Ульяна Гринь
Чумовая попаданка в невесту
Это не Янка.
Это другая девушка, похожая на зайчону как две капли воды, и в то же время с явными отличиями.
Богдана из какого-то там Боркова Городища.
И Матвею очень сильно захотелось возопить: «Пошто?»
Но вместо этого он просто сидел и смотрел на… Богдану очумело, ещё не сообразив, что ему делать дальше, ещё не задумываясь о том, где теперь его Янка, ещё не представляя, какие испытания принесёт это событие в его жизнь.
Очнулся только, когда услышал плеск воды где-то поблизости. Машинально встал, пошёл на кухню, в туалет. Отметил, что в унитазе плещется не смытое гуано, нажал на кнопку и подумал, чему ещё придётся учить эту древнерусскую деву. И где может течь вода… А потом с ужасом вспомнил про ванну.
– Твою мать! Твою мать! Мать твою!
Чуть не поскользнувшись на – слава всем богам небольшой – лужице на полу в «умывальне», Матвей резво завернул кран и, не засучив рукав, нырнул рукой прямо в воду, точь-в-точь зимородок за рыбёшкой. Отодрал пробку от слива и выдохнул, чувствуя, как пот кубарем катится по лицу. Удалось избежать катастрофы. Первой, очевидно, но не последней… Матвей бросил три полотенца из бачка на пол, придавил ногой, чтобы впитывали лужицу, и вернулся в комнату, горя желанием высказать всё матом своей новой сожительнице.
Богдана деловито перебирала Янкины шмотки в шкафу, оценивая длину, и, вытащив юбку, которую зайчона терпеть не могла, обернулась к Матвею:
– Молви мне, суженый. Ты мне поверил, а как мне тебя признать? Всё туточки выглядит бесовски. Может, и ты бес али сам диавол во плоти?
– Тьфу ты! – с досадой сплюнул Матвей. – Демоны замуровали, блин! Ага, вот что крест животворящий делает!
И спохватился. Спокойно, только спокойно. Девушка растеряна. Надо её успокоить, надо как-то разрядить ситуацию… Доказать, что он не демон? Да легко.
Матвей оттянул ворот свитера и показал золотой крестик на цепочке:
– Вот, видишь? Я крещённый. Правда, в церковь не хожу, в бога не верю особо, но меня крестили. Сойдёт?
Богдана приблизилась несмело, протянула руку, касаясь крестика, и кивнула со вздохом облегчения:
– Сойдёт. Диавол не смог бы носить святой крест.
– Ну тогда… Ты водку пьёшь?
«Иван Васильевич, вы водку пьёте? – Анисовую».
– Что такое водка? – подняла любопытный взгляд Богдана.
– Алкоголь. Чтобы выпить и расслабиться, – он щёлкнул по горлу, не зная, как ещё объяснить. Она махнула рукой:
– Мёд пью. Пиво если маленько…
– Пиво есть. Пошли на кухню, поговорим за бокалом.
– Пошли, – согласилась Богдана, украдкой повторяя его жест пальцами по горлу.
Матвей покачал головой, вытаскивая из-за системного блока початую бутылку водки. Что там говорят, обращаясь к богу? Спаси и сохрани, чо…
Глава 5. Ой да во зелёном во бору…
Обоз остановился на привал, когда солнце поднялось над горизонтом на две ладони. Я машинально высчитала, вытянув пальцы, что сейчас часов девять утра. Папа научил когда-то давно, в детстве. Как сказал Яромир, мы преодолели уже полпути. Осталась одна ночь, и мы в Белокаменной. Дружинники разбили лагерь на удивление быстро – все работали так слаженно, что я аж загляделась на этот танец. Раз, два, вот уже и шатёр над санями, костёр большой зажжён, снег вытоплен, вода булькает в котелке, а лошади гуртом пасутся у деревьев. У каждой на шее холщовый мешок, в котором с шелестом пересыпается овёс.
Мы вышли размять ноги на прогалину у леса. Как всё-таки трудно сидеть целую ночь! Даже ноги не вытянуть как следует, а особенно мне – обожаю спать на животе, раскинув руки в стороны. Даже Матюша ворчит каждый раз: я то в ухо ему заеду, то толкаю с подушки, то пятками брыкнусь. Интересно, скучает ли он по мне? Думает ли о своей Янке?
