Уильям М. Макговерн
Древние империи Центральной Азии. Скифы и гунны в мировой истории
Дальнейшая история парфян не представляет для нас особого интереса. Тем не менее Парфянское царство просуществовало более пяти веков (с 247 г. до н. э. по 226 г. н. э.), хотя в остальном наши знания парфянской истории на удивление отрывочны. Династическая линия их царей длинная и запутанная. Многие из них известны нам только благодаря монетам. Главный интерес сконцентрирован на войнах парфян с римлянами, которые получили от Селевкидов их наследство, включая политику эллинизации. Многие великие римляне: Помпей, Красс, Марк Антоний, Траян и Марк Аврелий – участвовали в неоднократных попытках римлян разбить мощь парфян. Несмотря на постоянные внутренние противоречия среди парфян, Рим никак не мог нанести своему восточному сопернику решающего поражения. Более того, Красс и Марк Антоний сами потерпели от них поражение. Красс был убит, и его голову доставили парфянскому царю.
Императору Траяну удалось выбить парфян из Месопотамии, и на какой-то момент римляне установили свое господство в бассейне Тигра и Евфрата, но вскоре они обнаружили, что откусили больше, чем в состоянии проглотить, и в течение года границы Римской империи снова отодвинулись к Сирии. Даже в 217 г. н. э., всего за несколько лет до падения парфянской династии (в 224 г. н. э.), последний парфянский царь Артабан V заметно потрепал посланную против него римскую армию.
И все же Парфянское царство, которое обладало почти невероятной силой и могло противостоять самой могущественной империи мира, внутри было непрочным и аморфным. Это царство всегда сохраняло феодальный характер, и только малая часть огромной территории, номинально входящей в его состав, управлялось напрямую парфянскими царями и их сатрапами. Вся остальная территория представляла собой мелкие вассальные царства, признававшие парфянское верховенство, но в значительной степени сохранявшие автономию.
На протяжении всей своей долгой истории парфяне продолжали находиться под влиянием своих кочевых традиций. Так, в соответствии с их кочевым прошлым парфянская армия почти полностью состояла из конницы. Однако следует отметить, что у парфян было два типа конных воинов. Знатные воины были облачены в тяжелые доспехи и бились исключительно мечами и копьями, как и многие сарматы. Простые люди были легковооруженными конными лучниками, как древние скифы.
Именно вожди различных групп кочевников являлись опорой Парфянской империи, и именно эти вожди позднее стали крупными магнатами, владевшими огромными поместьями и армиями рабов. Даже в более поздние времена связь между парфянами и кочевниками из Ирана и Центральной Азии не была полностью утрачена. Если парфянский монарх терял трон, он почти всегда находил убежище у кочевников дахов или саков, и нередко именно они возвращали ему власть.
Таким образом, завоевание парфянами Ирана представляло собой завоевание иранцев иранцами. В течение нескольких столетий парфяне стремились сохранить верность кочевым традициям, которые они принесли с собой из Центральной Азии. В то же время парфяне неизбежно испытывали на себе влияние двух великих культурных объединений, с которыми они находились в близком контакте, а именно греческого и персидского, доминировавших не только в Иране и Месопотамии, но оказывавших также сильное и продолжительное воздействие на Центральную Азию.
Несмотря на то что парфяне ликвидировали греческий политический контроль над Ираном, сами они не могли освободиться от греческих традиций. Это очевидно, если посмотреть на парфянские монеты, поскольку парфяне продолжали использовать аттическую денежную систему. На монетах выбивались греческие надписи, а царям, изображенным на них, давались типично греческие эпитеты, как, например, Dikaeos – «Справедливый», Epiphanes – «Явленный Бог», Basileon – «Царь царей». Но еще более удивительно, что многие парфянские монархи гордо именовали себя Philhellene – «Защитник эллинизма».
Вероятно, в целом парфяне сохраняли греческую административную структуру. Известно, что греческий язык долго оставался одним из официальных государственных языков и что парфянские правители покровительствовали греческой литературе. Например, мы знаем, что, когда голову Красса доставили к парфянскому двору, царь смотрел представление по пьесе Еврипида. Такая приверженность греческой традиции в значительной степени обязана тому факту, что сами парфяне никогда не стремились селиться в городах, и потому население главных городов Парфянского царства в значительной степени продолжали составлять греческие торговцы и ремесленники.
