Юрий Витальевич Мамлеев Собрание сочинений. Том 4. После конца. Вселенские истории. Рассказы

Гардиста побледнела.

– А мы избежим ада! Я свое рыло знаю… Наслаждением под конец упьюсь! – взвизгнула она.

– Так пронюхай, нырни в свои подземелья, может, наткнешься на омст…

Гардиста, словно молодая, забегала по комнате.

– Да я спляшу до небес, если найду… И с тобой поделюсь, Фурзд, ты большой начальник, как я могу… без тебя меня придушат.

Фурзд вздохнул:

– Договорились… Но ты мне между делом мозги не терзай. Ишь, о чем визжала – бесконечность, смена плоти… Кто ты есть-то? Скажешь, смерти не боишься? Почему же все другие дрожат и чересчур злобствуют, что мало живут? Это трудностью стало в стране.

Гардиста остановилась перед ним и выпучила старческие глаза.

– А потому, что ничего не знают, что будет с ними, ада боятся и всякой гнусной неизвестности… А я, посмотри на меня, я живу и живу, и ничего меня пока не берет. Года не считаю. А если хочешь, покажу тебе, что значит злобствовать из-за малости жизни. Тут рядом, в сарае.

Фурзд насмешливо согласился.

Гардиста повела его в садик, в темноту. Но тусклый свет падал откуда-то. Фурзд увидел полудомик-полусарайчик. Гардиста открыла дверь. На кроватях лежали двое ауфирцев, которые встали при их появлении.

– Мрак мне с ними, – по-крысиному пискнула Гардиста. – Знаешь, кто за них просил?..

И она шепнула на ухо Фурзду имя. Фурзд отшатнулся.

– Но почему?

– Не знаю. Но раз попросил, такому лицу не откажу. Забочусь о них, – Гардиста закряхтела.

– А в чем суть? – спросил Фурзд.

– От злобы меня лечить просили. Очень злобствуют на ничтожность жизни…

– И что?..

– Бросаются. Преступления вершат и покой свой потеряли.

Фурзд строго посмотрел на человеков.

– Одного зовут Фит, другого Гур, – пояснила Гардиста. – Фит и Гур, сядьте. Не рассматривать вас пришли.

Фит и Гур молча присели на свои кроватки.

– Почему дрожите, твари? – резко спросил Фурзд.

– Жить хотим, – сказал Гур, – мы уже вблизи от срока, все прошло так быстро, и злы мы очень из-за того.

Гардиста пояснила:

– Первыми все время на людей бросаются. Многих уже загубили. Гур совсем недавно шел, шел и как вдруг бросится на старичка, который шел впереди. Горло ему перегрыз.

– Старик не представлял опасности? Самозащиты не было?

– Какая самозащита! Старичок-дурачок. Кругом народ.

– Иные старики очень агрессивными бывают. С оружием… Но вот, господин Гур, – обратился он к ауфирцу, – за безобидного старика по закону тебя повесить должны. У нас законы строгие. Ты убивай, но знай меру. Вы еще скоро на младенцев невинных будете бросаться.

Фит и Гур онеподвижились и молчали.

– Дурачье, – захохотал Фурзд. – И почему их тебе отдали? – обратился он к Гардисте.

– Ничего не помогало. Просто припадки злобы на них накатывались, за себя они тогда не в ответе находились. Мать родную придушить могут.

– Это уже слишком, – заметил Фурзд.

– Мои помощники их оберегают и стерегут. – Гардиста подмигнула самой себе. – А я их успокаиваю по-своему. Видишь, какие послушные у меня стали. Я люблю добро делать… – И она опять подмигнула. – Я в них тишину мертвую вселяю, но знаю: через годик снова завизжат. И еще сильнее.

– Ты их научи на клопов злобиться. Может, забудут тогда о людях.

Гардиста хохотнула, а потом добавила:

– В одном случае их покровитель их спас. Во время тайного праздника обращения к Понятному проникли как-то в один из Его, Понятного, Домов, выть стали, что никакой он не Понятный, а, наоборот, оскорбляли Всевышнего и Понятного. Еле-еле вытащили из этой ямы…

– За такое голову им мало свернуть, – ответил Фурзд, – чтоб не думали больше о Понятном.

И Фурзд, простившись с Гардистой, уехал, сказав на прощание:

– Пошепчи, может, найдешь.