Ульяна Соболева
Игрушка для генерала

Глава 4

Я отдала ТР17 свой ужин, шоколадный пудинг, чтобы поменяться местами в шеренге и стоять с краю. В прошлом году я сделала то же самое с АЛ23. И сейчас стояла с ровной спиной, вздернув подбородок, в ожидании, когда откроются ворота сектора и все повернут головы, чтобы встретить военных.

Мне казалось, что я ослепну. Но я готова была лишиться зрения. Возможно, даже на солнце не так больно смотреть, как на него. Солнце и на десятую долю не так красиво, но также убийственно и опасно, если приблизиться слишком близко – можно сгореть, и я горела. Я пылала, как факел, как мотылек, который уже приблизился к огню настолько, что крылышки занялись пламенем. Каждый тяжелый шаг массивных сапог заставляет вздрагивать от нетерпения и в тот же момент отчаянно желать остановить время. Я падала, падала, падала. Вверх. В космос. В безграничную, бесконечную глубину. Мое падение напоминало полет на бешеной скорости… вверх… к солнцу… чтобы сгореть дотла. Его лицо… такое отрешенное, равнодушное, словно высечено из мрамора, его взгляд замораживает полным безразличием и в тот же момент невозможно вынести его обжигающую, ледяную силу. Наверное, если он посмотрит мне в глаза, мое сердце остановится. Никогда не встречала такого цвета…напоминавшего моё любимое небо. Настолько синее, что чистота оттенка ослепляла. Только в его небе не было свободы, я видела там плен, бесконечное добровольное рабство. Словно ледяные наручники сковывали меня, впаивали в это небо невидимыми скобами, крюками, продырявливая мою плоть и намертво скрепляя с ним. А я не сопротивлялась.

В горле невыносимо пересохло, а сердце билось, как бешеное в груди. Я вижу его всего лишь третий раз… а внутри такое чувство, что всю эту никчемную жизнь я ждала именно этого момента. Да, я понимала, что генерал руководит всем этим жутким механизмом, что им прописаны законы для нас, что это по его приказу тех, кто не прошел отбор, вышвыривают, как собак за пределы сектора, он и есть то самое Зло, которое владеет всеми нами безраздельно. Тот, кто несет ответственность за высохшие кости на пустыре, за то, что нас пытают в жутком корпусе без окон и все равно я не могла ничего поделать с собой. Эмоции жили отдельно от сознания.

Владимир поравнялся со мной, и я на мгновение закрыла глаза, в изнеможении, снова впитывая этот сумасшедший запах, стараясь запомнить, чтобы смаковать потом в своей комнате. Пола его плаща задела рукав моего платья, и я судорожно сглотнула, провожая его взглядом. Такого высокого, на полторы головы выше меня самой, мощного, огромного, излучающего первобытную силу на расстоянии. Превосходство и неограниченную, порабощающую власть. Ветер развевал его черные волосы, и я тронула непроизвольно свои… Если коснуться… хотя бы раз… сжала пальцы в кулак до хруста.

– Прекрати, – я вздрогнула и увидела, как девчонка с первой шеренги обернулась ко мне, – не смотри так… не смотри…!

Отвернулась, завидев надзирателя, сканирующего ряды. Я смотрела ей в спину – ДР24. Достигшая четвертого уровня. Почему она мне это сказала?

Снова обернулась и пристально посмотрела мне в глаза, я опустила взгляд.

Филин называл имена тех, кто будет отобран, а я пыталась рассмотреть генерала за их спинами. Он стоял рядом с Филиппом, широко расставив длинные ноги в высоких сапогах, сложив руки, затянутые в перчатки, на груди. В военном мундире, фуражке. И для меня не было никого красивее его…никого мужественнее.

