Улана Зорина
Истории одной монеты

С тех пор это стало моим главным страхом. Витя Щипач не раз ещё подсаживался ко мне, вёл пространные беседы, а скорее, монологи о боге, о политике, о чём-то спрашивал, что-то рассказывал, каждый раз мне казалось, будто судьба моя на волоске. Он наслаждался бессилием и страхом своего слушателя. Нередко я просыпался с криком посреди ночи из-за кошмара, в котором добродушный старичок с мёртвыми глазами врывался в хату с ножом в руке и тут же принимался меня резать.

Однако время шло, Щипач переключился на новеньких, и никто не пришел ему на смену. Всем было плевать на меня, а мне было плевать на всех. Потянулись длинные, скучные, одинаково серые дни. Раз на свидание пришла мама. Сказала, мол, любит меня несмотря ни на что, винит во всём отцовское недовоспитание и ждёт моего возвращения. Я плакал.

Вышла монета за пару недель до окончания срока, как всегда, из груди. А накануне умер Витя Щипач. Поговаривали, что он сильно повздорил с администрацией колонии, и вертухаи избивали его почти сутки без перерыва – переломали руки и ноги, отбили почки, порвали жопу черенком швабры, да и бросили в неотапливаемый карцер. Там Щипач и скончался: замёрз насмерть, тихо скуля и сочась кровью из всех отверстий.

Пожалуй, покривлю душой, если скажу, что хоть минуту горевал о нём.

Домой приехал ни свет ни заря. После ночи тряски на плацкарте болела спина, в голове всё ещё отражалось эхо постукивающих по рельсам колёс. За полтора года двор почти не изменился: доломали дышавшие на ладан качели, спилили нависавший над парковкой дуб. Куда-то подевался деревянный ящик с котятами.

Все замки остались прежними, и, спустя несколько минут, я уже разувался в прихожей. Дома было тихо и душно. В полумраке коридора я вдыхал запахи пыли и яблок, сладкой сдобы, жареной курицы, духов. Пытался вспомнить: что из этого мне должно быть знакомо, а что в новинку?

Дверь в спальню тихо скрипнула, но мама не проснулась. Чёрные с сединой волосы разметались по подушке, искусанные губы были приоткрыты, пальцы подрагивали, будто пытаясь что-то схватить. Она постарела. Лицо окунулось в сетку морщин, уже медленно и неотвратимо переползавших на шею. Всё её тело как-то истончилось и теперь выглядело совсем невесомым и хрупким, словно хрустальная снежинка – прикоснись, и разлетится на сотню осколков. И как же я раньше этого не замечал? Мама спала прямо в одежде, видимо, ждала меня в любую минуту, но в какой-то момент усталость взяла своё.

Прежде, чем я успел её разбудить, что-то обожгло грудь. Я зашипел от боли, полез неловкими пальцами в нагрудный карман. Монета. Она раскалилась докрасна, чтобы привлечь моё внимание, но мгновенно остыла, стоило только достать её. От монеты воняло тухлым мясом, ребристая поверхность скользила, будто смазанная жиром, поблёскивала зеленовато-гнилым оттенком. Хотелось избавиться от неё поскорее, и она, видимо, желала того же.

– Что же мне с тобой делать? – прошептал я.

Ответ пришёл мгновенно. Прорезь – глубокий чёрный провал длиной не больше пары сантиметров, – перечеркнула мамино горло. Наружу толкнулась кровь, заляпала бледную кожу и нежно-салатовую наволочку.

Отчего-то страха не было. По телу не растёкся лёд, панические мысли не разбегались в стороны крысиной стаей. В голове всплыла дедова поговорка: «для всякой копилочки своя монетка найдётся», и всё сразу стало ясно. Руки механически сделали то, что было необходимо. Монета идеально заткнула рану, погрузившись в трепещущую плоть больше, чем наполовину. Кровь остановилась. Казалось, маме всё это не доставило ни малейших неудобств, она так и не проснулась – только всхрапнула и перевернулась на другой бок.

Не знаю, сколько я стоял там, в комнате, наблюдая, как она спит, и прислушиваясь к себе. Связь с монетой исчезла, теперь я был свободен во всех смыслах, и мог попытаться вернуться к обычной жизни: пойти на работу куда возьмут, помогать маме, мучительно день за днём встраиваться в социум, адаптироваться, снова, снова и снова доказывая окружающим, что я не хуже их, не отброс, не грязь, не слякоть. Или же…

***

– И ты вот так просто взял и ушёл? – брови Макса поползли вверх.

