Вадим Панов
Демон скучающий
– Зачем?
– Затем, чтобы тело нашли как можно скорее.
– Зачем?
– Вы мне скажите, – предложил Вербин. – Точнее, расскажите, для начала, чем занимался Чуваев? Что вас связывало?
И понял, что вопрос привёл Кранта в полнейшее замешательство: несколько секунд толстяк таращился на полицейского, потом сглотнул и поинтересовался:
– Ада вам не сказала?
– Даниэль, дорогой, я хотела сделать Феликсу сюрприз, – промурлыкала Кожина, с улыбкой глядя на полицейского.
– И мне тоже? – уточнил толстяк.
– Сюрприз есть сюрприз.
– Да уж, ты умеешь удивить. – Крант вновь обратился к Вербину: – Феликс, мой друг Лёша Чуваев – это Абедалониум, знаменитый на весь мир художник.
* * *
– Вы действительно не можете связаться ни с Абедалониумом, ни с Крантом?
Гордеев, вышедший во внутренний двор «Манежа» покурить, вздрогнул от неожиданно прозвучавшего за спиной голоса, обернулся, но увидев, кто задал вопрос, расслабился и покачал головой:
– Ты действительно такая умная или специально прикидываешься, чтобы меня позлить?
– Если нравится, думай, что я всё в жизни делаю для тебя: или чтобы тебя порадовать, или чтобы позлить, – рассмеялась в ответ Вероника. Подошла, взяла из рук Гордеева зажигалку, раскурила сигарету и встала рядом, касаясь полицейского плечом. – Ты ведёшь дело?
– Это закрытая информация. – Никита сделал девушке выразительные «глаза» в надежде, что разговор на этом закончится, но ошибся.
– Если закрытая, то почему я об этом знаю?
– Потому что ты проныра.
Однако смутить девушку у него не получилось.
– Во-от мы и подошли к самому интересному. Я проныра, но кое-чего даже я понять не могу. Ты ведь «важняк», Гордеев, почему тебя воткнули заниматься старым и таким шумным делом? Провинился?
– Ты сама ответила на свой вопрос – резонанс. – Никита понял, что отделаться от Вероники не получится, огляделся, убедился, что они не привлекли ничьего внимания, и понизил голос: – Из-за этого шума с выставкой и молчанием Абедалониума дело на особом контроле, а значит, расследование должен вести опытный опер и крутой следак. В общем, всё как мы любим. Опытного опера тебе кто-то слил, а следака я не назову – сама узнавай.
– Резонанс действительно большой?
– Не делай вид, будто не понимаешь. Тем более ты сама приложила руку к раскрутке всего этого… ажиотажа. – Никита бросил окурок в урну, подумал и достал ещё одну сигарету. – «Письма счастья» с фотографиями картины и пацана получили все серьёзные каналы и блогеры, но они побежали к нам – проверять информацию, а ты вытряхнула материал в Сеть.
– Кто-то должен был это сделать, – пожала плечами Вероника.
– И ещё ты побывала у родителей Кости и настроила их на скандал.
– Я просто у них побывала. И когда я приехала, у них в квартире уже сидел адвокат – они ведь тоже получили письмо.
– Я знаю, – нехотя протянул Никита.
Все понимали, что скандал был спланирован и хорошо подготовлен. Он бы вспыхнул в любом случае, но людям важно знать, кто зажёг первую спичку, чтобы было кого обвинять во всех грехах.
– Ваши обиделись? – угрюмо спросила Вероника.
– Наши разозлились, – уточнил Гордеев. – В первую очередь на то, что ты не стала проверять материал.
– А что здесь было проверять? – искренне удивилась девушка. – Кто-то нашёл странное совпадение и захотел, чтобы об этом узнали.
– И ты этому «кому-то» помогла.
– А ты считаешь, что не нужно было? Нужно было дать вам возможность провести расследование по-тихому? Или вообще спустить на тормозах?
– Вероника, даже у моего ангельского терпения есть предел, – жёстко бросил Никита. – Следи за языком.
