bannerbannerbanner
Закон и женщина

Уилки Коллинз
Закон и женщина

Полная версия

– Не волнуйтесь так.

– Да или нет? – повторила я с большим жаром, чем прежде.

– Да, – ответил он после минутного колебания.

Это было ответом. Но я тотчас же поняла, что такой ответ был слишком неясен. Я решилась попробовать, не удастся ли выпытать какие-нибудь подробности.

– Означает ли ваше «да», что в этом доме есть какое-нибудь указание на истину? – спросила я. – Нечто такое, что я могу увидеть, что я могу осязать?

Он подумал. Я видела, что мне удалось каким-то неведомым для меня образом заинтересовать его, и я терпеливо ждала его ответа.

– То, о чем вы говорите, указание, как вы это называете, вы могли бы увидеть и могли бы осязать, если бы только нашли.

– Оно в этом доме?

Майор приблизился ко мне и прошептал:

– В этой комнате.

Голова моя закружилась, сердце застучало. Я попробовала сказать что-то. Тщетно. Усилие едва не задушило меня. В тишине, царствовавшей в доме, ясно слышалось пение, продолжавшееся наверху. Будущая примадонна кончила свое упражнение в гаммах и пробовала голос в отрывках из итальянских опер. В эту минуту она пела прелестную арию из «Сомнамбулы». Я до сих пор не могу слышать эту арию без того, чтобы не перенестись мгновенно в кабинет майора Фитц-Дэвида.

Майор, тоже сильно взволнованный, прервал молчание первый.

– Сядьте, – сказал он, – сядьте в кресло. Вы ужасно взволнованы, вам необходимо отдохнуть.

Он был прав. Я не могла стоять, я упала на стул.

Майор позвонил и, отойдя к двери, сказал несколько слов вошедшему слуге.

– Я провела у вас уже немало времени, – сказала я слабым голосом. – Не мешаю ли я вам?

– Мешаете? – возразил он со своей неотразимой улыбкой. – Вы забыли, что вы в своем собственном доме.

Слуга возвратился с маленькой бутылочкой шампанского и с полной тарелкой изящного сахарного печенья.

– Я заказывал закупорить шампанское в эти бутылочки нарочно для дам, – сказал майор. – Бисквиты я получаю прямо из Парижа. Если хотите сделать мне одолжение, закусите у меня. Затем… – он остановился и посмотрел на меня внимательно. – Затем, – повторил он, – я уйду наверх к моей юной примадонне и оставлю вас здесь одну.

Я горячо пожала его руку.

– Дело идет о счастье всей моей будущей жизни, – сказала я. – Будете ли вы так великодушны, чтобы разрешить мне осмотреть все, что есть в этой комнате, когда я останусь одна?

Он указал мне на шампанское и бисквиты.

– Вам предстоит дело нешуточное, – сказал он. – Я хочу, чтобы вы владели собой вполне. Подкрепитесь, и затем я поговорю с вами.

Я послушалась, выпила шампанского и тотчас же почувствовала оживление.

– Вы непременно желаете быть одна, пока будете обыскивать комнату? – спросил он.

– Да, я непременно желаю быть одна.

– Я беру на себя тяжелую ответственность, соглашаясь исполнить ваше желание. Тем не менее я соглашаюсь, потому что уверен, как и вы уверены, что счастье вашей будущей жизни зависит от открытия истины. – Он вынул из кармана два ключа. – Всякая запертая мебель в этой комнате, естественно, возбудит в вас подозрение. Здесь заперт только шкафчик под книжными полками и итальянское бюро. Маленьким ключом отпирается шкаф, большим – бюро.

С этими словами он положил передо мной два ключа.

– До сих пор, – сказал он, – я строго хранил обещание, данное мною вашему мужу, и я сохраню его до конца, каков бы ни был результат ваших поисков. Я связан честным словом не помогать вам ни словом, ни делом. Я даже не вправе сделать вам какой бы то ни было намек. Понимаете вы меня?

– Конечно.

– Хорошо. Мне осталось сделать вам последнее предостережение, и затем мое дело будет кончено. Если ваши поиски увенчаются успехом, знайте, что открытие будет ужасным. Если вы не вполне уверены, что будете в силах вынести удар, который поразит вас в самое сердце, ради всего святого, откажитесь раз и навсегда от своего намерения.