Я надеялась, что всё же скучает и думает. Иначе как жить, как думать о возвращении? При мыслях о Матвее мне взгрустнулось. А Прошка заметила, спросила:
– Что стряслось, Богданушка? Молви мне всё о твоих горестях!
Я вздохнула. Да, надо бы рассказать ей всё, причём с самого начала, но как знать, подходящий ли сейчас момент? Вдруг я ошиблась в девчонке, и она побежит к Яромиру, растреплет всё, а уж дядя меня просто прирежет на месте. Кинжальчик у него знатный, видела – на поясе висит в ножнах. Конечно, я умею защищаться. Папа настоял, чтобы брала курсы самообороны. Но одно дело – два-три гопника, а другое – мужик с мечом и кинжалом, который с детства, небось, ими машет.
Нет, надо осторожнее, не с такого наскоку. Сначала поспрашивать, а уже потом рассказывать.
– Прошка, а какие ещё камни существуют?
– Уфти! Про то ли печалишься?
– Печалюсь, что почти всё забыла, – покачала головой я, глядя в весёлые голубые глаза, блестящие из-под пухового платка. – Ты мне рассказывай, я буду потихоньку вспоминать.
– Ну, – серьёзно протянула девчонка, потуже завязывая платок под подбородком, – камни, они на всяк заговор разные. Я не все знаю. Самые что ни на есть нужные: лунный с солнечным, потом материнский – для баб первое дело такой камушек носить, он ить на себя и болезнь примет, и чадо в утробе сберегёт. А ещё есть чадо-оберег, как узнает баба, что тяжела стала, так и вешает на шею. А потом на дитёнка, как появится на свет.
– О как! Получается, никто и не болеет? – удивилась я, притопывая валенками снег.
Прошка махнула рукой:
– Да ну-у-у! Конечно, болеют! Не у всех есть на что купить камни. У тебя-то запас в сундучках, а ежели какая баба из крестьянок, так у ней один камень на всю семью, и тот вынимает только, ежели кто тяжко занедужит.
– Подожди, а зачем мне столько камней? Может, их раздать всем нуждающимся?
Прошка глянула на меня недоверчиво, а потом захохотала от души, напугав лошадей и ближайшего к нам дружинника. Хлопая по подолу шубы красными варежками, она простонала:
– Ой, боярышня, какая ж ты потешная, когда хош меня насмешить! Ой, а я спервоначалу поверила ведь! Ой, не могу! Ой, животик надорву!
– Тьфу на тебя, – обидевшись, я отошла к ближайшей ёлке, принялась обдирать иголки у ни в чём не повинного дерева. Прошка живо догнала, тронула за рукав:
– Ну, не сердися, Богданушка! Тебя эти дни никак не понять… Сама-то себя понимаешь ты?
– Я-то понимаю. Почему камни? Они ценные? Как золото?
Мне хотелось вникнуть. Зачем? А чтоб было. Задержаться здесь придётся наверняка, а поэтому лучше знать всякие традиции и фичи. Камни меня интересовали особенно – тётка Анфиса дала в секрете три мешочка с ними. Один велела подарить княгине, второй княжичу, а третий, самый увесистый, главному советнику князей, воеводе тысяцкому. Только камни, никакого металла. Неужели золото и серебро были не в почёте на Руси?
– Золото? – снова прыснула смехом Прошка, но взяла себя в руки и продолжила серьёзно: – Золото, боярышня, только оправа для камней. Само собой оно хуже железа – гнётся да ломается легко. Камни же добыть – опасная затея! Приисков мало, да и там страшные чудовища стерегут своё богатство! Вырвать камни из их лап могут только самые умелые и храбрые охотники… А бывает, камни с неба падают…
– Метеориты, что ли?
– Звёзды, боярышня, – удивлённо поправила меня Прошка. – Звёздные и есть самые ценные: лунный, солнечный да ещё небесный. Такой камень на триста вёрст в округе есть только у княгини, да и она его с шеи не сымает даже в бане! Бают, он силу даёт великую – мысли читать прямо из головы!
А вот это уже интересно. Княгини надо опасаться. Если вся эта сила камней – правда, то старая вредная правительница и потенциальная свекровь может меня разоблачить! Мне казалось, что это просто сказки, но ведь перенесло меня сюда каким-то образом? Лучше уж перебдеть, чем недобдеть.
