В. Ф. Солдатенко
Украина в водовороте внешнеполитических альтернатив. Исторический экскурс в 1917–1922 годы
В тот же день по городу за подписью Киевского комитета РСДРП(б) – Социал-Демократии Украины – распространялась листовка «Ко всем рабочим и солдатам г. Киева» с призывом к свержению Центральной Рады и установлению власти Советов: «…Товарищи! Все на защиту революции! На защиту своих советов! Долой контрреволюционеров, которые сгруппировались в Центральной Раде и Генеральном секретариате!
Вся власть советам!»[129]
Решение арсенальцев начать восстание и выработка в этой связи необходимых мер обсуждались на экстренном заседании общегородского комитета большевиков с участием представителей районных партийных организаций. Договорились поддержать вынужденную инициативу рабочих, несмотря на то что советские войска были еще далеко от Киева. Был создан общегородской Военно-революционный комитет (оперативный штаб для руководства восстанием в составе А. Горвица, И. Крейсберга, Д. Иткинд, И. Смирнова, М. Зарницына и др[130]. Через некоторое время членами ВРК стали также А. Иванов и Я. Гамарник.
Во многих воинских частях местного гарнизона прокатилась волна митингов с требованиями немедленной передачи власти Советам, ареста контрреволюционеров, отчета властей об обстоятельствах ареста и убийства очень популярного в солдатской среде председателя Киевского ВРК Л. Пятакова[131]. К вечеру напряжение в городе достигло высшей степени. В ночь на 16 января рабочие, распропагандировав солдат охраны, заняли территорию «Арсенала». К ним присоединились 450 солдат украинского полка им. П. Сагайдачного, а за ними и часть солдат украинского полка им. П. Полуботка, рабочие военно-обмундировочных мастерских, Демеевского снарядного завода, водопровода и других предприятий города. За стенами «Арсенала» оказалось более 1 тыс. человек, которые избрали комендантом большевика С. Мищенко, возглавлявшего воинов украинского полка им. П. Сагайдачного[132]. Попутно отметим, что аргументы С. Литвина со ссылками на А. Подгайного о том, что поднять арсенальцев на восстание «оказалось легко потому, что здесь работало около 4 тыс. рабочих из Москвы и Петрограда, для которых украинская власть… психологически оказалась не только чужой, но и враждебной своими сепаратистскими тенденциями»[133], в свете вышеприведенных самоочевидных фактов следует оставить просто без комментариев.
Командование войск Центральной Рады попыталось сразу же обуздать повстанцев. В район «Арсенала», рядом с которым располагались 3-й авиапарк и первый запасной понтонный батальон, сразу присоединившиеся к восстанию и вместе образовавшие своеобразное «ударное ядро» под прикрытием бронепоезда (по некоторым источникам – трех бронепоездов), были брошены сотни конного полка «Вольной Украины» и отряды вольных казаков. На их пути выросли баррикады и начались первые бои. Часть авиапарковцев и понтонеров перебрались на территорию «Арсенала», переправив повстанцам значительное количество оружия и боеприпасов. Параллельно в Мариинском дворце была созвана смешанная комиссия из представителей восставших и военных властей Центральной Рады. Однако стороны, выдвинув взаимные ультимативные требования о прекращении действий, быстро зашли в тупик[134].
