Улукбек Чиналиев
Второй дом от угла… Страницы жизни семьи, республики, страны
Глава IV
Сон
Строительство жилого дома на северной окраине города Джалал-Абада. Соседями по земельному наделу оказались заслуженные и интересные люди. С юго-восточной стороны – Герой Советского Союза летчик-штурман Евдоким Мазков. С восточной – выпускник Львовской художественной академии Василий Владимиров. С западной – главный архитектор города Щербинин, он помог разработать проект дома для большой семьи, сделал нивелирную привязку будущего строения к участку с учетом геологических условий местности.
В отличие от других строений наша усадьба размещалась в глубине участка и была второй от угла ближайшего переулка. Прозорливость архитектора мы оценили после покрытия автомагистрали щебенкой, пыль оседала среди зеленых насаждений, не достигая стен, дверей и окон жилья. Асфальтирование и благоустройство улицы кратно увеличило поток автотранспорта, большая часть шумовых и выхлопных газов улавливались плотной стеной деревьев.
Василий Кириллович – владелец большого дома и приусадебного участка, но семьей обзавелся значительно позже, увлечен был исполнением скульптур из гипса вождей революции. Историю строительства его дома не припомню, мне казалось, что он проживал в нем до нашего приезда. Художник производил впечатление типичного представителя творческой профессии: длинные волосы, вежливый, рассеянный оптимист. Комнаты обставлены мебелью, без которой не обойтись, слева от прихожей, как мне казалось, была большая библиотека. Кроме специальной литературы было много сказок. Книгами хозяин позволял нам пользоваться с условием бережного отношения к ним. Двор художника служил ему мастерской, старший брат, наблюдая за творческим процессом, с готовностью оказывал скульптору помощь. Сосед заметил его интерес, пригласил к себе в помощники. Работать предстояло в летний период в Майлуу-Суу, городе, закрытом для свободного посещения в связи с добычей и обогащением урановой руды. Брат на заработанные деньги купил чемодан конфет. Когда он открыл чемодан, мы были в восторге – это была сказка наяву. Конфеты разных наименований, подушечки, горошек, шоколадные, обернутые в цветные станиолевые бумажки. Они сверкали всеми цветами радуги, были необычайно вкусные.
Против нашего дома, через дорогу, строилась семья, его главу соседи звали Чал, он был малого роста, с седой как лунь бородой. Белая полотняная рубашка до колен, с вертикальным вырезом на груди, подпоясанная хлопчатобумажным платком, сложенным треугольником. Штаны свободного покроя, зауженные книзу, на босых ногах резиновые галоши. Эта обувь сносу не знает, не промокает, ходить в ней удобно по любой местности. В холодное время он носил ичиги – сапоги без каблука, на мягкой подошве, заправленные в галоши. Пестрый ватный чапан (халат) без воротника и пуговиц, скроенный таким образом, что одна пола заходила за другую и при ходьбе они не расходились в стороны, защищая от ветра или мороза. Длинные рукава чапана прикрывали пальцы рук, оберегали их от холода, голову венчала тюбетейка, независимо от времени года.
Зычный, хриплый голос Чала был слышен с раннего утра на всю улицу:
– Халдар! (Так звали внука.) – кричал он. – Кайердасан? Эшакни кош! (Где ты? Запряги осла!)
Глава семьи устраивался на одну из сторон двухколесной арбы на резиновом ходу, брал в руки поводья и, погоняя возгласом: «Чу! Чу!», отправлялся на базар.
Не было дня, чтобы он не заработал рубль-два, брал он за свои услуги недорого, доставлял овощи, фрукты по указанному адресу. Бывало, едет груженый среди покупателей: «Пош! Пош! Разойдись! Разойдись!»
Начальство базара поддерживало промысел старика, не взимая с него сборы. Деньги нужны были для строительства дома, поддержания хозяйства, да и внука пора было готовить к школе.
– Машрап, – обращался он к сыну за пиалой кок-чая, – сможем ли мы до холодов перекрыть крышу? Хотя бы частично утеплиться?
– Оформление беспроцентной ссуды завершается, отец, это ускорит строительство дома.