– Боярышня!
К нам подошёл один из младших дружинников, отвесил поклон до пояса и сказал:
– Пожалуйте к костерку, похлёбка готова.
– М-м-м, покушать я сейчас совсем не против! – встрепенувшись, почувствовала, как живот подводит. Ещё бы, спали мы ночью мало, как поспишь в трясучих санях… Да и привычка сказывалась – кофе бы попить, как всегда утром, так кофе нет. Значит, надо покушать.
Вокруг огня и котелка на деревянной перекладине уже собрались сопровождающие обоз. Сидели на сложенных в охапки тонких брёвнах, видимо, тут же, у леса, и срубленных наспех. Яромир со своими дружинниками устроились отдельно, хотя и с благодарностью воспользовались общим костром. Они ели запечённые в золе корнеплоды. Картошку, что ли? Нет, вряд ли! Ведь картошку завёз в Россию Пётр Первый, а до него, я думаю, ещё дожить надо… Репу? Или брюкву? Блин, почему я не учила историю посерьёзнее?! Почему к Яндексу не обращалась с самыми важными вопросами? Не сидела бы сейчас как дура и не гадала бы, а знала точно. Спросить стрёмно, начнут снова смотреть, как на умалишённую…
Прошка подала мне глиняную плошку с… супом? В водичке с жирком плавали кусочки овощей, пока неизвестно каких, а маленькая тощенькая девочка лет десяти споро покрошила туда краюшку хлеба. Получив от неё же ложку – круглую, деревянную и даже не окрашенную, я спросила у своей наперсницы:
– А это что за ребёнок? Откуда она взялась?
– Эт меньшая, – отмахнулась Прошка. – С дружиной едет. Пошто едет – ведать не ведаю.
– Эй, девочка, – позвала я ребёнка. – Иди сюда. Тебя как зовут?
Она глянула на меня исподлобья и бросилась прочь, к лошадям. Что за пуганые тут дети? Странно даже. И почему её взяли в такую долгую и тяжёлую поездку?
Детей я любила всегда. Правда, издалека. Своих заводить смысла не было, пока мы с Матвеем перекантовывались на съёмной квартире. Но хотела позже, после свадьбы. Девочку и мальчика. А дети вообще, не мои, клиентов в кафе, обычно были милыми, слегка капризными, но общительными. Теперь же девчушка задела мою гордость, что ли. Чего сбежала? Разве я ей сказала что-нибудь плохое?
– Прошка, чего это она?
– Уж прости её, боярышня, – испуганно ответила та. – Дикарка, что с неё взять! Вроде одного из дружинников сестра.
– А которого?
– Федо-о-от! – кликнула Прошка звонко. От саней отделился парень в кожаной кольчуге (наши реконструкторы даже не умеют делать такие!) и подошёл к костру:
– Чего надобно?
– Боярышня наша спрашивает, чья то меньшая, что суп сготовила?
Парень смутился, зыркнул на меня. Ага, тот самый, что меня к воротам не пускал, а потом скакал заключающим в обозе. Ответил нехотя:
– Ну, моя она… Сеструха меньшая. Что не так сделала?
– Убежала почему-то, – я пожала плечами, улыбнувшись, чтобы он не хмурился. – Испугалась, что ли?
Он снова глянул на меня, но теперь как-то странно. Словно напряжённо размышлял о чём-то, а потом нерешительно проговорил:
– Так ведь… боярышня… вы сами велели… чтоб на глаза не попадалась!
– Я?
Ох, не я, конечно, а Богданушка, дай ей бог счастья и здоровья, заразе такой… Придётся выпутываться.
– Я… ну возможно. Неважно. Позови её. Скажи, что я не сержусь, что не собираюсь ругаться и всё такое.
Федот покрутил головой, но кликнул:
– Меньшака! Подь сюды!
– Что за имя такое? – тихонько спросила я Прошку. Та махнула рукой, между двумя ложками похлёбки ответила:
– Так младших детей в семье зовут.
– Ну правильно. Как кошек называют Кошка… – проворчала я. Нет, ну серьёзно! Пренебрежение какое-то средневековое!
Девчонка подошла, спрятавшись за брата и выглядывая одним глазом и половиной впалой щёчки. Я поманила её:
– Ну, чего ты? Иди сюда, никто тебя не обидит.
