Вадим Беляев
Современный культуроцентризм как объект методологического анализа. Теория интегральных аспектов мирового развития
2. Кризис «чувственной» культуры и «новое средневековье». Фашизм и коммунизм как «идеациональные» идеологии
Далее идет параграф «Катарсис»
«На этом пути неминуемы банкротство и саморазрушение чувственной культуры и чувственного человека. С исчезновением материального комфорта, ликвидацией свобод, с увеличением страданий спокойствие, безопасность, счастье превратятся в миф; достоинство и ценность человеческой личности будут безжалостно растоптаны, творческая способность чувственной культуры ослабнет; некогда построенный великолепный чувственный дом развалится; повсюду воцарится разруха; города и царства исчезнут с лица земли; человеческая кровь насытит добрую землю; все чувственные ценности будут развеяны в прах и все чувственные грезы улетучатся. В этих условиях ничто уже не сможет помешать тому, чтобы у людей Запада открылись глаза на пустоту уходящей чувственной культуры. Они перестанут строить иллюзии на сей счет, будут все больше отворачиваться от этой культуры и дарить свою преданность идеациональным или идеалистическим ценностям. Очистившись трагедией, страданием и распятием, люди снова обратятся к разуму, к вечным, непреходящим, универсальным и абсолютным ценностям. На смену атомизации придут универсализация и абсолютизация Ценностей. Чувственные ценности окажутся в подчинении идеациональных и идеалистических. Главную предпосылку чувственной культуры и чувственную суперсистему вытеснят интегралистская или идеациональная предпосылка и суперсистема.
Эту перемену произведут лучшие умы западного общества, которые превратятся в новых апостолов Павлов, святых Августинов, великих религиозных и нравственных лидеров. За ними пойдут массы. С достижением состояния катарсиса кризис закончится»37.
Что можно видеть в этой характеристике?
Во-первых.
В этой характеристике можно увидеть прочерчивание перспективы перехода к «новому средневековью». Идея такого перехода является центральной для контр-позитивизма и контр-модерна.
Во-вторых.
В этой характеристике можно увидеть движение в контр-капиталистическом направлении. Сорокин задает свою критику так, что самым очевидным ее объектом является развитое капиталистическое общество. Именно оно становится максимальным выразителем тех характеристик, которые задаются для кризиса «чувственной» культуры.
Но сразу же можно обратить внимание на два аспекта.
Во-первых, Сорокин осуществляет свою критику в период 20-х – 30-х гг. ХХ века. Это период перед Второй мировой войной. С одной стороны, это период расцвета европейского и мирового фашизма. С другой стороны, это период развёртывания советского коммунистического проекта.
Во-вторых, и фашизм, и коммунизм как идеологии во многом содержат внутри себя ту же самую критику либерализма-капитализма, которую осуществляет контр-модернистская критика на религиозном основании. Это настолько верно, что практически все сказанное Сорокиным относительно кризиса и катарсиса «чувственной» культуры можно сказать, находясь на позициях фашизма-коммунизма. Если говорить в терминах Сорокина, то эти идеологии можно считать вариантами «идеациональной» культуры. Только в своих авангардных формах они несут в себе идеи близкие к анархизму. В социализированных формах они гораздо больше напоминают средневековые общества, чем современные. Они, как и религиозный контр-модерн, направлены на критику либерально-капиталистической атомизации общества, поглощения человека чувственным миром, распада веры в идеалы. Они задают новую версию социоцентрической идеологии, новую версию веры в идеалы. И это несмотря на то, что фашизм не является строго религиозной идеологией, а коммунизм как идеология основан на атеизме-материализме. Если посмотреть на СССР 30-х, то можно говорить о том, что он утверждает новую веру в идеалы до такой степени, что это общество вполне заслуживает название «идеациональной» атеистической культуры.
Как получилось, что у Сорокина все смешалось в одну «чувственную» культуру? Ведь если фашизм и коммунизм являются вариантами «идеациональной» культуры, то война между ними является войной между «идеациональными» культурами, а война между каждым из них и либерально-капиталистическим миром является войной между «идеациональными» культурами и «чувственной». При таком понимании современности все становится значительно сложнее. А главное то, что становится невозможным просто так приписать всему, что есть в ХХ веке, квалификацию «чувственная» культура.