Отхлебнув ещё пива, я пожал плечами.

– Ну да. Ты, может, сочтёшь меня мудаком…

– Довольно-таки мудацкий поступок.

– …и даже, наверное, будешь прав, но, давай начистоту: если бы я остался, это был бы правильный поступок. Правильный, да. Но этим я бы сделал хуже и себе, и ей. А так, посмотри, я сам себе хозяин, свободен, как ветер. Могу поспорить, свободнее, чем ты. У меня даже мобильника нет – вот насколько.

– То есть, ты практически бомж, – осторожно заметил Макс, внимательно глядя на меня поверх очков.

В груди начала закипать злость. Да что ему нужно? Поиздеваться?

– Пусть так, но это мой выбор! А мама живёт себе спокойно, без стресса, без мыслей о том, куда бы пристроить сына уголовника, без стыда перед подругами и знакомыми, без лишних стрессов. Да, может, временами ей бывает грустно, но в целом всё к лучшему, как по мне.

Мы молча допили пиво. Макс подвинул свою тарелку ко мне – сам он к еде не притронулся. Я благодарно кивнул.

– Ну, ладно, пожалуй, мне пора, – он подхватил портфель и начал собираться.

– Погоди! – я решил испытать удачу. – Слушай, мы можем встретиться, например, завтра, и я расскажу тебе, что было потом. За завтраком, разумеется. У меня ещё полно диких историй.

Он покачал головой. В стальных глазах мелькнула брезгливость.

– Пожалуй, откажусь. Видишь ли, Петруша, мне от тебя нужна была именно информация о монете. Спасибо, весьма интересно и познавательно, теперь я буду знать, что нужно использовать её весьма осторожно.

Я замер от неожиданности.

– О чём ты? – онемевшие губы не желали двигаться. – Она у тебя?

Макс жестом фокусника извлёк из внутреннего кармана пиджака до боли знакомый металлический кругляш с цифрами 1 и 9.

– Да, кстати, твоя мать звала тебя всё время, пока я искал эту чёртову монету. Она кричала и кричала от боли и страха. А монетка такая мелкая, зараза, еле нашёл её. Ни под кожей, ни в желудке, ни в кишках не было. Знаешь, где обнаружилась? В правом лёгком. Правда, к этому моменту Мария Ивановна, конечно, уже умерла.

Он подмигнул мне. По телу растекался лёд. Мысли разбегались во все стороны паникующей крысиной стаей.

– Как знать, возможно, если бы ты остался, то мог бы попытаться её спасти.

Макс пружинисто зашагал прочь и вскоре растворился в толпе спешащих на работу людей. Я остался сидеть. Вдалеке загудела, отбывая, баржа; гудок напомнил мне протяжный, безнадёжный вой смертельно раненного животного. Хозяин круглосуточного кафе «Кругло с уток», добродушный армянин Рубен, включил музыку. Сквозь хрип динамиков пробился задорный голос Верки Сердючки.

«Ха-ра-шо! Всё будет ха-ра-шо! Всё будет ха-ра-шо, я это знаю!»

Каждое слово падало на мои плечи скалой, разрывая плоть, дробя кости, мысли, бытие. И вскоре не осталось ничего.

ЧУРИНГА

Sivka Burka

«Ахтунг! 0 3 2 4 7 3 – 5 0 1 3 8 2 – 9 0 0 6 3 1».

Задорно по немецки отрапортовал звонкий девичий голосок.

– С Днём Рождения, милая. – Сашок перекатился на бок, – Прости, я кажется заснул.

Рука нырнула в леденящую пустоту второй половины двуспальной кровати. Стон, а точнее рваный захлебывающийся вой слетел с губ. Врут, суки, время не лечит, лишь загоняет боль глубже, где нервные окончания уже ничего не значат, превращаясь в скопления пульсирующих звёзд вечности, Где агония подобна галактике, сжимающейся от ужаса бесконечного одиночества.

«нуль, драй, цвай, фи: а, зибэн, драй» – нетерпеливо подпрыгивал на столе механический карлик с жадно раззявленной пастью. Щелкунчик-копилка-будильник с голосом Леры. Таким знакомым, звонким и… живым.

