Вадим Александрович Климов
Свободные пьесы
ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Я ни одного дня, ни одной минуты не отдыхаю, считая, что я мало сделал из того, что мог сделать. Но меня ободрил отец Илия, которого я очень ценю. Он сказал: «Как вам не стыдно так говорить, вы сделали больше многих других».
ИРИНА АНТОНОВНА. На работе, я действительно не отдыхаю. У меня здесь нет диванчиков, комнат заветных. Я удивилась, когда однажды оказалась в кабинете Екатерины Фурцевой в Министерстве культуры, вот я увидела, как живут министры – там есть, где отдохнуть, все так обставлено.
ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Фурцева ужасная была женщина, а про нее почему-то кино снимают. Про нее очень хорошо сказал Ливанов-старший. Кто-то его спросил: вы боитесь министра культуры? – а он ответил: нет, я боюсь культуры министра.
ЗВЕЗДОЧЁТ. Я с детства напичкан. Но остался только след знаний. Потом я самостоятельно переписывал от руки «Дхаммападу». Очень много времени тратишь зря: переписывание «Дхаммапады», истории КПСС. А сейчас мы сидим бессмысленно в интернете. Так тратим своё бедное время!
ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Парторг Московского Союза художников Ильин. Как-то раз выпил и рассказал интересную вещь: «Стою я, простой парнишка деревенский, на часах – охранял двор Самарского губернского комитета партии. И должен был приехать Троцкий: он тогда Волгу объезжал на бронепоезде. Увидели его и как закричат: „Лев Давыдыч, Лев Давыдыч, как мы рады! А мы вас ждем, не начинаем!“. Он говорит: „Ну, выводите“. И вот я смотрю, выводят из подвала профессора, купца, двух гимназистов, трех священников – человек 20 выгнали. И тут „Лев Давыдыч“ вытаскивает маузер и – бух-бух-бух – человек 10 положил. Потом говорит: „Остальных вы расстреляйте“. Протянул мне пистолет: бери, говорит маузер и закончи дело. И никого не жалей, иначе социалистической революции не будет».
ЗВЕЗДОЧЁТ. Как я всегда говорил: я появился на свет благодаря Ленину, Сталину и Гитлеру.
ИРИНА АНТОНОВНА. В 1950-е годы я еще не была директором, никто моего мнения не спрашивал. Письмо против Пастернака я не подписывала. Очень его любила, меня с ним познакомил Владимир Леонович, который работал ученым секретарем музея. У моего мужа была удивительная память, он знал процентов 60 Пастернака наизусть. Помню, мы еще жениховствовали, шли по Ленинградскому проспекту, и от Белорусского вокзала до «Сокола» он все читал мне Пастернака, после чего я заболела дикой ангиной. Если бы меня спросили, конечно, я не сказала бы, что не люблю Пастернака. Сказала бы, что люблю его.
ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Мне объяснили, что я «человек с гнильцой. В Ленинграде тебе житья не будет, даже если министр культуры Михайлов отдаст тебе под мастерскую весь Эрмитаж. Коллектив наших ленинградских советских художников тебя не примет. И в Союз художников Ленинграда тебя никогда не примут. А не дашь согласия на наше распределение, диплома не увидишь как своих ушей». И я уехал. В Москве мне дали возможность выжить
ЖЕКА. Обычно я ничего не забываю. Спустя годы способен припомнить мельчайшее оскорбление или то, что мне показалось оскорблением.
ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Доносчиков на меня полно было. Мой благодетель Сергей Владимирович говорил: «Слушай, на тебя все кругом стучат, что ты
антисоветчик, такой-сякой! Язык – враг твой. Ты должен завоёвывать людей, а ты их теряешь, потому что со всеми откровенничаешь. Ты должен понимать, с кем и что можно говорить“. Однажды мой бывший приятель из Министерства культуры ради интереса зашёл в отдел кадров Минкульта СССР. Потом сказал: „Н-да-а-а… Удивительно. На всех там заведены папочки, а на тебя прямо вот такущий том
ИРИНА АНТОНОВНА. Кто-то сегодня хочет царя – вы, наверное, слышали все эти разговоры о восстановлении монархии. Для меня лично это безумие, но… Страна действительно требует какой-то концентрации власти. Невозможно от Калининграда до Владивостока охватить столько географических поясов, исторически сложившихся настроений. Я бы не хотела, чтобы страну разделяли, рвали на части. Наверное, должен быть какой-то правящий авторитетный орган. Но я говорю как человек, который никогда ни в какой власти не был, кроме власти музея.