Владимир смотрел на всех нас и в то же время сквозь нас. Я еще ни разу не слышала его. Всегда говорил только Филин. Но сегодня впервые заговорил он сам, и этот низкий тембр заставил меня закрыть глаза, чтобы не застонать вслух. Если голосом можно касаться, то именно сейчас мне казалось, что мое сердце и душа взяты в тиски, и пальцы в перчатках сжимают их все сильнее, мешая мне дышать. На безымянном пальце блестела печатка с символами, и я изо всех сил пыталась ее рассмотреть.

Рассмотрела. Не сейчас, а спустя некоторое время, когда отряд покидал пределы сектора, чтобы отправится в закрытый. В тот самый, где пройдет отбор. Владимир прошел мимо меня снова, и я впилась взглядом в его руку, рассматривая красно-желтый метал с гравировкой.

Я узнала эти буквы. Это те самые, которые выбиты на моей одежде вместе с номером.

Я не поняла, что улыбаюсь. Какое совпадение. Пока меня не задела локтем ДР24.

– Идем!

Я сглотнула слюну и засеменила следом за ней. Она шла в сторону жилых корпусов, а потом вдруг резко свернула за здание, а я, словно поняла ее, и пошла следом. Внезапно она прижала меня к стене, буквально впечатала в нее за плечи так, что я ударилась больно затылком.

– Ты что? – зашипела я, глядя ей в глаза.

– Прекрати! Он – Смерть! Он – Зло! Монстр! Чудовище! Прекрати! Он – убица! Он тот, кто пытает нас, он тот, кто уничтожает нас. Он НКВДист! Знаешь кто это?

Ее зеленые глаза сверкали, а у меня по коже расползались мурашки от ощущения, что она видит мои мысли, ковыряется в моей голове.

– Не могу! – прошептала и перехватила ее руку за запястье.

– Тогда молись, чтоб тебя не выбрали. Лучше быть изгоем и сдохнуть, чем принадлежать этому зверю, который вывернет тебя наизнанку, а потом сожрет твою душу, потому что у него нет души. Если есть в этом мире жуткое Зло – то он его начало, он его исток и сердцевина. Понимаешь?

Мое сердце колотилось в горле. Я понимала только одно, что мы говорим о чем-то, о чем говорить нельзя.

– И не ходи за мной!

Она отшвырнула меня от себя и скрылась по направлению к центральному входу в серое здание жилых отсеков.

Ночью я не могла уснуть, я знала, что он еще не уехал, он в том здании, которого я боялась больше всего в своей жизни, в том самом, где меня пытали и погружали в пучину боли и ужаса…скорее всего, по его приказу.

Я легла в постель и наконец–то, закрыв глаза, смогла смаковать каждое мгновение этого вечера. Перебирать по крупицам, отсеивать самое драгоценное, чтобы спрятать в шкатулку памяти и иногда вытаскивать, любоваться. В темноте, в тишине.

Но я так и не уснула. Внутри поднималось дикое желание увидеть его еще раз. Жадное, безумное. И я не могла сказать себе «нет».

Они уедут на рассвете и, если я спрячусь, укроюсь в ночном мраке, никто меня не заметит. Никому нет дела до нас. Понимала, что это рискованно и опасно, но соблазн был настолько велик, что у меня сводило скулы. Мысль о том, что следующий раз будет только через год, придавала моему желанию окрас отчаяния.

Быстро оделась и юркнула по коридору вниз. Вылезла через окно на первом этаже и побежала в сторону безымянного корпуса, затаилась за кустами, дрожа от холода, пряча руки в натянутых по самые кончики пальцев рукавах пальто.

Лучше бы я этого не делала. Лучше бы лежала в постели и перебирала свои «драгоценные» воспоминания, потому что то, что я увидела, перевернуло все. Разделило мою жизнь на до и после.

С корпуса выносили людей, их швыряли прямо на обледенелую землю в нескольких шагах от меня, и я с ужасом узнавала в них тех, кого сегодня якобы отобрали. Хотя в них уже вряд ли можно было узнать людей. Истерзанные, избитые – они походили на куски мяса.

