Юрий Верхолин Сеть узлов

Марина держала в руках бутылку холодного пива, но почти не пила. Она смотрела на тёмную, движущуюся массу воды и думала о том, что где-то за линией горизонта – Африка. Или Мадагаскар. Или просто пустота.

– Думаю, сюда бы отцу понравилось, – сказала она вслух, не глядя на Алексея. – Он любил такую влажную жару. Говорил, в ней "память земли дышит".

Алексей сделал вид, что закусывает, хотя на самом деле просто выиграл пару секунд. Потом спросил:

– Ты всё ещё… – он помолчал, подбирая слово. – Веришь, что он жив?

Она некоторое время молчала, всматриваясь в белёсые полосы прибоя.

– Нет, – наконец сказала Марина. – Жив – нет. Но… – она повела плечами. – Я не верю, что он просто ушёл в запой с папуасами и растворился. Слишком много… странностей. Письма, которые обрываются на полуслове. Фотографии без геометок. Вопросы без ответов. Это не похоже на него.

Она услышала, как Алексей выдохнул. Краем глаза увидела, как он отставил стакан, сцепил пальцы в замок.

– Странности – это то, чем ты кормишь себя двадцать лет, – мягко сказал он. – Как любой геолог: видишь линию в камне, и тебе обязательно надо придумать катастрофу. Иногда камень – просто камень, Марин.

– Нет, – отрезала она. – Камень – это всегда история. Просто ты либо умеешь её читать, либо нет.

Она сказала это слишком резко и тут же пожалела – не потому, что не была права, а потому, что в его глазах мелькнуло что-то усталое.

– Ладно, – примирительно сказал Алексей. – Давай хотя бы сегодня без историй. Мы здесь двое, а не трое. Отец – пусть остаётся там, где он решил остаться. На фото.

Она хотела возразить, что отец не выбирал, где остаться, но промолчала. Слова всё равно ничего бы не изменили.

Ночью жар не отступил. Кондиционер гудел где-то над головой, но воздух казался пережёванным. Марина несколько раз просыпалась от собственного пота и от того, что тело не находило удобного положения на мягком, чужом матрасе.

В один из таких разов она открыла глаза и увидела, что Алексей не спит. Он сидел у маленького столика у окна, ноутбук был развернут к нему экраном, из-под крышки пробивался синеватый свет. Его лицо в этом свете казалось чужим, более резким, почти усталым. Пальцы бегали по клавиатуре быстро, без пауз.

– Ты опять работаешь? – прохрипела она, едва шевеля губами.

Он вздрогнул, захлопнул крышку почти рефлекторно, как школьник, пойманный за игрой.

– Почта, – быстро сказал он. – Там сервак лёг, надо было глянуть. Спи.

«Сервак лёг». Она скривилась, но глаза уже снова слипались. Тело требовало сон.

Сон пришёл не сразу, но когда накрыл, оказался слишком ярким.

Ей было десять. Комната – маленькая, забитая книжными полками. Отец сидел за столом, склонившись над дневником. На столе лежал камень – зелёный, плотный, чуть овальной формы. В ламповом свете внутри него что-то мерцало, как замороженный дым.

– Это не просто камень, Маришка, – сказал он тогда, не поднимая глаз. – Это письмо. Только языком, который мы пока не знаем.

– От кого? – спросила она, с трудом отрывая взгляд от странных прожилок внутри.

Он улыбнулся только уголком губ.

– Вот это как раз самое интересное, – ответил он. – Иногда сначала находишь письмо, а потом уже понимаешь, кто его писал.

Она потянулась к камню, и в этот момент что-то провалилось.

Сцена изменилась рывком.

Теперь вокруг была не комнатка с книжными полками, а тёмный зал. Стены – гладкие, уходящие вверх в густую, светящуюся тень. Где-то вдали зеленели тонкие вертикальные полосы. Воздух был густой, пахнул камнем и чем-то металлическим.

Перед ней стоял мужчина, которого она не знала, – крупный, в замызганной рубашке, с блестящей от пота шеей. В его руках был тот же зелёный камень. Он держал его так, будто боялся и уронить, и отпустить. Лицо было искажено – страхом, отчаянием.

Он протянул ей камень. Губы шевельнулись, но она не услышала слов – только гул, будто отдалённый, как через воду.

В следующий миг всё опять переменилось.

Снова отец. Уже не в комнате, а перед гладкой каменной стеной, покрытой странными, спиральными рисунками. Он стоял вполоборота, что-то записывал в блокнот. Лампа на штативе отбрасывала жёсткий свет. Камень – тот же, зелёный – лежал у него под рукой на ящике с аппаратурой.