– Извини, Гордеев, не хотела тебя обидеть, – опомнилась девушка. – Но…
– Мы бы всё равно впряглись, – перебил её Никита. – Даже без скандала. Мальчишка ведь и правда пропал.
Восемь лет назад.
Дело получило широкую огласку: в те годы люди успокоились, сочли, что девяностые миновали и дети не могут просто так пропадать. Среди бела дня. В родном районе. Не могут выйти из квартиры и пропасть… Костю Кочергина долго и активно искали: и волонтёры, и полиция. На несколько недель его фотография стала главным изображением в городе и области: рыжеволосый мальчишка смотрел со стен, листовок, экранов телевизоров и компьютеров. Но найти ребёнка не получилось. Костя пропал.
«Мальчика нет».
– Не будь шумихи, тебя бы не поставили на это дело, – негромко произнесла Вероника.
– Это комплимент? – поинтересовался Никита.
– В каком-то смысле.
– Спасибо.
– Обращайся.
Полицейский покачал головой, но комментировать ответ девушки не стал. Глубоко затянулся, посмотрел на сигарету, решил, что расставаться с ней пока рано, и продолжил:
– В общем, ребята из пресс-службы на тебя зла не держат, а вот руководство бычится. Так что ты в ближайшую неделю особо им глаза не мозоль.
– Я поняла. Спасибо.
– Обращайся.
Вероника скорчила полицейскому рожицу, но тут же вновь стала серьёзной:
– Я вот о чём подумала: Абедалониум ведь начинал в Питере, так? И продолжил работать здесь, даже став знаменитым. Я знаю, что у некоторых серьёзных дядек есть портреты его работы – только они могли их себе позволить. Вот и получается, что если Абедалониум не преступник, но знает преступника, то педофил может оказаться очень высокопоставленным человеком.
Никита внимательно посмотрел девушке в глаза:
– Если… – Это слово он выделил. – Абедалониум не преступник, то узнать о преступлении он мог не только в кругу своих высокопоставленных клиентов. Похитить Костю мог какой-нибудь шофёр с соответствующими наклонностями.
– Мог, – согласилась Вероника. – Но, если преступник шофёр, зачем Абедалониуму все эти сложности со скандалом? Он мог просто передать вам информацию, инкогнито, и всё.
– Он мог передать информацию и на высокопоставленного педофила, – пожал плечами Никита.
– Да, Гордеев, он мог. Но если педофил очень высокопоставленный, где гарантия, что вы сумеете – или захотите? – до него добраться? А теперь вам придётся. Или Абедалониум сам обнародует доказательства, которые у него есть.
– У него есть доказательства? – поднял брови полицейский.
– Неужели он их не прислал?
Отвечать на этот вопрос Никита не стал. Почесал кончик носа, раздумывая, не закурить ли ещё? Ответил себе, что три сигареты подряд – это чересчур, и произнёс:
– Или же циничный Абедалониум таким образом привлекает внимание к выставке.
– То есть доказательства он вам пока не прислал?
– Ответ на этот вопрос находится за пределами твоего допуска, – усмехнулся в ответ полицейский. – Веди себя прилично, в неприятности не лезь и не мешай расследованию.
– А помочь можно?
– Ты уже помогла. Теперь не высовывайся хотя бы неделю.
Полицейский начал поворачиваться, показывая, что разговор окончен, но Вероника придержала его за плечо.
– Гордеев, я серьёзно.
Никита понял, что девушка и в самом деле не шутит, вздохнул и вернулся в прежнюю позицию.
– О какой помощи ты говоришь?
– Ты уже решил, с чего начнёшь?
– Я разберусь.
– Я спрашиваю не для того, чтобы разузнать, а чтобы посоветовать.
– Ты – мне?
– Да.
Гордеев всё-таки потянулся за третьей сигаретой, но… нашёл в себе силы отказаться от идеи покурить ещё.
