Уильям Байер
Фотография из Люцерна
Я объясняю ему свою задумку:
– Я играю миссис Z, великосветскую даму, вдову шестидесяти семи лет с явными следами пластики на лице. Ей нравится изображать из себя значительное лицо, уважаемую покровительницу искусств. Она пригласила на музыкальный вечер друзей – послушать выступление своего протеже, молодого талантливого виолончелиста, чью карьеру она взялась развивать.
– А, то есть это в прямом смысле концерт. Ты поэтому хочешь, чтобы я играл на акустике?
– Именно! Ты начинаешь соло на виолончели, потом вступаю я. Потом я умолкаю в слезах, а ты стараешься сгладить ситуацию.
– Понял, это как на церемониях награждения, когда актриса говорит благодарности слишком долго? Оркестр играет несколько нот, и если она не замолкает, то они играют уже в полную силу, выпроваживая ее со сцены.
– Да, и потом у меня случается срыв. Я убегаю со сцены, а ты начинаешь играть что-то тревожное и безумное. Чтобы душу выворачивало. – Я обнимаю его. – Мне так нравится работать с тобой, Луис. Не знаю, сколько мы заработаем, но, как всегда, доходы пополам.
Внезапно мне звонит Грейс Ви – на первом курсе мы жили в одной комнате. Сейчас она замужем за финансистом, который совершил несколько прибыльных сделок, вложившись в интернет-стартапы. Они недавно купили старинный особняк в Пресидио-Хайтс, а Грейс узнала, что я разыскиваю место для своего перформанса.
Услышав описание дома, я прихожу в восторг. Ровно то, что надо: огромный бальный зал на первом этаже.
– Ты правда разрешишь мне его использовать?
– Конечно, – уверят Грейс, – поэтому и звоню.
Я рассказываю, что собираюсь ставить. Особое впечатление на Грейс производит финальный срыв миссис Z.
– Я знаю этот тип женщин, – замечает она. – У нас ложа в опере, мы постоянно за такими наблюдаем – люди, чьи фотографии публикуются на страничке светской хроники местных газет.
– Да, это именно про них.
Она колеблется.
– Н-ну… Возможно, я смогу пригласить на представление несколько зрителей такого типажа. Они смотрят на Сайласа и меня как на выскочек, но если я их приглашу, – придут и за входной билет заплатят. Они бы хотели, чтобы мы участвовали в их организациях. – Она хмыкает. – Наше происхождение им не по нраву, а вот наши деньги – очень даже.
Мы договариваемся встретиться и пообедать, а потом осмотреть ее дом.
Вечером Джош Гарски приходит с инструментами и сварочным аппаратом – ремонтировать дверь клетки. На нем все та же вязаная шапочка из черной шерсти. Я приветливо здороваюсь, он односложно отвечает. Быстро обводит взглядом помещение, натыкается взглядом на мои чернильные картины, подходит ближе и некоторое время рассматривает. Затем кивает, идет к решетке, опускается на колени и принимается за ремонт сломанной дверной петли.
Я внимательно его изучаю.
– Это ведь ты соорудил камеру? – Снова кивок. – Кларенс сказал.
– Само собой, Кларенс. Кто еще сует свой нос во все щели?
– Он милый.
– Я разве спорю?
– А каким образом могла быть выломана петля.
– Как я слышал, во время распродажи подружка Шанталь хотела купить дверь, чтобы сделать у себя такую же клетку. Они пытались выдрать ее домкратом. Когда не получилось, просто оставили все как есть.
– А тебя здесь не было?
– Я уезжал в Лос-Анджелес, к детям. Когда вернулся, Шанталь уже съехала.
– Какая она была, Джош? – спрашиваю я, и он озадаченно поворачивается. – Если ты соорудил для нее все это, то, должно быть, хорошо ее знал.
– Она не из тех людей, которых можно хорошо знать. Таких как она понять сложно.
– То есть?
– А ты любопытная… – Я киваю. – Ну, само ее имя, Шанталь Дефорж. Псевдоним, скорее всего. А как ее звали на самом деле? – Он пожимает плечами. – Я не знаю. Полагаю, никто из ее друзей не знал.
– Это необычно.