Робкими шажками она приблизилась, встала, чтобы не заслонить жар костра, и спрятала взгляд. Одета она была в длинное платье, потрёпанное по подолу, а сверху носила жакет на меху без рукавов. Ничего себе! Наверное, холодно так разгуливать по морозу! Чем они тут все думают? На ногах широкие лапти поверх замотанных вокруг ног портянок, тьфу ты, онучей, даже валенок не дали ребёнку! Платок замызганный, по самые бровки натянутый, по щёки укутывал голову. И косы не видно, а ведь все девушки косу по спине выпускали, все, кого я видела в городище. Мне стало так противно, что ребёнок живёт вот так между взрослых, а никто не позаботится о нём. Московские нищие никогда не вызывали приступов жалости, потому что я знала, что это просто уловка – их показушная бедность и сирость. Тут совсем другое. Небось, Богданушке было неприятно видеть рядом такое забитое, никому не нужное существо, она и отослала подальше от себя…
– Садись, ребёнок, – я похлопала по бревнышку рядом с собой. – Садись, ты кушать хочешь? Суп ела?
Девчонка вскинула на меня полные непонимания и страха глаза, и я в который раз обложила матом Богданушку, правда, молча, про себя. Пришлось встать, взять девчонку за руку и посадить чуть ли не силой на тёплое место. И Прошку подтолкнуть:
– Дай ребёнку поесть!
Та аж зенки выпучила от удивления, но послушно потянулась за плошкой, налила черпаком суп, протянула девчонке, которая схватила и принялась жадно хлебать, то и дело поглядывая то на меня, то на брата. Я спросила в перерыве между двумя ложками:
– Как тебя зовут? И сколько тебе лет?
Девчушка только головой мотнула и бросила растерянный взгляд на Федота. Тот пояснил, перебирая пальцами по ножнам кинжала:
– Не говорит она с малолетства. Крестили Феодосией, а так Меньшакой кличем. Лет… Не знаю я точно. Последыш, мамку родами сгубила. То ли десять, то ли двенадцать годков прошло уж.
Я только и смогла, что брови поднять и окинуть его самым своим злым взглядом. Вот люди! Вот так времена! А о нравах вообще лучше промолчать. Неудивительно, что ребёнок не говорит, если её все обвиняют в смерти матери… А брат ещё и с собой таскает в качестве прислуги! Интересно, сколько ласковых слов Феодосия получила в жизни по сравнению с тычками и окриками?
– Вы так не смотрите, боярышня, – сурово откликнулся Федот. – Так-то мы о ней заботимся, я вот в Борки взял, а дома она одна девчонка на четверых братьев и отца, с утра до вечера крутилась у печки да за скотиной. Ну а что ещё делать с ней? Бесполезная, даже замуж не выдать.
– А где она ехала? Во вторых санях?
– Со мной на лошади.
– Блин, совсем с ума посходили! Так и замёрзнуть недолго! Замёрзнет и отвалится по дороге, а ты и не заметишь!
– Так ить… Держится она.
Федот выглядел удивлённым и растерянным. Наверное, думал, с чего это Богданушка так резко поменяла отношение к замарашке, и что можно от этого ожидать. Но мне было всё равно, если честно. Феодосия вызвала острый приступ жалости и желание сделать хоть что-то, что в моих силах. Ну, одеть, накормить, согреть… А там посмотрим. Она не глупая – по глазам видно, проворная девочка, не ленивая. Пусть со мной пока потусуется, а по приезду в Борки сдам её тётке Анфисе, пусть найдёт работу по силам. Всё лучше, чем прислуживать дружинникам или убиваться по хозяйству, обихаживая братьев и отца, которые её не любят.
Протянув руку, я убрала прядки волос с чумазого личика, и девочка вздрогнула, словно я её ударила. Замерла, как дикий зверёк, которого поймали и тискают дети. Ещё немного, и мёртвой бы притворилась. Ничего, привыкнет. Уж я-то не позволю её обижать.
– Феодосия – это слишком длинно, – задумчиво произнесла. – Феня, Фенечка, так лучше.
И усмехнулась. Фенечка – как раз бесполезная симпатичная штучка. А девочка бросила на меня быстрый взгляд и кивнула. Согласилась, значит.