Глинобитный двор полит и чисто выметен снохой Чала, над ним высоко подняты лианы толщиной в руку, покрытые светло-зелеными листьями с пятипалой структурой. В углу двора стояла черпая, со всех сторон закрытая густыми шпалерами винограда «Дамский пальчик». Светло-зеленые обильные кисти, издававшие слабый запах цветочного аромата, свисали между темной, кое-где озолоченной солнцем зеленью. Старик старательно взращивал виноградник, к зиме умело укрывал соломой, оберегая от холодов. Орошался приусадебный участок и окружающие его соседские арычной сетью, которая брала начало в хаузе (искусственный водоем) круглой формы, из него же черпали воду для питья.
Местный маломощный кирпичный завод не мог обеспечить возросшие объемы строительства государственных объектов, да и дорого было строить жилье из жженого кирпича. Большинству, в том числе и нам, это было не по карману. Артель, состоящая из двух чеченцев, взялась за изготовление самана, их так и называли «чечен-кирпич». Основу его извлекали из ямы, глину поливали водой и, смешивая с соломой, месили ногами, вязкая масса, прикрытая грубой тканью, отстаивалась. По мере готовности пластический замес с размаху швыряли в предварительно смоченные (для свободного извлечения) трехсекционные деревянные формы. Очень тяжелый труд делать саман: месили, формовали, переворачивали, складировали, подсушивали в тени. Он служил основным строительным материалом в послевоенные годы. Надворные постройки для домашних животных и птицы тоже строились из сырца. К зиме мы въехали в свой дом без оконных рам, дверей и полов. На скорую руку одну из комнат обустроили, поставили буржуйку, закрыли двери и проемы порогами из толя и мешковины, крышу венчала черепичная кровля. То, что дешево, хорошо не бывает. Сколько себя помню, стены дома и пристроек после зимы разбухали, крошились и сыпались, родители частично их обновляли, штукатурили, красили – нескончаемые заботы.
Жизнь обывателей почти вся проходила на вольном воздухе. Здесь и душевная жизнь каждого у всех на виду, точно так же, как и все события, происходящие в этих домах. Всякого, кто пройдет по улице, оглядывали с головы до ног. Каждая семья усаживалась у своего крыльца, тут и завтракала, и обедала, и ссорилась.
Питьевую воду мы ведрами носили, пересекая железнодорожную линию, из колодца, им пользовались жители близлежащих улиц. У единственного источника очередь нарушалась, когда ведро срывалось с карабина и шло ко дну. Вызывали соседа с кошкой, нагнувшись, он высматривал затонувшее ведро – а вместе с ним любопытные, облепившие колодец, – ловко цеплял крючьями за дужку, вытаскивая его, наставлял сдерживать скорость барабана рукой, от этого он приобрел глянцевый блеск.
Вскоре новый колодец был построен у нашего дома, водопроводная сеть, организованная в начале 60-х годов, существенно облегчила наш быт. С поливной водой дело обстояло куда сложнее, и часто возникали ссоры и разногласия с соседями.
По весне родители разбили огород. Огороды орошались только по ночам, очередность контролировал мираб (поливальщик). Это был, как правило, уважаемый, справедливый, знающий тонкости своего дела управляющий. Он предупреждал, в котором часу можно перенаправить поток воды для полива. Каждый хозяин стремился пропитать влагой свой приусадебный участок: скоро ли будет повторный полив и будет ли? Бывали годы, все лето нет дождя, зной иссушал не только почву, но и саму жизнь обитателей нашей местности. От влаги зависел урожай персиков, винограда, помидоров, огурцов, баклажан, зелени, выкраивали клочок земли и для люцерны, это корм для птицы и коровы. Ее появление хорошо помню.
С весны и до глубокой осени, через день или два, мы с братьями ходили на колхозное поле собирать сорняк-березку. У каждого из нас по мешку из грубой ткани, как медленно он заполнялся и казался бездонным, к тому же недалеко наши сверстники азартно гоняли кожаный мяч. Так и хотелось бросить это нудное занятие и присоединиться к беззаботной игре, но это исключалось, старший брат долго не рассуждал. Когда мы возвращались с молочной травой, ссыпали ее на пол коровника, казалось, что ее хватит не меньше чем на два дня. В действительности едва хватало на день, корм надо было собирать все дальше и дальше от дома, родители купили нам велосипед. Это было событием, редко у кого из наших сверстников был велик, один из нас усаживался на раму, другой – на багажник, свесив ноги и держась за седло, педали крутил старший брат. Обратно ехали, привязав несколько мешков к раме, багажнику, так мы привозили зелень нашей кормилице. Примерно в трехстах метрах от дома протекал большой арык, поток воды к лету иссякал, и, для того чтобы сохранить место для купания, русло перекрывалось камнями. Вслед за каналом начинался луг для выпаса скотины. Травы хватало и для нашей буренки. Все ничего, только гомон купающихся детей то и дело был слышен из-за гребня арыка, горячее солнце печет вовсю. Оно не знает удержу, это летнее солнце, такое яркое, безжалостное. Ну как тут не сорваться, будь что будет, на скорую руку куда бы пристроить корову, только не успеешь нырнуть пару раз, как травы не станет вокруг привязи, она тянется к свежей. Не выдержит кол, держащий веревку, ищи-свищи, а если клевер вблизи, то у животного после его употребления вздуется живот.
