Уолтер Уильямс
Квиллифер
В святилище на постаменте стоял бог с лазурной кожей. Его рост достигал пяти футов, тело было сделано из слоновой кости, бронзы и сверкавших голубых самоцветов: лазурита, кианита, бирюзы, голубого солнечного камня, халцедона, иолита и аквамарина, глаза из голубого опала в лучах солнца меняли цвет, иногда становились яркими, а порой темными, задумчивыми и устремленными внутрь. В одной руке он держал сеть из медной проволоки, полную вырезанных из драгоценных камней рыб, в другой – позолоченный трезубец.
Свет жертвенных костров мерцал в глазах бога, когда я, одетый в адвокатскую мантию и шапочку ученика, вошел в храм вслед за послами и тихо встал у них за спинами. Поклонившись стоявшему на постаменте Пастасу, я вежливо сообщил божеству о своих надеждах на путешествие в столицу.
Посольство, торжественно названное Королевским, отправлялось в столицу, город Селфорд, чтобы вручить королю петицию с просьбой о помощи уцелевшим горожанам, защите от пиратов и выкупе пленных. Разумеется, если короля Стилвелла успеют застать в Селфорде до того, как он отбудет в зимнюю столицу Хауэл.
В посольство входил чудом пробравшийся туда ольдермен аптекарь Гриббинс. А также Ричард Хоутри, носивший титул лорда Уттербака, – его отец являлся графом Венлоком. Уттербак был угрюмым молодым человеком двадцати четырех лет, немногословным, с каштановыми волосами и небрежными манерами. Он приехал в Этельбайт через два дня после нападения пиратов с отрядом из тридцати хорошо вооруженных воинов, посланных его отцом. И, хотя военные таланты принесли ему некоторую популярность, его включили в делегацию не из-за умения командовать людьми, а благодаря письмам с подписью отца-графа, гарантировавшей ему аудиенцию у короля.
Говорил Уттербак крайне неохотно. Ораторские таланты не входили в число его сильных сторон.
Увы, судья Траверс не мог отправиться в столицу. Ему предстояло провести судебные слушания не только в Этельбайте, но и всюду на юго-западе, и в нашем городе он не располагал реальной властью. К счастью, он вручил мне письмо с рекомендацией для получения хорошего места подмастерья, адресованное одному из адвокатов в Селфорде.
В Этельбайте у меня не было никаких перспектив. Даже если бы я пожелал представлять интересы клиентов Дакета, ни один из них больше не нуждался в услугах адвоката. Мистер Трю, чью реку украл сэр Стенли Мэттингли, находился в плену на Коровьем острове. Как и Алек Ройс, срубивший папоротниковое дерево в Королевском лесу и выпущенный из тюрьмы не решением суда, а пришедшими продать его в рабство пиратами.
Совет и делегаты склонили головы перед статуей бога Пастаса, и священники попросили его благословить их путешествие.
Их голоса эхом отразились от купола. Жертвенный огонь пробежал по золотому трезубцу. Королевское посольство дало обет способствовать всеобщему благу, никого не выделяя. После чего торжественная часть церемонии подошла к концу, и все разошлись. Я увидел стоявших рядом Уттербака и Гриббинса и подошел к ним.
– Я договорился, что мы будем путешествовать в весьма приличной карете, – сообщил Гриббинс. – Так что в столице мы не будем выглядеть не на месте.
– А я и не подумал взять с собой карету, – пробормотал Уттербак.
– Надеюсь, вы одобрите мой выбор, ваша светлость. Ею пользовался еще двор Птицы Тизель, чтобы перевозить своего короля, и она украшена аллегорической резьбой и фигурами придворных в доспехах. – Гриббинс улыбнулся с чувством собственного достоинства. – У нас не будет оснований стыдиться нашего экипажа, милорд, ни в столице, ни где-либо еще.
– Я уверен, что так и есть, – сказал Уттербак. – Прошу меня простить.
Он повернулся, сделал шаг и наткнулся на меня, стоявшего с лицом внимательного придворного, в руках я держал неизменный стилус и восковую дощечку.