После супа мне захотелось в туалет. Спрашивать было не у кого – Прошка куда-то слиняла. Повертев головой, я увидела свою наперсницу в весёлом флирте с дружинниками. Вот оторва! Ладно, пусть развлекается, а с кем – это не моё дело. Схожу в лесочек. Правда, ёлки тут росли как-то реденько, надо забраться чуть вглубь бора, чтобы подальше от людей. Не знаю, собираются они подсматривать или нет, но терпеть не могу, когда кто-то знает о том, что я пошла писать. Это уже мамино воспитание. Я даже Матвея стеснялась в первое время, когда с ним начала встречаться…
Лес был тихим и неживым. Будто его заморозили нарочно, чтобы не мешал. Ни ветка не шелохнётся, ни птица не вскрикнет. Я шагала с трудом, выбирая кочки, где было меньше снега, и стараясь не попасть в глубокий сугроб. Время от времени оборачивалась, видна ли наша стоянка. И наконец, решила, что отошла достаточно далеко. Выбрала место под молодой сосенкой, которая тянулась между двумя разлапистыми ёлками, принялась подбирать полы шубы, путаясь и вполголоса ругаясь на идиотскую моду, потом присела осторожно, чтобы снова не попасть голой жопой в сугроб… Тихое журчание нарушило благоговейную тишину леса, и показалось на миг, что ёлки неодобрительно покосились на меня. А потом…
Потом случилось то, чего я ну никак не могла ожидать. С громким визгом, от которого уши заложило и чуть не порвало барабанные перепонки, на меня налетело нечто мохнатое, растрёпанное, злобное. Когти шкрябнули по рукаву шубы, которым я закрылась машинально, вцепились в него, начали рвать… Я почувствовала неприятный незнакомый запах и даже подумала мельком, уж не я ли отложила кирпичей! И только потом осознала, что на меня напали. Дикое животное с когтями на лапах, с крыльями и со странной мордой, похожей на кошачью, посередине которой вместо носа торчал загнутый клюв!
Я заорала от неожиданности и страха, и, конечно, жопа не избежала прямого попадания в снег. Приземлилась удачно, но ударилась спиной о сосну, что-то где-то треснуло, но за визгом птицо-кошки и моими воплями «Иди нах… ! Иди нах…!» было непонятно, что именно. Я уже не думала ни о чём, только бы лицо защитить! Хороша я буду, располосованная этими мини-ножиками на смотринах! Да и вообще, всякую гадость занесёт, а тут даже дезинфицировать нечем!
Я отбивалась от твари руками, ногами, шаря по снегу в поисках ветки или чего-нибудь повесомее, но ничего не находила. А кото-птица своими воплями призвала себе подобных, и вот уже не пара, а сразу три когтистых лап и тяжёлых крыльев атаковали меня со всех сторон. Я точно сдохну в этом лесу, неизвестно на какой планете, в каких времени и вселенной! Чтоб ещё раз соблазнилась придурошным гаданием! Чтоб ещё раз бухала в незнакомой компании! Нет, другого раза у меня не будет…
Когти в волосах, в обоих рукавах шубы… Я слабела в неравной борьбе и даже орать перестала, но помощь всё-таки подоспела.
Вжик, вжик, вжик! Противные чавкающие звуки вслед за свистом железа – и меня рывком подняли за шиворот. Запутавшиеся в волосах лапы больно дёрнули кожу, когда Яромир отодрал их и отбросил вместе с обезглавленным туловищем. Три тушки валялись на снегу вокруг сосны, из них вытекала толчками тёмная голубоватая кровь и почти сразу застывала на морозе. Это зрелище заворожило меня. А потом голова закружилась, желудок сжался, выталкивая недавно съеденный суп, и я весьма элегантно блеванула на дядюшкины кожаные сапоги. После этого в мои несчастные мозги весело впрыгнула спасительная темнота и, хихикая над дурочкой, выключила свет…
Глава 6. Вечерний звон, бом, бом…
Когда я очнулась, меня посетило стойкое чувство «дежа-вю». Открывая глаза, я втайне надеялась только на одно: что увижу над собой потолок бани и взволнованные испуганные лица Лики, Веры и Милы. Но нет. Облом. Полог белого шатра, уходящий пиком вверх, чумазая мордашка Фенечки, замотанная в платок, и голубые глазюки Прошки. Вздохнула. Эх, жаль… Счастье было так близко…
– Проснулася! Богданушка, проснулася! Ой, Господь всемилосердный, как же я напужалася!
