Вадим Барташ
Букринский плацдарм, или Вычеркнутые из списка живых
Предисловие
Мы недавно отметили 75-летие Великой Победы! Всё дальше от нас отдаляется это самое эпохальное событие XX века, и всё больше появляется людей, особенно на Западе, которые пытаются извратить, как саму Победу, так и всё, что связано с ней. И этого ни в коем случае нельзя допустить! Никто не должен украсть её у нас! Так как слишком дорогой ценой она нам досталась!
Осенью 1943 года перестали приходить письма от маминого младшего брата, приписавшего себе два месяца и ушедшего добровольцем на фронт. Много лет он числился среди без вести пропавших, и только в 2016 году через архив Красной армии я выяснил, что Георгий Неустроев похоронен в братской могиле близ хутора Ивановка под Киевом.
Этот роман написан по письмам дяди и по воспоминаниям моей мамы.
Роман этот особенный, потому что он очень личный. И он посвящается маминому младшему брату, Георгию Неустроеву, и моей маме, Лидии Неустроевой, которая ушла от нас осенью 2020 года, и которая пережила своего младшего брата на 77 лет.
Мама часто вспоминала брата. И особенно часто она вспоминала его в последние месяцы жизни.
Глава первая
Я, наверное, вот с чего начну…
1 ноября 1943 года с Букринского плацдарма началось наступление на Киев. Этот плацдарм был не самым большим и находился в окрестностях райцентра Великая Букрина и села Григоровки, и располагался в восьмидесяти километрах юго-восточнее столицы Украины. Плацдарм был образован, когда в ночь с 22 на 23 сентября Днепр в этом месте форсировали подразделения 3-й гвардейской танковой армии генерал-лейтенанта Рыбалко и 40-й армии генерал-полковника Москаленко. Так сообщалось в официальных сводках.
А вот как было не по официальным сводкам…
Используя благоприятные погодные условия полк майора Кузминова, соблюдая маскировку, скрытно выдвинулся к переправе. В густом тумане, без единого выстрела, на шести лодках первыми переправились бойцы взвода разведки, усиленные сапёрами и автоматчиками. Всего в этом штурмовом отряде было 30 бойцов. Разведчики в полной тишине переправились через реку и, выскочив на берег, с ходу захватили окопы немцев, перестреляв всех, кто в них находился. Через час гитлеровцы опомнились и начали контратаковать.
***
Несколько раз гитлеровцам удавалось ворваться в окопы и тогда там завязывались ожесточённые рукопашные схватки. В ход шли ножи, сапёрные лопатки и всё что было под рукой, вплоть до увесистых камней. Из тридцати бойцов, первыми ступивших на правый берег Днепра, в живых осталось лишь только двенадцать. И, скорее всего, и они бы полегли, но перед рассветом сюда прибыли стрелки из батальона старшего лейтенанта Ламко. По признаниям взятых в плен фашистов выходило, что самое слабое место у них в обороне было на южных склонах холма, спускавшегося к окраине Григоровки. Гитлеровцы, засевшие на высоте 244, всё внимание сосредоточили на захваченных нашими бойцами окопах. На восходе солнца последовал решительный штурм высоты 244 у Григоровки, с той стороны, с которой атаки противник не ожидал. И немцы с этой высоты были выбиты. Тогда по ней гитлеровцы через пару часов открыли шквальный огонь. Затем последовали новые атаки. Однако к закрепившимся у Григоровки бойцам из батальона старшего лейтенанта Ламко постоянно начали переправляться через Днепр дополнительные силы.
***
Где-то в полдень в километрах трёх от переправы показались машины. К подходившим к Днепру частям подъехало несколько чёрных полноприводных «ЗиСов 101», остановившихся у обочины дороги.
Из второй машины выскочил невысокий худощавый капитан и открыл дверцу со стороны заднего сиденья. Оттуда, поправив сбившуюся на лоб фуражку, вышел мужчина средних лет и плотного телосложения, у него было усталое лицо, но и в тоже время бросался в глаза цепкий взгляд. Проходившие мимо солдаты невольно подтянулись, и меж них послышался шёпот:
– Командующий!
– Это командующий!
– Сам Ватутин!