Вероника считалась взбалмошной и непредсказуемой девчонкой, но при этом – цепкой и внимательной журналисткой, умеющей докапываться до скрытых смыслов и замечать то, мимо чего проходили все остальные, в том числе – полицейские. Не будь она профессионалом, Гордеев никогда в жизни не стал бы выгораживать её перед коллегами, а приходилось, и не стал бы прислушиваться к её словам, как сейчас.
– Что ты хочешь посоветовать? – спросил он совсем другим тоном.
– Я внимательно перечитала все интервью, которые Абедалониум дал перед выставкой, особенно самое большое, которое вышло у нас. И знаешь, какую картину он особо упомянул, помимо «Демона скучающего»? «Мальчика нет». Его самое большое интервью занимает четыре страницы, а упомянуты всего две работы. Причём, если о «Демоне» Абедалониум не мог не сказать – это его самая известная картина, то вставку о «Мальчике» он явно сделал специально. Ему задали вопрос о частной коллекции, о новых полотнах, но Абедалониум говорит о них вскользь и тут же подробно рассказывает, как работал над «Мальчиком»: что лишился вдохновения, отправился путешествовать по области и был потрясён развалинами одной старой усадьбы. Улавливаешь?
– Интервью я ещё не читал.
– Я знаю, что не собирался.
– Теперь прочитаю, – пообещал Никита.
– Не мучай себя, – махнула рукой Вероника. – Главное я тебе рассказала.
– О какой усадьбе идёт речь?
– Куммолово.
– Никогда не слышал.
– Только не думай, что тебе удалось меня удивить.
– Где находится?
– Поищи в Сети.
– Ладно, поищу. – Никита помолчал. Затем перевёл взгляд на выходящих из здания журналистов и прищурился: – Хочешь сказать, Абедалониум затеял скандал, чтобы сдать нам высокопоставленного педофила?
– Ты полицейский, тебе виднее, – мгновенно отозвалась девушка. – А ещё – чтобы привлечь внимание к выставке. Ты не представляешь, что сегодня творится в «Манеже».
– Была там?
– Если бы не журналистский «вездеход» – до сих пор стояла бы в километре от входа.
– Ну, а так ты в шести километрах.
– В пяти с половиной.
– Боже, какая точность.
– Я ведь журналистка, а не опер. Точность – мой хлеб.
– Ты прикольная. Наверное, поэтому на тебя злятся, но всегда прощают.
– Наверное. – Вероника помолчала, а затем очень серьёзно спросила: – Гордеев, ты его достанешь?
– Эпштейна[3] же достали, – ответил Никита, которому очень хотелось, чтобы и у него получилось.
– Обещаешь?
– Будешь приставать – на Соловки сошлю.
– Я там уже была.
– Не путай туризм с эмиграцией.
* * *
– Итак, всё началось с того, что тринадцатого числа, в четверг, в «Манеже» открылась персональная выставка Абедалониума…
– У нас в «Манеже»? – уточнил Вербин.
– В Питере, – ответил Крант. – В Питере тоже есть «Манеж».
– Почему там?
– Ну, построили его там. На Исаакиевской площади.
– Я имел в виду, почему там выставку проводят?
– А почему нет?
Некоторое время мужчины с таким недоумением смотрели друг на друга, что Аде пришлось взяться рукой за подбородок, чтобы не засмеяться в голос.
– Абедалониум родился в Питере, – сообщил Даниэль.
– Ну, допустим, – протянул Феликс.
– Поверьте, я знаю, что говорю.
– Я не ставлю под сомнение ваши слова, извините. Просто какое-то недопонимание.
– Значимые культурные события не обязательно должны происходить в Москве.
– Я догадываюсь.
– Абедалониум любит Санкт-Петербург и был уверен, что город с радостью его примет. Так и получилось. Когда я сообщил, что знаменитый на весь мир художник хочет устроить свою первую персональную выставку именно у нас, все безумно обрадовались. И честно говоря, я давно не видел такого энтузиазма: и в правительстве, и в «Манеже», и даже, гм… в творческой среде… Даже в ней, да…
Уточнять, что в творческой среде энтузиазм был выражен, мягко говоря, слабее, не требовалось.