Прошкин голосок снова вызвал утихнувшую в обмороке головную боль, и я поморщилась, приподнимаясь на локте:
– Замолчи, пожалуйста! Зачем так визжать… Прямо кото-птица, блин…
Фенечка аккуратно поднесла мне плошку с чем-то ароматным. Запахло травами и ягодами. Я приложилась к плошке губами и глотнула. Чай без чая, только очень насыщенный, лучше, чем пакеточный из «Пятёрочки». Освежив рот, спросила:
– А… что это вообще было?
– Боярышня, миленькая… – Прошка присела рядом и взяла меня за руку. – Больше никогда! Никогда-никогда так не делай! Пожалей меня, пожалей нас всех… Ежели с тобой что случится, тётка Анфиса меня просто живой в землю закопает, а ребят из дружины сошлёт в царское войско!
– Прошка, не ной! Я пошла пописать… Облегчиться, понимаешь? Ну чуть дальше в лес зашла, чем надо. Кто же знал, что у вас там монстры обитают!
– Ты меня пуга-а-аешь! – Прошка, естественно, поступила с точностью до наоборот. – Даже Фенька вон знает… Да что там, даже чадо у мамкиной сиськи знает, что в лес зимой ходить поодиночке нельзя! Ведь пора размножения у дрекавок!
– У кого, прости?
– У дрекавок, – терпеливо повторила Прошка. Потом махнула рукой: – А! Всё одно больше в лес не пойдёшь! Я от тебя ни на шаг теперь!
– Где эта шлында, свербигузка, глупердяйка?! Небось, рассусоливает, по шубке убивается?
Рёв дядюшки заставил меня вздрогнуть. Это он меня так оскорбляет? Прошка кинулась к пологу шатра, распахнула его и зашикала:
– Тише, тише, боярин! Только-только проснулася, головушка болит у Богданушки!
– А ну, в сторону, чучундра мелкая! Брысь с дороги!
Прошка юркнула обратно, и в сани влез Яромир, красный от гнева, растрёпанный и просто очень сильно злой. Я вжалась в передок, постаравшись оказаться как можно дальше от этого знакомого мне чудовища, и обнаружила, что сжимаю что-то в руке. Круглое и не слишком большое. На всякий случай сунула это нечто под мех, потом посмотрю. А дядька гаркнул:
– Где?
– Где что? – ответила я вопросом.
– Где твой крест нательный, гузка?
– Я… не знаю…
Растерянно глянула на Прошку. Та пожала плечами, всей мимикой показывая, что тоже понятия не имеет. Крестика у меня никогда в жизни не было, потому что семья моя состояла из твёрдых атеистов. Меня ни к чему не принуждали, религии не высмеивали, но и не поддерживали. Я знала, что могу выбрать любую или никакую, когда вырасту. И выбрала – никакую. Не было у меня необходимости в боге, ангелах, рае и аде. Поэтому сейчас я не знала, что сказать Яромиру. Богдана была крещёной, значит, крестик унесла с собой туда, куда попала. А куда – я не знаю.
– Потеряла? Крестильный крест из кровавика! Вот разиня! Другой надо было надеть! А ты, бестолочь, куда смотрела?
Это уже Прошке. Та уменьшилась в размерах под яростным взглядом дядьки и пролепетала:
– Да я и помыслить не могла…
– «Помы-ы-ыслить не могла!» – передразнил её Яромир. – Дура! Где ларец с каменьями?
– Тута.
Девчонка услужливо подсунула ему резную шкатулку с высокой крышкой, даже распахнула её. Дядька вытащил, почти не глядя, и бросил мне кулон из темного, очень гладкого камушка в виде капли с дырочкой в уголке, подвешенный на простую бечёвку:
– Вот! Кровавик. Надень! И вот ещё, волчий глаз, тоже надень, а то один камень с тобой не справится.
Волчий глаз был просто очаровательным. Жёлто-коричневый, с кругами более тёмных и светлых тонов, он притягивал взгляд и заставлял всматриваться в глубину полированного бока. Я вертела камушки в руке, не решаясь на более близкий контакт, но Яромир снова прорычал:
– Надевай! И не смей ни на шаг отходить от обоза без охраны! Без этой вот дурёхи и троих дружинников! А посмеешь ослушаться – лично разложу на снегу и выпорю конской плёткой!