Да, это был командующий Воронежским фронтом, генерал-армии Николай Фёдорович Ватутин. Выходец из крестьянской семьи он прошёл путь от рядового красноармейца до командующего фронтом. Я много не буду про него распространяться, а только напомню, что ещё в военном училище однокурсники дали ему прозвище «Психолог», в войну свои называли «Генералом от наступления», а офицеры Вермахта прозвали «Гроссмейстером», и все эти прозвища он носил заслуженно, так как был одним из самых выдающихся командующих Красной Армии.
Николай Фёдорович с минуту молча стоял на обочине и смотрел на проходившую мимо него колонну пехотинцев, наконец его взгляд вырвал из всей массы двух молодых бойцов, которые несли ручной пулемёт.
– Бойцы, подойдите, – подозвал их командующий.
Пареньки вышли из строя и, положив пулемёт на землю, отдали честь.
– Как зовут? – спросил их Ватутин.
– Младший сержант Георгий Неустроев! – вытянулся светловолосый паренёк с кудрявым чубом, непослушно выбивавшимся из-под пилотки.
Второй боец был в каске. Он тоже бойко отрапортовал:
– Рядовой Скоробогатов, товарищ командующий!
– Какая часть?
– 293-я стрелковая дивизия, товарищ командующий! – ответил младший сержант.
– Кто командир вашей части? А-ах, да! 293-я же! Это же дивизия полковника Тер-Григоряна!
– Так точно!
Ватутин оценивающе оглядел ребят. Они определённо ему понравились. Это были совсем молодые бойцы. Лет им было, наверное, восемнадцать или чуть больше. Ещё мальчишеские лица, у обоих играл румянец на щеках.
– Сколько времени на фронте? – спросил Ватутин ребят.
– Восемь месяцев, товарищ командующий, – ответил генералу младший сержант Неустроев.
– И я столько же провоевал, – ответил рядовой Скоробогатов.
– Поди со школьной скамьи призвались? Пошли на фронт добровольцами?
– Да! – дружно ответили оба бойца.
– А откуда призывались?
– Я из Казахстана, товарищ командующий, – ответил младший сержант со светлым кудрявым чубом.
– А поточнее?
– Я из города Семипалатинска.
– Братья, сестры есть?
– Сестра. Мы погодки. Она чуть старше меня. Лидой зовут. Она учится заочно и уже работает.
– А ты кем думаешь стать после войны?
– Товарищ командующий, разрешите сказать? – рядовой Скоробогатов вытянулся и выжидательно уставился на генерала-армии.
– Говори, боец, – кивнул головой Ватутин.
– Младший сержант Неустроев стесняется об этом говорить, но он у нас художник.
– Ху-у-удожник?!
– Самый настоящий! Он очень хорошо рисует. Особенно у него получаются портреты. Он даже нарисовал портрет командира полка, который тот потом отослал своей семье.
– Художник, значит… – протянул генерал-армии. – Молодец, младший сержант! Художники нам в мирной жизни тоже понадобятся. Ну а как считаете, бойцы, скоро мы войдём в Киев?
– Скоро, товарищ командующий, – откликнулся младший сержант Неустроев.– Я вот на фронте меньше года, а за это время уже сделал кое какие выводы…
– И-инте-ересно… И какие же, младший сержант? – заинтересовался Ватутин.
– Фашист меняется.
– Ты в этом уверен?
– Так точно!
– Ну, тогда объясни…
– До Курской дуги фашисты были самоуверенные, и даже, попадая в плен к нам, вели себя нагло, они считали, что всё равно дойдут до Москвы. Но после того как мы их под Курском и Белгородом согнули в бараний рог, они как-то приуныли и спесь с них слетела. Теперь они, окаянные, по каждому поводу не кричат уже «Хайль, Гитлер!» Вроде, как поумнели и стали какими-то вялыми, и даже пришибленными.
