Ульяна Гринь
Серая мышь в большом городе
Глава 1. Мышь серая, блузка белая
22 августа
«Васютка! Ай, Васютка! Иди ешь, чадо, готово уж!»
Мамка зовёт, надо идти. Ох, приспала что-то… Толкают. Не мамка, она не толкала, будила ласково – гладила по плечу.
– Девушка! Девушка, через полчаса Санкт-Петербург!
Я подхватилась, будто над ухом выстрелили. Санкт-Петербург! Господь всемогущий, неужто доехала-добралась? Хотела было перекреститься, но остереглась: полный вагон людей, все шевелятся, собираются, шумят. Солнце светит вовсю. Глянула на часики – тятино наследство. Уже одиннадцать часов. Дома как раз пироги бы уж поспели в печи… Переодеться бы. Да где там, в плацкарте, укрыться? Накинула кофту на майку, принялась пыхтеть, вставляя руки в рукава белой блузочки – единственной выходной одёжки. Блузочку ту мамка сшила сама. Так уж я её просила, так просила, когда в журнале увидела на почте… Мамкино наследство, как её не надеть в такой важный день!
Пожитков было немного – старенький чемоданчик да сумка, которую я купила давно уже на деньги от сданных кроличьих шкурок. Вещи взяла все, да они и полчемодана не заняли. Книги там, тятина Библия старинная да пара тетрадок с рассказами. А в сумке ещё два пирожка осталось, Матрёна пекла ночью, когда я собиралась. Каждый пирожок у неё, как открытие – не узнаешь, с капустой ли, с грибками или с картошкой…
Всем миром меня собирали. Выли бабы: куда едешь, несмышлёная? А я думала: еду в новую жизнь. Далеко отсюда. Страшно, а что поделать? Одна никак не выдержу, даже если соседи помогать станут. Да ведь не будут со мной нянькаться, своё хозяйство у них. А мне ни корову прокормить самой – раньше-то втроём или вдвоём косили сено, а как я одна? – ни за кроликами да овцами успеть. Да и жить одной на отшибе страшно. А ну волки? Или медведь придёт? Соседей не дозовёшься, а тятина винтовка заедать стала, как тятя помер. К его рукам была приучена, хозяина знала. Стреляла я из неё, конечно, мясо добывала. Вот как раз последние дни двух тетеревов подстрелила, да пошли они Матрёне. Взяла, чтобы за домом смотреть. Ну и за пироги, конечно…
Вдруг вспомнила, дёрнулась, нервно ощупала лифчик. Спасибо, Господи, отвёл беду, деньги не украли. Тётка Нила всё говорила: зашей в лифчик, зашей, от греха подальше. А я так положила, упрятала под грудь, мало ли – понадобится в дороге. А потом пожалела. Шуршат же, поганые, всё высунуться норовят. А меня пугали: вытащат, украдут, останешься ни с чем… Не украли, и то хлеб. На поезд хватило, осталось ещё на такси да на жизнь в первое время. Корову Аксентьевым продала, они с радостью взяли: своя-то у них совсем состарилась. Овечек да кроликов Матрёне отдала, пусть что хочет, то и делает. Матрёна мне денег сунула, как и все, да я не взяла. Добрая она, тятю обмывала, мамку… Кутью варила, похороны организовала. Да ей пригодится больше, чем мне, – трое ребятишек у неё, а я одна, перебьюсь. А у других брала деньги. Кланялась, спасибо говорила, век, мол, не забуду… Только ихние деньги на билет потратила, чтобы сразу ушли, чтобы не горячили тело. Злые люди, и деньги у них злые.
– Санкт-Петербург! Прибываем!
Ох ты ж! Уже? Так скоро?
Я прилипла к окну. Дома – ой-ой-ой, а мосты – ой-ой! Прямо под мостом проезжаем, мамка моя, держи меня! Глядела я на другие города, в которых мы останавливались, а всё равно знала, что Питер всех красивей. И вот. Аж дух захватило. Сосед встал у столика, опершись руками, выглянул через стекло и сказал:
– Вот и приехали. А ты в первый раз, что ли?
– В первый, – тихо откликнулась я, не отрывая глаз от домов и каких-то огромных ангаров.
– Ничо, скоро привыкнешь, – усмехнулся он.