– Она и сама – необычная. Достаточно посмотреть на ее вещи. Шанталь говорила, что испытывает от всего этого наслаждение.
С тех пор как я въехала, то и дело ловлю себя на фантазиях о том, что происходило здесь прежде. Воображение рисует яркие картины: стоны наслаждения и боли; цоканье высоких каблуков; обнаженные рабы, ползающие у ног госпожи; бандажи, трости, плети, аккуратно и угрожающе разложенные на столе; щелчок наручников, запах кожаных масок и человеческого пота. Во всех этих картинах есть что-то непристойное, – но и влекущее.
Мне нравится исследовать отклонения. Один из моих спектаклей – замысловатая история убитой проститутки в сопровождении песен эпохи Веймарской республики. Именно этот перформанс и принес мне некоторую известность. Такое же ощущение притягательности порока побудило меня сохранить в лофте решетку и настенный андреевский крест.
– Не думаю, что женщина бы стала госпожой, если ей такое не по нраву.
Джош выключает сварочный аппарат и поворачивается ко мне.
– Если верить Шанталь, некоторым нравилось, некоторым нет. Иногда этим занимаются попросту ради денег. – Он некоторое время молчит. – Ты хотела знать, какая она? Красивая, образованная, воспитанная. Профессионал в своем деле, говорила, что она работает в сфере сексуальных услуг, но собственно сексом с клиентами не занималась. Не знаю, где она сейчас и чем занимается, однако я совершенно уверен: у нее все отлично. Она распродала все свои вещички, а потом очень быстро уехала, – похоже, решила начать новую жизнь.
Как и я.
– Готово. – Джош встает и дергает, проверяя, отремонтированную дверь. – Попробуй.
Толкаю решетку туда-сюда.
– Тяжелая.
– Ну, так это сталь. – Он поворачивает в замке ключ. – Посади сюда кого-нибудь, запри, – и никуда не денется.
Я протягиваю чек, и Джош вслух читает мое имя:
– Тесс Беренсон. Интересно было бы посмотреть твои спектакли. – У входной двери он мнется, потом все же говорит: – Не стоит просто так развлекаться с этой камерой. Люди нервничают, если их запирают. Но если тебе нравятся такие игры… ну, наслаждайтесь!
В этот момент Джош похож на официанта, расставляющего тарелки. Он коротко ухмыляется и идет к лифту.
Доктор Мод внимательно слушает, как я описываю ей сцену с Джерри.
– Вы все сделали правильно. Думаю, год назад вы бы сорвались, а сейчас смогли побороть себя и не наделать глупостей. Умница.
Я говорю ей, что не чувствую, что с Джерри покончено. Наоборот, радость, которую я испытала в самом начале, очень быстро привела к депрессии. Разрыв теперь воспринимается мной как личная неудача, в которой я виновата не меньше, чем он.
– Вы просто оплакиваете свою любовь, Тесс. Со временем вы сможете смотреть на вещи здраво, и когда-нибудь, возможно, вы станете друзьями. Пока же вы делаете все правильно – погружение в работу вам поможет.
Я описываю «Монолог»; она слушает меня очень внимательно.
– Крайне интересная идея. В меру серьезного и сатирического. Думаю, не надо делать миссис Z слишком мерзкой. Сделайте ее объемной. Да, в ней много эгоизма, самолюбования; да, она плохо разбирается в жизни. Однако когда она сорвется, пусть зрители не испытывают злорадства. Тогда получится героиня, которая одновременно внушает отвращение и жалость.
Глава 3
Вена, Австрия. Январь 1913. Идет снег.
«Ронакер», уютная венская кофейня в пору ее особой популярности среди окружения Зигмунда Фрейда.
В кафе послеобеденное затишье, и большинство маленьких отделанных мрамором столиков пустует. Со сводчатого потолка свисает пыльная хрустальная люстра. В воздухе плывет смешанный аромат кофе, шоколада и табачного дыма. В подставке аккуратно выложены газеты. В нише – бильярдный стол. Черно-белый кот вынюхивает на полу объедки.