ЗВЕЗДОЧЁТ. Я принимал участие в студенческих демонстрациях. Потом начал проводить акции за демонстрацию против демонстраций, то есть демонстрация – это некое коммунальное тело, и, противопоставляя себя, я имел очень интересные переживания. Нет, здесь у нас жить гораздо интереснее. Там у меня в последние месяцы была паника, что я не смогу оттуда уехать – не на что, деньги кончились. Остаться там для человека с нашей ментальностью – это просто чудовищно.
ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Сегодня создается такое ощущение, что многие готовы уехать туда, где жратва, простите, лучше, и где платят больше. Но для меня Россия – святая православная Русь – это наша мать. И нельзя ее покидать, когда она больна. И я действительно мог остаться где-то, меня приглашал король Швеции, король Лаоса, президент Италии. Я бывал в Нью-Йорке, в Париже. В Японии меня оставляла известная бизнес-леди Накамура-сан. В каждой стране мне предлагали выбрать жизнь на свободе.
ЗВЕЗДОЧЁТ. Я знал, что западный маркет клюнет. И он клюнул. Потому что есть весь набор, который им нравится, – там есть и региональное сознание, и концептуальное сознание, и, с другой стороны, материальное воплощение – все, что им надо. Ну, такой социологический эксперимент. И задача этого эксперимента выполнена, а они продолжают приезжать и требовать: «Есть ли у вас еще картины с арбузом?» И я хочу, пока не поздно, ускользнуть от этого. Потому что обидно быть бабочкой в гербарии.
ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Моя первая в жизни персональная выставка в Москве. Которая, как писала пресса потом, была подобна взорвавшейся бомбе, уничтожающей ложь социалистического реализма. Писали все – от американской прессы до японской и чилийской. Журналисты характеризовали её как удар в спину соцреализма. И я был объявлен диссидентом номер 1.
ДАША. В этом году было много штук: мы наконец съехались с бойфрендом, завели общую кису, которая теперь немного воюет с первой совместной ёлкой. Я была на свадьбах старых друзей и приобрела новых, много работала. Иногда было тяжело: мои близкие теряли своих близких и не всегда получалось быть с ними рядом когда это было необходимо. В новом году, конечно, все не будет отлично, но мне бы хотелось, чтобы у нас всех получалось делать столько хороших вещей, сколько возможно, обниматься больше, быть добрыми друг к другу, ну и побольше шутить про каки и пуки, конечно. Будьте счастливы, друзья.
(Пауза, музыка, некоторые танцуют, мужчины пьют, дамы заняты делом.)
СТЕЛЛА. Любой художник – это тонко устроенная личность. Я терплю все, что сделает художник, потому что он талантлив и гениален. У меня не остается другого выбора – ведь я не обладаю качествами творца. Если одна из двух сторон может уступить, то всегда можно построить конструктивный диалог. Я не вижу в этом проблемы. Кроме того мы же делаем общее дело.
ЖЕКА. Мне всегда недостаточно, всегда недоволен. Недостаточно уважения, недостаточно пространства, недостаточно хороший получается каталог, недостаточно денег вложено в выставку. И сейчас я смотрю на семь комнат выставки и чувствую, что недостаточно, нужно еще. У меня вообще отсутствует чувство насыщения. Если вижу еду, я не способен остановиться, поэтому ничего не покупаю домой. Если куплю что-то, то съем все за один день. Потом мне плохо, я не способен пошевелиться.
ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Представьте себе, молодого человека, которому дают студенческий обед, а у нас библиотека, натура, портрет, анатомия. И когда возвращаешься часов в восемь, в брюхе урчит. И мы переходили Неву, там, где сфинксы, и попадали так называемую площадь Труда, где был дворец Великого князя, и шли в гастроном. А там стояли две бочки – красная икра, а рядом – черная икра. «Вам сколько?» «По сто грамм». И продавщица брала вощеные листочки, как пергамент, – плюх на один, на второй. Тут же мы покупали булку, и все съедали. И – наедались… Зато я не люблю водку и не пью водку. И не пил никогда. Курил – да, но не пил.
ЗВЕЗДОЧЁТ. Я начал пить в 30 лет. От радости, от братства. Хотелось дополнительные крылья, хотелось взлететь. И дурки, которые ты устраиваешь, еще дурнее. И я допился до такого состояния, что от меня отсаживались. Я был невыносим, противен. А при этом я дико мучился: это и чувство вины, и плохо физически.
ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. И вдруг слышу во дворе крики: «Война окончилась! Все! Победа!» Мы ликовали. А по праздничному поводу раздали талончики на вино. Я взял и пошел в магазин, где мне дали бутылочку с какой-то красной жидкостью. Все ликовали и пили, выпил и я. А потом всею ночь простоял над облупившимся унитазом. С тех пор я видеть не могу ничего спиртного. Если бы пил, то давно б академиком был.
ЗВЕЗДОЧЁТ. Алкоголизм – это когда ты пьешь и ждешь того самого ощущения полета. А оно длится всё меньше и меньше. Сначала час, потом – две минуты. А ты не перестаёшь. И один ад. И когда я понял, за что это, мне стало очень стыдно. И я просто попросил Бога, небо: «Я все понял, отпусти меня, прости. Отпусти». Это было, когда мы сняли дачу. И я неделю не спал. Я ходил туда—сюда, вытоптал дорожку, и выл на небо. Выл: «Отпусти!». И вдруг, первого числа, первого сентября, мне пришло осознание, что всё, отпустило. Это к воле не имеет отношения. Это исключительно вера. Я попросил – мне дали. Это было чудо.
ДАША. Сегодня перед ранним отлетом соседи сделали подарочек. Часов в одиннадцать вечера сосед сверху, выгнанный женой из дома за синьку, решил что он ОМОН и начал брать свою квартиру штурмом, тараня дверь и параллельно крича что-то про пидарасов и ненависть. Дом у нас сделан из картона, я хотела сказать, из говна и палок, так что звук прямо долби сурраунд, ощущения непередаваемые, как будто сама замуж за алкаря вышла. Продолжалось это минут пять, потом чувак смирился с невозможностью попасть домой и уехал вниз курить. Какая мораль у этой истории я не знаю, наверное, не бухайте и не будите соседей, а то они не выспятся и с утра в аэропорту могут просрать паспорт (я его нашла).
ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Сейчас многих называют подсвечниками: люди ходят в церковь, ставят свечки, но они – неверующие. Не могу сказать, что я хожу каждый день в церковь, я грешен. Оправдываю себя только тем, что я всегда считал, что Бог есть.
ИРИНА АНТОНОВНА. Вы меня простите, но я не могу одобрить акцию Pussy Riot. Я неверующий человек, но то, что они сделали в церкви, – дурно. При этом я не думаю, что два года тюрьмы – это нормально. Я знаю, что их не надо было сажать в тюрьму, это я знаю точно
ЗВЕЗДОЧЁТ. Мы у Бога не умеем правильно заказывать. Все мои мечты, формально, сбылись. Но получилось полное безобразие. И теперь я стал опасаться. Потому что все наши желания выполняются. Я очень любил оригинальничать. А в конце жизни понимаю – то, что банально, оно правильно. Это не значит, что вам в вашем возрасте надо меня слушать.
ИРИНА АНТОНОВНА. Знаете, почему я долго живу? Потому что на разных этапах – и когда заблуждалась, и когда просто не знала правды – я была искренней перед самой собой. Не было того, что больше всего угнетает, разъедает душу, здоровье, клетки – лжи существования. Когда для себя ты один, а для других – другой. Я никогда не держала фигу в кармане. Никогда. У меня были другие недостатки. Были прегрешения ― думаю, что относительно мелкие. Могла быть неправой перед своим мужем. С приятельницей могла не так себя повести. Но чтобы принципиально – такого не было.
ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. А я считаю, что предательство – это один из самых страшных и непростительных грехов. Меня предавали чаще женщины. Слабый пол вообще больше расположен к предательству, и женское предательство всегда более ожидаемо. Не забудем, что грехопадение человечества, согласно Библии, произошло по вине Евы. Измены я переживал, как страшную болезнь. А предательство мужчин, тем более, друзей, страшнее, потому что это предательство не из-за слабости духа, как в случае с женщинами, а идейное, братоубийственное.
ДАША. Если кто решит посраться за упавший самолёт, Украину или Сирию в комментах, здравствуйте, привет, вам бан.
ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Я никогда никого не предал, но если говорить о моих долгих отношениях с женщинами, то можно сказать, что я их не предавал, но изменял. И я очень каюсь в этом. Но я их не предавал.
ИРИНА АНТОНОВНА. Люди, которые лавируют, прикидываются, думают: «Сегодня выгодно сказать так», – совсем по-другому стареют. А правдивые с годами вызывают ещё большее восхищение своей красотой. Потому что внешность – это отражение души
ЗВЕЗДОЧЁТ. В определенный момент я понял, что прожил жизнь зря. Но я очень обрадовался, что понял это. Если бы не понял, то продолжал бы также жить. Теперь я пытаюсь как-то наполнить жизнь смыслом. Вот и всё. В принципе, я растратил лучшие годы – пропрыгал козлом, пробухал, занимался ерундой.
ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. В чём разница между любовью и влюблённостью? Я никогда не мог устоять перед красотой, я многогрешный. Но любил только одну женщину – ту, от которой хотел иметь детей. Это была моя жена. У меня шесть внуков. Я ни от кого больше не хотел иметь детей, это значит, всё остальное было увлечениями. А любовь только одна. Нормальный мужчина, наверное, лет с 16, когда видит обнажённую красивую женщину, не может не реагировать. Для художника, который пишет красивую обнажённую женщину, она – как живая скульптура античная, он восхищается ею. Но он её пишет не для того, чтобы положить в постель и сказать: «Вот, Маш, теперь ты моя». Было бы примитивно так думать, потому что это уже не искусство, а средство знакомства.
СТЕЛЛА. Вы просто даже не понимаете, какой это тяжелый выбор! Когда заканчивается одна биеннале, у меня сразу начинает болеть голова, кто будет следующим. Чтобы это было достойно, красиво, понятно. Чтобы у художника был опыт работы на Западе… Чтобы он был физически здоровым, в конце концов
ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Оказывается, очень многие после того, как я стал знаменитым после первой своей выставки, стали пользоваться моим именем. Они подходили к красивым женщинам, назывались моим именем: «Девушка, хочу вас нарисовать». Потом брали какой-нибудь картон, проводили углём две – три линии и говорили: «Сегодня что-то у меня настроения нет. Может, нам по бокалу шампанского с вами выпить?» Конечно, дело кончалось не рисунком. Я возбуждался всегда от женской красоты, мне нравились эти греческие скульптуры, потрясающие барельефы греческие. У нас были чудесные натурщицы. Я всегда с восхищением писал красивых обнажённых женщин, но это не значит, что я их рисовал, потому что я половой маньяк,
ЖЕКА. Кстати о маньяках. Чувство рассечения, «разъятия» – оно очень важно: когда ты осознаешь это чувство, мир превращается в бесконечную цепочку трансформаций. Два года назад открыл этот метод и до сих пор не устаю ему поражаться. Вот, например, использовал порошок из костей дельфина – и уже в этом словосочетании таятся сладкие обещания.
ЗВЕЗДОЧЁТ. Я не люблю молодость, не люблю молодёжь. Я имею в виду не отдельные личности, а вот этот рой. Я его и называю «молодёжь». Поколение до 30 лет. Вот тусовка: по отдельности – каждый ангел, вместе – ад. Консервативный я, потому что на старости лет мне хочется покоя, уюта, всего хорошего. А революционные взгляды нарушают мой покой.