– Дядя, а скажите, где там такси на вокзале? – осмелилась спросить я. Этот вопрос волновал меня с самого Красноярска, а с соседями как-то подружиться не удалось. Болтали, конечно, но по мелочам. Все с телефонами сидели. А у меня и телефона-то не было…
Дядька глянул на меня странно, искоса, потом махнул рукой:
– Покажу. Держись меня, не отстань.
Я засуетилась, вытянула чемодан, сумку, а сосед хохотнул:
– Да подожди ты! Ещё вокзала не видно.
Я всё же спустилась с верхнего места, стащила вещи, чтобы держаться мужика. Показался он мне таким хорошим, что аж и хотела просить до места меня довезти. Но вмешалась его жена:
– Что застыл, как раззява? Давай к выходу пробираться, а то последними опять выйдем! Говорила я, надо было в купейном места брать, нет – дорого, дорого!
И мне с размаху:
– Чё лыбишься? Стоит тут, как статуя! Найдёшь такси на вокзале, прям все понаприезжали, читать не умеют!
Мне стало неловко сразу. Ну чего лезу? Правда, найду ж, по вывескам, небось, увижу… Все в посёлке говорили: бери такси, деньги есть, не трать зазря, храни. А такси обязательно, не шастай по городу, город большой, украдут ещё деньги, а там и тебя на органы пустят, вон Михалыч говорил, у них в Красноярске людей крадут… Михалыч врать не станет, он человек уважаемый.
Как поезд остановился, все сразу поползли на выход. И я со всеми. А потом пожалела: надо было подождать, как схлынут люди. Затолкали меня, запихали сумками, а я только и смотрела, чтобы чемодан из руки не выпустить. А вышла на перрон – растерялась. Куда идти-то? С одной стороны поезд, с другой – поезд, люди кто вправо, кто влево… И всё одинаковое везде, куда ни глянешь. В тайге-то знаш, куда идти: влево к пасеке, вправо к вырубке, а тут…
Но двинулась. Чего стоять на месте? Пошла за людьми наугад, как тёлка по мамкиному следу тянется. Уж точно куда-нибудь попаду. Очень хотелось рассмотреть в деталях поезд – за два дня не успела, на стоянках не выходила, да теперь побоялась головой вертеть. Так и дед Аксентьев говорил: не верти, мол, головой по сторонам, не приметишь, как без сумок останешься. Без нужды у людей не спрашивай, а в такси сразу адрес дай да тарифу спроси. Дед Аксентьев врать не станет, он по Енисею и вверх, и вниз ходил, в городах бывал, в Красноярске работал даже. Мудрый человек…
Поток людей вынес меня в двери вокзала. Сами раздвинулись, сами задвинулись – чудо просто! Как только узнали, что мы идём? Может, там специальный человек сидит в сторонке и управляет дверями? Но, заглянув за двери с обеих сторон, никого не увидела, решила: может, через камеры как-то видят.
Про камеры Михалыч рассказывал. А у нас в посёлке даже телевизора не было. Телевизор я видела один раз, когда маленькой была, тятя меня взял с собой продавать рыбу. Не любил он в соседние деревни ходить, а нужда заставляла. На корову копили деньги, вот и ездил он продавать. А так всё дома да дома…
Господи боже милый, площадь прямо как Медвежья поляна – огромная, плоская, пустая! Где же те такси найти-то? Я аж растерялась. Люди всё спешили куда-то, ни спросить, ни остановить. Ох, зря я решила ехать в Питер, зря… Говорили мне бабы! Говорили: пропадёшь одна, сгинешь, как и не было тебя.
Чемоданчик поставила у ног, а сумку прижала к груди. Что же делать? Направо али налево? Тятя, помоги!
Чья-то рука подхватила мой багаж, а вторая за локоть меня – хвать! Я заверещала от испуга – тут меня и выпустили, и чемоданчик тоже бросили. Обернулась – мужчина. Стоит ошарашенный, глазами лупат, а потом как набросится на меня:
– Сдурела, что ли, так орать? Чай не в лесу!
– А чё за руки хваташ! – всхлипнула я. – Мож, украсть хош?
– Господи, да чё там красть-то! – захохотал мужчина. – Землячка, что ли? Зауральская?
– Так это. Красноярский край, Енисейский район, – с достоинством ответила я, разглядывая его. Обычный мужичок лет сорока, каких в посёлке мало, все в города подались. А нос картошкой, а глаза честные, да с морщинками в углах. Видать, смешливый дядька. Что ж ему не смеяться! В Питере живёт, небось, тут весело!