– Прошу меня простить, – сказал я и отступил в сторону, давая дорогу Уттербаку. Когда сын графа прошел мимо, хмуро глядя в пол, я последовал за ним. – Милорд, – продолжал я, – вне всякого сомнения, вашему Королевскому посольству потребуется вести обширную переписку как при дворе, так и с теми, кто останется в Этельбайте. Могу я предложить вам услуги секретаря?
Уттербак нахмурился еще сильнее и замер. Бросил на меня быстрый взгляд, а потом снова уставился в пол.
– Я сам пишу свои письма, – заявил он.
– Конечно, милорд, но…
Лорд Уттербак снова поднял голову.
– Сам пишу свои письма, – повторил он с нажимом и устремился прочь.
Решив, что бежать за ним бесполезно, я повернулся к Гриббинсу и задал ему тот же вопрос.
– Ваша переписка будет весьма утомительной, – сказал я. – Возможно, Королевское посольство захочет нанять секретаря.
Гриббинс разгладил бороду пальцами, унизанными драгоценными перстнями.
– Город не предложил посольству взять секретаря, – сказал он, – хотя это прибавило бы значимости нашей миссии. Увы, нам придется самостоятельно писать прошения трону.
– Да, конечно, – ответил я. – Если вам известна надлежащая форма.
Гриббинс бросил на меня пристальный взгляд.
– Форма? – спросил он.
Я изобразил напыщенного судью и небрежно фыркнул.
– Необразованный и невоспитанный деревенский житель может нацарапать свое прошение на жалком огрызке бумаги и подсунуть его в щель под дверью королевских покоев, – сказал я, – но посольство великого города должно знать правильную форму королевской петиции, общепринятый протокол, который используется столетиями. Все, начиная от выбора кожи теленка до расположения печатей, должно указывать на уважение к традициям. – Я посмотрел на встревоженное лицо Гриббинса. – Конечно, вы не рискнете тем, чтобы наши петиции отвергли только по причине невыполнения протокольных формальностей, из-за чего какой-нибудь управляющий двором отвернет от них нос. Я уже не говорю о том, что адвокат может указать вам на неудачные формулировки!
Гриббинс вцепился в орнамент, украшавший его одеяния на груди.
– Конечно, я этого не хочу! – заявил он. – Где же я могу найти такую форму?
– Многим адвокатам она известна, – ответил я. – Но в городе почти не осталось адвокатов, а те, кому удалось спастись, заняты подготовкой к выездной сессии суда, и без того задержавшейся. Но я могу с уверенностью утверждать, что владею искусством составления петиций, ведь адвокат Дакет неустанно обучал меня этому. – Я наклонился к аптекарю. – Вам известно, сэр, что слова к введению берутся из «Судебной риторики» Маллио в переводе Роулингса, а не Делварда, как вы могли бы полагать?
– Не Делварда, – пробормотал Гриббинс, – но Роулингса. – Его голос прозвучал подобно шороху слепой мыши, запутавшейся в гнезде из бумаги.
В течение следующих двух минут я получил место секретаря в Королевском посольстве.
Но назавтра посольство не отправилось в путь, потому что нанятый Гриббинсом астролог объявил день неблагоприятным, зато следующее утро посчитал идеальным.
– Как жаль, что столь преуспевший в предсказаниях маг не сумел предупредить своим пророчеством город о разграблении, – сказал я Кевину.
– Он не видел звезд, – ответил Кевин. – Ты ведь помнишь, в ту ночь небо закрывали тучи.
Мы стояли на площади и наблюдали за погрузкой имущества посольства в роскошную карету. Карета представляла собой такое же огромное, высокое и величественное сооружение, как галеон, и подобно галеону ее украшали орнамент и резьба, позолота и изображения рыцарей, сражающихся с чудовищами. Во второй экипаж, больше напоминавший полубаркас, поменьше и попроще, погрузили багаж.