А потом надзиратели вытащили ту самую девчонку – ДР24, ее не бросили к остальным, ее потащили за волосы ко второму корпусу. Волоком по обледенелой земле, я видела, как она упирается ногами, слышала, как кричит и умоляет. Пригнувшись к земле, я юркнула в приоткрытые ворота, прокралась за ними и застыла, увидев наяву все то, что мне показывали на экранах в том страшном корпусе.

Ее насиловали надзиратели. Все шестеро. Они драли ее на части, били ногами, швыряли к стене, ставили на колени, каждый тянул на себя истерзанное женское тело. Я слышала их брань и ее крики, звуки ударов, ее захлебывающиеся стоны и, стиснув пальцы, зажмурив глаза, понимала, что оцепенела, что внутри меня зарождается сумасшедшая волна ярости и боли, что меня душат слезы.

Они оставили ее спустя час, а я все это время сидела в кустах, кусая губы до крови, чувствуя, как схожу с ума от ужаса и жалости. Они больше не были для меня безликими, на которых нельзя смотреть…у них появилось лицо. Ее лицо, искажённое от боли, опухшее, с кровоподтеками, разодранным ртом, заплаканное. И я никогда не забуду рычание надзирателей, глумящихся над ее телом. Вот и обратная сторона секса…грязная и уродливая.

– Соси, сука. Давай раздвинь ноги пошире! Никто! Ты, сука, никто! Ты сдохнешь, и всем на это наплевать! Твой грязный рот должен сосать, а не разговаривать, иначе тебе отрежут язык!

Мне хотелось закрыть уши руками и кричать до хрипоты, чтобы они остановились.

Ее вынесли за руки и за ноги, швырнули за территорию сектора.

С этого момента у нее больше нет даже номера.

Я пробралась обратно за ворота, увидела, как она встает с земли, как шатается, как ее скручивает пополам в страшном приступе тошноты, и она рвет в снег. А потом заметила меня и отрицательно качнула головой, пошла в сторону горы…моей горы, а я за ней, размазывая слезы, стараясь не упустить из вида голые ноги, залитые кровью. Я не знала, зачем шла следом…во мне возникло какое-то непреодолимое желание обнять ее. Вот так сжать двумя руками до хруста и не выпускать. Я чувствовала, что это необходимо.

ДР24 взобралась на вершину, к обрыву, остановилась на самом краю. И только тогда я поняла, что она хочет сделать, когда из-под ее ног мелкие камни полетели вниз, и она посмотрела на небо.

– Не надо! – прошептала я. – Не надо, пожалуйста!

ДР24 обернулась ко мне, балансируя на носочках, и я задохнулась, увидев в ее глазах отражение смерти. От нее веяло холодом, льдом…у меня появилось ощущение, что никто и ничто уже не держит ее здесь.

– Нет никакой жизни за Островом, ВВ13! Только смерть! Все они мертвы! И ты умрешь! Я сегодня, а ты чуть позже! Мы все мертвецы! Все!

Я, тяжело дыша, смотрела на нее и чувствовала, как все тело покрывается ледяным потом, как он стекает между лопатками, как шевелятся мои волосы.

– Они убьют вас! После задания или до! Никто не выживает! Почти никто! Так какая разница, когда? Вы все у них в списках мертвых! Все!

Мне хотелось закричать, что она лжет! Вне Острова нас ждет иная жизнь, ДР24 ошибается, и… Но я не могла произнести ни слова.

– Все вы – мертвые! Запомни – все!

Распахнула руки и шагнула назад. Я закрыла рот обеими ладонями, чтобы не закричать. Услышала глухой звук падения тела на камни внизу пропасти и вздрогнула, чувствуя, как по щекам текут слезы. Утром ее найдут надзиратели и выкинут за Овраг.