– Подготовка шла своим чередом. Мы разработали концепцию оформления залов, последовательность расположения картин, свет…
– Простите, что перебиваю: всё это время Чуваев находился в Санкт-Петербурге?
– Нет, Лёша приехал незадолго до открытия.
– Спасибо. – Феликс сделал очередную пометку в записной книжке. – Ещё раз извините и, пожалуйста, продолжайте.
– Конечно. – Даниэль выдержал короткую паузу, но вовсе не для того, чтобы вновь собраться с мыслями, а показывая Вербину, что обратил внимание на его невоспитанность, и бодро продолжил: – Подготовка шла идеально. Все работали как нужно и даже лучше, я тихо радовался происходящему, а примерно за неделю до открытия получил предложение о продаже картин.
– Всех?
– Все я продать не мог, – улыбнулся Крант. – Из шестидесяти полотен, которые выставлены сейчас в «Манеже», тридцать взяты из частных коллекций, двадцать пять – из музеев, и пять – из личного собрания Абедалониума: «Демон скучающий» и четыре абсолютно новые картины, которые до сих пор не выставлялись и не попадали в каталоги. Об этих четырёх полотнах и шла речь. Неизвестный предложил за них шестнадцать миллионов евро.
– По четыре миллиона за картину?
– Да.
Сумма произвела впечатление, однако Вербин решил уточнить:
– Это много?
– Абедалониум художник известный, знаменитый, его действительно высоко ценят, однако считается, что свою главную картину он уже написал – это «Демон скучающий». Картина сделала ему имя, но ни в одной другой работе Абедалониум не достиг такого же уровня. – Крант ехидно улыбнулся и, не удержавшись, добавил: – Если увидите картину, вы, наверное, поймёте, что я имею в виду.
– Увижу, – пообещал Вербин.
– Впечатлениями поделитесь?
– При случае.
– Договорились. – Даниэль пригладил волосы руками. – Так вот, полотна Абедалониума ценятся, но редко преодолевают порог в два с половиной миллиона. Но и ниже миллиона не опускаются.
– То есть предложение было выгодным?
– Невероятно выгодным и щедрым.
– Сопровождалось каким-то условием?
– Покупатель требовал не выставлять картины.
Феликс знал, что услышит именно такой ответ.
– Если я правильно понимаю, Абедалониум отказался от сделки?
– Лёша попросил ответить, что все коммерческие предложения будут рассматриваться только после выставки. Тогда покупатель попросил передать, что готов приобрести одну картину за десять миллионов. Он дословно сказал так: «Абедалониум знает, о какой работе идёт речь. Десять миллионов. Если уговорите – я удвою ваш процент за свой счёт». – Крант так бурно переживал тот момент, что не удержался и всплеснул руками: – Это было не просто выгодное – это было невероятно щедрое, абсолютно невозможное предложение. Но Лёша и его отверг. Повторил, что разговоры о продаже будут вестись только после выставки.
– Вы спрашивали о причинах такого ответа?
– Лёша настоятельно просил больше к этой теме не возвращаться.
– Он испытывал беспокойство? Волнение?
– Нет. – Крант прищурился. – Пожалуй, нет.
– Странно, – протянул Вербин.
– Почему?
– Вы сказали, что было сделано невероятно щедрое предложение. – Феликс намеренно сверился с пометкой в записной книжке, хотя в этом не было необходимости. – В таких случаях волнение дело обычное.
– А-а, в этом смысле… – Крант покрутил головой. – Насколько я могу судить, предложение понравилось, но Лёша сказал, что после открытия выставки условия станут намного лучше, и я решил ему поверить.
Судя по грустному тону, за двойной процент толстяк бился как лев, но потерпел поражение.
– Как Чуваев объяснил необходимость отъезда? Вы ведь покинули Питер в день открытия выставки?
– Вот тогда Лёша слегка волновался, – медленно ответил Даниэль. – Он сообщил, что через немецких юристов поступило запредельно щедрое предложение, в котором он по-настоящему заинтересован. Переговоры предполагалось провести в Москве, а я должен был выступить его представителем.