Ватутин, не сдержавшись, рассмеялся:
– Очень точно подметил, младший сержант! Фриц действительно уже изменился и стал совершенно другим! А скоро фрицы будут сдаваться нам пачками и начнут кричать хором «Гитлер, капут!». И это время не за горами! Ну, ладно, ребята, ступайте, а то совсем отстанете от своих. Но вот что вам на прощанье скажу, и тебе, младший сержант Неустроев, и тебе, рядовой Скоробогатов: пулям лишний раз не кланяйтесь, фашистов не бойтесь, но берегите себя. Вы совсем молодые ещё, у вас впереди вся жизнь… И вы должны выжить! Обязательно должны выжить! Это-то вам понятно?
– Так точно, товарищ командующий! – хором ответили младший сержант Неустроев и рядовой Скоробогатов.
Бойцы отдали честь, подобрали свой пулемёт, и побежали догонять ушедших вперёд товарищей.
К Ватутину подошёл вышедший из его же машины моложавый и двухметрового роста генерал-лейтенант. Это был Семён Павлович Иванов, начальник штаба Воронежского фронта. Бравый красавец-генерал. Не оборачиваясь к нему лицом, командующий произнёс:
– Хорошие ребята, чистые… но ещё совсем мальчишки.
–Да, ещё салаги…– поддакнул Иванов.
–И мы вот таких пацанов бросаем в самое пекло!– продолжил Ватутин.– Э-э-эх! А ведь в ближайшие дни на этом крохотном Букринском плацдарме будет сущий ад! Сколько там уже наших?
– Тысячи три пехоты, Николай Федорович, – ответил командующему начштаба Иванов.
– Да-а-а, не густо… Горстка их там. А немцы к этому плацдарму по данным нашей фронтовой разведки сейчас подтягивают десять дивизий! Я представляю, что там будет в ближайшее время происходить!
Когда младший сержант Неустроев и рядовой Скоробогатов догнали свой взвод, он уже находился в километре от реки. И тут налетели «месеры»…
– Во-о-о-оздух! – кто-то закричал истошно.
***
С берега заухали зенитки. Немецкие самолёты стали заходить на колонну нашей пехоты на бреющем полёте с включёнными для устрашения сиренами. Слева и справа начали разрываться сброшенные стокилограммовые авиабомбы и трассирующие пулемётные очереди выкашивали бойцов. Колонна рассыпалась, и красноармейцы залегли. Каждый из них сейчас про себя шептал испуганно какие-то слова или же молился, хотя почти у всех в нагрудных карманах гимнастерок находились комсомольские и партийные билеты, но в минуты предельной опасности все по любому обращались к каким-то высшим силам, и не важно, как при этом их они называли.
Георгий Неустроев вжимался в песок, и тут буквально в нескольких сантиметрах от его головы прочертилась трассирующая линия от пулемётной очереди. Немецкий «месер», казалось, прошёл в нескольких десятках метров над младшим сержантом. Георгий почувствовал, как по его телу пробежала воздушная волна от пикировавшего самолёта. И от неё ожил, вздыбился и зашуршал песок.
Слева, а затем и справа раздались стоны раненных бойцов. От жуткого грохота, от уханья зениток, от немецких сирен и разрывов авиабомб Георгий на какое-то время оглох, а когда слух к нему вернулся, он прокричал:
– Скоробогатов, ты жив?!
– Да, товарищ младший сержант!
– Не задело?
– Со мной всё в порядке.
– Пулемёт с тобой?
– Рядом.
– Если «месеры пойдут на второй заход, их надо встретить. Подползай ко мне.
Скоробогатов, прихватив пулемёт, пополз к младшему сержанту, но ему оставалось ещё метров пятнадцать до Георгия, как между ними взорвалась авиабомба и обоих бойцов засыпало землёй. Они оба были контужены, но ни один осколок от разорвавшейся авиабомбы не задел их и это было какое-то чудо.
Только через полчаса авианалёт прекратился, так как обнаглевших «месеров» отогнали уже поднятые в небо наши истребители. Наших оказалось в два раза больше и «месеры» также внезапно ретировались, как и появились. Потери во взводе, как и во всём батальоне от этого неожиданного авианалёта, были внушительные… Почти четверть личного состава была выведена из строя, кто был убит, а кто ранен. Неустроев и Скоробогатов оказались везунчиками. Пусть они на некоторое время и оглохли, но за то контузия у обоих была легкая и они смогли идти дальше, и где-то через полчаса младший сержант Неустроев и рядовой Скоробогатов со своим взводом подошли к Днепру.