Вечером объединенное заседание Совета рабочих депутатов, представителей профсоюзов и фабзавкомов 256 голосами при 11 против и 22 воздержавшихся приняло предложенную большевиками резолюцию об объявлении в Киеве всеобщей политической стачки и создании забастовочного комитета[135]. Боевые действия, которые несколько угасли ночью, утром 17 января вспыхнули с новой силой. В поддержку арсенальцев поднялись рабочие и красногвардейцы Демеевки, Шулявки, Подола, Куреневки, железнодорожники Соломенки. Прекратилось трамвайное движение. Об участии во всеобщей политической стачке заявили 35 профсоюзов[136]. Проявлялись и другие тенденции. Так, собрание представителей частей гарнизона приняло резолюцию о прекращении вооруженной борьбы и разрешении противоречий мирным путем. Однако к подобным призывам уже мало кто прислушивался. На Печерске не стихала артиллерийская канонада, поддерживаемая спорадической уличной стрельбой практически в каждом районе столицы. На утро 18 января под контроль восставших перешли значительная часть Подола, Лукьяновки, Шулявки, Демеевки, Старокиевского района. Был захвачен центральный телеграф. Двигаясь по Владимирской улице, рабочие и солдаты приблизились к Педагогическому музею, где заседала Центральная Рада. Однако повстанцы были не лучшим образом подготовлены к затяжным боям, недостаточно дисциплинированны, не имели надлежащей организации и руководства, согласованного плана действий. И хотя общее число вооруженных красноармейцев и революционных солдат достигало, по разным данным, 6–8 тысяч[137], считать их эффективной военной силой, даже при условии преданности социалистической идее, вряд ли возможно. После первых поражений и неудач восставшие предприняли экстренные меры. Организовались и сторонники Центральной Рады. К тому моменту в их рядах насчитывалось около трех тысяч человек: Галицкий курень сечевых стрельцов, Вольное казачество М. Ковенко, Черноморский курень, автоброневой дивизион, подразделения полков им. Б. Хмельницкого, П. Полуботка и И. Богуна. На их вооружении имелось 10 орудий и около сотни пулеметов[138].
Подавляющее же количество украинских частей в решающий момент срочно объявляли «нейтралитет», а некоторые из них, сочувствуя восставшим, передавали им оружие. Временами правительственные войска обстреливались неизвестными с крыш и балконов домов. Скоординировав действия двух командных центров – штаба атамана М. Ковенко и штаба сотника М. Шинкаря, – воины украинских частей остановили атаки в направлении Педагогического музея и начали «разжимать» кольцо, которое почти замкнулось вокруг помещения Центральной Рады, правительственных учреждений в центральных кварталах города. Обе стороны несли немалые потери: со стороны восставших – 150 убитых и более 300 раненых, а с противоположной стороны соответственно 70 и 150[139]. 19 января, несколько уступив позиции в самом центре Киева, повстанцы продолжали укрепляться практически во всех районах, овладевая окрестностями. Именно в это время в Киев из Дарницы через Слободу по Николаевскому мосту прибыл Гайдамацкий кош Слободской Украины, усиленный сотней сечевых стрельцов Галицкого куреня. Вместе с Гордиенковским полком во главе с В. Петривом, который накануне добрался в столицу с Западного фронта, гайдамаки начали вытеснять восставших с Печерска. Окружив «Арсенал», они направили к защитникам завода делегацию, сформированную украинским революционным комитетом воинских частей. Делегация предложила восставшим прекратить борьбу и сложить оружие, однако арсенальцы ответили, что они не смирятся, пока Центральная Рада не будет распущена, власть в Киеве не перейдет Советам рабочих и солдатских депутатов, а властью во всей Украине не будет признан ВУЦИК[140]. Несколько массированных атак 19 и 20 января защитникам «Арсенала» удалось отбить, однако их силы неуклонно таяли. К тому же, к ним не смогли пробиться железнодорожники, другие отряды, которые стремились оказать помощь окруженным. Преимущество вполне определенно оказалось на стороне украинских воинов, атаками которых руководил лично С. Петлюра[141]. На рассвете 21 января гайдамакам в итоге удалось взять штурмом «Арсенал», часть защитников которого смогла оставить завод, уйдя через подземные коммуникации. «В штурме “Арсенала” полегло около 70 украинских казаков, а более 300 большевиков перекололи»[142], – считали сторонники Центральной Рады.
Близкими к приведенным были и данные, которыми оперировали репортеры на страницах тогдашней прессы. Так, «Известия Объединенного комитета Всеукраинских советов крестьянских, рабочих и военных депутатов» сообщали: «“Арсенал” взят в 2 часа ночи. Полегло около 300 человек арсенальцев, столько же взято в плен. Наши потери невелики… На Подоле был большой бой. Большевики понесли огромные потери»[143].
Захват «Арсенала», безусловно, стал переломным моментом всего восстания. Однако красногвардейцы в других районах, особенно на Подоле, в Шулявке, Демеевке и Соломенке, продолжали борьбу. Тем не менее инициатива прочно перешла к гайдамакам, «вольным казакам», которые занимали все новые пункты и кварталы.