***

– Ну Сааанёк, Сашенька, Сашулечка, давай купим, это же Nussknacker und Mausekönig – девушка не сводила влюблённого взгляда с уродца на ярмарочном развале. Тот гордо попирал ногой многоглавую мышь в короне. Точно Георгий Победоносец змея. Длиннющий, скрученный в кольца хвост мыши заканчивался штепселем.

– Купи-и, порадуй свою маленькую Ленору, – канючила девушка, – Прикинь, как славно – будешь просыпаться под мой нежный голосок и… – она бросила взгляд из под длинных густых ресниц – о моём девятнадцатом дне рождения, уж точно не забудешь!

Контрольный выстрел. Покраснев, как глазки крысы под пятой Щелкунчика, Сашок полез за кошельком. Лерка захлопала в ладоши. Её увлечение готическими и оккультными приблудами обходилось недешёво. Но Сашок не роптал, подрабатывал сторожем, да и сама Лерка брала дополнительные ночные смены в больнице. В конце концов именно это увлечение и свело их. Сашок писал фанфики и диплом по эпохе романтизма. Лерка воображала себя ведьмой и тусовалась с готами. Идеальная пара.

– Не надо его покупать. – проскрежетал старик из-за соседнего прилавка с книгами. Несмотря на удушливый зной он оставался в поношенном пальто и вязаной шапке. И вообще сильно смахивал на постаревшего Леона из одноимённого фильма. Или Кота Базилио из Приключений Буратино. В любом случае не самая приятная ассоциация.

– С чего это? – вызывающе поинтересовалась девушка.

– Сколько тебе лет, малая?

– Восемнадцать и…?

– Хочешь, чтоб девятнадцать стукнуло – не бери. Впрочем, твой выбор. Я предупредил, помни – глаза старика недобро окинули взглядом Леркин наряд – узкое чёрное платье в пол из бархата и кружев, кожаный корсет, чокер с серебряной цепочкой – Себя губишь, парня хоть пожалей. Он же, дурак, тебя любит.

– А ты? – длинные смоляные волосы Лерки взметнулись тёмным облаком, когда она повернулась к торговцу книгами. Видимо Леона она не смотрела. – Ты что любишь? Оргии? Молодых девчонок в рогатых масках, распластанных в звезде Исиды? Или мальчиков? Раз, мой так приглянулся. Не отводи глаз, старик, ты же сказал, что видишь меня насквозь. А если это обоюдно? Und wenn du lange in einen Abgrund blickst, blickt der Abgrund auch in dich hinein.

В груди у Сашка неприятно кольнуло. Он не любил спорить со старшими, но и выглядеть соплёй в глазах Лерки не хотелось. Та редко переходила на немецкий и добром это никогда не заканчивалось.

Сашок взглянул на названия книг и поморщился. Понял слова подруги и её цитату из Ницше. Она всегда была глазастой и острой на язык. На прилавке навязчивого книготорговца красовались Кроули, Лавей, Папюс, Блаватская – попсовый набор, приправленный чуть более интересным Оккультизмом и магией Тухолки и Оккультной философией Джоунса.

– Пойдём, Лер – Сашок потянул девушку за рукав, подальше от неприятного чудика – видишь же человек в своём мире живёт.

– Скоро и ты в нём окажешься парень, – прокаркал старик им в спину. – Гони ведьму. И не зови никогда назад, слышишь! Сдохни, но не зови! От мёртвой не убежать, от живой ещё сможешь. Я сумел, глядишь, и у тебя получится.

***

Не получилось… Сашка смахнул слёзы и сунул десятирублёвую монету в щербатый рот уродца. Будильник затих. Светящиеся глаза сверкнули цифрами 19.19. Всё, как всегда. Сашок не помнил, что заснул. Врачи поставили диагноз нарколепсии, хотя толком ничего и не сказали. Триггер сомнений не вызывал. Нервное потрясение, только легче от этого не становилось. Во второй половине дня он проваливался в сон, даже не в сон, в коктейль из снов, реальности и глюков, и просыпался ровно в 19.19.

Врачи, уверяли, что это нормально, есть внутренние часы и организм ориентируется на них, мозг улавливает сигналы и реагирует. Всё правильно, Сашок даже знал какие.

«нуль, драй, цвай, фи: а, зибэн, драй»

Девятнадцать. Теперь навсегда. Прошёл уже год. Кошмары не отпускали. Не отпускала Лерка. Единственно чему научился Сашок – проснувшись не ставить сон на репит, хотя воспроизвести мог без труда.