– Вас не смутило, что Чуваев резко изменил отношение к продаже картин? Всего за несколько дней?
– Во-первых, к этому моменту выставка уже открылась, картины были представлены публике, и я решил, что произошло именно то, на что Лёша рассчитывал, отказываясь от первого предложения. Во-вторых, Лёша сказал, что мой процент составит не менее двух миллионов евро. Так что нет, меня ничего не смутило.
– Понимаю. – Феликс позволил себе лёгкую улыбку. – А как Чуваев объяснил вечернюю встречу в промзоне? Вряд ли там могли состояться те самые переговоры.
– На те самые переговоры я бы ни за что не опоздал, – язвительно ответил Крант. – Лёша сказал, что должен познакомить меня с человеком, которому полностью доверяет и который будет вести переговоры вместе со мной.
– В качестве кого?
– В качестве моего советника.
– Выбор места встречи не показался вам странным?
– Лёша сказал, что его друг человек занятой и другой возможности пообщаться до переговоров у нас не будет.
– То есть не смутило?
– Лёша скрывал своё настоящее имя и не любил появляться на людях, – напомнил Даниэль. – Нам и в Питере доводилось встречаться в весьма странных местах. Поначалу меня это настораживало, потом привык.
– Я должен был догадаться, – кивнул Феликс, делая очередную пометку в записной книжке.
– Конечно.
С этой частью рассказа всё стало предельно ясно: колоссальные комиссионные вскружили Кранту голову, и он был готов не задумываясь ехать куда угодно, хоть в промзону, хоть в песчаный карьер. Но Чуваев, в отличие от Даниэля, знал, что «Мальчика нет» вызовет грандиозный скандал. Знал, кого скандал затронет – судя по предложенной за картину сумме, это влиятельный и высокопоставленный человек. Чуваев покинул Санкт-Петербург, но волнения не испытывал, не сомневался в собственной безопасности, а значит, его заманил в ловушку тот, кому Чуваев безусловно доверял.
Или слепо верил…
– Следующий вопрос очень важен. – Феликс жёстко посмотрел Даниэлю в глаза. – Вы кому-нибудь раскрывали тайну имени Абедалониума?
– Нет! – возмутился толстяк.
– Пожалуйста, подумайте, Даниэль. Может, это вышло случайно. Или случилась оговорка, которая могла указать на Чуваева? Я повторюсь: учитывая обстоятельства, это очень важный вопрос.
– И ответ на него я уже дал. – Даниэль поджал губы. Насупился. – Феликс, мне была интересна эта мистификация. И мне было очень приятно работать и общаться с Лёшей. Я высоко ценил наше сотрудничество и очень им дорожил. В том числе, как вы понимаете, из меркантильных соображений. Я понимаю, почему вы об этом спросили, и понимаю ваше недоверие, но даю слово: я вёл себя предельно осторожно.
– Вас расспрашивали о личности Абедалониума?
– И не один раз! Когда стало известно, что я веду его дела, я с трудом отбивался от вопросов, но в последние годы их не стало – все поняли, что я никому ничего не скажу.
– Каким он был? – неожиданно спросил Вербин.
– Лёша?
– Да.
– В смысле «каким»? – не понял Крант.
– Как человек.
– А… Знаете, спокойным и на удивление приятным. – Даниэль грустно улыбнулся. – Когда я готовился к знакомству, немного нервничал, думал, что такой художник будет более замороченным… Ну, знаете, как это бывает у творческих людей?
– Скорее, предполагаю. – Феликс мягко улыбнулся.
– Вот именно. А Лёша оказался очень вежливым и простым в общении человеком. Мне с ним было комфортно. Думаю, из-за такого склада характера он и выбрал жизнь инкогнито.
– Не жаждал славы?
– Не любил публичности.
– Чуваев рассказывал о семье? Друзьях? Близких родственниках или знакомых? Может, о покровителе?