– Давай, землячка, уж прости меня. Я ж в такси работаю, а тут вижу – стоит девушка, не знает, куда податься. Сразу видно, не местная.
Он указал на мой чемодан:
– Ну что, подвезти, что ли?
– А сам-то откуда? – я ещё раз оглядела его подозрительно, а мужичок в улыбке расплылся:
– Так ачинские мы, недалёко от тебя! На заработках тут уж седьмой год.
– Ну пошли тогда.
Он подхватил мой багаж, кивнул:
– Вон моя такси стоит. Не боись, землячка, довезу с ветерком, кружить не буду!
– Как это – кружить?
– Да, наш брат, бывает, заметит, что не местные, и пойдёт кружить по городу, – уже шагая к машине, объяснял дядька. – Ты и не увидишь, что пять кругов намотали по кольцевым, а счётчик тебе раз – две тыщи!
– А разве можно так?
– Конечно, нельзя, – покачал головой мой таксист, открывая багажник. Я вскинулась:
– Нет, не надо, я с собой возьму в машину, всё спокойнее.
– Как хош, землячка, – усмехнулся он. – Садись со всем имуществом. Адрес-то есть?
– Вот, есть, – я протянула ему старый пожелтевший конверт из сумки, где крупным почерком был написан обратный адрес.
– Ну, тут недалёко. Давай, устраивайся.
Уже на заднем сиденье машины, на мягкой кожаной банкетке, я вспомнила:
– Дяденька, а тарифа? Какая тарифа-то?
Водитель захлопнул дверцу и обернулся ко мне, строго сказал:
– Ты, землячка, привыкай. Ты теперь в культурном городе. Тариф – слово иностранное, не тарифа, а тариф. Запомнила?
Я кивнула, чуть пристыженная.
– Тариф у нас девять рублей километр. Рубликов на двести наездим, но ты не боись, с тебя выше не возьму.
Двести… Ой, как много! Ну да ладно, есть у меня, да и говорил дед Аксентьев, чтоб не экономила на такси, довезёт до места, а там уж тётка поможет.
– Пристегнись, землячка, поехали.
Куда это мне пристёгиваться? Что делать-то? А, наверное, ремнём вот этим… Это и у Михалыча в копейке его ремни есть, а никогда не пристёгивали их… Но раз надо, значит, надо. Я натянула ремень, принялась тыкать под красный приёмник, чуть получилось. А водитель уже тронул машину. Хоть и аккуратно, а всё равно мне стало страшно. Меня возили на машине раза три в жизни. А то всё на телеге. С лошадью как-то привычнее, она живая, ею можно управлять. А как управлять железом, вот этой огромной дурой – я вообще представить не могла себе. Всё-таки дядька молодец. Вон как лихо прошёл между двумя машинами! Я зажмурилась со страху, думала – вот сейчас зацепим, а он только ругнулся по-нашенски пару раз. А потом обернулся и подмигнул:
– Ну, не ссы, землячка! Довезу в целости!
Я всё равно молилась. Как тятя с мамкой научили, все молитвы перебрала в голове. Не серчает на меня Бог, ежели до самой северной столицы позволил доехать. Даст мне маленько терпения, а там, глядишь, всё образуется…
Даже на город не поглядела… Всё жмурилась.
А потом мы приехали.
Дом большой, высотный. Ну, для меня они все высотные-высокие, те, которые больше одного этажа. А напротив – река. Нева, что ль? Как же, наверное, чудесно каждый день просыпаться и вместо тайги видеть в окне реку, катера вроде того, что сейчас шёл по воде, и знать, что живёшь в самом центре мира…
– Приехали, землячка.
Дядька-таксист остановил машину у подъезда. Я полезла в лифчик за деньгами, а мужичок смутился, буркнул:
– Кошелёк купи, что ли, а то так расплачиваться будешь – точно украдут! Тебя, не деньги.
– Самое надёжное место, – пропыхтела я, доставая разноцветные бумажки. Отсчитала четыре по пятьдесят рублей и подала ему. А он мне дал карточку:
– Смотри, вот мой номер. Если что – звони, подвезу куда надо.
– Спасибо, дяденька, – сердечно сказала я. – Обязательно позвоню.