***
Прежде ясное небо затянули серые тучи, за которыми скрылось солнце. Подул осенний холодный ветер. Холодом веяло и с реки. У берега была настоящая сутолока. К воде подходили всё новые и новые части и рассредоточивались. Все искали свои плавсредства, которые им заранее приготовили сапёры. В большинстве своём это были плоты и различные лодки.
Комвзвода лейтенант Юра Шестопалов (его за глаза бойцы прозвали Юриком, потому что ему не исполнилось ещё и двадцати трёх лет, и он только-только закончил ускоренные офицерские курсы где-то под Ярославлем), бегал по берегу, придерживая рукой планшет, и путаясь в своей не по росту длинной шинели, подгонял умоляюще бойцов:
– Торопитесь, торопитесь, братцы, пока фрицы не начали артобстрел, а то ещё и опять нагрянут «месеры», а нам бы успеть перебраться на тот берег без лишних потерь.
Для роты лейтенанта Шестопалова приготовлено было два плота и несколько лодок. Скоробогатов тихо шепнул младшему сержанту Неустроеву:
– Гош, я не умею плавать, и на лодке я боюсь… Давай постараемся попасть на плот. На нём всё-таки как-то надёжнее.
– Не дрейфь, Миша, – откликнулся Георгий, – Ты главное не поглядывай вниз, а смотри только вперёд, на тот берег. Ну а насчёт плота… Первый уже занят. А давай-ка попробуем пробиться на второй?
Они к нему подбежали, но там было уже место только для одного человека, так что рядовой Скоробогатов сокрушенно вздохнул:
– Опоздали. Придётся на лодке.
– Во-он, одна только на половину ещё занята, – указал рукой младший сержант Неустроев на ближайшую к плоту лодку. – Давай к ней! Только по-быстрому!
Они успели со своим пулемётом усесться в эту лодку, и она тут же отчалила от берега. На вёслах сидело четверо наиболее крепких и опытных бойцов, которые умело гребли, и лодка быстро продвигалась к противоположному берегу Днепра, хотя течение, особенно ближе к середине реки, набирало скорость и становилось стремительным, а кое-где просматривались и опасные водовороты. Гребцы их старательно обходили.
Когда они уже преодолели половину реки, немцы открыли огонь из орудий. В разных местах стали подниматься в небо фонтаны воды, вздымавшиеся от упавших в реку снарядов. Некоторые, особенно отчаянные бойцы, переправлялись даже на брёвнах, и вот в трёх таких смельчаков попало одним из снарядов, и они тут же ушли под воду, а вскоре отдельные их части всплыли на поверхность реки.
Рядовой Скоробогатов и младший сержант Неустроев тут же отвернулись, как, впрочем, и другие бойцы. Правый берег приближался и интенсивность артобстрела нарастала, а вскоре по переправлявшимся забили ещё и пулемёты. Второй плот, на который полчаса назад едва не попали Георгий Неустроев и Михаил Скоробогатов, плыл впереди метров в двадцати от их лодки. И вот, когда до правого берега оставалось не больше ста метров, в него угодил немецкий снаряд. В гуще столпившихся на плоту красноармейцев вначале возникла ослепительно яркая вспышка, а потом послышался сам взрыв. От прямого попадания крупнокалиберного снаряда практически все тридцать красноармейцев, находившихся на плоту, в одно мгновение погибли, причём многих из них разорвало на куски. Чья та рука из погибших упала рядом с лодкой, на которой находились молодые пулемётчики, и, пуская пузырьки, пошла ко дну. Поблизости ещё плавали оторванные части и конечности других красноармейцев. Соседа младшего сержанта Неустроева от увиденного стошнило, а ведь это был крепкий и не очень молодой боец. Он отбросил весло и, перевалившись за борт, стал срыгивать и заходился в кашле. А затем, отойдя немного от кашля, весь бледный, он ещё раз посмотрел на плававшие на поверхности реки оторванные конечности своих товарищей, с которыми совсем недавно перекидывался словами и шутил.
– Боже праведный, что творится-то! – вырвалось у него, и он истово стал креститься, не смущаясь рядом присутствующих товарищей.