«Одни переживания с этой буренкой, – думалось мне, – к тому же обман от мамы не скроешь, качество выпаса скажется на вечерней дойке. Неизвестно, что предпочтительней, собирать траву или пасти, выбор за тобой».
Мама с бабой Шурой из молочных продуктов готовили большое количество блюд, от каш до блинов и запеканок.
Глава V
Мама и баба Шура
Баба Шура, Александра Дмитриевна Зинько, была родом из Запорожья, вдова офицера Красной Армии, стала родным человеком для нашей семьи. Она работала санитаркой в больнице, любила нас как собственных детей. Часто рассказывала о своей молодости. Слушая музыкальные передачи, особенно оперу, она забывала все на свете, они напоминали ей счастливые годы предвоенной семейной жизни. Программа радиопередач публиковалась заблаговременно, отыскав украинскую оперу «Запорожец за Дунаем», баба Шура с нетерпением ждала ее. Слушая, не могла сдержать слез, выражая безграничную тоску по родному краю, желание быть среди своих людей, со своим народом…
– Эту оперу мы с мужем слушали в концертном зале много раз. – Голос ее дрожал во время рассказа, слезы текли по щекам.
Единственной отдушиной и связью ее с земляками была дружба с соседкой Ольгой Васильевной, жившей на параллельной улице до ее отъезда в Славинск. Вслед за ее отъездом у бабы Шуры возникало намерение вернуться в город своей молодости, но прервать связь с семьей, ставшей ей родной, было выше ее сил. Только однажды, взяв с собой старшего внука, она навестила родственников, воспоминаний от поездки хватило на годы. Храня память о своих предках, до самой смерти она оставалась верна украинскому языку. Ее родная племянница Зина работала проводницей, иногда ей выпадала поездка по маршруту Куйбышев – Джалал-Абад, дочь ее Валя в таких случаях оставалась гостить у нас.
Из года в год перед нашими глазами, с раннего утра до позднего вечера, в холод и зной, баба Шура и мама хлопотали по дому. Мама делала сто дел одновременно: затемно растопить печь, приготовить завтрак, собрать детей в школу. Тут отмокают занавески, там уже греется чугунный утюг на углях, под навесом куры ждут корм, и вода закипает, потому что надо ошпарить курицу для бульона. Закупить продукты на базаре, торговаться на узбекском языке… многодетную мать знали, уважали и уступали в цене. Каждое занятие продвигается на шаг, на кадр: она движется от одного к другому, стараясь менять очередность, не думать об очередности, стирка, штопка детской одежды, и каждый день приносил новые заботы. Это не приводило ее в состояние безысходности. Она никогда не теряла присутствие бодрости духа, постоянно была в движении, шаг энергичный, от раздачи корма птицам к заботам в доме.
Дом состоял из многофункциональной веранды, деревянная доска с железными крючками служила вешалкой, печь примыкала к несущей стене и была приспособлена для приготовления пищи. Дверь из входной группы вела в гостиную, между собой мы называли ее коридором, она была вытянутая и обеспечивала вход в две изолированные комнаты. Обогревались три помещения контрамаркой, благодаря тонкому жестяному слою цилиндра она быстро нагревалась и медленно остывала. Карагандинский уголь превосходил местный по теплотворности и пользовался повышенным спросом. Печное отопление доставляло много хлопот: надо было знать график завоза топлива, заинтересовать оператора-погрузчика, предостерегая его от погрузки пыли.
«Свободен?» – спрашивала водителя грузовой автомашины мама. «Далеко ли везти?»
