похожести не применим к белым людям? – тихим голосом спросил я. Непреодолимое желание выйти из номера всё больше овладевало мной. Слушать подобный бред в век биометрических технологий становилось невыносимо.
– Ты очень проницателен, – улыбнулся Жак. – Принцип действительно не работает в полной мере, если касается белых беженцев. Добавлю только – в одной стране. Идея двойных личностей применима в случае, когда личности создаются в разных странах. Допустим, тебя амнистировали под вымышленным именем, которое ты использовал при запросе статуса беженца. Но ведь у тебя остался паспорт на настоящее имя? И потом, у моей корпорации есть планы отчасти легализовать свою деятельность и открыть адвокатскую контору. Учти, за такими чёрными, предприимчивыми, как я, людьми будущее. Прими это будущее, приблизься к нему, я протягиваю тебе руку.
Но я уже не слушал, а довольно неуклюже перелезал через скрипучую кровать к двери.
– Куда же ты? – удивлённо вскрикнул Жак.
В дверном проёме тут же показалась огромная фигура длинноволосого великана.
– Мне надо на вокзал, в камеру хранения, за чемоданом. Там у меня есть пара непритязательных сувениров для вас, мсье Жак, и вашего друга, – сказал я.
Великан отступил от двери, и я, перескакивая через две-три ступеньки и пугая цыганских детей, сбежал по лестнице. В это мгновение я боялся только одного: не найти сразу выход из отеля. Я ведь и раньше замечал за собой, что плохо ориентируюсь в незнакомых местах.