Напряженный молодой человек – именно он преследовал Лу Саломе на Франценринг – сидит за столиком и что-то рисует на листе картона. Папка с акварелями спрятана под стул – подальше от глаз. На нем все тот же старый костюм, шейный платок и пара драных туфель. Каждый раз, когда звенит дверной колокольчик, он с надеждой оборачивается. И каждый раз разочарованно возвращается к рисунку.
Наконец входит Лу. На ней все та же меховая шуба. Едва молодой человек видит женщину, он прячет рисунок, порывисто поднимается и уже не отводит взгляда, от которого ей не по себе.
– Добрый день, фрау Саломе. Большое спасибо, что согласились прийти, я очень признателен. И, если честно, слегка удивлен.
Она хмурится.
– Вы полагали, я не приду?
– Что вы! Ну, конечно, я не сомневался, что придете. То есть я хочу сказать, что…
– Вы послали мне вежливую записку с извинениями. Я пришла. Куда лучше вести себя деликатно и ненавязчиво, чем гоняться по улицам за замужней дамой среднего возраста.
– Еще раз, простите меня. Я… я не знаю, смогу ли объяснить.
Она останавливает его взмахом руки и подзывает официанта. Он приветливо кланяется и она заказывает кофе по-венски.
– А теперь расскажите, – обращается она к молодому человеку, – что я могу для вас сделать?
– Я надеялся, вы согласитесь со мной побеседовать.
– На какую-то определенную тему?
– О, их так много.
– Вы просили о встрече. Так объясните, зачем. Или, как говорят в определенных кругах, выложите, наконец, карты на стол.
– Карты?
Он смотрит на акварель, затем на папку у своих ног. Ему так хочется открыть ее и показать гостье то, что находится внутри. Он кладет папку на стол, так, чтобы она видела, – а потом решает начать издалека.
– Думаю, вы меня не помните… Но в день вашего приезда на вокзале Вестбанхоф мы столкнулись лицом к лицу. У вас был большой багаж. Я хотел предложить помощь, но вы уже окликнули носильщика. Я пытался продать вам свою акварель. – Он хлопает ладонью по папке. – Дама, с которой вы приехали, остановилась на минутку посмотреть рисунки, – а вы сразу ушли.
– Наверно, я думала о своем.
– Но кажется я заметил презрение.
– Чушь! Я никогда не держусь пренебрежительно, особенно с незнакомыми людьми. Мы торопились в отель – хотели быстрее разобрать багаж и отдохнуть.
– Вам нравится в «Зите»? – Он видит ее улыбку. – Ну, да, нелепый вопрос.
– Отель хороший. Расположен близко к нужному мне месту.
– Простите?
– Вряд ли вас это касается. Но, поскольку вы ходили за мной, я подумала, что вы уже знаете.
– Вы берете уроки у господина, который пишет о сексе.
Лу смеется.
– Ну, можно и так сказать. – Она вздыхает. – Вы просили о встрече, так что, пожалуйста, объяснитесь. Я постараюсь вам помочь. А если это не в моих силах, скажу прямо.
– Я надеялся, что вы согласитесь обсудить мои работы. Можете посмотреть?
Лу знаком просит передать ей папку. Берет, пролистывает содержимое, затем решительно захлопывает и возвращает.
– Вам требуется мое мнение?
Судорожный кивок. Понимая, как легко нанести рану, она старается выбирать более мягкие формулировки.
– О таком принято высказываться вежливо и сдержанно, но я считаю, что всегда лучше говорить правду.
Снова кивок, и молодой человек замирает, словно ожидая удара.
– Скажу откровенно: ваши работы не вызывают у меня никаких чувств. Милые, приятные изображения знаменитых зданий, тихих улочек и площадей. Вероятно, такие этюды могут быть интересны туристам. Но они не говорят мне ничего нового ни об этих местах, ни, что куда важнее, о человеке, который их написал. – Лу пристально смотрит на собеседника. – Вижу, вы расстроены. Я не хочу вас задеть. Не сомневаюсь, вы очень старались, и эти работы многое для вас значат. Если они ничего не говорят мне, вероятно, скажут кому-то другому. И давайте на этом остановимся.
– Но… позвольте объяснить, что я пытался пере…
– Искусство должно само говорить за себя. Не хочу быть грубой, но ваше творчество – не из тех работ, которые я желаю обсуждать. Думаю, сказанного довольно.