Он вдруг поднял голову – не на неё, а куда-то в сторону, словно услышал невидимый звук.

– Ты нашла ключ, – сказал он, не глядя на неё. – Теперь найди дверь.

Эти слова отозвались глухо, как удар по внутренней стенке черепа.

Марина вздрогнула и проснулась.

Темнота в номере была не полной – зелёный свет от дежурной лампочки в коридоре просачивался под дверь, рисуя на ковре полосу. Кондиционер шипел, Алексей дышал ровно, повернувшись к ней спиной.

Она почувствовала жжение на запястье. Подняла руку – на коже, чуть ниже кисти, красовалась тонкая, ровная, как проведённая раскалённой проволокой полоска. Словно кто-то обмотал её ниткой и резко рванул.

– Чёрт… – прошептала она.

Боли почти не было, только странный зуд. Она провела пальцем – кожа горячая. Повернула голову, глядя на прикроватную тумбочку – и только тогда вспомнила, что никакого камня у неё нет. Камень был там, в детской, двадцать пять лет назад. И на фото.

Она с усилием сбросила эту мысль. «Просто сон. Слишком жарко, слишком много думала о нём вечером».

Она не знала, что в это время Алексей лежит с открытыми глазами, выжидая, пока её дыхание снова станет ровным.

Утро получилось липким.

За окном орали птицы. Это не было весёлое щебетание – скорее, визг, крик, хриплые трели. Небо было затянуто белёсой дымкой, солнце просвечивало сквозь неё, как лампочка в старом плафоне. Марина сидела на балконе с чашкой кофе, который отчаянно пытался быть крепким, и смотрела, как по дорожке к пляжу ползут туристы с полотенцами на плечах.

– Сегодня старый город, – сказал Алексей, выходя с мокрым полотенцем на шее. – Пока ещё не всё плавится. Потом мы выполним священный долг россиянина – поваляемся на песочке и будем обгорать.

– Я не обгораю, я ровно зажариваюсь, – буркнула Марина. – Геологи не сгорают, они превращаются в чёрные глыбы.

Она попыталась шутить, но мысли всё ещё возвращались к ночному сну. Полоска на запястье побледнела, но не исчезла. Она с какой-то детской суеверностью не стала мазать её кремом.

Рикша петлял по улицам Ковалама, уворачиваясь от мотоциклов, коров и детей. И старый город – с его колониальными фасадами, обшарпанными церквями, влажной тенью под арками – ударил Марине в голову, как второй кофе.

Она ловила детали: блеклые картины святых на потрескавшихся стенах, чёрные от времени балки, вытащенные из португальского века. Это была другая геология – геология человеческих слоёв.

Телефон у Алексея тихо завибрировал в кармане. Он достал его, глянул на экран и тут же сунул обратно.

– Мне надо на короткий звонок, – сказал он. – Там с сервером беда. Я вон туда, – он кивнул на вывеску «Internet & STD/ISD calls». – Встретимся у церкви через час?

– Конечно, – Марина помахала рукой. – Иди спасай мир. Я пока исследую местную кору.

Он усмехнулся и исчез в человеческом потоке.

Оставшись одна, Марина почувствовала себя легче. Алексей был хорошим спутником, но рядом с ним всегда было ощущение невидимой рамки – как будто кто-то держит полупрозрачное оргстекло между тобой и миром.

Сейчас стекло исчезло.

Она шла по узким улочкам, где дома нависали друг над другом так близко, что можно было бы легко перепрыгнуть с балкона на балкон. На верёвках сохло бельё, на порогах сидели женщины, чистили рис, щёлкали семечки, следили за детьми.

Запахи били волнами: жареный лук, карри, рыба, благовония, пыль. Иногда к этому примешивался лёгкий запах сырости от открытых водостоков.

Уличные торговцы пытались усадить её в свои магазины: шали, сувениры, статуэтки богов, вырезанные из дешёвого дерева.

Она несколько раз ловила себя на том, что хотела бы видеть этот город глазами отца. Что бы он здесь искал? Не заурядный ресторан с правильной остротой карри – точно. Скорее, древнюю кладку в основании какой-нибудь церкви, намёк на старый водоотвод, не вписанный в современные схемы.

И как будто в ответ на эту мысль, шум вокруг стал чуть тише.