При таком взгляде на современность становится достаточно очевидно, что понятие «чувственная культура» у Сорокина является слишком расплывчатым и не схватывающим важные дифференциации. Точнее, следует сказать, что Сорокин намеренно делает это понятие предельно широким, чтобы можно было критиковать не часть современного мира, а весь этот мир. Такая предельная широта является специфическим контр-модернистским ходом. Контр-модерн такого типа можно называть неконструктивным, так как он относится к модерну предельно недифференцированно и негативно. Конструктивным контр-модерном можно считать тот, который, несмотря на утверждение до-модернового идеологического контура, принимает фундаментальную правоту модерна. То, что Сорокин говорит о современности, задает его как контр-модерниста неконструктивного типа.
3. Кризис «чувственной» культуры и неконструктивный контр-модерн
Далее переходим к параграфу «Харизма и воскресение».
«Западному обществу, очищенному огнем пережитой катастрофы будет ниспослана новая благодать (харизма), а вместе с ней – воскрешение и высвобождение новых творческих сил. Народы Запада войдут в конструктивный период новой – более интегралистской – суперсистемы, и новое благородное общество взрастет не на иссохших корнях чувственной культуры, а на более крепких и здоровых корнях интегрализма. Таким образом, начнется новая эра западной культуры.
Кризис-катарсис-харизма-воскресение – это способ, посредством которого была преодолена большая часть предыдущих великих кризисов. В Древнем Египте – в конце Древнего, Среднего и Нового Царств и позднее еще два кризиса в саисский и эллинистический периоды; в Вавилоне – кризис около 1200 г. до н. э. Несколько великих кризисов индийской культуры завершались или возрождением индуизма, или возникновением буддизма. В Китае кризис VI в. н. э. увенчался появлением даосизма и конфуцианства, по той же схеме были преодолены и несколько более поздних катастроф. В иудейской культуре кризисы, происходившие с IX по III в. до н. э., заканчивались с появлением пророческих религиозных учений Илии и Елисея, Амоса, Осии и Исайи, Иезекииля и Иеремии – вплоть до Ездры и его преемников. Завершает этот далеко не полный перечень великий кризис чувственной греко-римской культуры, конец которого ознаменовался зарождением и распространением христианства и великой христианской культуры Средневековья.
Впереди у нас – тернистый путь dies irae. Но в конце его смутно вырисовываются величественные вершины новой идеациональной или идеалистической культуры, по-своему столь же великой, как и чувственная культура в пору расцвета ее творческого гения. Таким образом, творческая миссия западного общества и его культуры будет продолжена, и великая социокультурная мистерия увенчается новой победой. Et incarnatus est de Spiritu sancto… et homo factus est… Crucifixus… Et Resurrexit… Amen»38.
Проанализируем сказанное.
Что здесь можно видеть? Прежде всего, можно говорить о симметрии того, что делает Сорокин, с тем, что делали неконструктивные критики модерна до него и делают после него. Они рассматривают модерн как отпадение от подлинного бытия (в разном понимании этого). Так рассматривается модерн с точки зрения религиозного фундаментализма. Так рассматривается модерн с точки культурного фундаментализма.
К последнему можно отнести понимание современности у О. Шпенглера. В его «Конце Европы» утверждается теория, по которой культуры проходят свой жизненный путь, завершающийся фазой «цивилизации». В этой фазе культура превращается в то, что можно описать примерно так же, как это делает Сорокин. Можно сказать, что «цивилизационная» фаза культуры у Шпенглера соответствует «чувственной» культуре у Сорокина. Поэтому описание Сорокиным «чувственных» эпизодов в культурах прошлого по своей логике соответствует описанию движения от «культуры к цивилизации» у Шпенглера.