Днем ВРК, не обладая информацией о местонахождении советских сил, наступавших на Киев, решил прекратить борьбу. Несколько позже появилась листовка с подписью забастовочного комитета с сообщением о прекращении общей забастовки.
Однако бои в некоторых местах еще долго не стихали: возможно, упомянутые решения не дошли до повстанцев. Красная гвардия Шулявки и железнодорожники в районе пассажирского вокзала, товарной станции и Главных железнодорожных мастерских продолжали упорные бои. Хотя символом январского (1918 г.) восстания принято считать «Арсенал», справедливости ради стоит отметить, что не менее масштабным и эффективным было участие в боевых действиях авиапарковцев, подольских и шулявских красногвардейцев и особенно железнодорожников. В частности, последние проявили незаурядную стойкость, начали покидать занятые позиции и отходить к Посту Волынскому под натиском гайдамаков только вечером 22 января[144].
Думается, и масштабы, и продолжительность январского восстания в Киеве, и силы, привлеченные к его подавлению Центральной Радой, и ожесточенность сражений, и потери с обеих сторон следует отнести к одной из страниц Гражданской войны в Украине. Таким событиям просто трудно найти другую оценку.
22 января советские войска с востока и севера приблизились к Киеву. Еще утром 1-я революционная армия под командованием Ю. Коцюбинского, П. Егорова, В. Примакова, Д. Жлобы, бронепоезд под командованием А. Полупанова с боем заняли Дарницу и через Слободку двинулись дальше. Захватив мосты через Днепр, войска овладели набережной. Одновременно отряд Червонных казаков (200 сабель) во главе с В. Примаковым возле Вышгорода преодолели по тонкому льду Днепр и через Пуща-Водицу вышли на соединение с красногвардейцами Подола и Куреневки[145].
Наступление поддерживалось артиллерийским огнем из-за Днепра, которым подавлялись военные силы, верные Центральной Раде. Впрочем, канонада, не утихавшая несколько дней, имела и психологическое значение. Мишенями по приказу М. Муравьева[146] были избраны наиболее высокие сооружения столицы, и их разрушение прицельным огнем поражало окружающих, сеяло общую панику[147].
Свою роль здесь играло и то, что, не имея разведки, штаб М. Муравьева, который находился в Дарнице, не знал настоящей ситуации в Киеве, давал значительно завышенные оценки военным силам Центральной Рады, полагал, в частности, что на ее стороне более 30 тыс. офицеров старой армии (о том, что такое количество офицеров сосредоточилось в городе, не раз писали газеты. – В. С.). Поэтому командование советских войск, в общем стремясь побыстрее овладеть столицей УНР (к этому побуждало и политическое руководство советской Украины, и В. Антонов-Овсеенко, и особенно официальная Москва, чтобы использовать желаемый факт утраты Центральной Радой Киева для давления на австро-германскую сторону на переговорах в Бресте), одновременно опасалось натолкнуться на достаточно массированную оборону, понести большие потери, если не потерпеть поражение[148].
Однако даже при том, что силы Центральной Рады заметно таяли, верные ей воины, офицерский корпус понимали всю важность удерживания столицы в руках национальных властей и вели отчаянную борьбу за каждую улицу, за каждый дом, как за последний рубеж. В экстремальных условиях они проявляли все боевые качества, на которые только были способны. Советские войска, которым помогали местные красногвардейцы, вели ожесточенные уличные бои, однако овладевали крупным городом медленно. М. Муравьев, с одной стороны, браво рапортовал начальству об овладении Киевом (определенные основания для того уже были: часть города находилась в руках вверенных ему частей), с другой – слал подчиненным командирам приказ за приказом, требуя немедленного победоносного завершения всей операции, используя любые методы. 22 января Муравьев издал известный приказ № 9, в котором приказал войскам «…беспощадно уничтожить в Киеве всех офицеров и юнкеров, гайдамаков, монархистов и всех врагов революции. Части, которые придерживались нейтралитета, должны быть немедленно расформированы, их имущество передано в военно-революционный комитет Киева…»[149]
В. Антонов-Овсеенко отметил, что этот приказ, изданный без согласования с представителями Народного секретариата, сразу вызвал беспокойство большевистско-советского руководства, привел к новым противоречиям в лагере противников Центральной Рады. Подтверждается это и другими документами и исследованиями[150].