Она свернула в более узкий переулок почти не задумываясь. Здесь было темнее: дома стояли близко, солнце просачивалось лишь полосами. В воздухе повисла прохлада – не кондиционерная, настоящая, каменная. Шум рынка отодвинулся, стал фоном.

Марина остановилась на секунду, вслушиваясь.

Ей показалось, что она слышит слабый металлический звук. Такой, как если бы кто-то неспешно перебирал цепочки, раз за разом пропуская звенья через пальцы.

Она шагнула дальше.

Переулок делал лёгкий поворот, и там, чуть в глубине, пряталась лавка. Не броская, не яркая – наоборот, будто бы прячащаяся. Вывеска выгорела до жёлто-серого цвета, буквы на английском и малайялам были почти неразличимы. За мутным стеклом витрины тускло поблёскивало серебро.

Над дверью висел маленький колокольчик.

Марина не собиралась заходить в магазины – тем более в ювелирные. Она вообще плохо переносила «сувенирные» ритуалы. Но сейчас почувствовала, как что-то внутри буквально тянет её вперёд – не руками, не ногами, а где-то под грудной клеткой.

Она потянула за ручку.

Колокольчик звякнул глухо, как давно не использованный. Внутри запах был другой, чем на улице: сухой, тяжёлый, сандаловый. Витрины вдоль стен, старый деревянный прилавок. Тишина.

За прилавком поднялся мужчина – лет шестидесяти, с седыми волосами, собранными в аккуратный пучок, в круглых очках. Лицо – усталое, но глаза живые, тёплые.

Он не улыбнулся «туристической» улыбкой.

Он просто посмотрел на неё внимательно, откуда-то из глубины.

– Namaste, madam, – сказал он тихо. – Welcome.

– Namaste, – ответила Марина, чувствуя себя немного неловко. – Я просто… смотрю.

– Конечно, – мужчина кивнул. – Здесь все "просто смотрят".

Его голос был без иронии. Скорее с лёгкой грустью – как у человека, который привык к тому, что девять из десяти заходящих ничего не купят, но каждый всё равно приносит в лавку кусочек своей истории.

Марина подошла к ближайшей витрине. Внутри – кольца, серьги, браслеты. Много туристического «индийского» – слоны, мандалы, дешёвые цветные стекляшки. Но между этим попадались вещи совсем другого типа: тяжёлые, с простой формой, с камнями неправильной огранки.

Она наклонилась ближе, рассматривая серебряный браслет с инкрустацией, похожей на фрагмент метеорита.

– Ваши работы? – спросила она.

– Мой отец, – ответил мужчина. – И его отец. Я только… охраняю.

Он говорил по-английски аккуратно, с хорошим акцентом. Марина уже собиралась спросить что-нибудь про историю лавки, когда взгляд её сам по себе ушёл правее.

В отдельной, маленькой витринке, не в центре, а как будто в стороне, висел кулон.

Он был очень простой. Тонкий серебряный обод, овальный камень. Цвет – зелёный, но не пластмассовый, не «драгоценный» с глянцем. Скорее густой, глубокий оттенок лесной тени. Казалось, что внутри камня – лёгкий туман, замерший в движении.

Марина почувствовала, как у неё пересохло в горле.

– Можно… его? – спросила она, сама не узнавая свой голос.

Мужчина посмотрел на витрину, потом на неё. И в этом взгляде было что-то – как узнавание, как облегчение. Он отпер замочек маленьким ключом, осторожно снял кулон, положил на бархатную подложку и протянул ей.

Камень лёг в её ладонь.

Он был прохладным. На секунду – слишком прохладным для тёплого помещения. Потом температура выровнялась. И вместе с этим ощущением пришло другое – мягкий толчок где-то в центре ладони, как если бы не её кожа касалась камня, а камень ощупывал её изнутри.

Марина сглотнула.

– Красивый, – сказала она, чтобы заполнить тишину.

– Он здесь тридцать лет, – тихо ответил мужчина. – Мой отец купил его у одного человека. Искателя. Black digger. Как вы говорите?

– Чёрный археолог, – автоматически подсказала Марина. Слова сами выскочили – привычные, профессиональные.

– Да, – мужчина кивнул. – Раджеш Патан. Тридцать лет назад он пришёл сюда с этим камнем. Был очень напуган. Говорил мало. Отец купил у него кулон. Через неделю Раджеш исчез. Полиция сказала: "мало ли, мигранты пропадают". Но потом пришли другие люди.

– Какие? – голос у неё стал слишком сухим.