Глава 5

Нет страшнее врага, нет никого беспощаднее, хладнокровнее, изощрённее в способности поломать все что есть, столкнуть за край, накинуть петлю на шею, изменить до неузнаваемости твою жизнь, чем ты сам. Я думала о том, что сказала ДР24 перед тем, как упасть с обрыва. Я прокручивала эти слова бессчётное количество раз и понимала, что хочу знать правду. Хочу понять, зачем это всё, иначе сведу себя с ума. Я так жадно желала, чтобы она соврала, чтобы заблуждалась или оказалась чокнутой истеричкой… но у меня было то самое пресловутое чувство, когда точно знаешь, что самые худшие твои опасения – они верные. Знала на уровне подсознания. Мы не просто так изолированы от мира, нас не просто так держат за колючей проволокой под током, тренируют по двенадцать часов в день, проводят опыты, и не зря сюда привозят на вертолетах новеньких, значит, есть спрос, а спрос не бывает на то, чего слишком много. Это как в столовой по пятницам дают пирог с ванильным кремом, зачем-то его готовят в ограниченных количествах, и достается он только тем, кто первыми стали в очередь за едой. Все спешили успеть именно из-за ванильного пирога. Потому что его было мало, потому что он заканчивался… ЗАКАНЧИВАЛСЯ. Именно поэтому его выдавали по кусочку на квадратных тарелках, а не ставили на общий стол, чтобы каждый мог взять столько, сколько хочет. Так и мы – изолированы, потому что заканчиваемся. Будь нас много, никто бы не запирал нас на Острове, не стерег, не оберегал. Мы имеем ценность, но такую же, как у ванильного пирога – пока не съедят. От этих мыслей мороз шел по коже.

Избранных вывезли с Острова, и все превратилось в монотонную череду одинаковых дней и ночей, приправленных моим диким желанием знать больше. И я узнала. Тот, кто ищет, тот всегда находит. Кто знает, как сложилась бы моя жизнь, не сделай я этого, кто знает, может, все было бы иначе… и, может, стоило пустить всё на самотек ещё тогда. Нет, я не жалела. Ни об одном своем решении. Никогда. Сожаление – это непростительная слабость, признание собственной неполноценности, глупости, а я точно знала, что все свои ошибки я повторила бы снова хотя бы потому, что они привели меня к НЕМУ. Я, итак, замечала больше, чем раньше. Мне открывалась изнанка нашей жизни, вся та грязь и похоть, что нас окружала, бесконечное насилие, смерть, издевательства. Я видела, как надзиратели уводят изгоев в тот самый корпус, и они больше не возвращаются оттуда прежними. Превращаются в тени, в подобие людей. Да, отвратительно и ужасно, но чужие пороки иногда играют на руку, а любопытство сводит в могилу. Я поняла, что пока надзиратели зверствуют в корпусе, ворота остаются открытыми и псы загнаны в клетки.

Я дождалась ночи, наблюдая, как они тащат очередную жертву, и, тяжело дыша, с каким-то странным упорством, с пониманием – лучше не лезть, я все же пошла туда. В закрытый корпус, за два часа до рассвета. Когда на Острове все вымирает, и под покровом ночи я могла незаметно проникнуть в закрытый сектор.

Я не знаю, что толкало меня нарушить правила, какой дьявол вселился. Во мне всегда жил этот дух сопротивления, я шла наперекор всему, что мешало мне достичь моих целей. Тогда я еще не понимала, что это и есть тот пресловутый брак. Я проникла в здание и по памяти нашла те самые комнаты, где над нами проводил опыты Филипп. Конечно, не по собственной воле, хотя эта тварь наслаждалась нашей болью в прямом смысле этого слова, но приказы отдавали свыше, а он их выполнял. С изощренным удовольствием.