– Благодарю вас за предостережение, майор. Я готова к последствиям моего открытия, каковы бы они ни были.

– Вы решились окончательно?

– Окончательно.

– Хорошо. Пользуйтесь временем как вам угодно. Дом и все находящееся в нем в вашем распоряжении. Позвоните раз, если вам понадобится слуга, позвоните два раза, если вам понадобится служанка. Время от времени я буду заглядывать к вам сам. Я отвечаю за ваше спокойствие и за вашу безопасность, пока вы делаете мне честь своим пребыванием в моем доме.

Он поцеловал мою руку и поглядел на меня в последний раз внимательным взглядом.

– Надеюсь, что риск не слишком велик, – сказал он более про себя, чем мне. – В течение моей жизни женщины часто вводили меня в неблагоразумные поступки. Не ввели ли вы меня, желал бы я знать, в самый неблагоразумный из всех?

После этих зловещих слов он поклонился мне и вышел из комнаты.

Глава X
Поиск

Огонь в камине горел слабо, а уличный воздух (как я заметила на пути в Вивьен-Плейс) был холоден, как зимой.

Тем не менее, когда я осталась одна, моим первым ощущением было ощущение жара и изнеможения с их естественным последствием – затруднительным дыханием. Я сняла шляпку, мантилью, перчатки и открыла окно. Оно выходило на мощеный двор и на стену конюшни майора. Постояв несколько минут у открытого окна, я освежилась и успокоилась. Я затворила окно и сделала первый шаг к открытию, иными словами – приступила к осмотру комнаты.

Я сама удивлялась своему спокойствию. Свидание с майором Фитц-Дэвидом истощило, на время по крайней мере, мою способность к сильным ощущениям. Я была довольна, что осталась одна, я была довольна, что имела наконец возможность приступить к поискам, но это было все, что я чувствовала в ту минуту.

Комната была продолговатая. В одной из двух узких стен находилась выдвижная дверь, о которой я уже говорила, другая была почти вся занята большим окном.

Я обратилась сначала к стене с дверью. Что нашла я у этой стены? Два карточных стола по обе стороны двери и над столами, на вызолоченных бра, прибитых к стене, две великолепные китайские вазы.

Я открыла карточные столы. В ящиках под ними не было ничего, кроме карт и обыкновенных игральных марок. За исключением одной колоды все остальные были еще запечатаны в обыкновенных карточных обертках. Я рассмотрела распечатанную колоду карта за картой и не нашла ничего особенного, никакой надписи, никакой отметки. С помощью лестницы, стоявшей у книжного шкафа, я заглянула в китайские вазы. Они были пусты. Осталось ли еще что-нибудь неосмотренное на этой стороне комнаты? В обоих углах стояло по маленькому стулу с красными шелковыми подушками. Когда я перевернула подушки и убедилась, что и под ними не было ничего, мой осмотр этой стороны комнаты был окончен. Я не нашла решительно ничего особенного.

Я перешла к противоположной стене, к стене с окном.

Окно, занимавшее, как я уже сказала, почти всю стену, разделялось на три рамы и было украшено великолепными темно-красными бархатными занавесками. В углах, за тяжелыми складками бархата, оставались места, едва достаточные для двух небольших бюро со множеством ящиков. На бюро стояли две прекрасные бронзовые копии Венеры Милосской в уменьшенном виде. Майор разрешил мне делать все, что мне вздумается. Я не колеблясь решилась выдвинуть все шесть ящиков в каждом из бюро и осмотреть все, что заключалось в них.

Я начала с правого бюро и покончила с ним очень скоро. Все шесть ящиков были заняты коллекцией минералов, собранных, судя по любопытным ярлыкам, наклеенным на некоторых из них, в тот период жизни майора, когда он занимался горным промыслом. Убедившись, что в ящиках не было ничего, кроме минералов и ярлыков к ним, я перешла к бюро в левом углу.

Здесь я нашла множество разнообразных предметов, и на осмотр их потребовалось довольно много времени.