Трудно не увидеть в теоретическом движении Сорокина идею «вечного возвращения» Ницше. Современность является тем миром, в котором утверждена «смерть бога». Человек опирается только на себя самого и на природно-материальный мир. Человек попадает в ситуацию дискредитации всех идеалов. Следовательно, человек попадает в ситуацию полного саморазрушения. Для того, кто относится ко всему этому негативно, остается только веровать в «вечное возвращение». Все это пройдет. Снова придет эпоха веры в идеалы и ценности.
4. Кризис «чувственной» культуры. Между религиозными и безрелигиозными «идеациональными» культурами
Переходим к параграфу «Конец дороги».
«Согласно моему диагнозу и прогнозу, изложенному в первом четырехтомном издании настоящей работы, вышедшем в свет в 1937—1941 гг., главная тенденция нескольких последних десятилетий включает в себя а) нарастающий упадок чувственной культуры, общества и человека и б) появление и постепенный рост первых компонентов нового (идеационального или идеалистического) социокультурного строя.
В науке этот двойственный процесс нашел отражение, во-первых, в усилении разрушительной мощи морально безответственных научных достижений чувственного типа, в изобретении ядерного, бактериологического оружия и других сатанинских средств уничтожения человека и всех основных ценностей; и, во-вторых, в преобразовании фундаментальных научных теорий в морально ответственном (идеациональном или идеалистическом) направлении. <…>
В противоположность устаревшим, хотя все еще употребляемым штампам механистической, материалистической и детерминистской биологии, психологии и социологии, новейшие значительные теории в названных дисциплинах ясно показывают, что явления жизни, организм, личность, разум, социокультурные процессы не могут быть поняты как чисто материалистические, механистические и чувственно воспринимаемые реальности и не сводимы к ним. Согласно данным теориям, эти явления имеют, помимо своего эмпирического аспекта, еще и гораздо более важные – разумно-рациональные и даже сверхчувственные и сверхрациональные аспекты. <…>
В области философии этот двойственный процесс проявляется в увеличивающемся бесплодии и упадке материалистической, механистической, «позитивистской» и прочих чувственных философий, в возникновении и усилении таких философских течений, созвучных основным принципам идеационализма или идеализма, как экзистенциализм, интуитивизм, неотомизм, интегрализм, неомистицизм, неоведантизм и др.
Подобный двойственный процесс продолжается и во всех сферах изящного искусства.
В области религии он обнаруживается в одновременном росте воинствующего атеизма и религиозного возрождения.
В этике он вызвал полное озверение и ужасающую деморализацию, проявившиеся во Второй мировой войне, кровавых революциях, растущей преступности, и в то же время рост нравственного героизма, возвышенного альтруизма и массовых движений за прекращение войн, кровопролития и несправедливости.
В политике этот двойной процесс сказывается в распространении всевозможных тиранических диктатур и в постепенно набирающих силу народных движениях за создание компетентного, честного, морально ответственного правительства из народа, волей народа и ради народа.
Борьба между силами когда-то бывшего творческим, но теперь уже почти истощившегося чувственного порядка и только еще зарождающимися творческими силами нового – идеационального или идеалистического – порядка непрерывно происходит во всех сферах общественной и культурной жизни»39.
Проанализируем сказанное.
Позиция Сорокина выглядит наполненной противоречиями.
Во-первых.
Создается впечатление, что такие феномены как война, социальное насилие, несправедливость являются вообще продуктами «чувственной» культуры. Сорокин не говорит об этом прямо. Но это неявно подразумевается. Но если мы посмотрим на историю, то увидим, что феномен войны в равной степени касается всех обществ. Даже более того, можно видеть, как «идеациональные» культуры (если под ними понимать традиционные культуры с религиозным мировоззрением) вели войны за веру и превращали на уровне идеологии все свои войны в войны за веру. То есть можно говорить о том, что такие культуры создавали особые феномены, с этим связанные. Вполне логично предполагать, что они создавали жизненные вызовы, которые могли направлять к альтернативным пониманиям культуры и человечества.