Тем не менее с каждым десятилетием греческая традиция слабела и постепенно уступала место возрождению старых персидских традиций. Все это тем более понятно, ведь парфяне сами были иранским народом и находились в родстве с персами. Греческий язык использовался все меньше, а официальным языком стал диалект иранского. На первых монетах Митридата I, являющихся самыми древними, дошедшими до нас парфянскими монетами, монархи изображены безбородыми, что соответствовало греческой моде, однако все более поздние монархи изображены с длинными бородами согласно старой персидской традиции. Все парфянские правители носили персидские имена, такие как Митридат, Тиридат, Артабан и Хосров (Кир).
Но самым важным стало то, что парфянам удалось возродить зороастрийскую религию. Они не только признавали древних персидских богов и сооружали огненные алтари, но делали то, на что не решились даже Ахемениды, а именно даже тела умерших царей они выставляли на съедение стервятникам, как того требует доктрина зороастризма. Именно при парфянах впервые была сделана попытка собрать все древние изречения Заратуштры (Зороастра) и его последователей, которые вместе с комментариями составили зороастрийскую «библию» – Авесту.
Работа по собиранию и редактированию сакральных изречений древнего периода не была завершена в парфянские времена. Вероятно, Авеста в том виде, в котором мы знаем ее сегодня, была закончена только тогда, когда преемниками парфян и хозяевами Иранского нагорья стали Сасаниды (226–651 гг. н. э.). Однако с учетом содержания Авесты и архаичной природы используемого языка очевидно, что значительная часть книги была составлена за много веков до того, как она впервые была записана. Вероятно, что в течение многих веков, когда содержание Авесты хранилось только в памяти зороастрийских жрецов, оно могло подвергаться существенному редактированию и интерпретации. В смутные времена отдельные важные пассажи были забыты и навсегда утрачены. В другие времена вставлялись новые фразы, а старые изменялись так, чтобы они соответствовали людям и событиям, отделенных долгими веками от момента создания изначального содержания Авесты. Но, несмотря на все эти бедствия, принято считать, что это собрание, даже в его нынешней форме, дает нам достаточно точное представление о материальной и общественной жизни древних иранцев. С учетом целей данного труда, особую важность представляет тот факт, что Авеста тесно связана с Восточным Ираном и Южным Туркестаном.
Авеста претендует на то, чтобы дать нам картину жизни и учения великого пророка Заратустры. Принято считать, что Заратустра родился в Мидии, расположенной в северо-западной части Иранского нагорья, но представляется совершенно очевидным, что он покинул этот регион в самом раннем возрасте и основным местом его деятельности был Восточный Иран. Язык Авесты во многих отношениях отличается от «древнеперсидского», и у нас есть веские основания полагать, что он представляет собой диалект, на котором говорили обитатели Восточного Ирана. Некоторые ученые идут даже дальше, заявляя, что язык Авесты – это древний бактрийский. Это в лучшем случае неподтвержденное предположение, однако мы можем быть уверены как минимум в том, что Авеста, а с ней и официальный зороастризм произошли откуда-то из Восточного Ирана. Западный Иран в Авесте практически не упоминается, тогда как реки и районы на востоке упоминаются часто. Принимая во внимание эти факты, ясно, что Авеста представляет особый интерес с точки зрения света, который она проливает на образ жизни, обычаи и верования, принятые в древние времена в Восточном Иране и Южном Туркестане. Все это тем более значимо, что большинство существующих исторических документов хранят молчание по поводу таких важных вопросов.
Остается только сожалеть, что до сих пор существует много серьезных сомнений в отношении возраста разных частей Авесты. Эти сомнения касаются даже периода жизни Заратустры. Хотя никто не сомневается, что Заратустра является исторической личностью, и многие особенности его жизни не подвергаются сомнению, среди ученых имеются существенные разногласия в отношении датировки миссии Заратустры и возникновения зороастризма как религии. Некоторые авторитетные ученые твердо придерживаются мнения, что Заратустра жил не позднее 1000 г. до н. э. Другие предполагают, что он жил в период с 900 по 700 г. до н. э. Однако еще одна группа авторитетных ученых яростно отстаивает позицию, согласно которой этот иранский пророк жил в VI в. до н. э. и был современником Кира, Камбиса и Дария I.