До правого берега Днепра было уже рукой подать и оставалось несколько метров, когда под боком от лодки, на которой находились молодые пулемётчики, разорвался ещё один снаряд. Лодка сразу перевернулась, а взрывной волной людей разбросало в разные стороны. Кто был ранен и оглушён, но не потерял сознание, смогли вплавь добраться до берега, однако не все оказались счастливчиками…
Глава вторая
Георгий чуть не захлебнулся, он набрал полным ртом воды. Спасло его только то, что поблизости от него плавал обломок лодки. Георгий ухватился за этот обломок и не ушёл под воду. Но дерево постепенно пропитывалось влагой и его подтапливало, однако пару минут оно Георгия удерживало на поверхности, и он за это время смог отдышаться и раза три набрал в лёгкие воздуха. Вода была холодная, всё-таки стоял сентябрь. Георгий хорошо понимал, что у него в запасе есть только совсем немного времени, чтобы его не сковала судорога, и тут же он поплыл к берегу.
Вскоре младший сержант смог нащупать ногами дно и пойти по нему до берега. До его кромки оставалось ещё метров десять, но какими же длинными они ему показались, пожалуй, самыми длинными в его ещё совсем недолгой жизни! На удачу младшего сержанта на этом участке у берега течение было не большое, здесь образовывалась какая-то заводь, и Георгия не сносило в бок, а ведь силы его были на исходе. Наверное, минут двадцать Георгий добирался до правого берега, и когда он вышел на него, то тут же рухнул и потерял сознание.
***
Когда Георгий очнулся, уже была ночь. Он лежал в санитарной палатке. Палатка была установлена в низине, но светомаскировка всё равно соблюдалась неукоснительно, и поэтому на всю эту просторную палатку имелся лишь только один источник света – слабый фонарик, и он периодически дежурным санитаром отключался.
– Кто живой есть? – спросил Георгий.
– Слава богу, один бедолага оклемался, – откликнулся кто-то в темноте. И тут же фонарик загорелся.
– Ты кто? – спросил незнакомца, мужчину лет пятидесяти с рябым усталым лицом, младший сержант.
– Я? Петром меня кличут. Я санитар.
– А-а, понятно. А кто здесь ещё есть?
– А бог его знает! Бойцы, кого нам удалось вытащить из реки, в основном пехота. Много ваших потонуло. О-ох, много сегодня на прокорм рыбам в Днепре ушло, а вернее отправилось на тот свет.
Рядом кто-то стонал. Георгий приподнялся на локтях и повернул голову. Буквально под боком у него, на брезенте и укрытый до самого подбородка, лежал рядовой Скоробогатов. «Как же здорово, что Мишка тоже выпутался из этого переплёта, а ведь он совершенно не умеет плавать! И как же он переживал и боялся этой переправы», – про себя подумал Георгий и уже вслух спросил:
– Пётр, хочу курить. Есть что-нибудь у тебя?
– Только махорка.
– Давай!
Санитар подошёл к Георгию, при этом стало видно, что он заметно прихрамывал, скрутил младшему сержанту из обрывка газеты папироску, насыпал туда горсть махорки и, протянув самокрутку, дал коробок спичек. Только с третьего раза младший сержант смог прикурить и тут же надсадно закашлялся.
– Э-э, боец, да ты я погляжу не опытный курильщик! – усмехнулся санитар. – Глубоко не затягивайся. Давно куришь?
– Только на фронте по-настоящему начал.
– И сколько ты на передовой?
– Меньше года.
– Да-а-а, немного…
– А дома меня за курево ругали. Изредка с пацанами курили, но, чтобы не попадаться на глаза учителям или родителям, это делали где-нибудь в укромном месте.
– В каком-нибудь сортире поди прятались? По-онятно, – усмехнулся санитар. – И у меня такие же пострелы. Ванюшкой и Макаркой кличут. Шустрые такие. Приходили домой и, чувствую, что от них табаком вовсю разит, беру их за шкирку, ругаю, а они отнекиваются. Но как им по пятнадцать и шестнадцать стукнуло, перестал их за курево гонять. По нашим меркам они уже мужиками стали, вместе со мной начали ходить на охоту, и неделями пропадали в тайге.