Кроме того, если социальные системы ХХ века на основе идеологии фашизма и коммунизма считать «идеациональными» культурами, то мировые войны будут войнами между этими культурами (или, по крайней мере, будут войнами между «идеациональными» и «чувственными» культурами). А для того, чтобы считать указанные идеологии «идеациональными», есть все основания. Эти общества в достаточной мере были наполнены критикой либерализма-капитализма и утверждали положительными все те ценности, которые утверждались в традиционных культурах (за исключением религии и жесткой социальной иерархии). Примерно то же самое можно говорить и об обществах на основе идеологии национализма. Жесткий вариант общества на основе этой идеологии тоже может считаться «идеациональным».
Если именно так смотреть на «идеациональные» культуры, то способ зрения Сорокина окажется откровенно стирающим важные границы, делающим социокультурную реальность одномерной. И здесь снова надо подчеркнуть, что это не только позиция Сорокина. Так поступают все неконструктивные контр-модернистские теоретики до сегодняшнего дня. Сорокин только демонстрирует свой вариант.
Во-вторых.
Сорокин пишет как о позитивном о «набирающих силу народных движениях за создание компетентного, честного, морально ответственного правительства из народа, волей народа и ради народа». И утверждает как негативное распространение «всевозможных тиранических диктатур». Но если обратится к истории, то традиционные культуры с религиозной идеологией в гораздо большей степени были «тираническими диктатурами». Во всяком случае, представление о социальном устройстве «волей народа и ради народа» является продуктом модернового самосознания и формировалось на протяжении истории в рамках того, что в терминологии Сорокина можно назвать «чувственными» культурами. Развитого состояния это представление достигло в модерне и реализовалось в полной мере, только в ХХ веке. Разумеется, эти реализации не были идеальными. Но то, что было раньше, было еще более далеким от современной демократии. Традиционные общества на основе религиозной идеологии были, как правило, построены на основе контр-демократической парадигмы. Эти общества были иерархическими и вписанными в иерархический универсум, имеющий свой исток в сверхчувственном мире. То есть контр-демократизм (и все остальное, что может быть причислено по модерновым меркам к социальной несправедливости) обосновывалось религиозной идеологией. Поэтому борьба за демократическое устройство и ликвидацию несправедливости с неизбежностью оказывалась борьбой с обосновывающей их религией.
Если это иметь в виду, то получится, что движение к «чувственной» культуре модерна (в качестве одной из своих базовых составляющих) основано на критике религиозной идеологии и религии как «ложного сознания». Так мы получаем соединение модернового идеала социальной справедливости и демократии с критикой религии.
Если говорить о «тиранических диктатурах», то их появление на протяжении истории было не только результатом жажды власти со стороны каких-то правителей. Эти диктатуры возникали как способ максимальной реализации «идеациональной» культуры. Так было на протяжении всей истории от древности до современности. Чем строже была культура такого типа, тем более она реализовывалась как «тираническая диктатура». Такого же типа общества ХХ века, которые получили название «тоталитарных», реализуют не что-то новое и не специфически «чувственную» культуру. Это реализация традиционного жесткого варианта «идеационального» общества. То, что идеология такого общества может быть основано на атеизме-материализме, является не показателем его «чувственности», а показателем того, что оно является продуктом борьбы с обществами такого же типа, но основанными на религиозной идеологии.
Принимая сказанное, можно выстраивать логику модерна как логику, в которой «идеациональные» религиозные общества сменились «идеациональными» безрелигиозными обществами. В этом смысле мировые войны ХХ века будут не войнами между «чувственными» обществами, а войнами между «новыми идеациональными» обществами.
В-третьих.
Говоря о переходе к «идеациональной» культуре в науке Сорокин акцентирует, что «явления жизни, организм, личность, разум, социокультурные процессы не могут быть поняты как чисто материалистические, механистические и чувственно воспринимаемые реальности и не сводимы к ним». Указываются теории, согласно которым «эти явления имеют, помимо своего эмпирического аспекта, еще и гораздо более важные – разумно-рациональные и даже сверхчувственные и сверхрациональные аспекты».
Сорокин критикует «примитивизм» позитивистской версии науки и научной методологии. Но если мы будем понимать науку как тип знания, которое формировалось в новоевропейской культуре и которое по-своему выражает логику борьбы с религиозно обоснованной «идеациональной» культурой, то у нас не будет основания говорить о существенном повороте в «идеациональном» направлении при погружении науки в различные теоретические миры. Пусть наука стала менее «позитивистской». Но при этом не изменился ее контр-идеациональный пафос.