Правда, кое-кто склонен был оправдывать действия Муравьева как ответную реакцию на то, что после подавления январского восстания гайдамаки расстреляли более 1500 киевских рабочих, причем «поводом для расстрелов были мозолистые руки и рабочие куртки»[151].
Конечно, гибли, идя в атаку, и красные бойцы. По некоторым данным, на улицах Киева погибло более тысячи советских воинов[152]. Какими были жертвы за те 3–4 дня у противоположной стороны, осталось невыясненным, как и доподлинно не известно, отдали ли им вообще последние земные почести (этот вопрос поднимал на страницах «Новой Рады» один из лидеров украинских социалистов-федералистов В. Прокопович)[153].
Судя по мемуарным свидетельствам, особым напряжением отмечались боевые действия в центре города – в районе дома Купеческого собрания, Царского сада, Александровской улицы, Бибиковского бульвара и Брест-Литовского шоссе.
Убедившись в невозможности дальнейшего пребывания в городе, Центральная Рада вечером 25 января начала спешную эвакуацию из Киева, хотя арьергардные бои верных ей сил продолжались еще 26 января.
30 января 1918 г. в Киев официально переехало правительство советской Украины. Правда, часть народных секретарей, находившихся в войсках, штурмовавших город, развернула здесь свою деятельность еще тогда, когда на улицах продолжались бои, а остальные прибыли сразу же после установления в городе советской власти[154].
Прямым следствием приказа Муравьева стал расстрел более 2,5 тыс. офицеров, не участвовавших в январских событиях, тогда как жертвы из лагеря Центральной Рады насчитывали буквально единицы[155].
Тем временем не менее судьбоносные события происходили вдалеке от Киева – на белорусской земле, в Бресте-Литовском. Наверное, справедливым будет и суждение: именно там должны были обнажиться больше или меньше вуалированные ранее государственнические устремления и оформиться в первых международных комбинациях.
Не погружаясь в достаточно интересные, но и в значительной мере известные благодаря историческим трудам[156] перипетии переговоров, естественно, под углом зрения украинского аспекта, следует сосредоточить внимание на моментах, прямо относившихся к рассматриваемой проблеме. Путь Украины на Брестскую конференцию был непростым, производным от многих высших факторов.
Ведущие государства мира к концу 1917 г. пребывали в состоянии войны, и большевистская революция явилась событием, знаменовавшим в ней серьезнейший поворот. Советская власть в соответствии с выношенным и последовательно пропагандируемым курсом, предложила всем задействованным в вооруженных действиях государствам прекратить войну и заключить общедемократический мир. На инициативу откликнулись только страны Четверного союза (Германия, Австро-Венгрия, Болгария, Османская империя). После оперативно достигнутого перемирия на фронтах в декабре 1917 г. в Брест-Литовске началась мирная конференция с целью подготовки мирного договора.
Такое развитие событий не входило в планы стран Антанты и США. С одной стороны, они надеялись на скорый крах советской власти, приход к правлению в России сил, которые бы оказались верными союзническим обязательствам, возобновили военные действия. И одно из направлений дипломатической активности было рассчитано именно на такой результат.
С другой стороны, было бы опрометчивым исключать и другие варианты развития событий в России. И западные дипломаты начали спешно искать на территории бывшей восточной империи силы, которые хотя бы частично могли бы удерживать фронт против Центральных держав. Среди таких сил они видели и Центральную Раду, созданную ею УНР.
Страны Антанты проявляли интерес к Украине еще до краха Временного правительства и активно зондировали почву на случай распада империи. Когда же произошло провозглашение Украинской Народной Республики и началось ее дистанцирование от советской России, дипломатические усилия западных стран очень быстро приобрели масштабный характер. Правда, западные политики просчитались, полагая, что УНР в то время располагала достаточно крупными и надежными вооруженными силами для ведения боевых действий (они на слово воспринимали неправдивые заявления С. В. Петлюры о сотнях тысяч украинских воинов, верных Центральной Раде[157]), и результат дипломатических усилий имел бы в лучшем случае морально-политический, но никак не военный эффект.