Обжигающе-ледяной ветер колышет туманную рвань штор на тёмных окнах комнаты Леры. Кровь. Повсюду, на полу, на опрокинутом шкафу. Разодранных книгах По, Гофмана, Майринка. С обложки баллад Бюргера зловеще скалится из-под забрала мёртвый Вильгельм. Изляпанные ржаво-бурыми пятнами страницы застыли в вязком мареве кошмара.

А на полу алые капли перемешиваются серебристыми. Осколки зеркала, разбитого по краям и абсолютно целого внутри, и в нём – она. Ленора… Медленно оборачивается… Вечность взглянула на мир. Сам Хаос. Девушка протягивает тонкую руку, то ли манит, то ли просит:

– Иди ко мне… Верни чурингу… Позови меня…

И белая до черноты, ослепляющая вспышка света…

Ахтунг! 0 3 2 4 7 3 – 5 0 1 3 8 2 – 9 0 0 6 3 1

Саша рывком сел на постели.

Красные глазки крыс пятнали столешницу отблесками кровавого пиршества. 19.19.

Сашок, много раз мечтал разбить ненавистную куклу, продать квартиру, уехать, куда ворон костей не донесёт… и воспоминаний. Только… Только ведь это всё, что осталось от Лерки: её комната, её вещи и её голос в утробе мерзкого карлика. И ещё странная монета, с которой всё и началось. Чуринга, как звала её Лерка.

– Са-аш, в нём гремит что-то, слышь? – девушка потрясла копилкой над ухом.

– Вернуть хочешь?

– Нее, узнать. Вдруг там сокровище? Золото? Или бриллиантик даже?

– Вскрыть? – хмыкнул Сашок, – М-да, вариант не дурён. Попрактикуйся, ведьмочка. Главное, потом выброси.

– Зануда ты, Сашка, неужели не интересно? – Лерка крутила фигурку, заглядывая мышиному королю под хвост.

– Во, правильно, входит через рот, значит выходит… Я ж говорю – образование – сила! Не зря год в меде проучилась.

– Фу на тебя, – прыснула Лерка, – дурак, Ну серьёзно, это ж копилка – должна быть какая-то затычка.

От совета, где её искать, Сашок удержался. Но Лерка уже торжествующе взвыла и, отодвинув подошву на ботфортах Щелкунчика, нещадно затрясла бедного солдатика.

Издевательски звякнув, на стол выкатилась десятирублёвая монета.

– О! Сокровище! – заржал Сашка, но услыхав разочарованный вздох Лерки, тут же прекратил, – Ну чего ты, Лер? Брось. Копейка рубль бережёт, в нашем случае десятик… Ого! Блин, дичь какая-то. Глянь!

На реверсе монеты рядом с единицей вместо ноля красовалась девятка.

– Да! – восторженно взвизгнула Лерка! – Сокровище! Я знала! 19 рублей! Я родилась 19 числа и в этом году мне исполнится 19! Вау! – и она, повиснув на шее у Сашки, жарко поцеловала его в губы.

Да, так всё и началось. Или закончилось? Короче, понеслось в тартарары. Лерка пропадала ночами. Иногда неделями не возвращалась домой. На возмущённые расспросы Сашка отвечала отборной немецкой бранью или слезами и страстным, диким порой, казалось, оргаистическим сексом. В своих готических играх Лера заходила всё дальше, вернее её уносило куда-то на тёмную сторону БДСМ – наручники, кляпы, цепи, ножи, маски, словно боль, позволяла ей почувствовать себя… живой? Шёлк и бархат сменился на кожу и латекс, чокер на туго затянутый шипастый ошейник. Юбка становилась всё короче, декольте глубже, а каблуки выше. На запястье появилась татуировка – цифры 1 и 9 увитые то ли змеями, то ли плющом.

Сашок понимал, что теряет Лерку, но поделать ничего не мог. У неё даже родителей не было. Уйти и бросить подругу одну с полоумными готами и садистами— разве не предательство? Так всё и тянулось до дня рождения. А под утро она ушла и больше не вернулась, оставив после себя запертую комнату, свою чурингу и полуобгоревшую жуткую куклу, притащенную то ли с кладбища, то ли с помойки. Её Сашок выбросил сразу, остальное не смог.