Ввиду такого удивительного разброса мнений среди специалистов в этой области, в наши дни невозможно сделать какие-то определенные выводы. Достаточно сказать, что большинство ученых сходятся во мнении, что Гаты – метрические части Авесты – относятся к временам самого Заратустры и, следовательно, по крайней мере, к временам первых Ахеменидов (если не раньше). Есть серьезные сомнения по поводу прозаических частей Авесты, однако мы, вероятно, не сильно ошибемся, если будем относить их к периоду последних Ахеменидов или ко времени первых парфян. Если это так, то можно сделать вывод, что Авеста дает картину материальной и социальной культуры иранцев (в особенности восточных иранцев) того периода, которому мы посвятили наш краткий исторический обзор.
Из Авесты явно следует, что ранние обитатели Бактрии и окружающих районов долгое время колебались между привязанностью к своим стадам и привязанностью к своим полям. С самых древних времен эти люди добывали средства к существованию и от разведения скота, и от земледелия. Даже в самых ранних частях Авесты – Гатах, или гимнах, которые предположительно были созданы самим Заратустрой, мы слышим, что о простых людях говорят как о скотоводах и землепашцах, и слова «поле» и «стада» часто употребляются вместе. Из всего, что нам известно, получается, что сначала разведение скота считалось равным, если не более важным, чем земледелие, но со временем особое внимание стало уделяться выращиванию сельскохозяйственных культур. Именно эта зависимость от земледелия послужила формированию серьезного культурного барьера между северными иранцами и южными иранцами, между обитателями Северного Туркестана, с одной стороны, и обитателями Южного Туркестана и Иранского нагорья – с другой.
Среди животных, удостоившихся особого упоминания в Авесте, есть овца, коза, лошадь, корова, верблюд, собака и петух. Такое впечатление, что свинья была неизвестна, возможно, в результате религиозного табу, хотя специально такое табу нигде не упоминается[20]. Осел упоминается только один раз, и, похоже, это животное играло совсем незначительную роль в экономической жизни людей того периода.
Это резко контрастирует с семитскими народами, обитавшими дальше к западу, у которых осел долгое время был самым главным домашним животным.
В новые исторические времена народы Северо-Восточного Ирана добились гораздо большего в выращивании овец и коз, чем в разведении крупного рогатого скота, но крупный рогатый скот, который действительно существовал в этих регионах, был, безусловно, лучше в смысле красоты и других качеств. Совсем иначе обстояло дело в древние времена. Овцы и козы упоминаются в Авесте лишь эпизодически, тогда как корова занимает очень важное место как в экономической, так и в религиозной жизни авестийского народа. Следовательно, мы можем сделать вывод, что в ранние времена разведение крупного рогатого скота было распространено гораздо больше, чем разведение овец или коз.
Коровье молоко было излюбленным продуктом питания, как и сливочное масло и разные виды сыра. Говядину, которая сейчас в Иране непопулярна и которая является табу для ортодоксальных индусов, по-видимому, ели повсеместно. Кроме того, воловья шкура использовалась для изготовления кожи. Но самым важным и интересным использованием коровы было употребление коровьей (или бычьей) мочи. Коровья моча использовалась для очищения ритуально нечистых предметов[21]. Подобная практика имеет место и среди современных зороастрийцев Ирана и Индии. Волы использовались для вспашки полей, переноски тяжестей и в качестве тягла для повозок.
Не менее важной, чем крупный рогатый скот, даже у оседлых народов Восточного Ирана была лошадь. Это видно из частого употребления слова, обозначающего лошадь («аспа» на авестийском диалекте), в собственных именах царей и героев. Среди таких имен были Арватаспа – «Хозяин боевых лошадей» и Хуаспа – «Имеющий хороших лошадей». Еще одним человеком, чье имя связано со словом «лошадь», был Виштаспа – царственный патрон Заратустры, благодаря поддержке которого зороастризм впервые приобрел официальное признание среди иранских народов.