ДАША. Октябрьский переворот или Великая Октябрьская социалистическая революция? Так или иначе, в наступающем году, как и 100 лет назад, художественная жизнь пройдет под знаком этого события. Глядя на планы отечественных и зарубежных институций, становится понятно, что труднее всего придется историческим музеям. Именно от них будут ждать осмысления события, а оно и век спустя неоднозначно. В Эрмитаже, где с 1920 по 1941 год работал Музей Октябрьской революции, в день штурма Зимнего дворца откроется выставка «Зимний дворец и Эрмитаж в 1917 году», которая дополнена работами Сергея Эйзенштейна, знаменитые кадры которого со взятием Зимнего давно вытеснили из нашего сознания реальную картину
ЖЕКА. К нашим маньякам у меня отрицательное отношение. К Чикатило, например. Да, там есть забавные вещи. Например, было казнено несколько человек, которые признавались в его преступлениях, и так далее. Но вообще Чикатило – мерзкий старикашка, а его история – мясницкая, гадкая и гнилостная, и при этом совершенно российская. Причем в худшем смысле, из области мягкой мебели, обоев с золотыми разводами и новогоднего стола с салатами. А Джеффри Дамер – от него какое-то сияние исходило. Когда я читаю о таких людях, как он, то вспоминаю о тибетских демонах в коронах из черепов, многоруких, многоглавых, одиноких, танцующих на горах мертвых тел. Если бы я не стал художником, моя история могла бы кончиться такой же ерундой. Я, конечно, сейчас немного лукавлю, стараюсь понравиться тебе. Но при этом я понимаю логику Дамера, понимаю, что он пытался найти внутри всех этих людей. Что-то сияющее холодным светом, что-то вечное. Думаю, ему надоела эта история расставаний, история утраты. Потому что в этой космической пустоте, вакууме хочется прижаться к чему-то, но в тепле быстро разочаровываешься – все это слишком мимолетно, слишком быстро прогорает. Холод в этом плане честнее.
ИРИНА АНТОНОВНА. И знаете, напрасно так уж уповают на то, что устами общественности глаголет истина. Это необязательно так. Очень часто право совсем маленькое меньшинство.
СТЕЛЛА. Я считаю, что сейчас время концептуального искусства, мне кажется, что «поднадоело» совсем другое искусство – салонное, поверхностное, декоративное. Современный мир требует размышления, а не посмешища. Я считаю, что в мире достаточно художников, которые «мощно» высказываются. Что же касается российского искусства, то я думаю, что у нас тоже есть талантливые художники
ЖЕКА. Некромант Анатолий Москвин, который выкапывал детские трупы и делал их них кукол в масках, не так прост. Я думаю, что, как ни странно, это самый интересный художник в России – за последние тридцать лет точно. А может быть, и дольше. Про него одного можно записать отдельный текст.
ЗВЕЗДОЧЁТ. Вообще, мне нравится в нашем разговоре молчание. Эти длинноты – это пролетающие ангелы.
(Пауза, музыка, некоторые танцуют, мужчины пьют, дамы заняты делом.)
ИРИНА АНТОНОВНА. Смерть. Вы, наверное, не поверите, я очень спокойна. Главное, что я абсолютно не думаю о ней. Несколько раз я задиристо говорила «Я никогда не умру». Ну это больше так, чтобы шокировать собеседника. Да, смерть неизбежна, она непременно придет. Но когда вы исчезли, вы исчезли, а пока вы живы, вы живы. Вы же не почувствуете момент перехода. Единственное, чего я опасаюсь, это стать кривой, косой, недвижимой, парализованной и – кому-то в тягость. А мне некому быть в тягость. За мной никого нет.
ЖЕКА. Меня задевает тема бессмертия, потому что я в него верю. В детстве перед сном я часто проектировал свою гробницу – как она должна выглядеть, охраняться и пребывать в абсолютной вечности, неподвижности. Каждая моя выставка – это такая гробница. Совершенный законченный мемориал.