Узнав адрес, водитель прикидывал стоимость доставки, после торга приходили к согласию.
Складировали топливо в глубине дворовых построек.
В помощь родителям каждый из сыновей имел посильные обязанности. Подключение жилища к газовому отоплению было торжеством цивилизации, ушла в прошлое ежедневная канитель с растопкой печи, уборкой золы и пыли, ей сопутствующей. Следующим шагом прогресса стало приобретение стиральной машинки «Киргизия», отжим белья производился на ручных вальцах, установленных над баком. Подогревать, заливать, сливать воду, измельчать куски хозяйственного мыла, контролировать длительность стирки требовалось вручную, затраты времени, физических усилий по сравнению со стиркой на металлической волнообразной доске кратно сократились и делали жизнь хозяйки радостней и чище.
Полы в доме были деревянные, кровати железные, с панцирными сетками. Украшением одной из комнат служил круглый стол, стулья и стол с гнутыми ножками, этажерка, стоящая в углу между двумя окнами, и сундук из дуба. Сундук и швейная машинка «Зингер» достались маме в наследство от родителей.
В 1953 году мама вынуждена была отправиться на лечение в Пятигорск, перед отъездом она напомнила отцу о зачислении меня в первый класс. Так что, не достигнув семи лет, я стал учеником начальной школы. Она называлась «базарной», потому что размещалась недалеко от базара. Отец купил мне полевую сумку – носил я ее через плечо, на зависть другим школярам, – вручил букварь, аккуратно выструганные палочки для счета. Рядом со школой торговали мороженым. Крем-брюле между двумя вафлями. Его зачерпывали ложкой прямо из термоса. Мороженое тает и течет по руке. Приходится сильно наклоняться, чтобы не испачкать рубашку. Я ем одно за другим, пока не замерзаю. Ладони липкие, отец дает мне свой платок.
Но вскоре меня стали тяготить уроки, дисциплина в школе, и я отказался посещать занятия. У отца был формальный повод согласиться со мной, семь лет мне должно было исполниться через два месяца. Мама пожалела, что доверилась отцу определять меня в школу, она переживала и, если бы знала о том, что так произойдет, была готова перенести свое лечение на более поздние сроки.
В наш двор неспешно заползла очередная осень, все начиналось, как и везде, с конца августа. Желтый лист неторопливо осыпается, с каждым днем все более толстым ярким ковром устилая дорожки и землю вокруг. Попытки собрать опавшие листья в большие кучки порою заканчивались поджогами их, едкий дым, прижимаясь к земле, медленно поднимался и расползался, забивался в нос и пропитывал всю одежду…
Солнечные лучи днем прорывались сквозь кроны деревьев яркими столбами, столбиками, создавалось ощущение, будто они очерчивают воздух огромными светлыми прямыми линиями и упираются в землю.
Город медленно заливался желтым цветом, сверкающим разными оттенками – от бледно-желтого до ярко-оранжевого, и цвет этот начинал буйствовать по всему городу. Казалось, он был везде: на земле, на деревьях, а порою просто порхал в воздухе, падая с веток. Сначала листья сыплются слегка желтые, чем дальше, тем более сухой, скрученный лист ложится на землю, и количество падающей листвы неумолимо растет. А если еще и ветерок подует – держись! – от кружащегося в воздухе листопада нет спасения.
Кухня в доме раскалена до предела, вечерами туда не сунешься, в выходные дни такая же история, мама с бабой Шурой там колдуют, варя варенье разных сортов на зиму и готовя всякие маринованные вкусности, которые зимой на праздники с гордостью открываются и с удовольствием поглощаются…
Фрукты в изобилии, гроздья винограда укрыты плотной бумагой от ос и птиц, так они сохранялись до Нового года. Персики массово созревали, тонкая бархатная кожура легко удалялась, нежная белая мякоть источала тонкий аромат. Разлапистое, кустообразное дерево граната до такой степени нагружено ягодами, что они в виде кораллов ниспадали до самой земли. На каждом шагу кусты смородины загораживали тропки, выставляя напоказ прозрачные кисти своих ягод, каждое зерно которых светилось на солнце как рубин. Живые изгороди из малиновых кустов напоминали ежевику; земля же превратилась в сплошной ковер земляники: спелые ягоды с легким запахом ванили усыпали всю траву. Однако самый волшебный уголок фруктового сада был еще левее, в этом месте земля была горяча, как в естественной теплице, куда лучи солнца падали совсем отвесно.