Верхний ящик заключал полную коллекцию плотничьих инструментов в миниатюрном виде, сохраненных, вероятно, на память о том времени, когда майор был еще мальчиком и родные или друзья дарили ему игрушки. Во втором ящике оказались игрушки другого рода – подарки, полученные майором от его очаровательных подруг. Вышитые помочи, табачные кисеты, изящные подушечки для булавок, роскошные туфли, блестящие кошельки – все это свидетельствовало о широте круга женщин. Третий ящик был менее интересен, в нем не было ничего, кроме счетных книг за несколько лет. Рассмотрев каждую книгу порознь и встряхнув их, чтобы убедиться, что в них не было никаких посторонних бумаг, я перешла к четвертому ящику и нашла в нем новые воспоминания о прошлом в виде уплаченных счетов, аккуратно связанных вместе и перемеченных. Между счетами я нашла с десяток посторонних бумаг, нимало не интересных для меня. В пятом ящике был страшный беспорядок. Я вынула сначала растрепанную связку разукрашенных обеденных карточек, сохраненных на память о банкетах, которые давал майор или на которых он присутствовал как гость в Лондоне и в Париже. Затем коробку красиво раскрашенных перьев – вероятно, подарок женщины. Затем кучу старых пригласительных билетов. Затем несколько растрепанных французских комедий и оперных либретто. Затем карманный штопор, связку сигареток и связку заржавленных ключей. Наконец, паспорт, несколько багажных ярлыков, сломанную серебряную табакерку, два портсигара и разорванную карту Рима. Ничего интересного для меня, подумала я, закрывая пятый ящик и готовясь открыть шестой и последний.

Шестой ящик был для меня и сюрпризом и разочарованием. В нем не было ничего, кроме осколков разбитой вазы.

Я сидела в это время на маленьком стуле. В минутной досаде на пустоту шестого ящика я только что подняла ногу, чтобы закрыть его, как вдруг дверь из залы отворилась, и я увидела перед собой майора Фитц-Дэвида.

Его взгляд, встретившись сначала с моим, перешел к моим ногам. Когда он увидел открытый ящик, лицо его изменилось только на одно мгновение, но в это мгновение он взглянул на меня с внезапным подозрением и удивлением, взглянул так, как будто я была близка к открытию.

 

– Я не буду беспокоить вас, – сказал он. – Я пришел только для того, чтобы задать вам вопрос.

– Какой вопрос, майор?

– Не встречались ли вам в продолжение ваших поисков какие-нибудь мои письма?

– До сих пор я не видела ни одного. Если мне попадутся письма, я, конечно, не сочту себя вправе прочесть их.

– Об этом-то я и хочу поговорить с вами. Мне только сейчас, наверху, пришло в голову, что мои письма могут поставить вас в затруднительное положение. Я на вашем месте смотрел бы с недоверием на все, чего не мог бы освидетельствовать. Мне кажется, что это затруднение легко устранить. Я не нарушу своего обещания и не выдам ничьей тайны, если скажу вам, что в моих письмах вы не найдете указания, которое вам нужно. Вы можете пропускать их как предметы, не стоящие внимания с вашей точки зрения. Надеюсь, что вы понимаете меня.

– Я очень благодарна вам, майор. Я вполне понимаю вас.

– Не устали ли вы?

– Нисколько, благодарю вас.

– И вы еще не потеряли надежды на успех? Вы еще не упали духом?

– Нет. Пользуясь вашим великодушным разрешением, я намерена продолжать свои поиски.

Нижний ящик бюро был еще открыт, и, отвечая майору, я рассеянно взглянула на осколки вазы. Он уже успел овладеть собой. Он тоже взглянул на осколки вазы умышленно равнодушным взглядом. Я помнила, как подозрительно и удивленно взглянул он на них и на меня, когда вошел в комнату, и его теперешнее равнодушие показалось мне несколько утрированным.

– В этом мало интересного, – сказал он, указывая с улыбкой на куски фарфора.

– Нельзя судить по внешности. В моем положении следует подозревать все, даже осколки разбитой вазы.

Говоря это, я глядела на него пытливо. Он переменил разговор.

– Не беспокоит ли вас музыка?

– Нисколько, майор.

– Она скоро кончится. Учитель пения уходит. Его сменит учитель итальянского языка. Я делаю все возможное для усовершенствования моей молодой примадонны. Учась пению, она должна также учиться языку, который есть, по преимуществу, язык музыки. Я усовершенствую ее выговор, когда повезу ее в Италию. Высшая цель моего честолюбия – чтобы ее принимали за итальянку, когда она будет на сцене. Могу я сделать что-нибудь для вас, прежде чем уйду? Не прислать ли вам еще шампанского? Скажите «да».

– Благодарю вас, майор. Я не хочу шампанского.