Он склоняет голову:
– Спасибо, что потратили на меня время.
Лу испытывает облегчение – молодой человек ведет себя куда тактичнее, чем можно было предполагать, судя по потрепанной одежде, и воспринимает критику куда лучше, чем она ожидала.
– Это просто мнение. Должна добавить, что восхищаюсь людьми искусства и мужество, с которым они представляют свои работы на всеобщее обозрение.
При слове «мужество» он оживляется. Внимательно наблюдая за ним, Лу понимает, что это качество, которое он в себе действительно ценит.
– Полагаю, переубеждать вас бесполезно?
Она мягко улыбается.
– Чтобы вызвать мой интерес, вы должны работать в совершенно иной манере. Вряд ли вам захочется.
– Не понимаю.
– Я объясню. Однако прежде скажите, почему мое мнение так значимо для вас?
– Очень значимо, фрау Саломе. Я сразу вас узнал – там, на вокзале. Вот почему ходил следом. Потом, в Императорской опере, я поймал ваш взгляд, точнее, взгляд вашей подруги, – в тот день давали «Парсифаль». У меня было стоячее место, как всегда, а вы прошли мимо к своим креслам. Думаю, та, вторая дама, узнала меня.
– Она мне ничего не говорила.
На самом деле в тот вечер мы были в театре втроем, вспомнила Лу. Эллен, она сама и психиатр доктор Виктор Тауск, еще один ученик Фрейда, с которым она подружилась и надеялась на роман. Художник явно избегает упоминать третьего участника компании. Он и в самом деле не заметил Виктора – или проигнорировал его, считая, что присутствие другого мужчины не имеет значения?
Молодой человек продолжает описывать встречу:
– Одно мгновение, и вы прошли мимо. После спектакля я решил подождать снаружи, а потом пойти следом. Я видел, как вы подозвали экипаж, и подслушал адрес.
Лу пристально смотрит на него:
– Это неприятно. Слежка отвратительна. Никогда не знаешь, что на уме у преследователя.
– Уверяю, я бы не осмелился вас побеспокоить.
– Однако, как видите, побеспокоили. Мне пришлось обратиться к вам, когда Эллен сказала: «Вот человек, который идет за нами от отеля». – Лу медлит, а потом замечает: – Должна сказать, вы не произвели хорошего первого впечатления.
– Ваши слова абсолютно справедливы, и мне страшно стыдно.
– Оттого, что вас заметили?
– Да, а еще оттого, что вас рассердил. Но я благодарен – за хороший урок. – На его лице расцветает улыбка. – И за нашу встречу…
И снова она смотрит на него. Он в самом деле считал, что они с Эллен могли его не заметить, или надеялся, что они первые начнут разговор, который он сам боялся инициировать?
– Вы свое получили. Пожалуйста, скажите сейчас – чего вы в самом деле желали? Какая у вас цель?
– Ц-ц-цель? Я просто хотел увидеть вас, поговорить, услышать ваш голос.
Господи, да он снова заикается.
– Вам требовалось мое внимание? Только это, больше ничего?
– Вы знамениты, фрау Саломе. Я видел, как люди бросались к вам и смотрели вам вслед. Уверен, что многие хотели бы сидеть рядом с вами и беседовать, вот как мы сейчас.
Лу сразу становится скучно и неловко. Пора заканчивать разговор.
– Здесь в Вене у меня каждая минута на счету. Очень много дел. Почти все время я трачу, читая или занимаясь с… с тем, кто пишет про секс, как вы это забавно сформулировали. Неужели это все, что вы слышали о профессоре Фрейде?
– Слышал, что он уговаривает людей пересказывать ему свои сны. И узнает будущее. Как гадалка.
– Не одобряете? Это нормально. Не всем нравится обсуждать секс. – Она бросает взгляд на настенные часы. – Мне и правда пора. Скоро начнется семинар.
Лу поднимается, он следом за ней.
– Могу я вас проводить?
– Конечно нет! Посидите, выпейте еще кофе. О счете я позабочусь.
– Вы очень добры. Мне страшно неловко, что счет оплачиваю не я, но у меня сейчас совсем плохо с деньгами. – Он тоскливо смотрит на нее. – Мы еще увидимся?