Я быстро просунула голову в бечёвки, устроив камни под рубахой, в ложбинке между грудей, и ощутила их неожиданное тепло. Странно, я всегда думала, что полудрагоценные камни должны быть холодными… А эти прямо грели не хуже пухового шарфика! Яромир выдохнул:
– Ну, слава Господу всемогущему, теперь хоть какая защита есть. А ты, Евдокия, сиди здесь до вечери. Приставлю Алексия, чтоб приглядел за вами.
И дядька вылез из шатра, не попрощавшись.
В наступившей относительной тишине я услышала два облегченных выдоха. И Прошка, и Фенечка чуть ли не растеклись по меховой облоге саней, настолько были напряжены. Я же откинулась на подушку и поджала губы. Разорался тут, понимаешь… Ну, случайно встретила странных хищных птичек. Или кошек. Или всё-таки птичек? Ладно, неважно… Как знать, не водится ли в здешних местах ещё какая-нибудь подобная живность…
Когда Прошка вышла к костру за чаем, а Фенечка задремала, став похожей на сторожевую собаку, у которой даже во сне уши ловят каждый звук, я устроилась поудобнее и хотела тоже покемарить, но вдруг вспомнила о круглой штучке, которую подобрала в лесу. Пошарила под мехом и нашла.
На первый взгляд штучка напоминала большой жёлтый камень с разводами по всей поверхности. Она была тяжёлой и легко помещалась в ладонь. Взвесив на руке, я подумала, что теперь у меня будет чем запустить в Яромира, если снова начнёт орать. Получив таким камушком по башке, он точно заткнётся и не полезет больше качать права. Надо спрятать куда-нибудь, чтобы никто не нашёл, а то ещё отберут, зная Богданушкин характер. И я спрятала штуковину в единственно секретное место, которое знала с детства: в лифчик. Ну как в лифчик… В рубаху. Туда же, между грудей, как раз поясок поддерживал снизу, а ворот стягивал шнурок сверху. Оттуда не выпадет случайно, а достать можно быстро.
Как раз когда я снова стянула полы шубы на животе, вернулась Прошка. И затрещала, как трещотка:
– Ой, боярышня, как тебе свезло! Нашли цельное гнездовье дрекавок, да и всех побили! Их там не меньше дюжины было! Ежели бы не три, а больше на тебя накинулись бы, Яромир и не успел бы даже! Знаешь, какие они свирепые? Их бьют-бьют, а они прям лезут и лезут! Ужас-ужас!
– Да ладно тебе… Что страшного в таких маленьких животных? – удивилась я.
– Страшно, ведь они человека загрызть могут! У нас мужики в лес в одиночку не ходют, а вдруг дрекавки? И так пропадает кто каженную зиму! Что ни зима, так один мужик не возвернётся с вырубки… Они ж яйца охраняють! Но не боись, боярышня, дружина все яйца расколотила, теперича туточки не будет этих проклятущих диавольских созданий!
Яйца… Эти ужастики несут яйца… А я упала в снег, и что-то треснуло… Кладка яиц. Точно, как Кремлёвские куранты! А что я в руке зажала? Уж точно не камень и не какашку мёрзлую. Яйцо я схватила машинально и принесла с собой, бесчувственная… Мать моя женщина! Это у меня в сиськах сейчас греется яичко этих тварюг?
Так, Янка, спокойно. Чем я рискую? Ведь яйцо не укусит и не съест. Пока пусть полежит там, где лежит, а по приезду в Белокаменную посмотрю, что с ним делать. Да и птенец, едва вылупившись, будет беззащитным, а поэтому… Да фиг с ним со всем, я уничтожила кладку редких птиц! Пусть хищных, окей, но всё же живых существ! Вот они и обозлились на меня… Прекрасно! Я начала свою жизнь в этом мире с убийства невинных животных… Бли-и-ин! А ещё панд спасаю в своём родном мире…
Я так сильно распереживалась за бедных дрекавок, что отказалась и от чая, и от супа, и от каши. К тому же, каша пахла горелым, и меня от неё чуть не вывернуло. Научить их, что ли, масло в котелок кидать, или сами догадаются? Но время пролетело быстро, тем более, что я большую часть дня проспала и даже не выходила в туалет, хотя и хотелось немного. Но решила – не буду. Доедем до столицы, там и облегчусь, а пока потреплю. Не хватало нарваться на какого-нибудь волко-страуса!