Как бы то ни было, в начале декабря в Киев из Могилева, из разгромленной ставки верховного главнокомандования России переехали военные миссии Англии, Франции, Италии, Японии, Румынии, Сербии и Бельгии. Обещая руководству УНР громадную финансовую, материальную, военную помощь, британское и французское правительства прибегли к достаточно эффектным «поощрительным» мерам: в Киев были направлены официальные послы (представители при правительстве) Пиктон Багге и Жорж Табун с соответствующими верительными грамотами, нотами, проведением торжественных церемоний и т. п.[158]
Отсутствие государственного суверенитета Украины (во всяком случае, его проблематичность, согласно ІІІ Универсалу) не очень беспокоили страны Антанты. Да и руководство Центральной Рады, Генерального секретариата, прежде всего В. К. Винниченко, А. Я. Шульгин, С. В. Петлюра до определенного времени активно поддерживали контакты с иностранными эмиссарами, стимулировали их активность[159].
И как ни старались антантские круги склонить на свою сторону УНР (безусловно, добавляя тем самым аргументы в пользу вызревания самостоятельных, «самостийнических» позиций), вопреки им действовали перевешивающие их другие факторы.
* * *
Повышенный интерес к Украине параллельно начали проявлять и страны Четверного союза. Начав в Брест-Литовске переговоры с Советской Россией, Германия и Австро-Венгрия пристально следили за развитием событий в национальных регионах своего партнера. Противодействие установлению там власти Советов, факты конфронтации с петроградским правительством послужили основанием для того, чтобы попытаться ограничить прерогативы российской делегации, заставить ее согласиться представлять не все государство в бывших имперских пределах, а «исключить» из нее Польшу, Украину, Белоруссию и Прибалтику.
Частично это вытекало из давнего стратегического намерения Германии и Австро-Венгрии развязать мировую войну, а частично из оценки ситуации в России, которая представлялась критической, благоприятной для давления на Совет Народных Комиссаров (СНК). Однако представители Советской России на переговорах, считаясь с реальным фактом возрождаемой польской государственности, соглашались исключить из сферы своего влияния и, соответственно, круга отстаиваемых интересов только Польшу[160].
Тогда центральноевропейские государства обратились непосредственно к руководству новых национально-государственных и территориально-административных образований на территории России, в том числе и УНР, с предложением направить своих представителей для участия в Брестской конференции. Центральная Рада и Генеральный секретариат, к тому времени неоднократно заявлявшие о намерении осуществлять международные отношения самостоятельно, а не через посредничество Советской России (якобы сигнализируя о готовности принять участие и в мирной конференции), положительно отреагировали на инициативы, исходившие из Бреста[161]. Однако окончательное решение далось нелегко. В частности, осознавалось, что для полноценного участия в переговорах нужна не только формальная, но и юридическая государственная независимость. А непреодолимая инерция политического мышления, неистребимая вера в федералистические идеалы не давали возможности решиться на серьезный шаг. Теплилась надежда и на мир с большевиками, с СНК – ведь двусторонняя дипломатическая активность по преодолению украинско-российского конфликта не снижалась. Вместе с тем тревожило то, что центральноевропейские государства, хорошо понимавшие сложность ситуации, с первых же контактов начали оказывать давление на Киев, с тем чтобы он официально провозгласил независимость УНР. Сначала это вызвало сопротивление части украинских политиков. Так, на заседании Генерального секретариата 26 декабря 1917 г. А. Шульгин, лишь тремя днями ранее возглавивший иностранное ведомство, говорил, что «независимость нам подсовывают немцы, и потому ее не нужно провозглашать», предлагал «помириться с большевиками»[162]. А сторонникам немедленного провозглашения независимости генеральный секретарь отвечал: «Немцы признают независимость Украины, но за это выторгуют себе все экономические влияния. С немецкой стороны надвигается на нас большая опасность. Нужно опереться на все живые силы России – новые республики. Самостоятельность настроения масс не подымет и армии нам не создаст. А одновременно придется вести более сильную войну с Россией, в этой войне надо будет опереться на Германию, на ее военную силу, а в результате Украина будет оккупирована Германией…»[163]. Опыт безжалостно подтвердит, насколько пророческими оказались те слова.