Она искренне удивлена:
– Я вам еще не надоела?
– Есть много вопросов, которые я хотел бы обсудить.
Ну, конечно.
– Я готова выпить с вами кофе через полтора-два месяца. Можно поговорить об искусстве, возможно, еще о чем-то. Но, прежде чем мы встретимся, я настаиваю, чтобы вы потратили время на анализ работ современных мастеров живописи. Климт, Шиле, Кокошка. И еще одно условие. – Она говорит четко и жестко. – Я категорически запрещаю вам следить за мной и Эллен. Я очень рассержусь, если узнаю, что вы бродите за мной с тем же страдающим выражением, как сейчас.
Молодой человек робко кивает. Лу отмечает, как он становится послушен, стоит заговорить с ним строго.
– Если вы выполните эти два моих условия – они, на мой взгляд, вполне разумны, – мы встретимся еще раз. Я разрешаю вам написать мне письмо с напоминанием через шесть недель.
– Большое спасибо. Я принял ваши условия, как только их услышал.
– Прощайте.
Она пожимает его руку и выходит.
Глава 4
Утром под дверью меня ждет написанная от руки записка: «Ты хотела посмотреть на Шанталь. Приходи в четыре часа, я покажу. Дж.»
Спускаясь в назначенное время на шестой этаж, я спрашиваю себя, почему мне вообще пришло в голову позвать Джоша чинить решетку? Повисшая на одной петле дверь портит весь вид? Или в глубине души я просто хочу с его помощью понять, что собой представляет Шанталь? В нем и его отношениях с доминатрикс было что-то загадочное, и это будит мое любопытство.
Неужели Шанталь ждет меня и готова познакомиться?
Запах масляной краски пробивается из-под двери и проникает даже в коридор. Я вхожу. Шанталь здесь, конечно, нет. С подрамника смотрит огромный холст с почти завершенной картиной в манере Фернана Леже – не в смысле картина вроде его безличных труб и шестеренок, а работа в стилистике кубизма: женщина, отраженная в зеркале платяного шкафа.
– Ничего себе! А я и не думала, что ты такое пишешь.
– Этим на жизнь и зарабатываю. – На Джоше все та же вязаная шапочка и заляпанный краской комбинезон с надписью «Долой халтуру!» на спине. – Это для «Кафе Леже». Еще пара дней – и доделаю.
– Сильно. Будет притягивать все взгляды. – Впервые за время нашего знакомства я вижу на его лице настоящую открытую улыбку. – Так ты делаешь копии?
– Я называю это вариациями на тему. Берутся фрагменты работ известного мастера и сводятся в один образ – уже в соответствии с моим собственным видением. Чтоб никто не счел это подделкой, на обратной стороне холста стоит моя фамилия. Я работал в стиле Матисса, Брака, пару работ под Жана Арпа; а для ресторана одной из центральных гостиниц – серию по мотивам Фрагонара. Постепенно мои контакты стали передавать от клиента к клиенту, но все знают, что я откажусь писать под Пикассо.
– Пикассо? Почему?
– Да нет, художник как художник. Однако это интригует, согласись. «Есть парень, который нарисует все, что захочешь, только он отказывается работать в стиле Пикассо». – «Что, в самом деле? А по какой причине?» – Меня спрашивают, а я загадочно улыбаюсь. И люди сразу видят во мне нечто особенное.
Я смеюсь. Какой он все-таки забавный.
– Ты ведь пишешь не только «вариации»?
Джош пожимает плечами.
– Ну… Я позвал тебя, чтобы показать портрет Шан-таль. Она не заказывала, я написал для себя.
Он ведет меня в дальний угол лофта – туда, где оборудована мастерская. Проходя мимо жилой зоны, я замечаю незаправленную кровать, гору посуды в мойке, словно подобранные со свалки стол и стулья.
Джош кивает в сторону стеллажа.
– Мои работы вон там.
Вытаскивает из кипы холстов один, подносит к свету.
Прекрасная молодая женщина с бледной кожей и темными волосами, волной падающими с плеч. Она изображена в виде возничего античной колесницы: нижнюю часть тела от зрителя загораживает щит, а верхнюю прикрывает только элегантное бюстье из черной кожи. С легкой улыбкой она смотрит прямо в глаза зрителя. Одна рука опирается на борт колесницы; вторая сжимает длинный меч, словно Шанталь сейчас нанесет удар врагу.
