Юлий Цезарь – Уильям Шекспир

Шекспир начинил своего «Юлия Цезаря» самыми разными ингредиентами, вкус и аромат которых не только вполне узнаваемы, но и актуальны сегодня. Считается, что это одна из тех пьес, где Шекспир менее всего отдалился от исторических реалий. Выводя на сцену давно умерших героев, драматург опирался на свидетельства Плутарха.

Эту старую как мир историю можно рассмотреть как классический пример конфликта правых с правыми.

Перед нами два противоположных конца спектра, которые ещё недавно были достаточно близки.

На одном – Цезарь и его сторонники, на другом – группа заговорщиков, среди которых Брут, Кассий и Каска. Последние провозглашают, что действуют из любви к Риму, а отнюдь не из ненависти к Цезарю. По крайней мере, они кажутся в этом по-настоящему убеждёнными.

Брут так комментирует свою позицию: «Если в этом собрании есть хоть один истинный друг Цезаря, то я скажу ему: любовь Брута к Цезарю не уступает его любви. Если этот друг спросит, зачем же Брут вооружился против Цезаря, – вот мой ответ: не оттого я это сделал, что любил Цезаря меньше, но лишь оттого, что любил Рим больше».Те, кто замыслил убийство, видят себя избранниками, на плечах которых благополучие отечества. Либо они поборют здесь и сейчас зарождающуюся тиранию, либо окажутся порабощёнными на века. Используя анахронизм, можно сказать, что заговорщики решили прибегнуть к превентивной мере. Они хотят предотвратить намечающийся захват власти. Цезарь, по их мнению, готовится взять на себя абсолютную власть, превратив свободных граждан в рабов, но этого пока не произошло.

Необходимость упредительных мер находит выражение в словах Брута:

…Опасности теперь не вижу я;

Но, если мы его усилим власть,

Он в крайность бросится. А потому смотреть

Мы на него должны, как на змею,

Что из яйца не вышла. Дать ей время

Увидеть свет – и так же ядовита

Она, как все другие змеи, станет,

Ее убить должны мы в скорлупе.Одна из сторон этого многогранного произведения – рассуждения о природе власти и лидерстве. Сравниваются государственный механизм и организм человек.

Герои пытаются определить, что составляет «надменный произвол», как должен вести себя достойный сын Рима и где грань между предательством и стремлением установить справедливый порядок. Какая жертва допустима на пути достижения «общего добра»?

Принести

Для общего добра мы можем жертву,

Но мясниками нам позорно быть.

Мы против духа Цезаря восстали,

А в духе крови нет. О, если б можно

Покончить с духом Цезаря без крови!Для противоположного лагеря, возглавляемого Марком Антонием и Октавием (будущим императором), Брут и компания не более, чем подлые изменники. Но искренни ли заговорщики, постулирующие, что они защищают свободу от надвигающейся диктатуры за авторством прославленного в битвах Юлия Цезаря? И что есть «искренность», сколько у неё степеней? Авторы биографий нередко задают вопрос «насколько искренен описываемый ими персонаж?» Можно ответить встречным вопросом: «А насколько мы искренни? А что есть вообще искренность?»

Другими словами, в контексте истории это представляется довольно бесперспективным вопросом. Блестяще показана летучесть общественного мнения, переменчивого, как игра облаков в ветреный день.

Выступление Марка Антония перед толпой римских граждан после рокового покушения на Юлия Цезаря – прекрасный образец манипуляции массовым сознанием. Казалось, только что все были полностью согласны с Брутом относительно правомерности и даже необходимости насильственного избавления от «тирана» Цезаря.

Но русло общественного настроения разворачиваются на 180 градусов. Толпа готова поверить мастерски построенной речи Марка Антония, которому удаётся уверить собравшийся народ, что его подло предали. Соратник убитого Цезаря начинает каждую из своих инвектив с восхваления обидчиков. Он скрывает свой антагонизм под маской объективности, отдаёт каждому должное и, казалось, жаждет только справедливости.