Со стороны отсека для отдыха доносились хриплые стоны, крики, сопение, рычание, и все мое тело снова покрылось мурашками. Я уже знала, что именно они там делают. То же самое, что и с ДР24. Возможно, когда-нибудь и мне пройдется пройти через это – мужскую похоть, насилие над плотью. Возможно. Не так ужасно и извращенно, как это делают надзиратели, но какая разница, как насиловать: вшестером или по одиночке, тело или душу, итог всегда один и неизменный – унизительное превосходство, и утверждение этого превосходства над более слабыми. Ничто так не ломает человека, как ущемление его свободы и права выбора. Мы все – жертвы массового изнасилования правительственной системой. Рабы. Не люди. Никто. А, точнее, ничто. Хотя мы не разделялись на возможности по половому признаку. Среди нас были девочки физически намного сильнее мальчиков…и не только физически.

Пункт управления, с которого Филипп отдавал приказы оказался открыт. Видимо, охрана принимала участие в кровавом пиршестве извращенцев.

Я подошла к мониторам, осмотрелась по сторонам, и мои глаза расширились от ужаса. Я видела списки. Все они на экранах, как на ладони. Цифры, зачеркнутые красными крестами, фотографии подростков, которые отбыли с Острова год назад. И наши. Их перечеркнутые, а наши обведенные в квадраты. Не нужно уметь читать, чтобы понять – ДР24 была права.

Никто из якобы Избранных не выживает. Их ликвидируют после задания. Цифры обозначают количество выполненных миссий.

– Твою мать! Ах ты ж сука!

Я вздрогнула и резко обернулась. Увидела одного из надзирателей. Его лицо с блестящими глазами, покрытое пятнами крови, раскраснелось и покрылось капельками пота, он на ходу застегивал ширинку. Двинулся ко мне, и в меня вселился дьявол, сгорающий от ярости, разочарования и отчаянной злости. Обречённого понимания, что теперь все равно, как, но я умру или от его руки, или потом, использованная и никому не нужная. Я отшвырнула его от себя с такой силой, что он отлетел в сторону, разбивая телом стеклянную стену и напарываясь спиной на один из осколков, пронзивший его насквозь.

– Су…ка! – с его рта, булькая, полилась кровь.

Я смотрела на него, застыв на месте, не в силах пошевелиться, пока мне не скрутили руки за спину и не толкнули на пол, лицом вниз, наступив на голову тяжелым ботинком, тыкая дулом автомата в спину.

– Чрезвычайная ситуация! Закрыть все отсеки, все сектора – ученик убил надзирателя. Ученик проник в командный пункт. Комендантский час! Не впускать и не выпускать за периметр!

Меня заперли в той самой комнате вместе с трупом надзирателя. Тогда я еще не знала, что за убийство ученика приговаривают к пыткам и смерти. Что он автоматически переходит в ранг изгоев.

А потом изнуряющие часы пыток, избиения под злорадным взглядом Филиппа, который с упоением выбивал из меня признания, а я упорно молчала. Мне нечего им сказать, кроме того, что я всех их ненавижу и желаю им смерти, а он читал это в моих глазах. Как самое очевидное. Только тогда я не осознавала, что ко мне не применили и десятой доли способов развязать язык – пытать по настоящему имел право только Хозяин.

***

Под ногами вязкий песок, он забивается между пальцами, обжигает босые ноги.

В спину то и дело врезается приклад автомата. Точно между лопатками… Подгоняя, не давая ни секунды передышки. И я морщусь от боли. Моя спина исполосована кнутом, материя липнет к коже, каждый шаг причиняет мучительную боль. Руки заломлены назад, и веревка натирает затекшие запястья. Нас всего трое. Мы одеты в робы заключенных-смертников. Черные балахоны до колен. Двое мужчин и я. Мне страшно. Я знаю, что сегодня умру. Нас будут пытать: отрезать пальцы, выдергивать ногти, протыкать барабанные перепонки раскалёнными спицами. Филипп красочно описал, как развязывают языки спецслужбы, как опустошают мозг, как одним движением могут раздробить все кости, остановить жизненно важные органы, разорвать изнутри, а потом расстреляют в упор, а, скорее всего, отрубят голову и снимут это все на камеру, чтобы показывать остальным. Держать их в страхе и покорности, отбивая любое желание бежать с Острова. Порождая в них фанатический ужас перед наказанием, чтоб не смели идти против системы низшие твари, взращённые как материал, как правительственный эксперимент, предназначенный для использования в их целях.