Летом черпая (настил), увитая лианами виноградной лозы, обдавала море листвы блаженным хмелем виноградных гроздей нежно-зеленого, позлащенного солнцем света. Деревянный настил был без бортов и давал возможность взобраться на него с любой стороны. Фанера закрывала обзор с проезжей части улицы Шопокова, ковровое покрытие, жер тошоки и подушки создавали неформальную, расслабленную обстановку. Двухсотваттная лампочка освещала дастархан и гостей, одновременно привлекая комаров, москитов и прочих букашек. Просторная марля опускалась со всех сторон, пропуская воздух и ограничивая доступ насекомым.
Большую часть свободного времени семья проводила на черпае или вблизи нее. Присев на настил, свесив одну ногу к полу, беседуешь или играешь в подкидного или шахматы. Черпая размещалась между входом в дом и зимней кухней, одновременно ограничивая дворовую часть с фруктовым садом.
Навес служил проходом к заднему двору: по двору бродит свирепый петух и множество кур. Ночью они усаживаются на насест из круглых палок и запираются в сарае подальше от кошек. Кроликов первоначально разводили в норах, уследить за их размножением было невозможно, они часто оказывались на соседских участках.
Белый кролик из книги Льюиса Кэрролла «Приключения Алисы в Стране чудес» впечатлил нас до того, что мы стали разводить кроликов. Кормили мы их листьями капусты, они сбегались толпой, теснились, толкались вокруг. Ночью слышно, как они грызут какой-нибудь завалявшийся лист. Среди них был белый кролик с красными глазами, правда он никуда не опаздывал, в отличие от нас. Малыши просовывают пальцы за решетку и гладят копошащиеся комочки. «Гляди, вот этот все чистит себя». – «У него даже лапки стерлись…» Если б ты только знал, какие они забавные! И все такие хитрые. Вот, например, этот серенький, что смотрит на нас: он не выносит одну маленькую самку, так что пришлось их рассадить.
Приближение нового учебного года сопровождалось обсуждением встреч с одноклассниками и учителями, приобретением портфеля, учебников, тетрадей, карандашей, перьев, ручек, всего того, что необходимо для учебы. Сегодня соседские дети сообщили о тех принадлежностях, которые мы еще не приобрели.
Единственная книжная лавка, из которой шел приятный запах свежей печатной бумаги, полна посетителей, каждый покупает то, без чего не обойтись. Магазин размещался рядом с кинотеатром «Ударник», ныне на этом месте областная государственная администрация. Запах типографской краски присутствует повсюду, в магазине, дома, он волнует чем-то необычным, новым, ранее неведомым.
Учебники в твердой обложке накануне выданы в школе, но не полный комплект, оставшиеся ждем с нетерпением. Разговор только о школе, старшие братья из мужской школы переведены в новую, вводилось совместное обучение для девочек и мальчиков, и этот учебный год – первый. За несколько дней до начала учебы уточняются списки, возраст, обязательность получения образовательного стандарта, город был разделен на кубики, избежать учета не представлялось возможным.
Общее волнение передавалось мне, ожидание того, что ранее не приходилось испытывать, к тому же предстояла покупка сандалий. При их приобретении произошла неприятность, в магазине у мамы украли деньги. В толпе покупателей крутились подростки, они примелькались еще на базаре, когда воровали арбузы и дыни. Один из них отвлекал торговца, другой откатывал арбуз, третий подхватывал его и скрывался. А то и нанимались отгонять от развалов тех, с кем вчера вместе промышляли.
Базар меня всегда завораживал. Шашлыки… с кусочком лепешки, вкуснейшей, прямо из тандыра, сладкие петушки, уточки на палочках, разных цветов, волшебные запахи специй и фруктов. Рис, изюм, курага, тазики персиков, яблок, развалы арбузов и дынь.
Хозяева торговых рядов громко зазывали покупателей, наперебой расхваливая свой товар: «Падхады, народ, свой агарод, палавина сахар, палавина мед!»
«Муздак суу!» – кричали босоногие мальчишки в штанишках, которые держались на помочах, а иногда даже только на одной лямке. Они стояли с ведрами воды вперемешку со льдом, за пятак черпаком наполняли металлическую кружку, ополаскивали ее в другом ведре.