– Нет. – Даниэль вновь пригладил руками волосы. – Лёша сразу предупредил, что доверился мне, но просит никогда не выходить за установленные рамки. Его личная жизнь была для меня табу.
– Когда вы с ним познакомились?
– Вскоре после того, как прогремела картина «Демон скучающий» и его имя оказалось на слуху. На меня вышли немецкие юристы, сказали, что Абедалониум нуждается в надёжном представителе в России, и организовали встречу.
– Встреча состоялась в Германии?
– Нет, здесь… В смысле – в Санкт-Петербурге.
– Вы бывали в его мастерской?
– Нет, мы всегда встречались где-то.
– Чуваев делился с вами творческими планами?
– Почему вы называете его Чуваевым? – вдруг спросил Крант. Почти возмущённо спросил.
– А почему вы называете его Лёшей? – поинтересовался в ответ Вербин.
Даниэль осёкся. Посмотрел на Аду – женщина весело улыбалась, дёрнул плечом и нехотя произнёс:
– Потому что для меня он – Лёша.
– А для меня – Чуваев, так написано в его документах, – объяснил Феликс. И вернулся к интересующей его теме: – Чуваев делился с вами творческими планами? Рассказывал, как работает над картинами?
– Редко, поскольку в основном мы обсуждали деловые вопросы. Кроме того, Лёша большую часть времени жил за границей.
– В Германии?
– Не уточнял. Но с таким уровнем доходов Лёша мог жить где угодно.
– А как Чуваев рассказывал о картинах?
Несколько мгновений Даниэль смотрел Вербину в глаза, пытаясь понять, что имеет в виду полицейский, затем ответил:
– Сдержанно.
– Улыбался при этом?
– М-м… – Крант потёр лоб. – В некоторых случаях…
– Глаза горели?
– Ну-у… – Пауза. – А почему вы спрашиваете?
– Мне любопытно. – Феликс повертел в пальцах авторучку. – Вы знаете, кто станет наследником Чуваева?
– Нет. Думаю, на этот вопрос могут ответить только его юристы.
– Немцы?
– Да.
– Адрес потом дадите? – Феликс сделал очередную пометку в записной книжке: – И название фирмы…
Затягивать встречу не имело смысла, и Вербин закончил её именно теми словами, какими собирался:
– Даниэль, я думаю, вашей жизни ничего не угрожает, но для общего спокойствия просил бы вас задержаться в этом доме на несколько дней. Если, конечно, это возможно.
На этих словах Феликс перевёл взгляд на Аду.
– Я могу устроить, – кивнула женщина. И посмотрела на Кранта.
– Я сообщил семье, что со мной всё в порядке, они не волнуются, срочных дел, которые были бы важнее жизни, у меня нет, поэтому я могу остаться.
– Вот и хорошо, – подытожил Феликс. – И прошу никому не говорить о том, что Абедалониум убит.
– Почему? – изумился Крант.
– Потому что нам нужно найти убийцу, – пояснил Вербин, закрывая записную книжку. – А убийца, как я понял, хочет огласки. Мы её не дадим, тем самым нарушим его планы и посмотрим, что он будет делать. Ведь в настоящий момент о смерти Абедалониума знаем только мы трое и он. Понимаете, что я имею в виду?
– Да. – Крант ответил, а затем несколько раз кивнул: – Да, понимаю… Наверное, это разумно.
– Разумно, – подтвердил Феликс. – В ближайшее время вас навестят сотрудники и снимут официальные показания. Надеюсь, они не разойдутся с тем, что вы мне рассказали?
– Нет. Конечно, нет.
– Очень хорошо.
На том и распрощались.
Затем Ада принялась рассказывать Даниэлю о содержимом пакетов, Вербин в это время курил у машины, а когда они выехали за ворота посёлка, заметил:
– Вы действительно ему помогли.
– Удивлены?
– Наверное, нет. – И понял, что ответил искренне: Ада Кожина была хладнокровной убийцей, но Феликс и впрямь не удивился тому, что она пришла на помощь перепуганному толстяку. Скорее, удивился тому, что не удивился.