…а следовало. Мозг уже не выдерживал. Чем ближе Леркина днюха, тем хуже становилось. Сашка вздохнул, встал и побрёл в ванную. На светлых обоях, как всегда, зашевелились тени и поползли вслед за человеком. Иногда казалось, они пытались дотянуться до него щупальцами тумана. Но каждый раз отшатывались, словно страшась чего-то. Чувствовали, что Сашок принадлежит не им. Нее, такие мысли – вон из головы! Саня прекрасно знал – это всего лишь колышутся шторы. Но мозг упорно выдавал другое. Придётся опять закинуться таблетками.

– Верни чурингу…

Сашок замер на полушаге, как раз напротив комнаты Леры. Снова глюки? Его предупреждали о возможности гипнопомпических галлюцинаций. Может он ещё не проснулся? Сашок потряс головой. Мир качнулся, вздыбился и оплыл огарком свечи.

Реальность стекает с карниза ручейками дождевой воды перемешиваясь с фантазиями безумца в водовороты чистого сознания и абсолютного бреда. Никакого постоянства, хаос, дикая пляска теней на огненном поле воспалённого разума. Умирающий мир, исходящий гноем реальности. Вселенная, сжавшаяся до нити накаливания в лампе и коридор, свернувшийся бутылкой Клейна. Ни пола, ни потолка, одно перетекает в другое. Безумный вальс языков пламени и струй воды… и чёрное разверзающееся ничто, поглощающее всё, обволакивающее тьмой.

– Иди ко мне… Позови меня…

Сашок оборачивается и кричит от ужаса. Но тишина срывает его голос, как небрежная рука цветок. Белёсый туман клубится во тьме, принимая очертания… Леры? Белая, точно саван, кожа с багровыми струпьями ожогов… нет – прозрачная. Сашок видит, как бьётся сердце, сжимаются и расширяются лёгкие, качая воздух.

– Верни чурингу, – Лера тянет к нему руку, – Ты убил меня, своей любовью… Теперь позови.

Жуткий взгляд чёрных озёр, что заменяют ей глаза, заставляет Сашу отшатнуться.

– Нет, – шепчет он, – Нет! Нет!!! – срывается на крик, пятится и… упирается лопатками в обычную стену коридора напротив запертой двери.

Ахтунг! 0 3 2 4 7 3 – 5 0 1 3 8 2 – 9 0 0 6 3 1

Саша рывком сел на постели.

Крик всё ещё рвался с пересохших губ. Нет! Не может так больше продолжаться! Он просто не выдержит. Сашок соскочил с кровати и торопливо влез в джинсы. Прочь, прочь из этого дома, и не важно куда. «А нет, важно!», – уже натягивая куртку понял Сашка. Тот книжник с ярмарки. Он что-то знает! Окрылённый надеждой Сашок, перепрыгивая ступеньки сбежал по лестнице в холод декабрьского вечера.

Но ведь безумие надеяться, что через полтора года торговец оккультными книгами будет сидеть на том же месте? Да ещё в такую погоду? Ветер швырял в лицо даже не снег, какие-то белёсые липкие выделения, забирался за шиворот, обжигал глаза, превращая навернувшиеся слезинки в стеклянные осколки. Да, надежда и есть безумие, но менее страшное, чем то, которое преследовала Сашку во снах.

Чудеса случаются редко. Никакой барахолки в сквере не было. Да и не сквер это уже – пустырь с мёртвыми деревьями – опрокинутые разбитые столы и загаженные скамейки. Но… на одной из них разложены книги. Кроули, Блаватская, Кастанеда… Сашок чуть не разрыдался от облегчения, заметив неподалёку фигуру в стареньком поношенном пальто и вязаной шапке киношного киллера. Он бросился вперёд.

– Вы… вы помните меня? Мы тут в позапрошлом году, с девушкой… А вы ещё…

– Жив, покамест, – хмыкнул Леон-Базилио. Но к кому относилась фраза, было не понятно. – А девка твоя?

– Ушла.

– Ушла или… – книжник выразительно мотнул головой. Слов тут не требовалось.

– Не знаю, – вдруг всхлипнул Сашок, – Не могу я так больше, Ни сна, ни реальности. С ума схожу. Таблетки горстями глотаю. Не помогают.

– Помогают, раз живой. По себе знаю. Ладно, садись, коль пришёл. Чаю может? А то трясёшься, как цуцик, – старик наклонился к рюкзаку за скамьёй, – Достаёт тебя?

– Достаёт.

– А я говорил. Ну, глотни, полегче станет – «Леон» достал термос и, открутив металлическую крышку, плеснул туда дымящейся заварки. От аромата трав у Сашки закружилась голова, словно вырвавшийся пар окутал мозг, а не растворился в морозном воздухе Североуральска.

«Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою», – продекламировал старик. – Да, пей, пей, не бойся. Тебе терять всё равно уже нечего, даже если травану. Как ведьму-то твою звать?

– Спасибо, – Сашок благодарно принял чашку. – Лера… Ленора, то есть. Ленора Викторовна Рутц.

– Поганое имя.

– Знаю.

Старик хохотнул:

– Созрел, выходит, что ж… Сживёт она тебя со свету, если не выдюжишь. Я не помогу, но рассказывай, всё полегче станет.

И Сашка словно прорвало. Слова лились из него безостановочным потоком. Вряд ли старик уловил хоть треть из сказанного, да и было ли это важно? Сашок рассказывал всё и про закидоны Лерки, и про проклятую монету, и про оргии, и про день рождения со сгоревшей куклой. Когда он пришёл из универа с букетом и застал голую, измазанную кровью Лерку со своей чурингой на шее, в круге из девятнадцати чёрных свечей. Она обнимала уродливую, наполовину обгоревшую куклу и рыдала. Рассказал, как отнёс её в ванну и что за долгое время это был единственный раз, когда они занимались любовью, а не сексом. И как на утро Лерка исчезла.

Старик слушал не перебивая. Только иногда кивал, да подливал чай.

– Выходит, послушалась меня твоя девка, – наконец, произнёс он. – Ушла и даже гамагей свой оставила. Не думал. Сильна малая оказалась.

– Что оставила?

– Ну амулет, который силу ей давал. Что ушла – хорошо. А что удавилась на какой-нибудь заброшке – плохо. С мёртвой не сладить уже.

Сашок выплюнув жидкость, зашёлся в кашле:

– Нет! Не могла она. Она – сильная.

– Сильная. О том и говорю. Не знала она, что так будет. Поняла, что жизнь из тебя сосёт и выбрала. Тело умертвить – дело не хитрое. С этим она справилась, а дальше… Застряла деваха меж миров. Не выбраться ей без тебя.

– И как теперь? Что это за чуринга-то проклятая?

– Хм, чуринга, говоришь. А не такая глупая твоя девочка, как я думал, – книготорговец уставился в пасмурное небо, провожая взглядом чёрную галку птицы, казалось, мысли его унеслись в такую же даль прошлого. – Может и так, – прошептал он, – да, дух ведьмы мог кто-то знающий и в эту печать заключить. Мог, да. – старик сокрушённо вздохнул, – А тут девка твоя подвернулась, да и на шею себе эту удавку накинула. Той и осталось только затянуть… Но я предупреждал! Предупреждал ведь, да?! – почти истерично воскликнул он, так что Сашок, чуть чаем не поперхнулся.

– Да, конечно, предупреждали, – поспешил заверить он чудаковатого книжника.

Тот сразу успокоился.

– Эх, всё же дурёха она у тебя. Монета проклятая по рукам ходит, к ладоням липнет, а избавиться не каждому под силу. Почитала бы хоть про свои числа заветные. Единица да девятка. Начало и конец, а вкупе девятнадцать – перерождение даёт. Единица – атма – чистый дух, истина, мудрость. Девятка – руна – плоть, тело да органы. А с куклой-то что? – неожиданно сменил тему старик.

– Вы… выбросил, – сознался Сашка, – стрёмная была.

– Стрё-ё-ёмная, – усмехнулся книжник и потёр озябшие руки. – вот уж словечко верное. Повезло тебе, паря. Девка твоя, похоже, её сжечь пыталась, да не смогла до конца. Видать боль скрутила. Срослась уже. Симпатическая магия, чтоб её.

– Си… симпатичная? – выдавил из себя Сашок, – Кто? Лера?

– Да уж… – старик покачал головой. – И чему вас нынче в школах учат? Симильная магия, говорю, имитативная.

– А?

– Бэ! Болван ты, паря! Магия подобия. Подобное порождает подобное. Деревяшка тут, – он неожиданно щёлкнул Сашка по лбу, – равна деревяшке тут, – постучал пальцами по скамейке. Про кукол вуду слыхал? Василису Прекрасную читал? Крошечку-Хаврошечку? А, ладно, – старик досадливо махнул рукой, – Теперь тебе одно важно – её день обращения переждать. Потом на год отпустит, ну и так по кругу. Пока не сдашься.

– А когда этот день обращения?

– Без-на-дё-жно… – протянул книжник и отхлебнул из термоса.