– Так ты из Сибири, дядя Пётр? – спросил санитара Георгий.
– От туда, от туда. Из-под Красноярска я. Наша деревня находится на берегу Енисея. Слышал про такую реку?
– Ну, конечно.
– Недалече от нас есть приметное место. Оно называется Столбы. О-о, там очень красиво и необычно. Так необычно, что аж дух захватывает. Там скалы даже не опишешь какие. Наверное, нигде больше нет такой красотищи! А вокруг – тайга непроходимая! От края и до края не видать конца… И заблудиться в ней запросто можно, если не знать её! Ну а сейчас мои мальцы тоже уже воюют. Оба снайперами стали. Почему ими? Да мы ведь отменные стрелки. Мы белке в глаз со ста шагов запросто можем попасть. Один мой сын на Воронежском фронте, где-то совсем рядом воюет, а младший… он в Ленинграде, с ним давно уже не списывался, но чует сердце, что живой он. Я тоже поначалу был снайпером, с самого начала войны, с конца июля на передовой. От Гродно отступал. Это город такой в Западной Белоруссии. Наполовину польский. К нам он перешёл перед войной. Наверное и про него знаешь?
– Да, да.
– Два раза при отступлении попадал в окружение, и оба раза выходил из него. Но когда меня ранили в ногу, то комиссовали, а я отказался в тылу околачиваться вместе с бабами и мальцами, вот и стал после этого санитаром. Два месяца этого добивался. И добился! И год уже вашего брата таскаю на горбу. Скольких изувеченных и мёртвых перевидал! Каких страстей насмотрелся, не приведи господи кому другому увидеть тоже самое! Война- жестокая штука.
Санитар присел на край табуретки рядом с Георгием и тоже скрутил себе самокрутку.
– Не положено в санитарной палатке курить, но давай по-быстрому, не сильно в затяг, а то тоже что-то горло запершило.
Георгий кивнул в сторону Миши Скоробогатова:
– А этот рядовой как выжил?
– Это я его спас, – ответил Пётр между двумя затяжками. – Его оглушило чем-то, и он пошёл ко дну, но до берега ему было рукой подать, он барахтался, держась за какой-то обломок, и был в полуобморочном состоянии. Я, не раздумывая, скинул с себя сапоги и прыгнул в воду, и чуть не околел, но всё же вытащил на берег этого бедолагу. А когда его вытаскивал, он всё в бреду говорил про какой-то пулемёт…
– Это наш, – усмехнулся Георгий. – Нам наш комвзвода две недели назад поручил его, так что мы временно стали пулемётчиками, но он наверно уже на дне реки, этот пулемёт.
– Зато твоего дружка я вытащил.
– Спасибо, дядя. А пожевать ничего не имеется? Что-то в желудке засосало…
– Значит, с тобой будет всё хорошо, коль есть захотел, соколик. Это такая примета у меня. Ты знаешь, особых разносолов у меня не имеется, конечно, но во-от на-а-ка, пожуй это… – и санитар вытащил из кармана своей телогрейки завёрнутую корочку ржаного хлеба с половиной луковицы.
Георгий с жадностью набросился на них. В буржуйке, устроенной по центру палатки, в проходе между двумя рядами лежавших раненных бойцов, потрескивал огонь, но дрова уже стали догорать, и санитар поднялся с табуретки и направился к печке, чтобы ещё подбросить в неё дров. И тут рядовой Скоробогатов очнулся.
– Мишка, ну наконец-то ожил! – обрадовался младший сержант. – А ты всё боялся переправы через Днепр! Перебрались же! И живы! Живы мы оба, Ми-и-ишка!
– Ну, да-а… – слабо заулыбался Скоробогатов. – Вроде живы. Значит, опять пронесло. Как будто мы заговоренные. Только воды вот нахлебался, Гоша.
– И я! Наверное, половину Днепра выхлебал.
Санитар Пётр вернулся и обрадовался, что ещё один боец пришёл в сознание. В палатке появились Юрик, то есть комвзвода, и врач, долговязый скуластый мужчина средних лет. Увидев разговаривавших Скоробогатова и Неустроева, Юрик воскликнул:
– О-о, ожили, бойцы! Нечего здесь, в санитарной палатке разлеживаться! Не раненые же? – обратился комвзвода к врачу.