В-четвертых.
Говоря о философии, Сорокин акцентирует «бесплодие и упадок материалистической, механистической, „позитивистской“ и прочих чувственных философий». Утверждается «возникновение и усиление таких философских течений, созвучных основным принципам идеационализма или идеализма, как экзистенциализм, интуитивизм, неотомизм, интегрализм, неомистицизм, неоведантизм».
Но надо иметь в виду, что Сорокин при этом пропускает то константное, что утверждается и удерживается и в условных про-модерновых теориях, и в условных контр-модерновых. Конструктивный контр-модерн (если он выражается в «неотомизме, неомистицизме, неоведантизме») удерживает то, ради чего боролся модерн. Если последний боролся за «открытое» общество и «открытый» универсум, то эти философии, несмотря на утверждение ими сверхчувственного мира будут утверждать его «открытый» характер. То же самое нужно сказать о про-модерновых теориях. Несмотря на то, что в них будет преодолеваться примитивизм позитивистской методологии и идеологии, они будут утверждать «открытое» общество и универсум. Представление о человеке, обществе и универсуме будет при этом нагружаться различными символическими и теоретическим мирами, но стратегическая направленность меняться не будет.
Если принять логику сказанного, то стремление Сорокина рассматривать суть модерна как движение к «чувственной» культуре будет неадекватным. Утверждение «закрытого» общества и универсума при движении к разным вариантам «нео» будет происходить только в неконструктивном варианте контр-модерна.
В-пятых.
Для Сорокина кризис «чувственной» культуры выражается в росте «воинствующего атеизма», а нарастание «идеациональной» культуры – в «религиозном возрождении».
При этом мимо его рефлексии проходят все феномены, которые говорят о том, что атеизм является таким же метафизическим убеждением, как и религиозная вера. В этом смысле культуры на основе религиозной и атеистической идеологии в равной мере могут считаться «идеациональными». В моей терминологии их можно называть «идеологическими». В них задается сходный этический кодекс, который жестко контролируется. В этом смысле «тоталитарные» общества ХХ века следует называть «идеациональными» несмотря на то, что часть из них утверждается на атеистической идеологии. Со стороны этих обществ идеология либерализма-капитализма критикуется примерно так же, как это делает Сорокин.
В-шестых.
В этике для Сорокина кризис «чувственной» культуры выражается в «полном озверении и ужасающей деморализации, проявившиеся во Второй мировой войне, кровавых революциях, растущей преступности».
Если следовать за Сорокиным, то получится, что озверение и деморализация являются феноменами исключительно «чувственной» культуры. Хотя то же самое можно видеть в войнах древности и средневековья, которые были войнами между «идеациональными» культурами. И древность, и средневековье были в достаточной мере наполнены тем, что Сорокин приписывает «чувственной» культуре. Другое дело, что инструментальное обеспечение этих обществ было другим, что задавало масштаб соответствующим феноменам. Озверение и деморализация вполне являются продуктами тех войн, которые ведутся между «идеациональными» обществами с разными идеологиями. Феномен религиозных (и религиозно обоснованных) войн тянется от древности. Все такого рода войны демонстрировали озверение и деморализацию. То же самое демонстрируют и «идеациональные» культуры современности. Есть основания считать, что эти негативные феномены являются продуктом именно «войн за веру». Причем не важно, какова эта вера по содержанию: теистическая или атеистическая. Войны с идеологическими врагами всегда были самыми жестокими войнами. ХХ век продемонстрировал новые варианты «идеациональных» («идеологических») обществ и новые варианты «идеациональных» войн, усиленных модерновым техногенным обеспечением. Но если вычесть это обеспечение, то получится традиционное предельно негативное отношение к идеологическим врагам как врагам веры.
Итак, если мы будем понимать, что деморализация Второй мировой войны будет деморализацией борьбы за веру (в широком смысле), то пафос Сорокина окажется неадекватным логике происходящего.