Каждое слово Антония полно яда и бьёт прямо в цель. Отточенное обвинение, завёрнутое в обложку из лести и призывов к здравому смыслу. Как не поверить такому беспристрастному оратору?

Отрывок из речи АнтонияО, римляне, сограждане, друзья!

Меня своим вниманьем удостойте!

Не восхвалять я Цезаря пришел,

Но лишь ему последний долг отдать.

<…>

Мне Цезарь другом был, и верным другом,

Но Брут его зовет властолюбивым,

А Брут – достопочтенный человек.

Он пленных приводил толпами в Рим

Их выкупом казну обогащая.

Не это ли считать за властолюбье?

При виде нищеты он слезы лил, -

Так мягко властолюбье не бывает,

Но Брут зовет его властолюбивым,

А Брут – достопочтенный человек.

Вы видели, во время Луперкалий,

Я трижды подносил ему венец -

И трижды от него он отказался.

Ужель и это тоже властолюбье?

Но Брут его зовет властолюбивым,

А Брут – достопочтенный человек.

Не для того я это говорю,

Чтоб Брута опровергнуть; я хочу

Лишь высказать пред вами то, что знаю…свернутьВ итоге граждане требуют наказать вероломных обманщиков, которые посмели отнять у них Цезаря, который, в изображении Антония, денно и нощно заботился о благосостоянии народа.Тема лести затрагивается в пьесе и в другом ключе. Заговорщики считают, что Цезарь падок на масляные речи и часто принимает лесть за чистую монету.

Но, естественно, не все такого мнения о Цезаре.

Сам трагический эпизод убийства становится под пером талантливого автор ярким примером сложности и противоречивости истории. Конспираторы перед убийством с лицемерным смирением просят Цезаря вернуть их товарища из ссылки.

Цезарь отказывает, ссылаясь на твёрдость принятых им решений: «Смягчиться может тот, кто сам способен себе просить смягченья у других; но неизменен я, как неизменна Полярная звезда».

Представая в роди вселенского судьи, который не меняет своих взглядов, Цезарь выдаёт свои абсолютистские амбиции. Он продолжает астрономические аналогии и заканчивает прямой заявкой на неограниченную власть.

На небе много звезд; их всех не счесть,

И все они блестят и все мерцают,

Но лишь одна не изменяет места.

Так и людей живет на свете много;

Но люди – плоть и кровь, а потому

Они и переменчивы, и слабы.

Меж ними знаю я лишь одного,

Который чужд минутных колебаний

И вечно неизменен, – это я.Поведение Божественного Юлия непосредственно перед своей трагической кончиной, его недолгие колебания, которые быстро сменила решимость идти навстречу Судьбе, переданы драматично. Авгуры вещают о неблагоприятных знаках, нависших над головой властителя. Кальпурния, супруга Цезаря, уговаривает мужа не ходить в этот день в Капитолий. Коротко её совет звучит как «дорогой супруг, лучше останься сегодня дома».

В некотором роде английский драматург, повествуя о реальных событиях из древности, предложил трафарет, который будет не раз использован историей впоследствии. В качестве примера мне вспоминается попытка Марии Медичи отговорить её коронованного супруга – французского короля Генриха IV Бурбона – от рокового выхода в город 14 мая 1610 года. Где же кончается история и начинается литература? Высказывал ли в действительности тот или иной исторический персонаж известную мысль или ему её приписали господа рифмоплёты?