– У них небольшое переохлаждение, товарищ лейтенант, но хорошо, что они недолго находились в воде, и их накрыло у самого берега.
– Могут ходить?
– Простуды нет, к моему удивлению. И ранений у обоих не наблюдается. Даже осколками не задело.
– Значит, могут возвращаться в строй. У меня полвзвода при переправе ушло на дно и сейчас всего нас семеро. Убит командир роты, и теперь я за него. А всего в роте двадцать три бойца осталось. Не считая этих. Я их забираю.
– Может, я до вечера их подержу у себя, товарищ лейтенант? – нерешительно переспросил военврач.
– Не могу я их у вас оставлять, – мотнул головой Юрик Шестопалов. – Нас и так слишком мало, – и, уже обращаясь к рядовому Скоробогатову и младшему сержанту Неустроеву, произнёс: – Ну что, отдохнули, выспались в тепле, теперь и на передовую пора!
Миша и Георгий поднялись со своих устроенных из брезента лежаков, к ним приковылял санитар дядя Петя и украдкой обоим протянул по свертку.
– Что здесь? – спросил шёпотом Георгий у санитара.
– Да была у меня заначка. Две банки трофейной тушёнки, ржаной хлебушек, ну и ещё лучок там. Он хорошо помогает от простуды. Берите, берите! Пока ещё до своего кухонного котла вы дотелепаетесь, а так в дороге и заморите червячка, если что.
– Спасибо, дядя Петя! Может, всё-таки оставишь себе?
Санитар вытянул протестующе руки ладонями вперёд:
– Не-е-а! Да вы что, ребятки?! Вам под огонь идти. У меня ведь тоже двое пацанов, таких, как и вы, с фрицами воюют. Может и им в трудную минуту кто поможет, подкормит. Так что идите, и пусть вас бережёт… ну кто там наверху? Наверное, кто-то же там находится?
Ещё раз поблагодарив санитара, младший сержант Неустроев и рядовой Скоробогатов последовали за только что вышедшими из палатки лейтенантом Шестопаловым и военврачом, а санитар дядя Петя этих ещё мальчишек в спину перекрестил и о чём-то задумавшись, тяжело пару раз вздохнул.
***
Теперь уже ставший по воле случая ротным лейтенант Шестопалов вышагивал впереди, а за ним следовали младший сержант Неустроев и рядовой Скоробогатов. Им надо было пройти с километр по извилистой тропе. Бойцы несли бинты, спирт и несколько коробок с лекарствами, уложенными в вещмешки, за этими лекарствами, собственно говоря, и приходил Юрик, а Неустроева и Скоробогатова он прихватил с собой заодно.
– А где наши сейчас, товарищ лейтенант? – спросил Юрика младший сержант Неустроев.
– В Григоровке, – ответил, не оборачиваясь, Шестопалов. – Там и комбат, старший лейтенант Ламко. (Наши части, форсировавшие с ходу Днепр, несли столь внушительные потери в тот период, что нередко капитаны становились командирами полков, а лейтенанты брали на себя командование над батальонами, как это было в самом начале войны, – прим. авт.) – Получите опять пулемёт, – продолжил рассуждать теперь уже ротный Юрик Шестопалов, – передохнёте до вечера, а затемно остатки нашей роты должны будут выдвинуться на передовую. Мы должны срочно закрывать прорехи в наших оборонительных позициях.
Вскоре они подошли к Григоровке.
Это была среднего размера деревня, располагавшаяся в некотором отдалении от Днепра. Состояла она из полутора сотен домов с типичными для украинских сельских поселений соломенными крышами и давно заброшенной церквушкой, в которой были устроены зернохранилище и клуб, а при немцах в ней размешались комендатура и полицейский участок.
– Пришли! – произнёс Юрик, когда они ступили на главную улицу Григоровки, причудливо извивавшуюся и нырявшую то в овраги, то взбегавшую на верхушки холмов и тянувшуюся с востока на запад на целых два километра. – Нам на северную окраину. Там у нашей роты три дома и сараи, в них все и отсыпаются. А вас я помещу в четвертый, самый крайний дом. В нём никого нет, кроме хозяев. Там бабка с внучкой. Ненадолго уж потеснятся, а вы всё ещё в тепле побудете.