И всюду торговались до хрипоты. Покупатель настаивал на своей цене, поворачивался и делал вид, что уходит, продавец незначительно уступал, при этом спрашивал: много ли берешь? В бурлящей толпе торговцев и покупателей, теснящихся у лавок, слышится мелкая, частая дробь дойры, высота звука меняется по мере перемещения к краю, сильные удары ладонями в середине мембраны извлекают низкие ноты. Ей вторит тяжелый карнай, он неистово гудит своим мрачным, торжествующим басом, причем черные глазки музыканта совсем исчезают между раздувшимися щеками. Он так надсаживался, что казалось, кожа у него на шее и даже на лбу отставала. Мелькают акробаты, жонглеры, мальчик-канатоходец, скользнув, делает вид падения. «Ах!» – раздается среди зевак. Двигаться сквозь толпу не представлялось возможным.
Кража для нашей семьи была заметная, в поисках подозреваемых мы исходили торговые ряды, парк, протиснулись через толчею у кассы кинотеатра, и я высмотрел подростков, мама заявила в милицию. Их задержали, но украденные деньги нам не вернули. Обновку мне купили, перезаняв деньги у соседей.
Ученики 3-го класса средней школы № 4. Джалал-Абад, весна 1957 года. Первая учительница Мазкова Анна Алексеевна, директор школы Хая Дунусовна Акчурина. Фотография из личного архива.
Школа находилась недалеко от нашего дома, по пути к ней предстояло пересечь железнодорожный путь, по которому огромный паровоз с черной дымящейся трубой доставлял платформы, груженные углем из шахты Кок-Янгак.
Железнодорожный состав, подъезжая к городу, снижал скорость, этим пользовались те, кто на ходу взбирался на платформу и сбрасывал куски угля на насыпь. Паровоз дышал густым, черным дымом и издавал пронзительные гудки, когда я впервые услышал его, он оглушил и испугал меня так, что я даже присел. Никто из старших меня не сопровождал, все это, как, наверно, вы уже поняли, происходило в те старые добрые времена, когда появление автомобиля на улице было настоящим событием. Родители совсем не боялись отпускать детишек одних в школу.
Запомнился первый школьный день, непривычная обстановка, сутолока, какой-то незнакомый пацан стал приставать, драки было не избежать. Вскоре появился его брат, года на 3–4 старше меня, он подошел и ударил, это была семья чеченцев, проживающих рядом со школой по улице Партизанской, через два года они, как и многие их соотечественники, вернулись в Чечню. Одна из учительниц, видя мое плачевное состояние, зачислила меня в свой класс, это была моя первая учительница Анна Алексеевна Мазкова.
Лестничный пролет в школе, между первым и вторым этажами, запомнился цитатой из Карла Маркса: «В науке нет широкой столбовой дороги, и только тот может достигнуть ее сияющих вершин, кто, не страшась усталости, карабкается по ее каменистым тропам». Школьные годы шли, а цитата оставалась неизменной, иногда буквы обновлялись. Тогда я был далек от предположений, что моя жизнь будет связана с наукой, интеллектуальным трудом.
Второй случай мне запомнился с учеником по уличному прозвищу Сухой, дело происходило так. Мальчик тянул руку во время последнего урока, учительница, проходившая практику, спросила:
– В чем дело?
Мальчик попросился выйти в уборную.
– Перед занятиями надо было сходить.
– Но мне тогда не хотелось. Пожалуйста, разрешите мне выйти.
– Не нарушай дисциплину, а то будут неприятности.
Естественно, неприятности случились: несчастный мальчик не успел добежать до уборной…
Сидели мы тогда за наклонной партой, вверху углубление для ручки и чернильницы. Для написания слов ручкой с пером приходилось макать в чернильницу каждые шесть-семь секунд. Чернил на кончике пера должно быть ровно столько, сколько нужно, чтобы показать аккуратность письма, не допустить помарок, исправлений и чернильных пятен. Фарфоровая непроливайка во время перемены между уроками оставалась на парте. Бывало, кем-нибудь принесенный кусочек карбида попадал в жидкость, чернила булькали, издавали неприятный запах и приходили в негодность. Виновников выявляли по запаху рук, карманов штанов, карбид можно было взять на любой стройке, где велись сварочные работы.
Вот и все мои воспоминания шестидесятипятилетней давности про мой первый класс. Не густо, но это все, что осталось.