Человек из XXI века, нагруженный определённым культурным багажом, рискует потеряться в этом переплетении литературы, порождённой человеческим воображением, и сложносочинённых исторических перипетий, которые своими неожиданными ходами нередко затмевают самый смелый вымысел. Черта, которая их разделяет, порой плавает. И пьеса Шекспира с её ставшей крылатой фразой «И ты, Брут?» тому яркое подтверждение.Известно, что многие (около)исторические пьесы Уильяма Шекспира несли в себе, как бы сейчас сказали, месседж для современников драматурга. Посредством этих рассказов Шекспир завуалированно поднимал острые для своего времени вопросы. Он неоднократно наделял персонажей прошлого чертами современных ему деятелей. Шекспироведы посвятили немало страниц поиску параллелей и отыскиванию скрытых посланий в его текстах. Но, что логично, далеко не все аллюзии, которые были понятны публике той эпохи, сегодня считываемы.

Как же обстоит дело с «Цезарем»? На календаре 1599 год. Королева Елизавета, которая уже много лет на английском троне, не имеет наследников. Многие опасаются, что после её кончины дела могут пойти хуже. Боятся, что обострится межконфессиональное противостояние между католиками и протестантами. На жизнь Елизаветы не раз покушались, оправдывая это религиозными соображениями. Примерно в то время появился скандальный трактат иезуита Хуана Марианы De rege et regis institutione. Мариана отстаивал концепцию правомочности устранения тирана, если это диктует «народное благо».

И вот Шекспир показывает в посвященной Древнему Риму пьесе, что убийство не только не приводит к желаемому избавлению, но, по сути, имеет обратный эффект. Именно при Октавиане, преемнике Цезаря, произойдёт окончательное превращение Римской Республики в Империю.

В делах людей прилив есть и отлив,

С приливом достигаем мы успеха.

Когда ж отлив наступит,

Лодка жизни по отмелям несчастий волочится.

Мое знакомство с трагедией «Юлий Цезарь» Уильма Шекспира началось именно с этой цитаты, приведенной в эпиграфе. Услышав ее из уст героя одного фильма я непременно захотела найти источник, откуда взяты эти замечательные слова. Да, так зачастую бывает, что-то не особо качественное и скоротечное приводит нас к чему-то истинному и вечному. Не смотря на то, что в названии фигурирует имя Цезаря, его нельзя назвать главным героем этой трагедии, хотя, безусловно, он является связующим звеном всех описанных в этой истории событий, но большее внимание здесь уделено Бруту, рождению его заговора против Цезаря и его душевным терзаниям по этому поводу.Творчество Шекспира не нуждается в представлении, о нем было и еще будет сказано не мало слов, я лишь отмечу, что, пусть современному читателю и несколько сложновато воспринимать шекспировский слог, за то какое наслаждение окунуться в него на краткий миг, предпочтя классику современной, во многом «избитой» и выхолощенной прозе.