Вышла я из такси со своими сумками, встала перед домом. Высокий какой, аж дух захватыват! Поглядела немного, как крыша облака разрезает на небе, да и пошла к крыльцу. Потянула на себя тяжёлую дверь и оказалась в огромном холле. Чисто та площадь перед вокзалом! Только что крытая. Полы такие узорчатые, каменные, а натёрты до блеска, аж ступить на них страшно – а ну испачкаю! Но ступила всё же. Ходят же люди по ним, рассудила. Не летают, уж точно, крыльев нам не дано. Прошла через весь холл к лестнице, а та тоже красивая, на стенах картины висят в рамках – всё пейзажи деревенские да городские. А рамки золотые, сверкают – глазам больно. Поднялась в один пролёт – а там скамеечка стоит, цветы в кадках. Как же здесь должно быть хорошо жить! Повезло тётке. Можно выйти из квартиры, посидеть на лавочке, посмотреть на цветочки…
Квартира оказалась на третьем этаже. Увидела циферку, ту же, что и на конверте, и встала как вкопанная перед дверью. Примет ли? Должна. Ведь родня я ей, не какая-нибудь пришлая. Родная кровь… А всё ж оробела, переминалась с ноги на ногу, пока не решилась постучать в гладкую филенку. Постучала и ждала ответа. А там никого. Снова постучала, а потом уже заметила пупочку рядом с косяком. Звонить надо, эх, деревня…
Глухая трель звонка разнеслась по квартире, и тут я перепугалась. И мёртвого поднимет такой звонок, а ну как отдыхает тётка? Ещё заругается… А тут шаги заслышались. Господи Боже, спаси и сохрани, помоги рабе твоей…
Щёлкнул замок, дверь открылась, и полная женщина с кудряшками и в запачканном мукой фартуке спросила удивлённо:
– Здрасьте, вы к кому?
– Здравствуйте, так значит вы моя тётя? – вырвалось у меня. Забыла все заготовленные в дороге речи, только смотрела на женщину во все глаза, искала сходство в лице с мамкой, с бабой, но не находила. Нос курносый, ямочка на подбородке, быстрые карие глаза. А брови нахмурились, морщинки у губ собрались:
– Какая я тебе тётя? У меня сроду племянников не было! Иди отсюда, как ты вообще прошла, интересно?
– Как же… – растерялась я и протянула ей помятый конверт. – Вот же… И адрес… И фамилия тут есть, Рубинштейн…
Женщина взяла конверт, рассмотрела со всех сторон, прочла внимательно адрес отправителя и получателя, потом снова принялась разглядывать меня. Спросила недоверчиво:
– Паспорт есть?
– Есть.
– Давай сюда.
Получив от меня документ, махнула рукой:
– Стой тут, жди.
Я ждала. Поджилки тряслись. Прямо вот слабость в ногах и руках, чуть сумку не выпустила. И опять молилась. "Отче наш, иже еси на небеса, да святися имя твое…"
Дверь распахнулась, и передо мной предстала высокая статная женщина, совсем другая, чем в первый раз. Глаза у неё были серые, с отливом в зелень, строгие и глубоко спрятанные в морщинках вокруг глаз. Увидев её, я сразу поняла: она моя тётя. Глаза мамкины.
Женщина поправила чёлку, будто от той зависело будущее, и глубоким, хорошо поставленным голосом произнесла:
– Значит, ты Прошкина дочь?
– Я, – тихо созналась, опуская взгляд.
– Похо-о-жа, – протянула тётка. – Чисто Прасковья в шестнадцать лет. Ну, а чего приехала? Петербург покорять? В театральное? В кино?
Такой вопрос меня озадачил. В мечтах мне представлялось, как тётка обнимает меня, приглашает к себе домой, гладит по голове и говорит всякие добрые слова. А тут вопросы такие. А что ответить?
– Так это… Одна я осталась. Никого на всём свете нет, кроме вас, – с запинкой сказала я. – Я думала, вы меня примете к себе…
Тётка фыркнула, а появившаяся за спиной открывшая мне женщина с кудряшками прыснула в край передника. Тётка обернулась на ту, строго смерила взглядом, а потом снова глянула на меня:
– Чего-то одна? Где родители?
– Так нету.
Тётка прищурилась, подумала с минуту и кивнула, раскрывая дверь:
– Ладно, проходи, раз уж приехала.