Итак, по крайней мере часть лидеров Украинской революции, а среди них и председатель Генерального секретариата В. Винниченко (да и в определенной степени председатель Центральной Рады М. Грушевский) реалистически видели перспективу. И если они делали ответственный выбор, то это вовсе не означает, что они были уверены в его правильности, но альтернативы не находили или не могли ее реализовать.
Нетрудно было предвидеть, что возможностей для маневров на переговорах у делегации УНР будет немного. Да и соответствующих кандидатов в делегацию (в силу полнейшего отсутствия дипломатов хотя бы с каким-то профессиональным опытом, необходимым образованием) найти было невозможно. Поэтому на переговоры были отправлены преимущественно довольно молодые люди: В. Голубовичу (главе делегации) было 32 года, М. Левицкому – 37, М. Любинскому – 26, М. Полозу (Полозову) – 27, Е. Севрюку – 24 года. Неудивительно, что, несмотря на все их потенциальные личностные черты, к моменту Брестской конференции они объективно были мало подготовлены к прямому столкновению, жесткому противоборству с грандами европейской дипломатии.
С первого же дня участия посланцев УНР в Брестских переговорах возникли осложнения. Если Л. Троцкий сразу же, 28 декабря 1917 г., заявил, что российское представительство «не видит никаких препятствий для участия украинской делегации» в мирных переговорах[164], то западные дипломаты начали дискуссию о статусе представителей Киева: является их делегация самостоятельной или прибыла в составе советской[165]. Но когда Л. Троцкий узнал, что помимо официальных заседаний проходят тайные контакты украинцев с немцами и австрийцами, он начал интенсивные консультации по прямому проводу с Петроградом о необходимости скорректировать им же официально заявленную позицию. Этого требовало и решение Народного секретариата советской Украины о направлении в Брест Е. Медведева, В. Затонского и В. Шахрая, которые должны были представлять Украину на переговорах в составе единой российской делегации. А поскольку Л. Троцкий, известный своей склонностью к интриганству, вел собственную игру, по сути, игнорируя правительственные инструкции, В. Ленин и И. Сталин вызвали его в Петроград.
Заявление Л. Троцкого о необходимости сделать паузу в работе конференции охотно поддержали представители других делегаций: у всех к тому времени накопилось немало вопросов для согласования с собственными правительствами.
Пригодился такой перерыв и украинской делегации. Дело в том, что в процессе переговоров все жестче проявлялась, так сказать, «протокольная» позиция стран Четверного союза: они не соглашались заключать договор с образованием, которое имело очень размытый статус и неясные перспективы: войдет оно или не войдет в не существующую на тот момент федерацию, достигнет ли самостоятельности и тому подобное.
И это не было только соблюдением формальностей. Германия и Австро-Венгрия вели себя очень прагматично: они стремились создать самые благоприятные условия для достижения собственных интересов, прежде всего материальных, на «законных основаниях». Смотрели они и в будущее, стремясь изначально обеспечить выгоды своего международного положения в послевоенной Европе.
Опытные дипломаты в данном случае отвергали специфический для международного диалога стиль и категорически требовали решить вопрос о независимости Украины. Так, немецкий генерал М. Гофман «говорил украинским делегатам, что если они хотят иметь формальное право заключить мир независимо от того, заключит ли его Советская Россия, то украинское правительство должно формально провозгласить полную независимость Украинской Республики»[166].
Неслучайно между докладом делегации в Малой Раде и окончательным решением о необходимости IV Универсала была прямая логическая связь (хотя проблема государственного статуса Украины была многоаспектной и сложной)[167]. В этом же ключе – насущной необходимости вести независимую, самостоятельную внешнюю политику – выдержано и «Воззвание Генерального секретариата к народу Украины о мирных переговорах» от 8 января 1918 года[168]. Задачей немедленно заключить мирный договор (как первостепенным аргументом) мотивировал необходимость принять Универсал и председатель Центральной Рады М. Грушевский, когда подавал документ Малой Раде 11 января 1918 года[169].