Ее лицо кажется мне знакомым. Проходит несколько секунд, и я понимаю, что мы встречались. Пару месяцев назад Курт, мой тренер по тайскому боксу, поставил нас в пару для спарринга. Мы немного поработали – неравная схватка, мне с ней было не тягаться, – а потом выпили вместе кофе. Она сказала, что видела мою постановку о Веймарской республике и что ей понравилось. Приветливая, сдержанная; в ней ощущалось внутреннее спокойствие опытного мастера единоборств. Я тогда подумывала о том, чтобы заняться этим спортом серьезнее, и спросила ее совета – она вдумчиво и подробно отвечала. Мы проговорили где-то полчаса, обращались друг к другу по имени, – она сказала, что ее зовут Мари. Потом сталкивались еще несколько раз. Сейчас поняла, что уже давно ее не видела.
Джош внимательно смотрит на меня, пытаясь расшифровать мою реакцию на его картину – говорю ему, что очень впечатляет.
– Я изобразил в ней архетип.
– Что-то из карт таро.
– А, угадала! Работа называется «Королева мечей».
Восхищение в его глазах радует меня, хотя догадка была совершенно случайной.
– Я уверена, что встречала ее – в спортивном зале.
– Ты занимаешься боевыми искусствами?
– Тайским боксом. Но женщину, о которой я говорю, звали иначе.
Он изумленно смотрит на меня.
– Шанталь действительно занималась муай-тай, серьезно занималась. Как она представилась?
– Тренер называл ее Мари. Может, сестра?
Джош качает головой.
– Вряд ли. Может быть, это ее настоящее имя. – Он отходит от картины. – Ты хотела посмотреть на нее. Теперь оказалось, что вы знакомы. Странно, правда?
– Очень странно. Меч у нее в руках – он настоящий?
– Реквизит. Как и колесница. Она купила их на распродаже в киностудии.
– Невероятно красивая женщина. А ты не…
– …приукрасил ее? Если только чуть-чуть. Ей не нравилось позировать, сидеть неподвижно, поэтому большую часть картины я писал с фотографий, а потом все-таки усадил ее и закончил работу над лицом. Композиция вполне традиционная, но я хотел, чтобы портрет вышел узнаваемым.
– Ей понравилось?
– Очень. Она даже хотела его купить. Может потом и продам, но сейчас я хочу сделать цикл портретов таро – выставить всех четырех королев вместе.
– Великолепная работа, Джош. И дает представление о том, как ты относился к Шанталь.
– И как?
– Восхищение. Трепет.
– Так и есть. Но, вероятно, не в том смысле, как ты подумала. Я не по этой теме.
– Она здесь такая властная… И дерзкая. Во время спарринга Мари производила точно такое же впечатление. «Попробуй, ударь меня. Знаешь, что с тобой тогда будет?» А потом, когда мы пили кофе и болтали, – мы были просто как две подружки.
– Шанталь вообще сдержанная. В повседневных ситуациях, я имею в виду. У клиентов… думаю, она вызывала именно трепет. Но когда мы сидели за бокалом вина, она всегда была спокойная и уверенная в себе. Я тебе уже говорил, Шанталь – сложный человек.
– Даже по портрету видно. Так твой стиль именно такой?
– Можно ли по этой работе представить мой собственный стиль? – Он пожимает плечами. – Да я и сам не знаю.
Я снова смотрю на портрет Королевы. Нежность и агрессия. Какая же интересная женщина.
Благодарю Джоша за приглашение в студию, и за то, что показал работу, – вижу, что ему приятно.
– Надеюсь, мы подружимся, – говорит он.
– Я тоже надеюсь. А почему ты не снимаешь свою шапочку?
Очередная ухмылка.
– Воспринимай это как способ произвести впечатление.