Глава 2. Узы семейные
22 августа
Меня провели на кухню мимо чуть притворенной двери, за которой слышались высокие голоса. Мельком увидела женщин в красивых платьях, с причёсками, какие только в журналах и показывали. Наверное, соседки в гости пришли. Тётя подтолкнула меня в спину, чтобы не задерживалась, а потом указала на стул в уголке кухни:
– Садись. Катерина, завари-ка нам кофе! Ты, племянница, кофе-то пьёшь?
– Растворимый, когда завезут в магазин, – смущённо кивнула я, расправив складочки на длинной юбке и сложив руки на коленях.
Тётка закатила глаза, издав какой-то странный звук, потом вздохнула и облокотилась на стол, положила полный подбородок на ладони:
– Ну, рассказывай, что ли.
– А чего рассказывать…
– С родителями что? С Прасковьей? С бабкой Анфисой? Кто твой отец? Всё рассказывай, как на духу.
Вслед за тёткой и я вздохнула:
– Так мамка померла весной. Вот сорок дней справили, я и начала готовиться к отъезду. А тятя… Из Артемьевых он, старший, Ульян.
– Значит, Ульян… И где же он?
– Замёрз на охоте прошлой зимой. За маралом погнался, не рассчитал. Вернулся через ночь весь обмороженный, мы уж его и так, и сяк, растирали, настойками поили, молились, а Бог забрал к себе.
– А мать от чего умерла?
– Так сердце, сказали бабы, – вздохнув, я вспомнила мамкины рассказы о снах, в которых к ней приходил ненаглядный Ульян. – Тятя к ней наведываться стал, да ещё с младенчиками…
– Какими ещё… младенчиками? – строго спросила Катерина от плиты, помешивая в странной серебристой узенькой кастрюльке длинной ложкой.
– С братиками моими. Двое до меня скончались, совсем крохами, а ещё трое после меня. Одна я осталась да выросла.
– Мракобесие, – пробормотала тётя, растирая пальцами виски. – Дикие люди, совершенно дикие…
– Не скажите, Аделаида Марковна, – возразила Катерина, дунув на вздыбившуюся пенку. – О таких случаях рассказывают часто. Только не муж это приходит, а чёрт!
– Тьфу на тебя, Катерина! – рассердилась тётя, хлопнула ладонью по столу. – Вот что. Раз приехала, племянница, оставайся. Что-нибудь придумаем. Но запомни! В моём доме никаких богов, чертей, мистических снов и прочей христомудрой глупости! Мы атеисты, в бога не верим, икон не держим.
От испуга я чуть было не перекрестилась, но рука застыла на полпути. Лучше не делать ничего поперёк, тётя ведь и выгнать может, вон какая грозная! Уж потерплю, ничего страшного, а молиться сама потихонечку буду в уголочке…
– Катерина, устрой… как её там? Василису?
– Васса я, – чуть слышно выдавила я, боясь прогневить тётю.
– Вассу, да. Устрой её в дальней комнатке.
– Я ж там глажу! – возмутилась Катерина, поставив перед тётей фарфоровую чашечку с кофе. Потом и мне подсунула под нос вторую, только побольше и не такую красивую. А тётя фыркнула:
– Ну и гладь себе на здоровье. Кровать освободи девушке, вещи прибери, всё равно ей много места не надо.
Отпив аккуратненько глоточек – так тятя пил чай с кусочком хлеба – сказала и мне:
– А ты осмотрись пару дней, а потом решим, чем займёшься. Работу тебе надо найти, только пока не представляю, где…
– Да я, тётя Ада, могу и по дому, и по хозяйству, и шить умею, и вышивать…
– И на машинке, и крестиком! – хихикнула Катерина от раковины.
– Крестиком умею, а вот на машинке никогда ещё, – извиняющимся тоном ответила я ей. – За скотиной ходить, охотиться – меня тятя учил!
– Дикие… – чуть слышно пробормотала тётя, снова массируя виски. – Ну какая скотина в Петербурге, деточка?
И правда, что это я… Ни коров, ни овец здесь, конечно же, нет. Что же мне делать, какую работу найти?
– Всё, я должна идти к гостям.
Тётя допила кофе, тогда как я даже не прикоснулась к своему, и встала:
– Зайду попозже, перед ужином, тогда и поговорим обо всём.