– Мужчины в форме, – сказал он. – И ещё некоторые… без формы. Они спрашивали о Раджеше, о камне. Отец сказал, что камень продал туристу. Это была ложь. Он держал его здесь, – мужчина кивнул на витрину, – тридцать лет. И говорил мне: "Не продавай. Жди, пока придёт тот, кто посмотрит на него не с жадностью, а с вопросом".

Он снова посмотрел на Марину.

Она поняла, что сжимает кулон слишком сильно. На коже, наверно, уже отпечатываются края оправы.

– Тридцать лет, – механически повторила она. – С девяносто третьего.

У неё в голове щёлкнуло. Девяносто третий. Год, когда от отца пришло последнее письмо. Год, про который мать потом говорила только одно слово: «Катастрофа».

– У этого Раджеша был с собой кто-нибудь? – спросила она, стараясь, чтобы голос звучал как можно беззаботнее. – Партнёры? Напарники?

Мужчина задумался, нахмурившись.

– Был, – сказал он. – Один. Белый. Учёный, наверное. Русский. Смотрел не на деньги, а на камень. Очень долго. Отец сказал, что в его глазах было… – он поискал слово. – Тяжесть. Этот человек спросил о камне, обо всём очень подробно. Потом сказал: "Ещё рано". И ушёл. Больше я его не видел.

Марина почувствовала, как мир вокруг на секунду отклоняется от вертикали.

Русский. Учёный. Девяносто третий год. Слишком много совпадений. Слишком мало деталей. Лицо – она не знает, как оно выглядело. Мужчина перед ней не помнит имени. Но внутри всё уже сложило пазл без имени.

– Вы… не запомнили, как его зовут? – спросила она, хотя знала, какой услышит ответ.

– Время стирает имена, – мягко сказал Мохан. – Но лица я помню. Если бы он зашёл снова, я бы узнал.

Она сглотнула.

– А сейчас… вы хотите его продать? – спросила она, глядя на камень, а не на него.

– Отец говорил ждать, – Мохан посмотрел на неё пристально. – Тридцать лет он повторял одно и то же: не продавать первому встречному. Он говорил: придёт тот, кто захочет понять, прежде чем купить. Кто будет смотреть не как перекупщик, а как человек, ищущий ответ. Я думаю, он говорил про вас.

Он улыбнулся – едва заметно.

– Значит, время пришло.

Она поняла, что уже решила, ещё до того, как он произнёс эти слова.

– Сколько? – спросила Марина.

Он назвал сумму. Не туристическую грабительскую, но и не символическую. Она достала кошелёк, не торгуясь. Кирпичики «рациональности» внутри поднимали какой-то ленивый протест, но другой голос – тот, что проснулся ночью и всё ещё не до конца замолчал – просто сказал: «Бери».

Мохан завернул кулон в кусок старой газеты. На мгновение Марина увидела дату: «August 1993». Сердце дрогнуло, но она ничего не сказала.

– Теперь он ваш, – сказал Мохан, протягивая свёрток. – И вы – его. Будьте осторожны с ответами, которые он вам даст.

– А он – даёт ответы? – попыталась пошутить она.

– Любой хороший камень сначала задаёт вопросы, – спокойно ответил Мохан. – А потом уже – если вы выдержите – даст ответы.

На улице Марина чуть постояла в тени, прижимая к груди бумажный пакетик, как что-то хрупкое. Потом разорвала его, достала кулон. Свет на улице был белёсым, расплывчатым, но даже в нём камень казался плотным пятном зелени.

Она сняла цепочку, на которой носила маленький серебряный крестик, убрала крестик в карман и продела цепочку в ушко кулона.

Когда камень коснулся кожи у неё на груди, всё вокруг на секунду будто затихло.

Где-то вдали сбился на пол-ноты музыкант, игравший на флейте. В соседнем ларьке мигнула и погасла гирлянда из дешёвых лампочек. В сумке, у самого дна, телефон Марины коротко пискнул и выключился.

Она моргнула, пытаясь понять, что произошло.

Звук вернулся. Музыкальная фраза продолжилась. Торговец, ругаясь, ударил по блоку питания гирлянды – та снова вспыхнула. Марина потрогала камень – он был чуть тёплым.

«Совпадение», – сказала она себе.

К церкви, о которой говорил Алексей, она пришла на пять минут позже. Он уже ждал: прислонившись к стене, с пластиковым стаканом чая в руке. Выглядел он не как человек, который только что обсуждал "упавший сервер": слишком сосредоточенным.