ЗВЕЗДОЧЁТ. Я – мертвый художник, законченный. Мне очень интересно смотреть на свой труп со стороны. У меня продолжается просто жизнь. Вряд ли я что-нибудь ещё открою или создам как художник. Я имею в виду внутренние открытия, не в смысле инновативности, а в смысле, чтоб катарсис был.
ЖЕКА. Я не верю в смерть. Но давайте поговорим о материалах. Они же меняют всё. С тканью или керамикой все строится вокруг наращивания материала, его вытягивания. Дерево, наоборот, – отсекание лишнего. А для вас материал – человеческое тело?
ЗВЕЗДОЧЁТ. Как сложились, так и разложились. Старость!
ДАША. К праздникам многим хочется сделать что-то хорошее, и оформление ежемесячного пожертвования небольшой суммы, даже эквивалентной чашке кофе, может стать отличным добрым делом, которое растянется на весь новый год. Детский хоспис – одна из организаций, которую я сама поддерживаю небольшим баблом, и, мне кажется, что если минимумом усилий можно сделать чью-то жизнь менее тяжелой, стоит этим воспользоваться.
ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Я за то, чтобы русская школа великого европейского реализма, наша Академия несла хоругвь святости русского искусства. И я горжусь, что моя галерея – самая посещаемая. А на так называемое современное искусство, где иконой является Черный квадрат Малевича, ходит очень мало народу: это никому не интересно.
ИРИНА АНТОНОВНА. Я понимаю работы Уорхола – как и «Черный квадрат» Малевича – не как произведение искусства. Что такое «Черный квадрат»? Манифест. Конец искусства. Но у Малевича есть и другие картины. Я многое понимаю и люблю в абстрактной живописи. То же самое у Уорхола. Для меня эти фотографии Мэрилин и банки консервные – не искусство, а формула, жест, заявление».
ЖЕКА. Тот же Павел Филонов, на мой взгляд, интереснее Кандинского, но на Западе его просто не знают, потому что он мало выставлялся и не продавал свои работы.
СТЕЛЛА. Открыв галерею, я показала не русское искусство, а произведения Уорхола, Вессельмана и Баскиа. Потому что до этого в Москве была лишь одна выставка Энди Уорхола, а Вессельмана и Баскиа никто в глаза не видел. До сих пор в России нет ни одного музея, в коллекцию которого вошли бы работы Уорхола и Баскиа. В России на тот момент вообще не существовало художественного рынка. Я привозила первоклассные работы на продажу, которые сейчас стоят на порядок дороже, тогда этот шаг никто не оценил. У галереи не было покупателей
ИРНА АНТОНОВНА. Ну правильно, галеристка, занимается современным искусством. Но я никогда не замечала ее в дурновкусии, в каких-то вещах, которые мне не нравились. Я бы сказала одно: ей надо очень многому в музее научиться. Прежде всего, нужно раздвинуть горизонты в плане видения искусства мирового, а не только сегодняшнего. Вполне вероятно, что у нее всё это присутствует, просто не было соответствующих возможностей
СТЕЛЛА. Затем я открыла второе помещение галереи в Москве, которое было ориентировано на русское искусство, но и оно себя коммерчески не оправдало. С другой стороны, я поняла, что продавать – не мое призвание.
ИРИНА АНТОНОВНА. Публику нельзя кормить только одним каким-то продуктом, ей всегда нужно видеть великое искусство разных эпох. Должны быть точки отсчета. Конечно, надо показывать современное. Но мы это и делали: мы первыми показали Энди Уорхола, Марка Шагала, Сальвадора Дали, Билла Виолу, Йозефа Бойса. Вы можете назвать мне более авангардное явление, чем Бойс? Я не могу. Я такого не видела ни на каких биеннале, которые на 95% состоят из пустопорожних явлений.
СТЕЛЛА. Во время прошлой биеннале министром культуры был уже Мединский. Это он выдал нам огромную сумму денег. Никому и никогда на русские павильоны не выделяли такие бюджеты – 24 миллиона рублей. Какая-то невообразимая сумма! Но мы, конечно, ее оправдали. Я очень благодарна ему за то, что он так нас поддержал Поскольку это все делалось на деньги Минкульта, мы по закону обязаны были все утилизировать. Я, может, буду повторять эту выставку и восстановлю все по авторскому проекту.