Она проплыла мимо меня, обдав чудесным запахом диковинных цветов. Хорошая всё ж таки у меня тётка! Приняла. Ажно от сердца отлегло, стало тепло и мягонько, словно цыплят в подол насобирала… А вот Катерина, видно, была недовольна. Бурчала что-то себе под нос, прямо как мамка, когда та сердилась. Да ещё грохала сковородками, которые чистила. Потом подошла к столу, взяла чашку тёткину да мне говорит:
– А ты чего кофе не пьёшь? Хоть бы попробовала!
Я поспешно схватила кофе, отхлебнула маленько, чтобы не обижать, да так и застыла с этой горечью во рту. Плюнуть бы – а некуда! Всё ж чистенькое, никуда не выбежишь… Пришлось глотать. На свадьбу бы такой варить – горче браги был бы!
– Что, не понравилось? – упёрла Катерина руки в боки. – А ты привыкай. Тут только такой и пьют!
– Сахарку бы, тётя Катерина, – жалобно попросила. А та хмыкнула:
– Тётя Мотя! Ну какая я тебе тётя? Ты бы и Аделаиду Марковну тоже по имени-отчеству называла.
Она поставила передо мной сахарницу, полную рафинада, и с нажимом сказала, опершись ладонями о стол:
– Так лучше будет.
– Хорошо, – я решила соглашаться со всем, что мне велят. Быть покладистой и послушной. Положила два кусочка сахара в чашечку и размешала. Не зря тётка живёт в таком красивом доме, одевается так хорошо, гостей таких важных принимает… Уж точно умнее меня. А и я научусь. Пока что буду помогать по хозяйству. И вот с этой вот тётей-не-тётей Катериной подружусь, может, какая родственница дальняя…
В коридоре послышалось громкое и тягучее:
– Люди-и-и, кто дома?
Стук-перестук по полу, и в кухню ворвалось нечто цветное, пахнущее острыми духами, весёлое:
– Катерина, чего там у маман, гости, что ли? Есть что поесть, и я убегаю, меня Артур ждёт!
Девушка моего возраста, ослепительно красивая, вроде тех, которые показывали одежду в журналах мод, крутанулась на высоченных каблуках и заметила меня:
– Здрасьте! Катерина, твоя родня из деревни приехала?
– Сядь, Лерочка, покушай, зайка! – и Катерина поставила на стол, где раньше сидела тётка, тарелку супа. – Сегодня твой любимый, рисовый с фрикадельками!
Лерочка села и принялась есть, то и дело поглядывая на меня блестящими тёмными глазками. У неё были длинные загнутые ресницы, отчего-то синие, и чёрные, цвета воронова крыла волосы кудрями, заколотые на затылке в сложную и очень красивую причёску. Насытившись, видно, любопытно спросила:
– Так ты кто?
– Васса я, – сказала с запинкой, не сразу поняв, что обратились ко мне.
– Твоя родня, Лера, – с упором на первое слово значительно ответила Катерина. – Аделаиды Марковны племянница. Из Сибири откуда-то.
– Красноярский край… – пробормотала я, уткнувшись в чашку. Лера хмыкнула:
– Вот дела! Не знала, что у нас есть родня в тундре! Ну и как тебе тут, в Питере?
– Красиво, – вежливо ответила, опасаясь смотреть на двоюродную сестру. Господь всемогущий, она такая… городская… ухоженная, прямо кукла из витрины магазина! Как бы мне хотелось хоть немножко походить на неё… Лера, видать, в отца пошла внешностью, потому что не было у неё мамкиных глаз. Ну, не всем в мире урождаться в родню. За тем Господь и создал людей разными.
– Поступать приехала? – спросила Лера между двумя ложками супа.
Я головой помотала. Какое там поступать? Я в школу-то ходила только до четырнадцати годков, потом учительница наша уехала в Красноярск, не выдержала, как бабы говорили – не сдюжила. Хотя и просили её остаться, помогать с хозяйством хотели…
– Ладно, чмоки-чмоки, я побежала! – Лера отодвинула пустую тарелку и вытащила из большой сумки маленькую сумочку, точно кошелёк, а из неё – тюбик помады. Да не простой, а жидкой, будто краски кто налил. Я смотрела во все глаза – никогда не видала такого! Даже у учительницы такой не было. Лера намазала губы толстым слоем, глянула на себя в зеркало кухонной машины с ручкой и встала:
– Скажешь маман, что я поздно приду, ладно, Катерина?