Он поклонился мне и, повернувшись к двери, украдкой взглянул на книжный шкаф. Взгляд был мгновенный, и я едва заметила его, как майор уже вышел из комнаты.

Оставшись одна, я взглянула на книжный шкаф, в первый раз взглянула на него со вниманием.

Это был красивый дубовый шкаф со старинной резьбой. Он стоял у стены, отделявшей кабинет от залы. За исключением пространства, занятого во внутреннем углу дверью, он занимал всю стену, почти вплоть до окна. Наверху стояли вазы, канделябры, статуэтки, всего по две штуки, расставленные в симметричный ряд. Оглядывая этот ряд, я заметила, что на краю, со стороны окна, недоставало чего-то. На другом краю, со стороны двери, стояла красивая разрисованная ваза оригинальной формы. Где была другая соответствующая ваза, которой следовало бы стоять на соответствующем месте на другом краю шкафа? Я вернулась к все еще открытому шестому ящику левого бюро и заглянула в него опять. Рассмотрев осколки разбитой вазы, я убедилась, что это была та самая ваза, которой недоставало на шкафу.

Сделав это открытие, я вынула все осколки до последнего и рассмотрела их внимательно каждый порознь.

Я была слишком несведуща на этот счет, чтобы оценить достоинство вазы или ее древность. Я не могла даже узнать, английского она была происхождения или иностранного, фон был нежного сливочного цвета. Два медальона на двух противоположных сторонах вазы были окружены гирляндами и купидонами. В одном из медальонов была нарисована очень отчетливо женская головка, может быть, голова нимфы, или какой-нибудь богини, или какой-нибудь знаменитости – я не могла определить это верно. Другой медальон был занят мужской головой, изображенной также в классическом стиле. Пастухи и пастушки, в костюмах Ватто, с собаками и с овцами, составляли украшение пьедестала. Такова была ваза в дни своей целости, когда стояла на шкафу. По какому случаю она разбилась? И почему лицо майора Фитц-Дэвида изменилось, когда он увидел, что я отыскала осколки этой вазы?

Осколки не разрешили моих вопросов, осколки не сказали мне решительно ничего. Однако, судя по подмеченному мной взгляду майора, путь к открытию пролегал прямо или косвенно через разбитую вазу.

До сих пор я полагала, что указание, которое я надеялась найти, заключалось в какой-нибудь писаной бумаге. Теперь, после подозрительного взгляда майора на книжный шкаф, мне пришло в голову, что оно могло заключаться в книге.

Я оглядела ряды нижних полок, стоя на таком расстоянии от книг, чтобы быть в состоянии читать их названия. Я увидела Вольтера в красном сафьяне, Шекспира в голубом, Вальтер Скотта в зеленом, «Историю Англии» в коричневом. Я остановилась, утомленная и обескураженная длинными рядами книг. Возможно ли, подумала я, осмотреть такое множество книг? И если бы я даже осмотрела их все, что могла бы я найти в них? Майор говорил, что жизнь моего мужа омрачена каким-то страшным несчастьем. Каким образом следы этого несчастья или какое-нибудь указание на него могут оказаться на страницах Шекспира или Вольтера? Одна мысль об этом казалась дикой, а попытка осмотреть книги с этой целью – бесполезной тратой времени.

Однако майор, несомненно, бросил украдкой пытливый взгляд на шкаф. К тому же разбитая ваза стояла некогда на шкафу. Давали ли мне эти обстоятельства право смотреть на вазу и на книжный шкаф как на два указателя на пути к открытию? Трудно было в ту минуту решить этот вопрос.

Я взглянула на верхние полки. Там коллекция книг была разнообразнее. Тома были мельче и расставлены не так аккуратно, как на нижних полках. Некоторые были в переплетах, некоторые в бумажных обертках. Один или два упали и лежали на боку. Были и пустые места от книг, вынутых и не положенных обратно. Словом, в верхней части шкафа не было обескураживающего однообразия. Неопрятные полки подавали надежду, что какой-нибудь счастливый случай наведет на открытие. Я решила, что если буду осматривать книжный шкаф, то начну с верхних полок.

Где была лестница?

Я оставила ее у стены с выдвижной дверью. Взглянув в эту сторону, я, естественно, взглянула и на выдвижную дверь, на неплотно притворенную дверь, через которую я слышала разговор майора со слугой, когда только что вошла в дом. С тех пор никто не отворял эту дверь. Все входили и выходили в дверь залы.