Я поднимаюсь к себе и думаю об этом странном совпадении, что моя спарринг-партнерша оказалась профессиональной госпожой, и сейчас я живу в ее «Орлином гнезде». Я помню, как нас знакомил Курт. Он сказал: «Мари, покажи Тесс, как надо правильно ставить блоки. И… полегче там, она еще новичок». Она и вправду не усердствовала: удары скорее не наносила, а обозначала хлопком. Показала кое-какие приемы, дала несколько разумных советов. В конце сказала: «Надеюсь, я не причинила тебе боли», – а потом позвала выпить кофе.
А в кафе даже похвалила меня, описывая, как ей понравилась моя постановка о Веймарской республике.
Я спросила, что привело ее в тайский бокс. «Довольно эксцентричные соображения, – вот что она ответила мне. – Большинство женщин, которые занимаются в зале, делают это ради поддержания себя в форме; очень немногие желают научиться именно искусству поединка. И, получив несколько настоящих ударов, бросают. Конечно, это неприятно, и может быть по-настоящему больно, – но если нравится бой, приходится платить. Фокус в том, чтобы сосредоточиться на желании победить, даже если придется пройти через боль».
Через две недели после переезда у меня снова гость – мой старый друг, актер и режиссер Рекс Бакстер. Он сотрудничает с разными местными театрами, в качестве приглашенного режиссера, но роль, которую он хочет обсудить сегодня, касается работы в его собственном проекте – «Головокружение». Он назвал свою компанию в честь культового фильма Альфреда Хичкока, который был снят в Сан-Франциско в конце пятидесятых.
Я открываю ему дверь. Рекс улыбается.
– Изумительный вестибюль. А поездка на лифте – дух захватывает! И лампочка мигает так таинственно.
Мне интересно, как он отнесется к моему новому жилью. Он читает фразу Лу Саломе на арке в прихожей, вертит вокруг головой. На нем его обычный наряд: куртка цвета хаки, черная футболка, потертые джинсы. Рыжеватая бородка и собранные в пучок волосы золотятся в свете потолочного окна.
– Ух, ты! Вот это лофт!
Я рассказываю ему о профессиональной госпоже, которая при отъезде оставила кое-что из своего инвентаря. О женщине, с которой, как выяснилось, мы пересекались и даже болтали на тренировках.
– А это видимо темница! – Рекс посылает мне через решетку страстный взгляд. Затем подходит к кресту. Внимательно изучает, распластывает руки и примеряется. – Как мне нравится! И переликается с надписью над аркой. Здесь можно поставить любопытный одноактный спектакль. А может, и на три действия хватит. Перефразируя Чехова: если в первом акте на сцене присутствует клетка, значит, в третьем в нее обязательно кого-нибудь запрут. Просто руки чешутся!
Я жестом указываю ему на диван, и наливаю бокал белого вина.
Рекс продолжает рассуждать:
– Очень театрально! Актеры и доминатрикс – в общем-то мы в одной лодке. И те, и другие создают иллюзии, используют костюмы, реквизит, декорации. Но, конечно, наши удары невзаправду, они не приносят боли. В отличие от…
Он сидит на диване, рассматривая мое чернильное творчество. А я размышляю над его словами про таких, как Шанталь. Актрисы? Ну, в определенном смысле да. Когда люди слышат, что моя мать была джазовой певицей, они думают, что именно ее пример пробудил мой интерес к исполнительству. Я обычно не спорю, хотя уверена, что своими склонностями обязана не матери, а отцу, аферисту, который сел в тюрьму по обвинению в мошенничестве, когда мне было десять. Я помню, как он ловко изменял походку, манеру речи, натягивал другую шляпу – и становился другим человеком. В детстве нас это очень веселило. Для меня и брата отец с его способностью говорить на разные голоса и выразительной мимкой был сказочным Человеком с тысячью лиц, образцовым актером.
Про то, как я обставила помещение, Рекс говорит:
– Мне нравится твой вкус. Всего два цвета, лаконично, но слегка пугает. Ты видишь мир черно-белым?
– Нет, это просто дизайн.
– Ну, мне нравится. Очень в стиле Тесс Беренсон. – Он делает глоток вина. – Такой простор, даже завидно. А я по-прежнему живу в своей хибарке.
– У тебя прекрасная квартира, Рекс. И, главное, в самом Сан-Франциско.