Двор Птицы Тизель, в чьей королевской карете нам предстояло путешествовать, представлял собой сообщество богатых бюргеров, одевавшихся как рыцари и лорды древних времен и называвших себя в честь легендарных героев рыцарских романов. Они регулярно устраивали пиры в высоком дворце на площади Скаркрофт, оплачивали рыцарские турниры и другие развлечения во время фестивалей. Но сейчас большинство из них вместе с Королем года попали в плен к корсарам, а уцелевшие согласились одолжить карету посольству.
– Эта роскошная штука будет очень долго добираться до Селфорда, – сказал Кевин. – Разве не лучше отправить быстрого гонца?
– Гонец не удовлетворит тщеславия Гриббинса, – ответил я. – Он хочет торжественно въехать в Селфорд и стать заметной и значительной фигурой при дворе.
– А лорд Уттербак не будет возражать? – спросил Кевин. – Он намерен терпеть чванливого болвана?
– Уттербак не склонен возражать или что-то предлагать. Он и говорит-то с трудом, – заметил я.
– Понятно. – Кевин сделал кислое лицо. – Значит, Этельбайту зимой придется рассчитывать только на свои силы.
– Ну, зима, по крайней мере, прогонит пиратов. Их маленькие галеры не выдержат зимних ураганов, – сказал я.
Из сломанных дверей ратуши вышла небольшая группа: Гриббинс и Уттербак, судья Траверс, Кобб и сэр Стенли Мэттингли в дребезжащих доспехах. Когда экои высадились на Коровий остров, сэр Стенли вывел с Бараньего острова по влажной перемычке во время отлива всех домочадцев и максимальное количество овец и коз, пригнанных его пастухами. Домочадцы сэра Стенли расположились в лесу Эйли, где утоляли голод бараниной и оставались недоступными для корсаров; а надевший доспехи сэр Стенли примчался в Этельбайт на огромном боевом скакуне и провозгласил себя спасителем города.
Будучи секретарем совета, я запротоколировал на воске грандиозные дебаты между сэром Стенли и сэром Таусли Коббом, спорившими, кто из них более достоин должности лорда-наместника, отвечающего за оборону города. Оба вопили, ревели и делали громкие заявления, но в конце сэр Стенли сумел перекричать соперника и его двоих сыновей и занять желаемую должность. Сэру Таусли пришлось удовлетвориться местом лорда-хранителя, потерявшим всякий смысл, ведь под его началом ранее служили королевские солдаты, ныне либо погибшие, либо попавшие в плен.
В любом случае претендентов на эти должности утверждал король.
Мне эта сцена напомнила убогую комедию положений; при этом я не мог не отметить, что один из кандидатов презирал меня как сына мясника, а другой пытался убить всего несколько дней назад. Не отрывая глаз от восковой таблички всякий раз, когда сэр Стенли смотрел в мою сторону, я решил, что популярность среди военных при данных обстоятельствах мне не грозит.
К моей огромной радости, я узнал, что доярка Элла не пострадала. Мне нравилось представлять, как она лежит на постели из мха в лесу Эйли с обращенным к ночному небу личиком в форме сердца и отражающимся в ее темных глазах лунным светом.
«Думала ли она обо мне, – задал я себе риторический вопрос, – беспокоилась ли о моей судьбе, боялась ли за меня? Скорбела ли, не зная, жив ли я? Скучала ли по мне, лежа на зеленой постели?»
Гриббинс начал говорить, едва спустившись с лестницы ратуши. Ольдермен приготовил прощальную речь и был полон решимости произнести ее даже перед аудиторией из дюжины случайных прохожих, лакеев и слуг, собравшихся возле кареты. Стоя с уважительным видом, я обратил мысли к Элле, устало лежавшей на лесной постели. И тут я услышал тихий голос с акцентом Бонилле.
– Честолюбие достойно похвалы. Но продвижение вперед приходит в свое время, а отчаянно хватающийся за любую возможность мужчина рискует оказаться смешным.
Я повернулся к судье Траверсу и поклонился.
– Вы имеете в виду наше хвастливое посольство? – спросил я.