Шекспира я взялась читать внезапно, в одной из игр мне выпало задание прочитать книгу и посмотреть экранизацию, и после долгих раздумий я остановила свой выбор на творении английского мэтра «Юлий Цезарь». Сначала поговорим о пьесе. Пропустим все восторги и уверения в гениальности нашего сэра Уильяма, вы и без меня наслышаны о его мастерстве. Произведение мне невероятно понравилась, даром, что Цезаря там было совсем немного. В пьесе описывается противостояние двух политических сил примерно середины I века до н.э.: республиканцев и монархистов. Причем любопытно в этом противостоянии то, что республиканцы в данном случае – консерваторы, приверженцы сохранения существующего государственного строя. А вот монархисты – наоборот, более прогрессивная и отвечающая историческим реалиям сила. Когда-то давно в Риме уже была монархия и видный патриций Луций Юний Брут сверг последнего царя Тарквиния Гордого. И вот спустя примерно 4,5 столетия, его потомок оказался в идентичной ситуации. Самый прославленный и видный гражданин Рима – Гай Юлий Цезарь настолько завладел симпатиями толпы, что без пяти минут считается новым царем. Ему уже неоднократно подносили корону, но под восторженные вопли толпы он царственно отвергал ее. Брут воспитан в строгих республиканских правилах, для него неприемлем любой другой Рим. Более того слава предка-освободителя не оставляет его в покое. Каждый недовольный вознесением Цезаря не дает забыть Марку Юнию о его происхождении. Кассий – идейный вдохновитель заговора против Цезаря изо всех сил стремиться привлечь Брута на свою сторону. Его участие как бы легитимизирует грядущую кровавую расплату. Также в отличие от идеалиста Брута Кассий предвидит возможные последствия успешной реализации плана свержения Цезаря и пытается убедить своего кузена, что необходимо не только избавиться от головы, но и прижечь рану, дабы на ее месте не выросла новая, еще более свирепая пасть. Однако, Марк Юний оказывается непоколебим в своем убеждении, что после смерти тирана республика спасена и не позволяет пролить кровь Марка Антония, ближайшего сторонника Цезаря. Эта непростительная ошибка стоила ему и заговорщикам жизни. У цезарианской партии отрастает сразу две головы – активный и прямолинейный Антоний, а также скрытный и расчетливый Октавиан. Разногласия между наследниками Цезаря пока еще в будущем, и они с удвоенной энергией обрушивают свой гнев на убийц. Единожды позволив перехватить Антонию инициативу, Брут оказывается не в состоянии ее вернуть. Впрочем, как и защитить свои высокоморальные взгляды. Он категорически не хочет марать руки военными преступлениями, недостойными патриция. Даже горячие уговоры Кассия не убеждают его в необходимости крайних мер. Стоик Брут не выдерживает испытания и ломается. С момента когда Антоний произносит свою пламенную речь перед толпой на Форуме становится очевидно, что Кассий с Брутом проиграли. Времена изменились, граждане Рима приветствуют и восхваляют не идейный конструкт республики, но руку, которая их кормит. Цезарь дал Риму новые провинции, расширил торговлю, завоевал полмира и подарил его богатства. В то время как республиканцы могут похвастаться разве что Катоном, тем самым Катоном, что призывает к аскетизму в еде, отказу от роскоши и строгим моральным принципам. Мне кажется риторическим вопрос, кого народ выберет в данной ситуации. Смерть Цезаря несомненно стала ударом для цезарианцев, но он был всего лишь провозвестником нового мира. Того, в котором нет места старым ценностям. Огромное государство требует единого руководителя и спустя десяток смутных лет Римская Империя оказывается в руках наследника Цезаря, его самого близкого родственника – Октавиана. Средневековая форма наследования в действии.Я не совсем согласна с шекспировской трактовкой Цезаря и политической ситуации. Слишком уж белыми и пушистыми предстают республиканцы и особенно Брут. Но я в свою очередь тоже пристрастна со своим трепетным отношением к Цезарю. В любом случае истина где-то посередине. Однако, я благодарна Шекспиру за интересную и глубокую трактовку одного из самых трагичных и важных сюжетов в Античной истории.А теперь о фильме, готовьтесь плакать и смеятьсяФильм, за не имением более современного, я выбрала начала 20го столетия. Драма в постановке итальянского режиссера Энрико Гуанцонни. Год выхода на экраны – 1914. То есть вы понимаете да, все прелести немого кино в комплекте. Неладное я заподозрила еще до просмотра. Хронометраж в 2 часа показался мягко говоря избыточным. Но я и не могла представить той бездны терзаний, на которую себя обрекла.