Такие иранские народы, как скифы и сарматы севера, были хорошо знакомы с ферментированным кобыльим молоком – кумысом, но прежде всего они использовали лошадь для езды, в особенности во время войны. В Авесте часто упоминаются колесницы, особенно боевые колесницы и колесницы для бегов. Из этого, очевидно, следует, что восточным иранцам был известен древний способ использования лошади, а именно управление повозкой. Однако из текстов также следует, что езда верхом была не менее распространенной, а в более позднее времена стала практически повсеместной.
Несколько слов нужно сказать про верблюда. Известно, что верблюд, по крайней мере так называемый бактриан, или двугорбый верблюд, – природный обитатель Центральной Азии – был, вероятно, первым одомашненным животным этого региона. По этой причине достаточно странно, что мы не находим никаких особенных ссылок на вер блюда у скифов и сарматов, хотя как минимум последние должны были знать о его существовании и пользе, которую он может приносить. Резкий контраст с этим молчанием относительно верблюда у северных иранцев мы обнаруживаем у авестийских народов, которые часто упоминали это животное и высоко его ценили. На самом деле древнеиранское слово, обозначающее верблюда («уштра»), входит в состав имени Заратустры (Заратуштра). В Авесте всякий раз, когда перечисляются домашние животные, верблюд по своему рангу стоит ниже лошади, но выше коровы.
Частое упоминание в текстах Авесты показывает, что собака была хорошо известна иранцам в древние времена и высоко ценилась ими. Это кардинально отличается от новых времен, когда, в значительной степени в результате мусульманского влияния, собака считается нечистым животным, которым пренебрегают и с которым плохо обращаются. В Авесте собака сакральна и неприкосновенна. Тот, кто своим пренебрежением причинил смерть собаке, подлежал очень суровому наказанию. Собака считалась настолько священной, что составляла непременную часть определенных религиозных церемоний. Так, например, когда человек умирал, то прежде чем организовывать похороны, нужно было первым делом подвести к телу умершего собаку.
Особый интерес представляет упоминание в Авесте петуха и курицы. Птица впервые была одомашнена где-то в Индокитае[22] и из этого региона медленно распространилась на запад. Упоминание этого животного в Авесте говорит о том, что домашняя птица появилась на Иранском нагорье уже в ранний период, но у нас есть серьезные основания считать, что в Европе она была неизвестна до создания Персидской империи. Именно персы ответственны за распространение домашних кур на западе, о чем свидетельствует тот факт, что греки часто называли курицу «персидской» или «мидийской» птицей.
Но хотя Авеста и упомянутые в ней люди уделяли много заботы домашним животным, они с таким же вниманием относились к земледелию и выращиванию плодовых деревьев. Возделывание полей почиталось как почти религиозный долг, а освоение пустынных земель рассматривалось, как дело особенно похвальное в глазах верховного божества Ахурамазды. В авестийские времена иранцы уже давно оставили позади период, когда основным инструментом землепашца была мотыга, и были хорошо знакомы с использованием плуга. Мы не встречаем в Авесте упоминаний об удобрениях, но там есть несколько пассажей, где говорится о правильном рыхлении и орошении, следовательно, возможно, что уже в те давние времена существовали сложные ирригационные системы.
Есть некоторые сомнения относительно того, какие культуры выращивались иранцами, но известно, что они были знакомы с пшеницей, просом и ячменем, и главной среди этих культур считалась пшеница. Несмотря на отсутствие специального упоминания в Авесте, из других источников мы знаем, что с самых ранних времен в Иране и соседних регионах выращивали люцерну и виноград. В авестийских текстах не часто встретишь упоминание о вине, но, вероятно, это вино было в основном виноградным, хотя нам известно, что во время крупных религиозных церемоний часто употреблялся пьянящий напиток хаома[23], сделанный из загадочного растения.
Из пшеничной муки изготавливались специальные сакральные пироги. В обычное время пшеница, ячмень и просо либо варили в воде, либо перемалывали в муку, из которой в земляной печи пекли плоские лепешки. Само собой разумеется, что древним иранцам были незнакомы вилки[24].