– Вовсе нет. – На губах Траверса появилась улыбка. – Если на то пошло, я имел в виду тебя и твое грандиозное прошение. – Он протянул руку и доброжелательно коснулся моего плеча. – Полагаю, ты взял с собой «Судебную риторику» в переводе Делварда, а не Роулингса?
Я почувствовал, что краснею.
– Да, милорд, я поступил именно так. – Делвард являлся частью нашей добычи из книжной лавки.
– Это хорошо. Я заверил ольдермена Гриббинса в твоих способностях, но он захочет проверить, на что ты годишься.
– Я очень на это надеюсь. – Мне показалось, что мои слова прозвучали слишком дерзко, и я понизил голос. – Благодарю вас, милорд, за вашу доброту.
– Полагаю, у тебя все получится в столице, – сказал Траверс, – в особенности если ты научишься скрывать честолюбие за маской покорности.
Я почувствовал, как мои губы кривятся от гнева.
– Увы, очень многое в последние дни заставляет меня испытывать смирение и покорность.
И вновь судья коснулся моего плеча.
– Мне кажется, юный Квиллифер, что я говорил о маске. – И он отвернулся.
– Пожалуй, это было чересчур загадочно, – прозвучал в другом моем ухе голос Кевина.
Я вздохнул и повернулся к нему:
– Нет, не слишком.
Судья Траверс предупредил меня о том, что не следует хвататься за каждую возможность, но вокруг я видел прямо противоположное: все с такой жадностью набрасывались на каждую освободившуюся должность, только что пена не шла изо рта от нетерпения. Почему я должен отойти в сторону, если все загребают обеими руками?
Наконец Королевское посольство спустилось со ступенек и направилось к карете, а я обнял Кевина на прощанье и двинулся за Гриббинсом. В нос мне ударил запах кожи. Достав из-за пояса короткий меч, я подобрал полы адвокатской мантии и уже собирался сесть рядом с ольдерменом. И вдруг обнаружил, что Гриббинс смотрит на меня слезящимися голубыми глазами.
– Что ты здесь делаешь? – спросил ольдермен.
– Я, сэр? – Его вопрос меня удивил. – Я собирался сесть. Или вы предпочитаете другое место?
– Молодой человек, – заявил Гриббинс, – ты слуга. Конечно, секретарь занимает более высокое положение, чем обычная прислуга, и тем не менее твое место наверху кареты или возле багажа в карете с лакеями.
Я слишком удивился, чтобы почувствовать себя оскорбленным.
– Как пожелаете, сэр.
Распахнув дверь, я собрался выйти, но Гриббинс задал еще один вопрос.
– Квиллифер, – сказал он, – тебе удалось найти отцовскую цепь? Я имею в виду золотую цепь члена городского совета.
Отказавшись от места, я не собирался больше ничего ему уступать.
– Она пропала при пожаре, – ответил я наиболее приемлемым для меня вариантом правды.
– Цепь принадлежит городу, – сказал Гриббинс, – а не тому, кто ее носил. Если ты найдешь, верни совету.
Судья Траверс уже объявил сбор средств для выкупа пленных у пиратов, и я, идя на поводу у гнева и разочарования, отдал половину денег из отцовского сейфа. Цепь я намеревался сохранить на память об отце – или, если потребуется, продавать по одному звену, чтобы жить в столице.
– Дом сгорел, – сказал я. – И вместе с ним погибла вся моя семья.
Аптекарь суетливо потряс головой.
– Ну, с этим уже ничего нельзя поделать. – Затем он нахмурился. – Вижу, у тебя есть меч.
– Я отобрал его у одного из корсаров, сэр.
– У твоего отца имелось разрешение на оружие?
Я заморгал. Вопрос уместности ношения оружия совсем вылетел у меня из головы.
– Нет, – ответил я. – Он не имел такого разрешения.
– Если твой отец не имел такого разрешения, – заявил Гриббинс, – значит, он не был джентльменом, из чего следует, что и ты им не являешься. Я ничего не имею против, но ты не должен прилюдно носить меч.
– В таком случае, – начал я и сделал гримасу законопослушного подмастерья, – могу я его спрятать до тех пор, пока не появится враг? Я бы не хотел встретиться с ними безоружным.