– О, вот и ты, – сказал он, выпрямляясь. – Я уже думал послать за тобой отряд спасения.

– Заблудилась в капитализме, – отшутилась Марина. – Купила сувенир. Один. Обещаю, больше не буду.

Он окинул её взглядом – быстро, но внимательно. Глаза на секунду задержались на её шее.

– Это и есть сувенир? – голос стал чуть более тугим.

– Да, – она коснулась кулона пальцами. – Видишь, я взрослая девочка – ни слоны, ни мандалы. Просто камень.

– Сними, – неожиданно сказал он.

Она моргнула.

– С чего вдруг? Тебе не нравится?

– Мне не нравится, что я уже видел такие, – сказал он, глядя не на неё, а на дорогу. – В отчётах. На фотографиях из досье. Сними, Марин.

Она фыркнула.

– В отчётах у тебя, может, и слоны с мандалами проходят по графе «подозрительно». Я же за свои деньги купила. Мне нравится.

– Я серьёзно, – сказал он тихо. – Сними. Потом вернёшься – наденешь. Давай просто… не сейчас.

Он говорил спокойно, почти ласково, но в каждой клетке его тела чувствовалось напряжение. Марина вдруг ощутила злость – не на него, не на камень, а на то, как легко он пытается забрать у неё что-то, что она только что выбрала. Как отец тогда, когда на её первое серьёзное решение сказал: «Ты ещё не понимаешь, куда лезешь».

– Нет, – отрезала она. – Сейчас – нет. Потом, может быть.

Они помолчали несколько секунд. Волна людей обтекала их, кто-то случайно задевал сумку, локоть, никто не обращал внимания на тонкую игру между двумя русскими туристами.

Алексей наконец отвёл взгляд.

– Ладно, – сказал он, будто сдаваясь. – Пошли к морю. На пляже тебе самому камню будет не до интриг.

Они вернулись в отель к вечеру. Солнце опускалось, небо налилось тяжёлым багрянцем. На балконе номер выглядел как кадр из туристической рекламы, но Марина смотрела не на море, а на своё отражение в стекле.

Кулон лежал на коже, чуть ниже ключиц. В обычном свете он казался просто красивым зелёным камнем. Но если присмотреться, в глубине что-то шевелилось, как дым.

– Ты всё ещё обижаешься, что я попросил тебя его снять? – спросил Алексей из ванной, где шумела вода.

– Нет, – ответила она. «Да», – сказала себе.

Ночью кондиционер снова не справился с влажностью, и сон пришёл тяжёлый, вязкий.

В этот раз он начался не с детства.

Она сразу оказалась в тёмном зале. Тот же, что и прошлой ночью. Только теперь она понимала, что это зал. Колонны уходили вверх, полосы зелёного света тянулись по их поверхности, как нервные волокна. Пол был слишком ровным, слишком гладким для естественной пещеры.

Перед ней – опять мужчина. Раджеш, она поняла это без слов. Лицо перекошено, глаза бегают. Он держит камень – тот самый – как гранату, у которой вот-вот оторвут чеку.

Он пытается что-то ей сказать, но звуки не доходят. Лишь гул, словно через воду.

Потом сцена смазывается. Вместо Раджеша – отец. Тот же, что в предыдущем сне. Молодой, сосредоточенный. За его спиной – гладкая стена с рисунками. Он что-то чертит в блокноте. Камень лежит рядом и светится мягким, ровным светом.

– Ты нашла ключ, – повторяет он, не глядя на неё. – Теперь найди дверь.

На этот раз он будто чуть поворачивает голову – как если бы чувствовал её присутствие. Но глаза всё равно смотрят мимо.

Марина дёрнулась и проснулась.

Сердце колотилось, простыня прилипла к спине. В номере было темно, только зелёная полоска света из коридора таяла под дверью.

Она почувствовала тяжесть на груди – кулон. Подняла руку и коснулась камня.

Он был тёплым. Не обжигающе, но явно теплее кожи. И – странно – чуть пульсировал. Едва уловимо. Будто под пальцами билось чужое сердце.

Она села, скинула ноги на пол.

На запястье снова красовалась полоска – на этот раз чуть шире, чем утром. Она выглядела как след от тонкой цепочки, слишком туго обмотанной вокруг руки.

– Что ты такое? – прошептала она, глядя на камень. Почему ты загорелся именно в моих руках? Потому что я – его дочь? Потому что когда-то другой зелёный камень уже лежал у меня на ладони? Мысль была абсурдной, но от неё по спине пробежал холодок.

Ответа, конечно, не было.