– Большое дело! Сан-Франциско похож на Манхэттен, там живут только богачи и гении-программисты. А Окленд – это Западный Бруклин, место, где уютно устроились писатели, художники, актеры. Бедный я, бедный, обосновался не на той стороне залива. – Он делает паузу. – Я готовлю новый проект. Теперь, конечно у тебя есть грант, и не нужны подработки, но надеюсь, эта тебя заинтересует. Ты мне в самом деле нужна.
– Дай-ка угадаю. Роковая женщина?
Он смеется.
– Откуда ты знаешь?
Еще бы мне не знать! В его спектаклях мне всегда достается одна и та же роль. Компания Рекса оказывает богатым людям приватные услуги, помогает удовлетворить тягу к авантюрам. Клиент задает ключевые элементы ожидаемого приключения: мерзкий коротышка, вырванный кошелек, женщина, переодетая священником и т. д., – а уж Рекс сводит их вместе в связный сценарий, нанимает исполнителей и разыгрывает перед клиентом представление в декорациях Сан-Франциско.
Клиент не знает заранее, что именно произойдет. Впрочем, какой бы опасной ни казалась ситуация, ему на самом деле ничего не грозит. Нанятые Рексом актеры ведут клиента по сюжету, записывая на прикрепленные к одежде миниатюрные камеры все происходящее. Стоимость постановки – от десяти тысяч долларов. Некоторые проекты обходятся заказчикам раза в два дороже.
Клиент получает незабываемые впечатления – и фильм, который может позже пересматривать. Для богачей это яркая вспышка эмоций на фоне обычного размеренного существования.
Рекс платит хорошо. Да и работа интересная. Клиентами становятся в основном приезжие, некоторые даже из Европы: люди, для которых Сан-Франциско, город хичкоковского «Головокружения» и «Разговора» Копполы, несет особое очарование.
– Клиент – компьютерный гений и мультимиллионер, – объясняет мне Рекс. – Наши услуги – подарок от коллег на день рождения. Он знает о подарке, но не имеет ни малейших пожеланий по сюжету. Друзья говорят, что он любит фильмы в стиле нуар, так что мы решили отталкиваться от этого.
– А я буду этакой нуарной красоткой?
Рекс улыбается.
– Клиенту скажут, что с ним желает познакомиться роскошная женщина чуть за тридцать. Она – ты – будет ждать его в баре отеля «Редвуд». Фешенебельный район, престижное заведение. В сексуальном красном платье… У тебя есть, кстати?
– Угу. Осталось от постановки о Веймарской республике. Впрочем, для такого интерьера оно, пожалуй, недостаточно респектабельное.
– Давай-ка посмотрим.
Рекс виртуозно затягивает меня в свой план. Он знает, что если я сейчас продемонстрирую ему платье, то потом мне будет гораздо труднее отказаться от роли.
Я захожу в гардеробную, переодеваюсь и дефилирую перед Рексом.
– Великолепно. Ты права, что оно немного вульгарно, но если дополнить дорогими украшениями и обувью… Есть туфли с красной подошвой?
– Лубутены. Но не беспокойся, у меня полно шпилек.
Он подробнее описывает сюжет:
– Драма в трех действиях. Действие первое: ты флиртуешь с клиентом в «Редвуде», затем появляются два громилы и уводят тебя. Действие второе: цепочка странных встреч, и клиент попадает на вечеринку: веселье там уже в полном разгаре; в задней комнате происходит оргия.
– В которой я с энтузиазмом участвую?
– Не сказал бы, что с энтузиазмом. Клиент видит тебя мельком сквозь распахнувшуюся дверь, видит, как тебе делают какой-то укол, – а потом дверь захлопывается. Действие третье: убогое заведение со стриптизом в районе Норт-Бич, и снова встреча. У тебя пустота в глазах, вид совершенно обколотого человека, лицо размалевано, ты танцуешь у шеста.
Я изображаю шок:
– У шеста! Как в моих «Черных зеркалах»! Что, и раздеваться придется?
– Будешь топлес, но в трусиках.
– О, как ты добр!
Теперь его очередь изображать нетерпение:
– Так что, согласна? Пятьсот баксов, возможность дать выход своему таланту, и пара бокалов шампанского после представления на вечеринке в «Буэна-Виста».