Пока Гриббинс размышлял, я посмотрел на лорда Уттербака и увидел в глазах молодого человека насмешливый блеск.
– Оставь меч у себя, – сказал Уттербак.
Гриббинс пожевал губу.
– Вы уверены, милорд? – спросил он. – Я намерен самым внимательным образом следить за выполнением правил, чтобы посольство не снискало сомнительной репутации.
Уттербак закрыл глаза и положил голову на мягкую бархатную подушку.
– Он может оставить меч при себе, – повторил он.
– Оставить его прямо сейчас? Я имею в виду, в настоящий момент? Или в столице? Разве это не будет нарушением?
Не дожидаясь ответа – даже не знаю, последовал ли он, – я забрался на крышу кареты, где слуги приветствовали меня усмешками. Компания слуг состояла из кучера, отличавшегося от других слышным за версту запахом бренди, и троих лакеев, вооруженных дубинками из твердой древесины и мушкетонами. Я уселся поудобнее и оглядел площадь, чтобы выяснить, увидел ли Траверс, как я выполнил этот полезный урок смирения, но, похоже, судья уже ушел.
Кучер щелкнул хлыстом, форейтор лягнул ведущую лошадь специальным сапогом, огромная карета со стоном пришла в движение, покачиваясь, покатила по площади и выехала на почти пустую улицу Восточных ворот, где остовы сгоревших домов зияли среди уцелевших, точно пеньки сломанных зубов в улыбке призового бойца. Я не мог не сравнить этот унылый вид с шумной толпой на Королевской улице, виденной мной всего несколько дней назад, – множество матросов и мелких торговцев, возчиков и владельцев лавок – людской поток разливался по венам города.
Очень скоро карета миновала ворота и выехала из города. Стоял чудесный осенний день, солнце светило ярко, воздух оставался прохладным, и я получал удовольствие от поездки под открытым небом.
Я посмотрел мимо двух сидевших сзади лакеев на исчезавший в дымке Этельбайт. Перед налетом экои у нас проживало восемь тысяч человек, плюс еще шесть или восемь в ближайших деревнях, поместьях и на фермах. Корсары увели не менее четырех тысяч, если верить не самой точной оценке судьи Траверса, но они не смогли бы забрать больше, даже если бы захотели, – вероятно, такого желания у них не было, потому что рейд и без того оказался максимально удачным, вероятно, они и мечтать не могли о такой добыче.
Корсары увели столько пленных, сколько смогли поднять корабли.
По большей части забрали лучшее. После штурма портовой стены на веревках и веревочных лестницах – а моряки в этом мастера – они без проблем захватили Речные ворота, разбившись на несколько отрядов, у каждого из которых имелась своя задача. Новые ворота пали с такой же легкостью, как и порт, и вскоре враги контролировали все ворота города. Далее им оставалось лишь собрать добычу и пленных, атакуя самые богатые районы города и растекаясь от центра во все стороны.
В плен попали лорд-мэр, большая часть ольдерменов, лорд-наместник и смотритель замка, а также богатые купцы вроде Грегори Спеллмана. Банки были разграблены, экои унесли даже контракты и договоры. Несколько сотен человек, оказавших сопротивление, они убили, и еще столько же, когда выяснилось, что за них не удастся получить выкуп.
Теперь, после утраты лучшей части населения, выжившие начали споры из-за того, что осталось. Коббы, сэр Стенли, Гриббинс и пассивный Уттербак копались в пепле и готовились получить новые титулы и должности.
Но никто не говорил о самом (по крайней мере, для меня) очевидном: город предали. Тот, кто хорошо знал дельту, провел вражеские корабли по извилистым каналам, отделявшим Этельбайт от моря, и направил корсаров туда, где жили самые богатые горожане. Рейд был явно спланирован превосходно знавшим город человеком.
Я сказал себе, что, быть может, разумнее не думать об этом сейчас. Поиски предателя могли принести разрушительные последствия, в особенности если он уплыл из города вместе с новыми друзьями, чтобы получить свою долю добычи. В лучшем случае найдут козла отпущения и повесят, а настоящий злодей останется на свободе.