В ту минуту, когда я оглянулась, что-то пошевелилось в передней комнате, и от этого движения в щели неплотно притворенной двери мелькнул свет. Не следил ли кто-нибудь за мной через щель? Я тихо подошла к двери и быстро отодвинула доску. За дверью стоял майор! Я поняла по его лицу, что он следил за мной, пока я была у книжного шкафа.

Он держал в руках шляпу – очевидно, собирался уйти и теперь воспользовался этим обстоятельством, чтобы объяснить свою близость к двери.

– Надеюсь, что я не испугал вас, – сказал он.

– Вы только удивили меня, майор.

– Извините, мне так совестно! Я только что намеревался отворить дверь, чтобы сказать вам, что мне необходимо уйти. Я получил спешное поручение от одной дамы. Прелестная особа. Как жаль, что вы ее не знаете. Она в очень неприятном положении, бедняжка. Небольшие счетцы, знаете ли, и несносные торговцы, требующие уплаты, и при этом муж – о боже мой! – муж, совершенно недостойный ее. Чрезвычайно интересное создание! Вы напоминаете мне ее немного, у вас одинаковая манера держать голову. Я уйду не более чем на полчаса. Могу я сделать что-нибудь для вас? Какой у вас утомленный вид. Позвольте мне прислать вам еще шампанского. Нет? Обещайте позвонить, если вам захочется шампанского. И прекрасно. Au revoir, мой обворожительный друг, au revoir!

Лишь только он отвернулся, я задвинула опять дверь и села, чтобы отдохнуть немного.

Так он наблюдал за мной, когда я осматривала книжный шкаф! Человек, знавший тайну моего мужа, знавший, где находится указание на эту тайну, наблюдал за мной, когда я была у книжного шкафа! Теперь я не сомневалась более. Майор Фитц-Дэвид ненамеренно указал мне, куда я должна была направить мои поиски.

Я взглянула равнодушно на четвертую стену, которой я еще не осматривала, и на все, что находилось возле нее, на все изящные безделушки, расставленные на столе и камине, каждая из коих при других обстоятельствах могла бы возбудить мое подозрение. Даже акварельные рисунки нисколько не заинтересовали меня. Я рассеянно заметила, что все это были женские портреты, вероятно, портреты идолов майора Фитц-Дэвида, и мне не хотелось знать ничего более.

На пути к лестнице я прошла мимо одного из столов и заметила два ключа, которые майор оставил мне.

Маленький ключ тотчас же напомнил мне о шкафчиках под книжными полками. Странно, что я до сих пор не обратила на них внимания! Теперь у меня появилось внезапное предположение, что именно в них-то, за их запертыми дверцами, и скрывалось то, что мне было нужно. Я поставила лестницу на место и решила осмотреть запертые шкафы. Их было три. Когда я открыла первый из них, пение наверху прекратилось. Внезапный переход от музыки к мертвой тишине произвел на меня какое-то подавляющее действие. Причиной этого были, вероятно, мои расстроенные нервы. Следующий звук в доме, простой скрип сапог на лестнице, заставил меня содрогнуться. Мужчина, сходивший с лестницы, был, вероятно, учитель пения, кончивший урок. Я услыхала, как затворилась за ним наружная дверь, и вздрогнула опять, как будто в этом знакомом звуке было что-нибудь ужасное. Однако я постаралась овладеть собой и приступила к осмотру первого шкафа.

Он был разделен полкой на два отделения. В верхнем не было ничего, кроме ящиков с сигарами, расставленных рядами один под другим. Нижнее было занято коллекцией раковин, сваленных в беспорядочную кучу. Майор, очевидно, дорожил больше сигарами, чем раковинами. Я тщательно осмотрела нижнее отделение в надежде найти что-нибудь интересное, но, кроме раковин, в нем не было ничего.

Открыв второй шкаф, я внезапно заметила, что в комнате стемнело. Я взглянула в окно. Было еще не поздно. Темнота произошла от набежавших туч. Дождевые капли стучали о стекла, осенний ветер мрачно свистел в углах двора. Я поправила огонь в камине. Нервы мои расходились опять, руки дрожали, я сама не понимала, что делалось со мной.