А на закате, когда солнце коснулось горизонта краем холодного серо-оранжевого диска, затрубили отправление в путь. Шатёр свернули, костёр засыпали снегом, уничтожив все следы нашего присутствия в этом месте, лошадей впрягли в сани или оседлали, и наш обоз тронулся. Снова затрясло на поворотах и на снегу, но в этот раз со мной были Прошка и Фенечка. Эту последнюю мы переодели в одну из моих рубах, моя наперсница подшила подол крупными стежками, вытащив нитку и иглу из рыбьей кости из другой шкатулки, где хранились всякие полезные мелочи. Косу, которая оказалась обрезана почти по лопатки, мы расчесали и заплели с красной лентой. Когда Прошка спросила у девочки, почему волосы такие короткие, та взялась за косу и сделала резкий жест сжатым кулаком. Обрезали? Отсекли? Кто? А на этот вопрос Фенечка не ответила, зыркнув глазищами и отвернувшись.
В пути она свернулась калачиком у моих ног, как собака, но я не могла выдержать этого. Как можно настолько зашугать ребёнка? Я притянула девочку поближе к себе, подсунула ей под голову половину подушки и накрыла краем шубы. Прошка недовольно проворчала что-то, но мне было положить на её мнение. Фенечка доверчиво прильнула ко мне всем телом. Я протянула руку и обняла девочку за худенькие плечи, подумав, что нужно её подкормить, а то даже по стандартам моего мира она кажется тощей. А уж по стандартам этой древней Руси, где все девки красовались жопой и бюстом, а ещё практически отсутствием талии, Фенечка смахивала на сухую ветку.
Прошка давно сопела в две дырочки, не обращая внимания на тряску, а я никак не могла сомкнуть глаз. Смотрела в небо, где звёзды то мигали на чёрном бархате космоса, то стыдливо заползали под серые облака, и думала, за что получила такое наказание. Что бы я делала сейчас, если бы не этот попадос в другой мир? Вернулась бы с работы, приготовила покушать, плюхнулась бы в разобранную постель с тарелкой и ждала бы Матюшу с ночного такси. А потом бы он приехал, устало ввалился бы в квартиру и стал бы отряхивать снег с куртки и ботинок прямо в коридоре. Мы бы поцапались, я его покормила бы, вымыла бы коридор и пришла бы к нему в кровать, под бочок, разбудила бы минетом и добилась бы примирения самым примитивным и действенным способом…
При этой мысли, только представила, как он ласкает меня, грубо и нежно одновременно, тихонечко застонала от неудовлетворённого либидо. В животе сжалось предательски, захотелось сунуть пальцы под рубаху и накормить огонь вспыхнувшей страсти… Но как подумала о том, через сколько слоёв ткани придётся лезть, сразу расхотелось. Зато Фенечка зашевелилась, словно мои мысли разбудили её, уткнулась носом в плечо, потёрлась. Я погладила девочку по волосам, шепнула:
– Спи, Фенечка…
А потом продолжила тихонько:
– Знаешь, какое у тебя красивое имя? В моём мире есть такой город. Он прекрасен. Мы с Матвеем ездили туда одно лето, сняли там комнатку и провели целый месяц в море… Там есть море, оно называется Чёрное… Даже не знаю почему. Оно голубое на самом деле, не слишком прозрачное, как, например, на Мальдивах, но вода чистая и прохладная… А когда купаешься, она становится тёплой и ласковой… Нам было хорошо… А в городе мы ходили по узким улочкам, покупали сувениры… Привезли оттуда десять магнитиков на холодильник. Зачем нам надо было десять? Лучше бы купили пару бутылочек местного вина…
Я вспоминала Феодосию с ностальгией. Мы купили, конечно, бутылку, но всего одну. Распили её через несколько дней после возвращения в Москву, а потом Матюша устроил мне родео-секс – горячий и жаркий! В то утро мы даже опоздали: я на работу, а он на пары… Зато весь день сладко ныло в груди, в животе, в горле… Горячие ладони, твёрдые жёсткие пальцы, торчащий, как ручка переключения скоростей, член! О-о-о, как бы мне хотелось проснуться рядом с Матюшей и вот так перекатиться на него, заняться его дружком, разбудить, подтолкнуть и получить удовольствие…