И все же для меня отыскать предателя – значило найти убийцу моей семьи, поэтому мой разум отчаянно пытался обнаружить имя, увы, никак не дававшееся. Человек, ненавидевший город, или тот, кто пережил разорение и таким омерзительным способом решил восполнить свои потери.
Я так и не нашел подходящего имени. Карета катилась по дороге на восток, оставив позади разоренный город и его тайны.
Глава 5
Спустя семь дней я сидел за столом в таверне «Мужчины и девушки» в порту Амберстоуна и скрипел пером по листу бумаги.
«Достойному и уважаемому торговцу тканями Кевину Спеллману, от его школьного товарища, посла без верительных грамот Квиллифера, привет.
Королевское посольство уже третью ночь проводит в Амберстоуне, так как господин Гриббинс еще не успел собрать приветствия от всех его обитателей. Сегодня вечером состоится еще один званый обед в зале гильдии и наутро – завтрак за счет Уважаемой гильдии аптекарей, а поскольку блеск и важность посольства не знает предела, господин Гриббинс будет полон напыщенной риторики и цветистых обращений, и каждое из них вложит ему в уста несчастный секретарь, который кормит тщеславие посла словесными леденцами, – так леди балуют своих спаниелей. Вне всякого сомнения, нация не видела более смехотворных церемоний с тех пор, как Глупый претендент шел на казнь, полагая, что шествует к трону.
Логорея аптекаря сопровождалась молчанием лорда Уттербака, переносившего его лепет, не удостаивая Гриббинса ни единым словом. Его апатия производит сильное впечатление, иногда мне кажется, что он просто идиот. (Тебе понравилась “логорея”? Я придумал.) Полагаю, ты уже слышал о смерти от внезапной болезни доброго короля Стилвелла в Бретлинтон-Хэд, во время переезда в Хауэл. Три дня назад мы встретили курьера, который вез эту весть с почтой в Этельбайт. Да упокоят боги душу короля, если о нем не позаботится Паломник.
Король пересек море еще до того, как корсары атаковали Этельбайт, поэтому наше посольство не успело бы его застать, даже если бы мы скакали на самых быстрых лошадях королевства. Но курьер сказал, что принцесса все еще находится в Селфорде и будет там оставаться до тех пор, пока новая королева Берлауда не коронуется на Холме. Так как монархи часто сопровождают свое восхождение на престол актами щедрости, я надеюсь тронуть сердце ее величества и убедить ее оказать помощь нашему городу, во всяком случае, если мы успеем прибыть до того, как наши спины превратятся в осколки от рытвин тянущейся вдоль побережья дороги.
Мне сказали, что это худшая дорога в королевстве. Все, кто направляется на восток или запад вдоль побережья, предпочитают более быстрое путешествие по морю, поэтому дорога существует только для тех, кто живет вдоль нее, но их трудов и чувства долга недостаточно, чтобы поддерживать ее в приличном состоянии. Огромная карета Королевского посольства проехала по этому пути, как катающийся по пляжу кабан, подпрыгивая на камнях, рытвинах и кривых колеях, в результате я постоянно стучал зубами, а мои мозги дрожали, точно студень. На второй день я перебрался в багажную карету, после чего спине стало хотя бы немного легче.
Прибрежная дорога не всегда вела нас вдоль берега, но, когда мы ехали вдоль самой воды, я видел в открытом море темные полубаркасы корсаров, рыскавшие в поисках новых пленников. Интересно, подумалось мне, станут ли они устраивать засады на дороге – и придется ли мне использовать мой смехотворный меч.
Скорее уж потребуются ноги. Один раз я уже сбежал от корсаров, постараюсь не оплошать и во второй.
Из-за того что астролог настоял на отправлении в путь днем, а не утром, мы добрались до первого постоялого двора уже после полуночи – и ворота, разумеется, оказались закрыты для защиты от корсаров. В конце концов владельца удалось разбудить, и он пустил нас внутрь. Еды не было. Хвастливый аптекарь заявил, что мне не положена кровать, поэтому я завернулся в плащ и улегся на скамье в бане – по крайней мере, в чистоте.