ИРИНА АНТОНОВНА. Я узнала о своем назначении на новую должность из газет. И там же прочитала, что теперь отвечаю за госзаказы на 240 млн рублей в год. Что это такое? Я попросила прислать положение о моей должности. Оказалось, что его не существует. Видимо, это неуклюжие попытки оправдать или сгладить мой уход. Вообще-то, наверное, кто-то очень рад, что я ушла. Когда об этом узнали, сразу началось большое оживление. Я не говорю о музее – не думаю, что здесь есть такие, судя по тому, как меня провожали. За 52 года коллеги не написали на меня ни одного доноса или жалобы. Конечно, это не значит, что я добренькая. Но конфликтов у нас в музее не было.
ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. В 1964 году, состоялась моя первая персональная выставка в Манеже, в служебном помещении. Через пять дней она закрылась, потому что вышла статья, подписанная полностью всем партбюро Московского союза художников, что мои картины – сомнительная духовная пища. Это была такая форма политического доноса. Выставку закрыли, и начались новые гонения. Но даже в то время я много думал и понял – лучше на нары в Сибирь, чем на виллу в Майами.
СТЕЛЛА. В этом году у нас немножко другие финансы, нам обещают выделить не так много денег, как хотелось бы, – 10 млн руб, а проект наш стоит 45 млн. Чтобы сделать все, что мы задумали нужно около 45 млн руб. Это, конечно, печально. Но мы справляемся. Я благодарна моему мужу И за то, что он поддерживает российское искусство, чего он, в общем-то, не обязан делать
ИРИНА АНТОНОВНА. У нас очень мало мужчин. Я думала, что после длительного периода моего руководства музеем неплохо было бы иметь на посту директора мужчину.
СТЕЛЛА. Сейчас уже так много музеев открывают… Может быть, и к лучшему, что мы свой музей и не открыли, что у нас не сложилось. У нас ведь были планы с гаражом Константина Мельникова на Новорязанской улице.
ИРИНА АНТОНОВНА. Я старалась никогда не врать моим коллегам, а когда говоришь, что думаешь, это не может всем нравиться. Но я понимала, что отвечаю за музей и должна добиваться результата, а потому настаивала. Помимо удовольствия я получаю за свою работу деньги ― значит, должна делать дело. Но никто из-за меня не ушел из музея
СТЕЛЛА. Я с самого начала видела перед глазами правильные примеры. Первой работой, которую я купила, был «Кот» Энди Уорхола. Благодаря жизни на Западе я перескочила ту горячо любимую русскими коллекционерами стадию, когда они сначала покупают работы, художников, знакомых из школьных учебников «Родная речь»: Шишкина, Левитана, Саврасова. У меня никогда не было ни Фаберже, ни классической русской живописи 19 века.
ЖЕКА. Пение птиц, танцы животных – в природе все строится на том, чтобы привлечь самок. Коллекционеры – это «самки» в искусстве.
СТЕЛЛА. Я покупаю на аукционах, у частных дилеров, в галереях и напрямую у художников
ЖЕКА. А так я не понимаю, кто коллекционирует мои работы. Наверное, это довольно странные люди.
СТЕЛЛА. Я покупаю то, что люблю. Но, конечно, сама я не могу все обойти и все узнать, и иногда я прибегаю к советам специалистов, экспертов. Последний раз мы чьи работы купили? Олега Кулика, потом Ричарда Принса, еще небольшую работу Дженни Хольцер. Потом еще скульптуру Эрвина Вурма. Бориса Орлова у меня достаточно много работ. Я стараюсь свою коллекцию, конечно, не запереть в подвале, а показывать. И для художников это очень важно.
ЖЕКА. Хотя была недавно интересная история. Коллекционер купил маску и рассказал, зачем. Он живет на небольшом острове в Европе. Там очень скучно, и они с соседями устраивают костюмированные вечера. Например, у него есть костюм белого медведя, а у одного из соседей костюм тунца. И вот эту маску он купил для таких вечеров. Сначала это привело меня в ярость, так как мои работы не для вечеринок. Но потом я понял, что это совершенно другая история: остров, одинокие люди, костюмы, деревья, освещаемые фонарями. История совершенно кинематографическая. Я даже представляю фильм.