– Иди, иди, золотце, скажу! Осторожнее там только! – напутствовала её женщина. Прямо как мамка меня, когда я одна в тайгу уходила на охоту или за ягодами. Только тут не медведя опасаться надо, видать, машин да трамваев…
Лера процокала каблучками мимо меня, не попрощавшись, только запах духов и остался после неё на кухне. Катерина быстро прибрала со стола, смела крошки в мусорное ведро и встала передо мной:
– Что кофе не пьёшь? Только продукт перевела на тебя! Ладно, пошли устраиваться, раз остаёшься.
Длинный коридор освещали красивые лампы, спрятанные в налепленных там и сям колоннах. И ведь светло-то как! У нас свет давали раз в день на пару часов – чтобы постирать в машине, радио послушать, у кого оно было. У нас не было. Тятя не любил, говорил: все беды от мира.
– Тут моя комната, там, – Катерина показала на двери дальше по коридору, – спальня Аделаиды Марковны и Константина Алексеевича, Леры, кабинет и ванная. А вот здесь ты пока будешь жить.
Она отворила дверку в углу и вошла в комнату. Окно была завешено тёмной шторкой, которую Катерина отдёрнула, и комната наполнилась полуденным солнцем. Ох ты, как уютно! Кровать широкая, правда, на ней стопками лежат вещи, а поперёк комнаты стоит доска на ножках, а на ней – маленький пластмассовый утюг. Как же гладить таким? Прижмёшь штанину иль юбку, а он и развалится в руке! Вот у них дома утюг был так утюг! И отпарить можно было, и сам своим весом разглаживал…
– Ставь сюда свои чемоданы, девочка. Я приберу с кровати, погоди.
Она принялась складывать вещи с кровати на доску, бормоча:
– Потом надо будет по шкафам, не спутать бы… А тут… Как теперь гладить? Куда доску поставить, ума не приложу…
– Да вы не беспокойтесь, мне много места не надо, – робко сказала я, пытаясь уместить чемоданчик между спинкой кровати и большим шифоньером. – А доску можно подвинуть вот так.
Подтолкнула тяжёлую штуковину ближе к стене и осмотрелась. Образовался проход, где к шкафу можно было протиснуться худому человеку. Катерина явно бы не смогла, а мне это удалось без труда. Осмотрев комнату, женщина махнула рукой:
– Ладно, посмотрим, как дальше будем. У тебя бельё-то есть? Полотенца там, простыни?
Я покачала головой, краснея. Вещи из родного дома решила не брать: все они были старыми и протёртыми. Взяла только рушник, который мамка вышивала на свою свадьбу, и тот, что я сама вышила для моей. В них завернула библию и книги. Думала, остальное куплю.
– У меня есть деньги, я могу…
– Ой, ладно. Подожди, сейчас принесу. Ты, наверное, хочешь вымыться с дороги?
Карие глазки Катерины пытливо взглянули в мои глаза. Я неуверенно кивнула, хотя мылась два дня назад. Специально баню растопила для такого дела, не в субботу, а посреди недели. Но Катерина явно ждала положительного ответа, вот его я ей и дала.
– Ну тогда бери шампунь, гель-душ и пошли, покажу ванную.
– Нет у меня… – прошептала едва слышно. Откуда шампуням взяться-то, если магазин закрыли лет пять назад? Да и раньше туда только хозяйственное мыло завозили… Мамка, как и все бабы в деревне, варила щёлок и сушила его на солнце кирпичиками. А для косы корень мыльнянки копала да кипятила. С ромашкой мешала ещё, говорила, это для светленьких, как я. Себе шалфей собирала…
Катерина со вздохом закатила глаза, снова махнула рукой:
– Ну прямо сирота казанская! Пошли уж. Выдам тебе и шампунь.
Она привела меня в чистую светлую комнату, так не похожую на нашу баньку, отдёрнула пластиковую занавеску, и я увидела ванну. Ой-ой! Какая красивая, какая гладкая и блестящая! Ни за что в неё не полезу! Ещё испачкаю, что мне скажет тётя?
– Горячая вода, холодная вода, – показала Катерина на краны, потом на полочку над ванной: – Шампунь, гель-душ, полотенца в шкафчике. Вещи для стирки сложишь в корзину. Поняла?
Я смотрела, понимая, что ничего не понимаю, но на всякий случай кивнула. Разберусь. Мамка говорила, что молодым проще приспособиться, у них мозги, как губка – всё впитывают, а вот старым уже труднее, они привыкли. Я ещё молодая, научусь.