– А, – понял Сашок, – День Рождения? 19? Это через месяц будет. Но, если не сдюжу?

– Ну, тогда всё по классике, – старик пожал плечами, – Инанна и Думузи.

– Что?

– М-да, Гёте был прав, мир хоть и двигается вперед, но молодежи приходится всякий раз начинать сначала. – «Леон» натянул шапку поглубже на уши, заодно почесав затылок. – Паря, ты Восставших из ада видел? Про читал – даже не спрашиваю. Там ещё мужик с иголками в башке ходил?

– И смотрел и читал! – нелепо, но Саше стало обидно. – И не только Баркера, но и По. Лигейю, например.

– Во! Уже что-то, – уважительно кивнул торговец. – Значит, про обмен знаешь. Тело на тело. Вкратце фабула: ты её зовёшь, она возвращается – ты умираешь. Точка. Она остаётся молодой, высасывает силы из мужиков, а у твоей девки это ох и славно получаться будет. В общем, заживает чужой век. Обычная ведьма.

– И что мне делать? – в отчаянии прошептал Сашок.

– Не знаю, малой, прости. Нет тут рецепта. Одно повторю – не зови её. У них всё по правилам устроено, хоть и рулит Князь лжи. Согласие нужно, подпись, договор, приглашение. Купля – продажа в общем, – старик отвернулся, – Нечего мне больше тебе сказать. И так наболтал всего. Вспоминай книжки о вампирах тех же. Не зови её и к ней не иди. В дурку попробуй попасть, что ли. Как я в своё время… Мне ведь когда-то в ломбард принесли эту чёртову монету. Мужик её от брата получил, хотел мне всучить, а я отказался. Только вот он у меня в подъезде помер, а я монету всё же решил прибрать, – книготорговец горько усмехнулся, – В общем, в психушку надо. Там она тебя не достанет, да и под присмотром будешь, руки на себя не наложишь. Ну и нейролептики чуток помогут. Может это глюки всё.

Старик замолчал. Ветер лениво гнал газету по пустому скверу. Отчего-то стало страшно. Похоже, всё действительно сказано, да и что спросить Сашок тоже не знал. Вопросов тьма, но в эту тьму лучше не соваться. Фамилии на корешках книг кричали об этом в голос.

– Спасибо, – наконец выдавил из себя Саша. – И за чай тоже.

Старик молчал. Заснул что ли?

– Простите, – Сашок потряс торговца за плечо. Ледяное, одеревеневшие тело медленно повалилось на скамью. Сашок заорал и скатился с лавки, уставившись в невидящие глаза мертвеца. Посиневшие губы старика шевельнулись, показался распухший язык, облепленный червями.

– Иди ко мне… Позови меня…

Сашка вырвало. кровью, стеклом, нет льдинками, осколками зеркала. Он взвыл, вскочил на ноги и бросился бежать. Врезался в стену дома, и она с грохотом опрокинулась, оказавшись раскрашенной фанерой. Сашок оглянулся. Город исчезал, растворялся в наползающей тьме. Оставался только снег. Нет не снег. Ослепительно яркие обжигающие звёзды. И Сашок, вдруг понял – это Леркины слёзы, и она тут, совсем рядом.

– Иди ко мне…

Сашок обернулся. Никакой прозрачной кожи. Лерка почти такая же, как всегда. Только платья из лоскутьев чёрного дыма, не из кружевной дымчатой ткани. Полупрозрачное, оно обвивало, сладострастно струилось по её дивному телу, иногда обнажая белоснежную кожу… Сашок сглотнул.

– Иди ко мне… времени почти нет, – Лера протянула к нему обе руки, на одном запястье поблёскивала монета, вторая сжимала песочные часы. Песок в них почти закончился.

Сашок сделал шаг. И в этот момент с Леркиных рук начала слезать кожа, как перчатки. Обнажая окровавленные мышцы, она словно плавилась в невидимом пламени. Ладони, предплечья. Грудь, шея. Обугленная плоть отслаивалась лоскутами, падала к ногам, растапливая снег, обнажая кости. Вскипели чёрные озёра глаз.

Лера молчала. Сашок кричал. Кричал, пока не отказали связки, пока…

Ахтунг! 0 3 2 4 7 3 – 5 0 1 3 8 2 – 9 0 0 6 3 1

Саша рывком сел на постели.

***

– Андрей Сергеевич, каковы ваши прогнозы? Саша вернётся?