На второй день мы сумели преодолеть серию скалистых гор и проехали над прелестной бухтой Ганнет. Тебе она известна? Вода там глубокая, от юго-восточных штормов ее защищает заросший соснами полуостров, а с запада скала, заселенная стремительными морскими птицами. Там жили рыбаки, но, едва заметив вдали полубаркасы корсаров, сразу же сбежали в горы, в специально построенные на этот случай убежища сухой кладки, как у пастухов. Бухта Ганнет могла бы стать прекрасной гаванью, если бы скалы не отсекали ее от торговых путей и если бы здесь протекала широкая река, вроде Остры или Саелле, что позволяло бы доставлять произведенные в прибрежной зоне товары. Но из-за отвесных утесов рыбакам пришлось отказаться от торговли, жить в домах из сплавного леса и жениться на собственных кузинах.
На вторую ночь Королевское посольство снова добралось до постоялого двора после наступления темноты, но там шло собрание деревни, а в заполненном народом зале пахло жарящимся мясом. Августейшая особа страдала из-за того, что ему пришлось делить зал с обычными людьми – столь невежественными, что они даже не знали, как следует выказывать уважение, ведь он желал, чтобы ему подали хлеб из белой муки, а не черный из муки грубого помола. (Милорд Уттербак, напротив, ел черный хлеб с нескрываемым удовольствием, совсем как простолюдин.)
Меня не посчитали достойным сидеть за одним столом с августейшей особой, но я быстро подружился со служанкой по имени Люси, обладательницей блестящих глаз и алых волос. В результате я получил превосходный ужин, угостился похлебкой из лука, гороха и морковки с кусочками бекона и белой рыбы; далее последовал жареный перепел и здоровенный кусок оленины, а увенчалась трапеза сыром. Не обошлось и без подогретого вина со специями. Я уверен, что знаменитый гурман, император Филипп, не пробовал ничего лучше – все его бастарды питались овсянкой. (Тебе понравился “гурман”? Я его только что придумал.)
Мне вновь сказали, что я не получу кровати, и предложили спать в конюшне с другими слугами, однако моя новая подруга Люси жила в маленьком домике, рядом с постоялым двором, и мы всю ночь согревали друг друга с помощью глинтвейна. Я пришел на завтрак счастливым и отдохнувшим, а оба посла провели отвратительную ночь с гораздо менее приятными компаньонами – у обоих на коже краснели пятна от укусов насекомых. К счастью, мне по-прежнему не нужно было ехать с ними в одной карете – оба постоянно чесались, я же испытывал огромное удовольствие, наблюдая со стороны за их страданиями.
Следующие три дня путешествия к Амберстоуну прошли как утомительное повторение пройденного: ужасная дорога, нищета расположенных вдоль обочины деревень, отвратительная компания, а также тучи, дождь – и никаких тебе удовольствий. Мне не удалось встретить подобную Люси девушку, готовую прогнать скуку, и больше ни одной постели, ни с насекомыми, ни без.
Однако солома в конюшнях служит примером простой деревенской радости и к тому же не дает замерзнуть.
Последние три ночи подряд мы проводим в городе, в гостях у графа Олдера, кузена милорда Уттербака. Я спал под крышей, не в лучшей, но и не в самой плохой постели. Послы побеседовали с лордом-правителем, рассчитывая, что он отправит часть своих солдат для защиты Этельбайта и Нового замка. Насколько я понял, им удалось прийти к соглашению, так что наше путешествие уже нельзя назвать совершенно напрасным. А настоятель обещал прислать монахов! А посему тебе гарантированно философское утешение, даже если будет грозить бедность и голод.
Кроме того, послы много раз принимали ванны, и в результате им почти удалось избавиться от вшей. Мы вместе с монахами до сих пор молимся за их успехи.
Теперь, когда мы добрались до города, я избавился от кошмара карет и купил себе лошадь, немолодого мерина гнедой масти, еще сохранившего немало сил со времен своей молодости, как заверил меня продавец.