Я иду вперед, и меня слепит солнце, волосы лезут в лицо и липнут к потной коже, покрасневшей от жары. Мне хочется пить, но мне, скорее, покажут, как поят шакалов, чем дадут хоть глоток.

Моя роба липнет к спине, причиняя невыносимую боль, и я понимаю, что мои раны не зажили. Там все разодрано до мяса после последней экзекуции. Я бросаю взгляды на мужчин, таких же приговоренных, как и я, и понимаю, что они смирились, сломались. Они хотят смерти. А я нет. Я хочу жить. Я хочу еще немного пожить, чтобы увидеть его последний раз. Я спотыкаюсь и падаю, меня бьют ногами, и я закрываю лицо, сворачиваюсь клубком, чтобы избежать ударов, чувствую, как волоком тянут за волосы по раскалённому песку, а потом швыряют с такой силой, что я пролетаю несколько метров. В рот и в глаза набивается песок. Я кашляю и захлебываюсь. Мне больно. Мне страшно. Падаю плашмя у чьих-то ног, вижу перед глазами носки сапог, начищенные до зеркального блеска. Приподнимаю голову и высокое голенище, военные брюки, заправлены в сапоги. Пытаюсь встать на локти и в этот момент чьи-то руки рывком поднимают с песка, и мне кажется, я лечу в пропасть, меня раздирает на части, мое сердце колотится так громко и сильно, что вот-вот раздробит грудную клетку, потому что я вижу его глаза. Синие. Как небо. Холодные и горячие одновременно. В ту минуту я еще не понимала, что он и есть самый жуткий палач из всех, кто окружал меня ранее. Что я восхищаюсь ликом собственной смерти, самым жутким чудовищем и монстром, которому нет равных в извращенных издевательствах, в том, как вывернуть человека наизнанку, поставить на колени его душу, вымотав и физически, и морально.

А потом меня куда-то везут с завязанными глазами, скованную по рукам и ногам. И я слышу его голос, он отдал приказ, чтобы меня доставили к нему, он лично выбьет признания с ученика, чтобы понять масштабы нарушения правил безопасности информации на Острове. А еще помню, как отрубили головы тем двум надзирателям…по его приказу, но это потом, предварительно содрав с них кожу живьем, по полоскам, как свежуют тушу животного, выдирали ногти, выкололи глаза, раздробили кости, под дикие крики боли, насадили, еще живых, на колы, разрывая им внутренности. Потом у меня не останется иллюзий: Владимир раздерет их в клочья, одну за другой, он никогда не будет скрывать от меня, кто он такой и на что способен. Это благородная откровенность чтобы я знала кому принадлежу. Потому что Владимир Власов – один из самых сильных и влиятельных генералов НКВД как и один из самых молодых. Как говорила ДР24, он и есть сердцевина Зла, самое жуткое его порождение, мрак в чистом виде, кошмар с ослепительно красивой внешностью и черной дырой вместо сердца и души. Но кто сказал, что это изменит мою одержимость этим жестоким дьяволом? У страсти нет цвета кожи, возраста, пола, сущности, характера, наклонностей. Она живой организм, она самый страшный голодный зверь и она жрет тебя живьем, не заботясь о том, что орет твой разум, потому что и он покоряется первобытной силе, противоречащей всем доводам рассудка. Любовь даже в непроглядной тьме находит луч света и превращает его в свое собственное солнце, вокруг которого вращается, корчась от боли и ожогов, но стараясь приблизиться как можно ближе…даже с риском превратиться в кучу пепла.