Среди иранцев еще не было забыто использование палаток (шатров), но огромное большинство населения уже привыкло жить в постоянных жилищах. Авеста не дает нам описания формы или конструкции этих древних домов, однако можно считать само собой разумеющимся, что они уже освоили строительство обычных для Ближнего Востока жилищ с плоской крышей, сложенных из кирпичей, высушенных на солнце. Такое обиталище вполне годилось для жизни, но было крайне недолговечно. Некоторые из таких жилищ могли быть отдельно стоящими домами крестьян, хотя у иранцев с самых ранних времен возник обычай селиться вместе в деревнях. Иногда в Авесте встречаются упоминания о дорогах, хотя маловероятно, что эти дороги представляли собой что-то большее, чем тропы, появившиеся естественным путем, или протоптанные людьми и животными.
Домашняя утварь ограничивалась почти исключительно горшками, чашами, половиками и коврами. Но, в отличие от скифов и сарматов, это были, вероятно, тканые шерстяные, а не войлочные ковры.
В отношении одежды первых иранцев мы знаем сравнительно мало. Какая-то часть их одежды определенно делалась из тканей, основным материалом для которых являлась шерсть. Но даже в авестийские времена иранцы, подобно скифам и сарматам, часто пользовались одеждой, сделанной из шкур животных.
Согласно религиозному закону, каждый благочестивый адепт зороастризма должен был надевать к телу особую белую рубаху и носить на талии сакральный пояс (аналогично сакральной нити брахманов). Детям обоего пола полагалось надевать эти одежды начиная с возраста половой зрелости. В Авесте не упоминается такой важнейший предмет одежды, как штаны, но из других источников (Геродот и персидские надписи) мы знаем, что практически все иранские народы постоянно использовали этот элемент костюма.
Платье священнослужителей сильно отличалось от одежды мирян. Самым главным элементом жреческого одеяния была длинная белая туника, доходившая до лодыжек. Кроме того, священнослужители носили белый тюрбан, тогда как миряне в большинстве своем довольствовались шапками из овечьих шкур. Даже находясь в доме, они носили тюбетейку, поскольку ходить с непокрытой головой считалось нечестивым делом.
Аналогично, с самых ранних времен людям предписывалось не ходить босиком. И мужчины и женщины носили туфли или сандалии. Обычай носить сандалии, вероятно, имел месопотамское происхождение, тогда как ношение туфель было культурной особенностью, роднившей восточных иранцев с их дальними родственниками – скифами и сарматами.
Мы знаем, что иранцы часто использовали золотые украшения, такие как кольца на пальцах, серьги и ожерелья, но эти украшения не представляют особого интереса.
Оружие, которым иранцы пользовались во время войны, не имеет существенных отличий от того, что было распространено у скифов и сарматов. В Авесте мы часто встречаем упоминания о мечах, копьях, боевых топорах, пращах, луках и стрелах. От Геродота нам известно, что лук и стрелы были излюбленным оружием большинства иранских народов. Защитные доспехи иранцев тоже не имели существенных отличий от тех, какими пользовались скифы севера, и состояли из щитов, шлемов и нагрудников. Как и на севере, эти доспехи, изначально делавшиеся из кожи, позже стали делать из металлических чешуек, нашитых на кожаное основание, и, наконец, заменили металлическими латами. Это сходство в вооружении, несомненно, было следствием того, что скифы и сарматы испытывали сильное влияние со стороны своих южных соседей.
Переходя от материальной к политической и социальной культуре иранцев, мы прежде всего замечаем, что они, как и скифы с сарматами, были последовательными приверженцами монархии. Любопытно, что авестийское слово «хшатра», обозначавшее царя, стало тем самым, от которого впоследствии произошло слово «шах» – титул, до сих используемый в отношении правителей Иранского нагорья.