ЗВЕЗДОЧЁТ. У меня в мастерской уже ничего нет, но если бы я хотел, они продавались бы еще лучше. Потому что на самом деле этот рынок очень примитивен. И человек, который знает азы истории искусства, смоделирует это очень легко – ну, чтобы продаваться, надо иметь успех. Все то, о чем так мечтает профессионал. Но это же скучно. А сейчас я собираюсь завязывать с живописью, потому что ее можно продать и купить. Для меня имело смысл быть художником именно в старой ситуации, а в новой это уже не имеет смысла. Я никогда не хотел быть профессионалом.
ИРИНА АНТОНОВНА. Актуальное искусство, целиком построенное на технологиях, не содержит духовного смысла. Да, оно создано воображением, значит, это тоже вид творческой деятельности. Но не искусство: там нет эмоции, не присутствует этическое начало. Рано или поздно такому виду деятельности дадут название. Не для того, чтобы его принизить, а чтобы отделить. Так оно же само себя исторгло из музея. Это искусство и вредно, и полезно. Оно меняет нашу ментальность, наше отношение, не заменяя собой искусство классическое. Я его называю одноразовым. Вот вы пришли, посмотрели, в лучшем случае удивились, поняли задачу художника. И все. Вы к этой вещи больше не вернетесь. В ней нет образа, который заставляет вас возвращаться к картине и открывать ее заново.
ДАША. Собственную выставку к 100-летию революции представит галерея Saatchi. Спродюсированный коллекционером и меценатом Игорем Цукановым проект «Художественный бунт. Постсоветский акционизм» (открытие 15 ноября 2017 года) под кураторством Марата Гельмана, посвященный периоду 1990—2000-х, прямого отношения к событиям 1917 года и последующих лет не имеет. Выставка должна будет выделить наиболее важных героев в истории отечественного акционизма и показать контекст их акций. «Речь идет, скорее, об ощущении необходимости и неизбежности перемен в обществе, об определенном „культурном бунте“, который случился в России в предреволюционные годы и происходит сейчас, и наиболее яркое выражение он получил в акциях и перформанcах», – комментирует Игорь Цуканов.
(Пауза, музыка, некоторые танцуют, мужчины пьют, дамы заняты делом.)
ЗВЕЗДОЧЁТ. В 80-х это было действительно нашей жизнью, а сейчас стало просто профессией. Какие-то вещи я могу делать так, что они народу нравятся. И я делаю. Стараюсь соответствовать. Бывает, мне нравится этим заниматься. Но развития меня как художника не происходит. Сейчас я вообще книжечку пишу. Ещё у меня десять романов задумано. У меня дел – непочатый край. Я старый. И сознание у меня старого человека. Двадцатый век был культом молодости. Все боялись старости. На самом деле, надо вовремя состариться. И не прилично молодиться. Старость – это мудрость. В молодости, бывает, интуиция хорошо развита, но это – не мудрость.
ИРИНА АНТОНОВНА. В пластических искусствах форма важнее содержания, на мой взгляд. Поэтому современное искусство – не для собрания. Когда-то художественное произведение делалось для храма. Позже для квартиры, для дома, для музея. А это искусство другого типа. Никто не сможет эти изделия повесить дома. Какие-то крупные учреждения или аэродромы – пожалуй. Но это другие формы. Искусство потеряло свой дом. Так оно же само себя исторгло из музея. Когда-то считали, что Пикассо не музейный художник, но он хотя бы творил в музейных формах.
СТЕЛЛА. Московский концептуализм. Я считаю, что это самое мощное направление в российском искусстве, которое играет важную роль в истории России и наконец занимает подобающее место. И еще я всегда выбираю одного художника. Такого, который достоин представлять все русское искусство, у которого за плечами есть большой опыт, он признан, его работы имеются в государственных музеях