Кое-где виднелись воронки от разорвавшихся снарядов и попадались на глаза разрушенные дома, от нескольких из них остались одни печки. Ожесточённый бой в Григоровке разгорелся несколько дней назад, она переходила из рук в руки по нескольку раз, и только как четыре дня эта деревня считалась полностью освобожденной. На углу одной из боковых её улочек, прямо у церквушки, виднелись обгорелые остовы немецкой танкетки и нескольких легковушек, подбитых нашими бойцами. Но трупы тех же немцев и полицаев подобрали и сбросили в овраг, засыпав их наспех комьями земли.
Сражение за Григоровку оказалось столь ожесточённым и у наших при этом были настолько тяжёлые потери, что фрицев и их прихвостней из местных бандеровцев, кто не успел покинуть деревню, пустили в расход. Лейтенант Тихон Ламко, ставший комбатом, на это посмотрел сквозь пальцы и не стал одергивать рассвирепевших подчиненных. Да и что тут говорить, если в его батальоне погибло четыре пятых личного состава и выбыли из строя почти все офицеры. Из семисот пятидесяти человек в батальоне сейчас было чуть больше ста пятидесяти рядовых и сержантов, и только три лейтенанта, включая самого Ламко.
– Хоть не всю Григоровку подпалили, – произнёс младший сержант Неустроев, оглядываясь по сторонам.
– Очень большой кровью она нам досталась, – откликнулся Юрик. – Первая рота из нашего батальона почти вся полегла, во второй осталось половина бойцов, ну а мы понесли потери при переправе. И причём тоже не малые. Нас вообще по пальцам теперь пересчитать. Комбат меня назначил ротным, а у меня в роте меньше взвода бойцов.
– И на что я ещё обратил внимание, – заметил младший сержант Неустроев через некоторое время, – Так это на то, что какая-то здесь странная тишина. Та-а-ак тихо! А знаете… знаете, что? А я же понял, что меня поразило! А я ведь не слышу собак. Никто здесь из них не лает. Как будто они все здесь онемели! Их что, тоже фрицы перестреляли?
– Не-е-ет, – покачал головой Юрик. – Они просто здесь, как и все местные, страшно запуганы. Мне один здешний дедок сказал, что в Григоровке фрицы развлекались в последнее время тем, что отстреливали местных псов, так что теперь псины при виде людей в форме и с оружием не лают, а скулят и забиваются куда придётся. Даже собак эти нелюди затравили!
– И-изве-ерги!– сокрушённо покачал головой Георгий.
По дороге Шестопалову и его бойцам в основном сейчас попадались красноармейцы, ну а местных не было вовсе. Неустроев, Скоробогатов и Шестопалов прошли уже почти всю Григоровку, и только в конце её увидели двух старух и одного дедка, стоявших у своих заборов. Местные до сих пор были насторожены и их не покидал страх от того, что они пережили и что им пришлось увидеть. А эти события, которые затронули деревню в последнюю сентябрьскую неделю 1943 года, действительно были не для слабонервных. У местных, казалось бы, сейчас были отключены эмоции и они находились в какой-то прострации. Было видно, что у жителей Григоровки уже не было сил ни радоваться своему освобождению, ни даже плакать.
Наконец-то они пришли к месту расположения роты, и Шестопалов указал младшему сержанту Неустроеву и рядовому Скоробогатову, где им можно передохнуть.
–Там уж намного теплее вам будет, чем в сарае,– заметил ротный.– Сделаю вам поблажку.
***
В самом крайнем домике, стоявшем на опушке леса, жили бабка и её шестнадцатилетняя внучка. Бабку звали Ганкой, а её внучку Наталкой. Бабка была сухонькой, сморщенной и совершенно седой, и ей было, наверное, лет восемьдесят с гаком, она почти не слазила с печи, плохо слышала и большую часть дня дремала. Наталка же оказалась типичной хохлушкой: кровь с молоком, пшеничного цвета волосы, заплетённые в косички и собранные в тугой узел на затылке. Она была чернобровая и востроглазая.