Я немного на нем прокатился и понял, что мерин обладает очень легким аллюром. Его зовут Гренок, в честь любимого вида еды.
Я надеялся, что дальнейший путь до Селфорда мы проделаем по морю, но экои блокировали побережье даже возле города. Людей брали в плен на глазах у горожан, пушки форта открывали огонь по пиратам, но им не удалось потопить ни одного вражеского корабля. В городе снарядили к бою принадлежащий маркизу Стейну могучий галеон. У него четыре мачты, он вооружен сорокадвухфунтовой пушкой на нижней палубе и кулевринами на верхней, а также множеством фальконетов, стоящих на носу и на корме. Очень скоро он выйдет в море, и я не могу представить, что корсары против него выстоят, даже весь их флот целиком, если он соберется вместе. Разве что если вдруг начнется полный штиль и полубаркасы смогут подойти к галеону на веслах и взять его на абордаж.
Кроме того, в городе в ближайшую неделю ожидают прибытия королевских кораблей.
Остается надеяться, что корсары будут окружены на Коровьем острове, если на то будет воля богов.
Но я забыл рассказать тебе о хороших новостях! Твой корабль “Метеор” прибыл в Амберстоун, груженный оливками, фигами, соленой рыбой и бочками с вином из Варселлоса! Я знаю, ты опасался, что корсары могут захватить его с грузом, но он прибыл в порт до того, как они появились, и теперь ему ничего не угрожает. Ныне ты можешь радоваться и рассчитывать, что твое состояние начнет постепенно восстанавливаться.
В настоящий момент между нашими послами возникли разногласия относительно следующего шага: следует ли нам продолжить движение по прибрежной дороге, чтобы через четыре или пять дней прибыть в Ньютон-Линн, откуда мы сможем за три дня добраться на корабле до Селфорда, или проделать весь путь до Селфорда по дороге Мавор. Последний вариант пути существенно короче, но он проходит через горы, а про них говорят так: “Там сплошные подъемы и совсем нет равнины”. Большой карете будет трудно преодолевать такие препятствия, и на это уйдет не менее двенадцати дней. Я ратовал за Ньютон-Линн и морской маршрут, милорд Уттербак согласился со мной в своей обычной, едва слышной манере; однако августейшая особа все еще не готов отказаться от торжественного въезда в Селфорд, где все должны будут упасть на колени, увидев карету, достойную бога, поэтому я опасаюсь, что нам предстоит долгое путешествие по горам. Впрочем, какое это имеет для меня значение? Теперь я буду ехать верхом на собственной лошади! А карета может хоть провалиться в болото – вместе с августейшей особой.
Надеюсь, ты не против того, что я посматриваю на женщин. Я хочу сохранять благородство в отношениях с прекрасным полом, а потому стараюсь быть откровенным.
Мои пустые разговоры безобидны и больше похожи на комедию, чем на романтические приключения. О чем ты со временем узнаешь».
Я оторвался от письма, услышав на набережной стук каблуков, и увидел темноволосую молодую женщину изумительной красоты, шедшую с корзинкой турнепса на плече. Яркие пучки зелени колыхались у нее за головой, словно солдатский плюмаж. Она встретилась со мной взглядом и некоторое время не отводила глаз, потом отвернулась и зашагала дальше. Я посчитал несправедливым, что столь прекрасная женщина носит тяжести, и быстро уложил письменные принадлежности в картонную коробку, намереваясь помочь ей донести турнепс, но тут увидел, что вслед за ней идет лорд Уттербак.
Одежда Уттербака соответствовала его положению – ярко-синий и желтый цвета, розовые галуны, изысканный орнамент, вышивка и белевшая в открытом вырезе камзола атласная рубашка. На бедре висела шпага с бронзовым эфесом, голову венчала шляпа с плюмажем и бриллиантовой булавкой. Во время путешествия я успел привыкнуть к тому, что Уттербак носил обычную скромную одежду, поэтому сейчас его парадный нарядный вид меня удивил.