– Конечно, Леночка, – главврач энергично кивает, отчего его бородка забавно подёргивается, как у Щелкунчика на столе пациента. – Сашенька у вас умница. Метод перманентной гипнотерапии, конечно, пока экспериментален, но вкупе с моей идеей кодового импульса-раздражителя очень обнадёживает. К сожалению, фантазия увела его в мир грёз, вызвав сомнолентность. Но вернём мы вашего Сашеньку, обещаю. Ну бросьте, не краснейте, и спасибо огромное за помощь. У вас чарующий голос и прекрасное знание немецкого.

– Danke schön, Herr Doktor – смеётся девушка, – Но почему именно немецкий?

– Ну хотя бы, как дань уважения Сизизмунду, нашему, Фройду, – усмехается профессор, – Хотя, надо признаться, используем мы эриксоновский сомнамбулический транс. То есть задействуем ресурсы самого пациента. Мы посылаем сигнал мозгу, и он уже дорисовывает картину. Вы же говорили, что Сашенька студент филфака. Диплом писал по романтизму. Немецкому, в том числе. В частности, по творчеству Готфрида Бюргера, и его «Леноре».

– Да, – печально и чуть задумчиво кивает девушка, – так мы и познакомились. Это баллада была его любимой.

– Не удивлён, – смеётся профессор и подмигивает. Но тут же становится серьёзным. – Простите, Леночка, я никогда не спрашивал, вы с Сашенькой давно знакомы?

– Несколько лет уже, до этой проклятой ярмарки и монеты. Саша всегда диковинками увлекался, а тут монета в 19 рублей и – как сглазили. Я понимала, что за филолога выхожу, но тут совсем зарылся в книги. Мистика, нумерология. Ведьму во мне увидел. Ну а потом пожар и… вы сами знаете, – девушка непроизвольно одёрнула рукав медицинского халата на запястье, увитом шрамами ожогов.

– Да-да, – Андрей Сергеевич сочувственно касается её плеча. – Но хорошо, что Сашенька сам к нам обратился. Это, надо признать, большого мужества требует и что на эксперимент согласился, тоже славно. Как только мы научимся контролировать сомнамбулический мир Сашеньки, мы сможем вывести его из сопора. Он уже постоянно реагирует на будильник, отключает сам. Рано или поздно сомлентность отступит, и он вернётся к нам из мира снов. И во многом благодаря вам. Это чудо, что вы решили перевестись к нам их краевой больницы и быть рядом с Сашей. Кстати, прекрасная идея звать его. Это ваше «иди ко мне» зачаровывает. Никакое угнетённое сознание не устоит. И песня Танечки Снежиной такая трогательная. Включайте её почаще. Надеюсь, Сашенька знает, как вы его любите! Ему с вами очень повезло. Он не представляет как!

– Представляет, – улыбается девушка, – я в этом уверена.

– Ну и славно! – кивает главврач, – Кстати, и вы, Леночка, выглядеть стали гораздо лучше, уж извините старика за откровенность, похорошели, посвежели, красавицей стали, а перевелись к нам худенькой, слабенькой. Хоть в отделение к анорексичным отправляй…

– Спасибо Андрей Сергеевич, просто косметика – сегодня мой день рождения. Особый день.

– Не знал, не знал, мои сердечные поздравления. Оставайтесь всегда такой же прекрасной.

– Обязательно, Андрей Сергеевич.

– Простите, а сколько вам стукнуло-то?

– Девятнадцать, Андрей Сергеевич. Как всегда.

– А-ха-ха, так держать, Ленора Викторовна. Так держать!

***

– Иди ко мне… – её голос. Снова и снова из пустой, запертой комнаты. Саша знал, что больше не выдержит. Пальцы легли на дверную ручку, как сотни раз до этого, но в этот раз всё иначе – он её повернул. Раздался щелчок и… ничего. Дверь осталась запертой. Сашок толкнул сильнее…

– Иди ко мне…

…ударил плечом…

– Иди ко мне…

…взвыл, заскрёб ногтями по дереву. Сопротивляться больше не было сил. Пусть всё кончится. Она всё равно его найдёт, зачем прятаться, оттягивать неизбежное? Он… он хочет быть с ней. Взгляд метнулся к ванной. Нет, самоубийство не путь. Не так всё просто. Да и откуда-то Саша знал, что не сможет его совершить. Лера не позволит. Но, как бы то ни было, сегодня девятнадцатое – её день рождения.