Но, несмотря на то что иранские монархи обладали абсолютной властью в том смысле, что их действия не были подотчетны ни совету старейшин, ни народному собранию, они во многих аспектах ограничивались обычаями и законами. Тот факт, что многие из этих законов имели религиозное основание, очень сильно затруднял для царя возможность открытого нарушения правовой практики или традиции. В оригинале Авесты не менее семи разделов, составляющих треть всей книги, посвящены вопросам права. Ввиду близкой связи с религией неудивительно, что зороастрийским священнослужителям удавалось держать в собственных руках все высшие посты, относящиеся к праву, в результате чего во всех важных судебных делах решение оставалось за ними.
Нам нет смысла изучать во всех подробностях правовую систему, существовавшую у иранцев, но следует знать, что зороастрийский свод законов широко использовал судебные ордалии. Когда виновность или невиновность человека подвергалась сомнению, его заставляли пройти через одну из тридцати трех различных пыток. От него могли потребовать пройти через огонь, вытерпеть пытку расплавленным металлом, съесть огромное количество пищи или отрезать какие-то части тела ножом. Идея, естественно, состояла в том, что божественное вмешательство поможет невиновному человеку пройти через ордалии и остаться невредимым. Было бы очень интересно, если бы кому-то из ученых удалось проследить связь между этими иранскими ордалиями и теми, которые бытовали среди германских народов Северной Европы[25].
Авестийские тексты в значительной степени проливают свет на социальную структуру иранских народов. Самые ранние тексты упоминают только три общественных слоя: жрецы (называемые «атраваны»), воины и землепашцы, или крестьяне. Более поздние тексты добавляют к этим трем слоям еще один – ремесленники. Сам факт, что слой ремесленников был добавлен позже, не лишен интереса. В более поздние времена иранцы стали известны по всей Азии как прекрасные ремесленники и торговцы. Однако в ранний период иранцы в подавляющем большинстве были просто крестьянами, едва знакомыми с зачатками производства и торговли. Керамика, ткачество и изготовление изделий из металла существовали в семьях лишь как элемент домашнего хозяйства.
Четыре класса иранского общества в целом соответствуют четырем кастам (варнам), которые возникли у индусов, однако в социальной иерархии этих двух народов существует одно важное отличие. В Индии каждый из четырех классов превратился в жесткую наследственную касту. У иранцев нечто подобное было справедливо только в отношении класса священнослужителей, остальные три класса оставались социальными и экономическими стратами, не имевшими ограничений для перехода из одной в другую.
Однако жреческому классу удалось сделать свое положение наследственным, и ни один человек не мог претендовать на место священнослужителя, если он не был рожден в семье жреца. Но даже в отношении жреческого класса между Ираном и Индией дело обстояло по-разному. В Индии от жреца требовалось принадлежать к касте браминов (брахманов) и по линии отца, и по линии матери. В Иране женщине из семьи священнослужителя не разрешалось вступать в брак с мужчиной из какого-то другого сословия, но жрец мог жениться на женщине из любого сословия, и это никак не влияло на легитимность его потомков и их право стать жрецами.
Разговор о браках среди жрецов подводит нас к обсуждению одной или двух других достаточно курьезных особенностей супружеских отношений, указанных в авестийских текстах. Во-первых, Авеста настоятельно рекомендует вступать в брак всем независимо от класса и рода занятий. Безбрачие считалось чем-то ненормальным и даже греховным. Таким образом, зороастризм никогда не разделял возникшего во многих религиях представления, что священнослужители и праведники должны отказываться от брака.
Авеста не вдается в дискуссию по поводу сравнительных преимуществ моногамии и полигамии, но мы знаем, что зороастризм никогда не запрещал полигамии, а предание говорит нам, что у самого Заратустры было не меньше трех жен. Развод тоже был разрешен. Помимо полигамии иранцы твердо придерживались патрилинейной системы, где любое наследование определялось исключительно по мужской линии. Чтобы обеспечить продолжение рода, Авеста признавала законной возможность иметь приемных детей, причем приемный сын получал все те же права, что и родной сын. Тот факт, что Авеста предписывала суровое наказание за проституцию и гомосексуализм, показывает, что иранцам были известны обе эти формы поведения.