Провозглашение Украинской Народной Республики «самостоятельным, ни от кого не зависимым, свободным суверенным государством украинского народа» стало чрезвычайно важной вехой создания национального государства, открывало перед нацией качественно новые горизонты на международной арене. В ІV Универсале заявлялось, что со всеми соседними государствами Украинская Народная Республика рассчитывает жить в согласии и дружелюбии, не позволяя ни одному из них вмешиваться в свою самостоятельную жизнь[170].
Однако закрепление в высшем акте нового статуса УНР состоялось в тот момент, когда она в буквальном смысле слова была в нескольких шагах от гибели. На Киев, как отмечалось выше, наступали войска советской Украины и советской России, и очень быстро выяснилось, что оказывать им эффективное сопротивление просто некому.
Поэтому параллельно с событиями в Киеве во время пребывания Л. Троцкого в Петрограде было решено попытаться добиться отстранения делегации Центральной Рады от переговоров в Бресте, а вместо этого договориться с западными партнерами об участии в конференции делегации советской Украины. Конечно, было понятно, что без осложнений осуществить этот план будет невозможно ввиду очевидной его невыгодности для стран Четверного союза. Однако расчет базировался на том, что последние вынуждены будут реагировать на реалии – повсеместное распространение власти Советов и сужение до минимума влияния Центральной Рады с явной перспективой ее исчезновения с политической арены вообще[171].
Естественно, что с возобновлением работы конференции в Бресте Л. Троцкий, А. Иоффе, Е. Медведев да и другие советские представители целенаправленно, хотя и с применением дипломатических приемов стремились реализовать намеченный СНК план. С этой целью они выдвигали различные условия, предостерегали: мол, делегация УНР должна была подписать договоры, которые будут согласованы то ли с правительством России, то ли с советской делегацией, и доказывали западным дипломатам, что подписывать мир с Центральной Радой – все равно что иметь дело со «вчерашним днем», поскольку власти Генерального секретариата в Украине фактически не существует и центральные государства рискуют в глазах всего мира оказаться в анекдотическом положении и т. п.[172] Однако молодые посланцы УНР проявили незаурядную стойкость, отвергали домогательства российского наркома и его коллег. Конечно, им помогало то, что за их спиной находились милитаристски настроенные германские и австрийские представители, без лишних формальностей отметая любые демарши советской стороны[173].
Не меньшая выдержка, принципиальность и последовательность понадобились и в отношениях с германской и австро-венгерской делегациями. Их стремление заключить мир с Украиной обусловливалось не только невозможностью и в дальнейшем вести войну (практически все наличные ресурсы к тому времени были исчерпаны), но и насущной необходимостью получить хлеб, продовольствие, без которых взрывоопасная ситуация, сложившаяся в этих государствах, обещала довольно быстро стать критической. Для М. Грушевского – единственного государственного деятеля, инструктировавшего мирную делегацию, было понятно, что при таких обстоятельствах ловкие дипломаты центральноевропейских государств будут искать возможности добиться таких соглашений, при которых откровенно слабую в военно-политическом отношении УНР можно будет заставить «заплатить» за мир своими сырьевыми и продовольственными ресурсами, одновременно экономически и военно-политически ослабляя позиции Советской России. Однако и украинцы должны воспользоваться положением, в которое попали правительства Германии и особенно Австро-Венгрии, для осуществления давних украинских территориальных домогательств: воссоединить с Большой Украиной ее западные земли[174].
Следует отметить, что лидеры украинского движения в Австро-Венгрии («Украинская Парламентарная Репрезентация» и Народный комитет) вели себя несколько двусмысленно. С одной стороны, они постоянно заявляли о желании воссоединить две ветви украинского народа, а с другой – сами же доказывали практическую нереальность осуществления таких стремлений в ближайшее время и согласны были удовлетвориться культурно-национальной автономией украинцев в составе Австро-Венгрии (старая идея «коронного края» – «кронланда»). Поэтому М. Грушевский, точно определив линию будущей границы между Польшей и Украиной на северо-востоке («беспокоясь о каждом городке, о каждом селе с украинским населением»), считал, что при уступчивости Австро-Венгрии в конце концов можно будет, использовав все возможности на переговорах, согласиться и на упомянутый более умеренный вариант[175].