– Спасибо. – Ответила она после паузы. – Теперь отправляетесь в Питер?
– Я пока не знаю.
– Вот как?
– Нужно убедить начальство в необходимости командировки.
– Уверена, с этим проблем не будет: стоит им услышать, чьё убийство вы расследуете – и командировка будет организована по высшему разряду.
– Не будем забегать вперёд.
– Как скажете. – Ада едва заметно улыбнулась. – Мне правильно кажется, что вы заинтересовались делом?
– Почему вы не сказали, что речь идёт об Абедалониуме?
– Хотела посмотреть на вашу реакцию.
– Вы могли посмотреть на неё в «Небесах».
– Лучше здесь. В рабочей, так сказать, обстановке.
Она с ним играла, но не зло, просто развлекалась, слегка поддевая то с одной, то с другой стороны. И наблюдая за реакцией. Он понимал, что она делает, но не понимал зачем.
– Почему вы пришли ко мне?
– Потому что вы – лучший, Феликс, и это расследование идеально вам подходит: оно сложное. – Ада помолчала, закончила длинный обгон, вернулась в средний ряд и только тогда продолжила: – У меня нет личного интереса, если вы об этом подумали. Даниэль мне не друг, он просто хороший, беззлобный человек с отличным художественным вкусом и чутьём на молодые таланты. В своё время он помог мне сформировать небольшую коллекцию живописи для дома, очень хорошо сбалансировав известных и дорогих художников с подающими надежды, и знаете, те картины, которые я купила по его совету, теперь стоят вчетверо. Я не хвалюсь удачной сделкой, а характеризую Даниэля. Он молодец. И я хочу, чтобы он оставался молодцом как можно дольше. Пусть живёт спокойно и радует окружающих. Я с самого начала знала, что Даниэль не имеет отношения к убийству, но слушая его рассказ, поняла, что дело запутанное, а значит, достойное вас. И это не комплимент, Феликс, это констатация. В моём обращении к вам нет скрытых помыслов. И уж тем более – попытки извиниться.
– За что? – вырвалось у Вербина. Машинально вырвалось, он сразу же об этом пожалел, но было поздно.
– Во время давнишней встречи в лесу мне показалось, что у вас есть не только профессиональные, но и личные претензии ко мне, – ответила Ада, не глядя на полицейского. – Я не считаю, что они у вас есть, Феликс. Вы можете обвинять меня в чём угодно, но только не в том, чего я не совершала и к чему непричастна. Вы хотите найти виноватого в том, что случилось с Криденс, но это не я. И вы знаете, что это не я, но боитесь себе в этом признаться.
– Почему?
– Потому что тогда вы найдёте виноватого в зеркале. А вам этого не хочется.
– Я знаю, что виноватый – в зеркале, – глухо произнёс Вербин. – Знаю.
Потому что это он не поехал с Криденс, остался на месте преступления и позволил ей умереть.
– Вам важно не быть в моих глазах виноватой?
– Да.
Ответ прозвучал очень коротко, но так искренне, что Феликс вздрогнул. Потянулся за сигаретами, вспомнил, что Кожина просила не курить в машине, вздохнул и спросил:
– Почему?
– Потому что всё остальное вы поняли правильно, Феликс. Вы – единственный, кто всё понял правильно. Во всём остальном вы разобрались, а в этом – нет, а я не хочу, чтобы между нами оставалась чернота досадного недопонимания.
Ада прекрасно понимала, что затрагивает очень болезненную тему, которая способна привести Вербина в бешенство, была готова к любому развитию событий и обрадовалась, увидев, что Феликс не сорвался, а задумался. Глубоко задумался. И молчал всё то время, пока они добирались до Москвы. И лишь перед тем, как покинуть красный Mercedes, Вербин угрюмо сказал:
– Даже если бы вы принесли извинения, Ада, я бы их не принял.
– Я знаю, Феликс, – улыбнулась она в ответ. – Я знаю.
И плавно надавила на акселератор.