Безусловно, самой интересной особенностью авестийского матримониального уложения являлось допущение и даже поощрение инцеста. В этом вопросе иранцы радикально отличались от своих сородичей – индусов, которые воспринимали брак между кровными родственниками как нечто ужасающее. У иранцев разрешался брак сестры с братом, дяди с племянницей или даже матери с сыном. Фактически брак между кровными родственниками рассматривался как установление божественного происхождения. Даже в поздних зороастрийских текстах мы встречаем похвалу бракам между родственниками. Утверждается, что такие браки способны смывать смертные грехи и служить мощным оружием против козней злого духа (ахримана или Анхра-Майнью). Даже среди современных зороастрийцев браки между кровными родственниками не являются чем-то неслыханным, и вопреки распространенному мнению они не приводят к катастрофическим последствиям для их детей.
Переходя к авестийским текстам о болезни и ее лечении, мы узнаем, что иранцы имели очень примитивные представления по этому вопросу. Они верили, что многие болезни происходят из-за одержимости демонами или являются результатом применения недоброжелателем черной магии и сглаза. По этой причине неудивительно обнаружить в Авесте такие рекомендации по лечению болезней, как использование заклинаний и заговоров. Естественным следствием такого подхода было то, что с самых ранних времен занятие практической медициной оставалось в руках священнослужителей и что сам Заратустра считался великим врачевателем.
Помимо использования заклинаний и оберегов Авеста разрешала лекарям применять для лечения болезни растения и травы, а при определенных заболеваниях – даже хирургию. При этом удивительно, что Авеста предписывает подвергать начинающих хирургов своего рода предварительным экзаменам. Прежде чем доктор получал право оперировать кого-нибудь из благочестивых зороастрийцев, он должен потренировать свое хирургическое мастерство как минимум на трех неверных. Если эти неверные умирали, потеря не считалась слишком большой, однако если он пытался оперировать благочестивого человека до того, как опробует свое мастерство на неверных, считалось, что он совершал смертный грех.
Несмотря на божественную действенность зороастрийских жрецов-лекарей, иранцы оказывались смертными и продолжали умирать от болезней или от старости. Когда кому-то случалось умереть, Авеста строго предписывала, как надо обходиться с телом. Самым важным правилом было то, что тело нельзя ни сжигать, ни закапывать в землю; его необходимо вынести в какое-нибудь укромное место, где оно будет съедено птицами. Человек, который сожжет труп или позволит, чтобы его закопали, будет виновен в страшном преступлении.
Этот странный способ обращения с мертвыми представляет особый интерес, поскольку он неизвестен ни у индусов, ни у многих других народов, говорящих на иранских языках. Так, например, мы знаем, что у скифов и древних персов из самой Персии (то есть Юго-Западного Ирана) существовал обычай хоронить своих мертвых. Тот факт, что некоторые другие народы Центральной Азии, например тибетцы, тоже выставляли своих мертвых на съедение, заставляет нас верить, что происхождение этого обычая было не иранским, но в какое-то время он распространился на определенной части Азии. Позже его переняли бактрийцы и другие восточные иранцы, и по какой-то причине он оказался включен в зороастрийскую религиозную систему.
Мы так часто упоминаем Заратустру, зороастризм и их влияние на восточных иранцев, что было бы хорошо бросить беглый взгляд на пару-другую чисто теологических особенностей, лежавших в основе зороастрийской системы. Мы сможем во многом лучше понимать Заратустру, если будем видеть в нем не основателя совершенно новой религиозной системы, а реформатора уже существовавших верований и практик. Не будем забывать, что у ранних иранцев и ранних индусов была общая религиозная основа. Эта основа предполагала существование сверхъестественных существ разного вида, включая две особые группы, которые индусы называли «дэвы» и «асуры», а иранцы – «дэвы» и «ахуры».
С течением времени индусы создали свою религиозную систему: их дэвы превратились в небесных богов – объект всеобщего поклонения, а асуры стали считаться кем-то чуть выше домовых, но гораздо ниже, чем дэвы, и вызывали скорее страх, чем почитание. У иранцев, возможно, в результате реформ Заратустры все получилось совсем наоборот. Дэвы стали считаться коварными демонами, источниками зла и неприятностей, тогда как ахуры почитались как истинные боги, источник добродетели и спасения.