Из-за шторы в комнату просочился слабый отблеск – наверно, свет от далёких фонарей на набережной. Она поднялась, подошла к балконной двери. В стекле виднелось её отражение – бледное лицо, тёмные волосы, зелёное пятно кулона.

И – на секунду – что-то ещё.

За её плечом, чуть в стороне, в отражении проступил силуэт. Высокий. Чересчур вытянутые пропорции, будто кто-то чуть-чуть перетянул человеческую фигуру по вертикали. Лицо – неразличимо, только намёк на глаза.

Марина резко обернулась.

Комната была пустой. Алексей спал, отвернувшись к стене. Шторы шевелились от слабого движения воздуха. Разумеется, никого. Силуэт в стекле мог быть только игрой света и непроснувшегося до конца мозга.

Она стояла, пока дыхание не выровнялось. Потом вернулась к кровати, легла, притянула простыню.

Кулон жёг кожу, но она не сняла его.

Когда её дыхание окончательно стало ровным, Алексей приподнял голову.

Он лежал с закрытыми глазами, считая её вдохи и выдохи, пока не убедился, что она ушла глубоко. Потом медленно, чтобы не скрипнула пружина, выбрался из-под простыни.

Наощупь нашёл шорты, футболку. Тихо прошёл к балкону, прикрыл за собой дверь.

Ночь была влажной. Шум прибоя доносился снизу – плотный, тяжёлый. Липкий воздух прижался к коже.

Алексей вынул из внешнего кармана рюкзака небольшой, ничем не примечательный на вид телефон. Не смартфон – старый, грубый аппарат с толстым корпусом и короткой выдвижной антенной.

Спутниковая связь.

Он включил его, дождался, пока на маленьком экране появится надпись о найденном сигнале, набрал короткий, выученный до автоматизма номер.

На третьем гудке в динамике щёлкнуло.

– Да, – сказал мужской голос. Без приветствия, без представления.

Алексей на секунду прикрыл глаза, будто от солнечного света, которого не было.

– Объект «Ключ» активирован, – тихо сказал он. – Носитель – Марина Волкова. Повторяю: Марина Сергеевна Волкова. Локация – штат Керала, Индия. Подтверждаю визуально.

На той стороне повисла пауза. Её заполнил только далёкий гул прибоя.

– Ты уверен? – наконец спросил голос. – Не протечка? Не фоновый артефакт?

Алексей посмотрел через стекло в комнату.

Марина лежала, полубоком повернувшись к нему лицом. В тусклом свете от кондиционера зелёный камень на её груди был едва виден – но Алексей знал, как он выглядит. Видел такие на фотографиях из архивов. В досье, которым его кормили восемь лет.

– Уверен, – сказал он. – Цвет, форма, реакция на поле. И… – он помолчал. – Синхронный сбой электроники при первом контакте.

– Принял, – сказал голос. – С этого момента – протокол «Наследник». Обеспечь наблюдение. Никаких прямых воздействий, пока не будет команды. И, Алексей…

– Я здесь, – сказал он.

– Не забывай, кто она, – голос стал жёстче. – И кто её отец.

Алексей уголком губ скривился – невесёлой улыбкой.

– Я об этом никогда не забывал, – ответил он. – Именно поэтому я сейчас здесь.

Он отключил телефон, на секунду задержал палец на кнопке, словно хотел что-то ещё сказать – но линии уже не было.

Над морем медленно вспыхнула и погасла молния. Где-то далеко гремел грозовой фронт.

А в комнате, за стеклом, зелёный камень на груди Марины чуть-чуть светился в темноте – так слабо, что человеческий глаз мог этого не заметить. Но тот, кто ждал тридцать лет, – уже проснулся.

Марина снова проснулась – уже под утро, когда туман над морем был плотным, почти молочным. Серое рассеянное свечение заливало комнату, делая все предметы мягкими, нереальными. Сначала она подумала, что просто не выспалась. Потом – что Алексея нет рядом. Подушка холодная.

Она села, потёрла глаза. Кулон под ночной футболкой чуть вибрировал, словно реагировал на её пробуждение.

– Лёша? – позвала она тихо.

Ответа не было.

Марина поднялась, подошла к балкону. Дверь была закрыта изнутри, но шторы едва заметно колыхались, будто кто-то стоял за ними секунду назад. Она вышла – балкон был пуст. Лишь чашка с недопитым чаем и тонкая линия золы от сигареты на перилах.

Она замерла.

Алексей не курил. Вообще.

Странно.