Экранизация – один большой фейспалм, который нисколько не умаляется более чем столетним возрастом фильма. Потому что претензии мои лишь краем касаются сопутствующих вещей: одежды, декораций, украшений и прочего. Основная концепция, вот что страшно. В экранизации не осталось и следа самодостаточной и глубокой пьесы Шекспира. Скорее экранизация «Юлия Цезаря» – это любительский микс из Шекспира вообще. Сервилия, у которой действительно была связь с Цезарем, выведена в фильме на первый план. Хотя в книге она даже не упоминается!!! От истории в духе «Ромео и Джульетты» мне стало смешно. Первые 10 минут. После чего рука прилипла к лицу в тщетной попытке развидеть Цезаря, который собрался покончить жизнь самоубийством, от того, что не может быть женат на любимой. Историк внутри меня заплакал кровавыми слезами. Но что гению мелодрамы до исторической достоверности… Рука, к слову в следующие секунды не только не отлипла от лица, но и вдавилась в него еще сильнее. «Живи, если не ради меня, то ради ребенка» сквозь кровавые слезы сумела разглядеть я на экране. Стена так и манила побиться об нее головой. Впрочем, на этом моменте хотя бы стала понятна вся эта сопливая предыстория любви, которой, повторюсь, в Шекспировском тексте и близко нет. А дальше немного цитат и живых впечатлений от просмотра:

«Получив первые уроки от Катона, семилетний Марк Юний Брут приходит к убеждению, что Рим должен оставаться республикой.» Семилетний. СЕ-МИ-ЛЕТ-НИЙ. Приходит к убеждению, что Рим должен оставаться республикой. *три отчетливо слышных фейспалма за кадром* «Постепенно Марк Юний начинает ненавидеть Цезаря». Это, простите, с чего вдруг? В Риме процветает тиран-диктатор Сулла. Цезарь пока относительно никто, который торчит в изгнании в Азии и ни на какие лавры тирана и близко не претендует. Откуда, Аид его раздери, у, не забываем, семилетнего ребенка провидческий нюх и такая удобная режиссеру дальновидность??? Я, конечно, умом понимаю, что рука, вскинутая в приветствии, была позаимствована нацистами у римлян, но когда юный Брут взмахивает рукой по поводу и без, меня начинают беспокоить его политические воззрения и невольно хочется присоединиться к его, видимо, также семилетним политическим оппонентам. XD

К слову, римский салют совершенно не точно был таким, каким мы его привыкли видеть в кинофильмах, да и использовали его исключительно императоры и военачальники, приветствуя толпу, но никак не каждый первый прохожий.«Тертулия (жена Красса) устраивает Гаю Юлию встречу с Помпеем, знатным и влиятельным человеком.» WHAT?! И это все, что режиссер может сказать о Помпее? Великом полководце и одном из самых ярких политиков этого времени? «Знатный и влиятельный», я вас умоляю!!! И с каких это пор Цезарь разгуливает в восточном пурпуре??! (Нет-нет, я все еще смотрю черно-белый фильм, но намек режиссера недвусмысленнен). Среди галлов был Астерикс. Я даже не буду это комментировать XD

Что это сейчас было? О_О Римская весталка ВНЕЗАПНО оказалась среди галлов. Она хочет, чтобы ей отрубили руку за то, что ее покушение на Цезаря не удалось. *где-то далеко в углу подсознания с подвыванием рвет волосы историк*Знаете, на этом моменте я устала раздражаться и досматривала фильм исключительно как неоднозначную экранизацию биографии Цезаря. Более того, по мере развития сюжета постоянно подчеркивается противостояние Брута и Цезаря, как отца и сына. Люк, я твой отец Хотя в более историчной лично для меня (впрочем, как и для Шекспира) версии ситуация была прямо противоположная. Брут не был биологическим сыном Цезаря, но тот принимал участие в его воспитании и очень тепло к нему относился. С учетом того, что события пьесы уложились в последние 15 минут фильма, решительно непонятно почему режиссер обозначил фильм, как киноверсию пьесы Шекспира, разве что это было сделано ради коммерческой выгоды. При всем при этом, массовые сцены сняты интересно, хорошо срежессированы с учетом времени. Но неестественные страдашки на камеру порядком раздражали, хотя это скорее моя общая претензия к стилю немого киноИТОГО: История – это к Плутарху и Светонию Транквиллу, художественная история – к Шекспиру, экранизация – к Майклу Аптеду, режиссеру сериала «Рим».