– Долго не мойся, воду не трать, не в деревне! – напутствовала меня Катерина перед тем, как выйти, а я только головой покачала. В деревне воду носить надо из колодца, не наносишься, чай.
С кранами я разобралась быстро. Сначала вертела, а они вертеться не хотели. Случайно толкнула вверх, и струя тёплой воды ринулась в ванну, шипя, как призрачный полоз, потревоженный в кустах. Торопясь, я вылезла из одежды, осторожно ступила ногой на гладкую, скользкую поверхность, ощутила жар воды. Господи, как же помыться? Во что воду набрать? Ни тазика, ни ведёрка… Разве что согнуться в три погибели.
Так я и сделала. Ужасно неудобно оказалось, но что поделать. Раз уж приехала в город – надо привыкать. Вытряхнула в ладошку немного белого густого шампуня и принялась натирать мокрые волосы. Сразу почувствовала пену, которой надо было добиваться долго с мыльнянкой, а тут прямо попёрла, как каша из горшочка в той сказке! Мне стало страшно, что сейчас пена заполнит всю ванну, поэтому я быстро сунула голову под кран.
Как открылась дверь, я не услышала. Только возмущённое ворчание:
– Кто тут моется?
Мужской голос! Взвизгнула со страху, пытаясь прикрыться, глаза распахнула, а в них защипало сразу, будто золой кто-то швырнул! Поскользнулась и, чтоб не упасть, ухватилась за шторку, а она не выдержала, упала на меня, сорвавшись. Ну, хоть прикрыла от взгляда старика с седыми волосами и морщинистыми щеками!
На мой вопль примчались тётка с Катериной, первая тут же оттеснила мужчину в коридор, говоря:
– Ничего, Костя, ничего, это моя племянница, не обращай внимания!
А вторая заохала, бросилась закрывать кран, ругая меня во весь голос:
– Да что же такое! Что же ты творишь! Что прыгаешь в ванне? Зачем шторку сорвала?
– Я ис…пугалась! – меня бросило в жар, потом в холод, аж зубы застучали. – Он неожиданно вошёл…
– Не он, а Константин Алексеевич! – всё так же причитая, перебила меня Катерина. – Тебя что, душем пользоваться не научили?! Дверь закрывать на защёлку?
Она бросила мне полотенце из шкафчика, собирая повисшую на двух колечках шторку, качая головой:
– Ну смотри! Ну чисто под корень оборвала! Тут уж и не зашьёшь! Придётся новую покупать…
– Простите, тётя Катерина, – покаянно прошептала я, чувствуя, как наливаются горячей влагой глаза. – Я не нарочно, правда, не нарочно!
– Да что уж… – она махнула рукой. – Одевайся, не стой. Замёрзнешь, заболеешь, возиться с тобой потом…
Она критически осмотрела мою одежду и покачала головой:
– Это всё, что у тебя есть? Смотри, на улицу так не выходи, а то полиция заберёт, подумает, что ты нелегалка или бомжиха. Ох, чую, хлопот с тобой буде-е-ет…
Я чуть со стыда не сгорела. Ой, правы были бабы… Куда я попёрлась? Сидела бы дома, ходила б за коровой да не высовывалась! Разве может курица стать лебедью? Не может. Не место мне здесь, ох, не место…
Юркнула в отведённую мне комнатку так быстро, что ветерок в ушах свистнул. Села на кровать, машинально разглаживая складки покрывала, прикусила губу. Вернуться? Нет, возвращаться мне никак нельзя. Никак… Надо привыкать, учиться. Как сказала Катерина? Дверь на защёлку закрывать, душем пользоваться? Эх, про защёлку не подумала! Да как думать-то, ежели у нас ни дом, ни баня не запирались никогда! Во всей деревне никто никогда ничего не запирал! Вон к Матрёне за лопатой иль за вьюрком ходила сколько раз – зайду, возьму, а потом просто на место положу… А душ – ну кто ж знает, что оно такое? Научусь. Надо к Катерине подлизаться, чтоб показала да объяснила.
Вытерла слёзы ладонью, вздохнула, а тут и стук в дверь. Подхватилась от страха, сердце аж заколотилось, а вошла Катерина:
– Вот тебе одежда на первое время. Смотри, Лерочкина, но она уже не носит это. Вот штаны, кофты, майки тут… Пижама-то есть у тебя? Покажи-ка свой гардероб!