Во втором шкафу, в верхнем отделении, я нашла несколько прекрасных камей, не оправленных, но лежавших на красивых картонных подносах. В углу, полускрытые одним из подносов, виднелись белые листы небольшой рукописи. Я поспешно вынула ее, но, к моему разочарованию она оказалась только каталогом камей.

Перейдя к нижнему отделению шкафа, я нашла новые редкости в виде точеных вещей из Японии и образчиков редких шелков из Китая. Редкости майора утомили меня. Чем дольше я искала, тем дальше, по-видимому, удалялась от единственного предмета, который был мне нужен. Затворив второй шкаф, я даже усомнилась, стоит ли отворять третий. Подумав немного, я решила довести осмотр нижних шкафов до конца и отворила дверцы третьего.

На верхней полке, в одиноком величии, лежал только один предмет – великолепно переплетенная книга.

Она была больше всех книг, какие я когда-либо видела. Переплет был голубого бархата, с серебряными застежками в форме красивых арабесков и с замком из того же металла для предохранения книги от любопытных глаз. Взяв ее в руки, я заметила, что замок не был заперт. Имела ли я право воспользоваться этим обстоятельством и открыть книгу?

Я открыла книгу, не задумавшись ни на минуту.

Страницы были из лучшей веленевой бумаги, красиво разрисованные по краям. Но что нашла я на этих великолепных страницах? К моему невыразимому изумлению и отвращению, я нашла локоны волос, аккуратно прикрепленные к центру каждой страницы, и под ними надписи, свидетельствовавшие, что эти локоны были подарками на память от особ, владевших разное время податливым сердцем майора. Надписи были на английском и на иностранных языках, но все, по-видимому, имели одну цель – напоминать майору о днях преждевременного конца его многочисленных привязанностей. Так, первая страница была украшена локоном светлейших пепельных волос и следующей надписью: «Моя обожаемая Маделин. Вечное постоянство. Увы, июля 22-го 1839!». Далее следовал локон рыжих волос с латинской надписью и с примечанием, прибавленным ко дню разрыва дружбы и объяснявшим, что эта особа происходила от древних римлян и что поэтому Фитц-Дэвид оплакал ее по-латыни. Далее следовали локоны других цветов и другие надписи. Наконец мне надоело рассматривать их. Я положила книгу на место в негодовании на женщин, помогавших наполнять ее. Но, подумав, я взяла ее опять. До сих пор я тщательно осматривала все, что попадалось мне под руку. Приятно мне это было или нет, но я должна была осмотреть так же тщательно и книгу.

 

Я пересмотрела все страницы, пока не дошла до первой пустой. Все остальные были, очевидно, пустые. В виде последней предосторожности я подняла книгу так, чтобы венская посторонняя бумага, если таковая была между ее страницами, могла выпасть.

На этот раз терпение мое было вознаграждено находкой, которая взволновала и смутила меня невыразимо.

Из книги выпал небольшой фотографический портрет, наклеенный на картон. Я увидела, что это был портрет двух лиц. В одном из них я узнала моего мужа. Другим лицом была женщина. Ее наружность была совершенно незнакома мне. Женщина была немолода. Портрет представлял ее сидящей на стуле, с моим мужем позади нее, ее рука была в его руке. Лицо женщины было жесткое и некрасивое, с явным отпечатком сильных страстей и непреклонной силы воли. Но, как ни была она некрасива, сердце мое сжалось от ревности, когда я заметила фамильярность позы, в которой они снялись. Юстас сказал мне однажды в первое время нашей любви, что он несколько раз воображал себя влюбленным, прежде чем встретился со мной. Неужели эта непривлекательная женщина была предметом его поклонения? Она была настолько близка, настолько дорога ему, что снялась с рукой в его руке! Я глядела и глядела на портрет, пока наконец не вышла из терпения. Женщины – странные создания, загадки даже для самих себя. Я швырнула портрет в угол шкафа, я была до безумия зла на мужа, я ненавидела всем сердцем и всей душой женщину, державшую его руку, незнакомую женщину с жестким упрямым лицом.

Нижнее отделение шкафа не было еще осмотрено.

Я стала на колени, чтобы осмотреть его. Я жаждала заглушить каким-нибудь занятием унизительное чувство ревности, овладевшее мной.

К несчастью, в нижнем отделении не было ничего, кроме памятников военной жизни майора, его шпаги, пистолетов, эполет, пояса и других принадлежностей амуниции. Ни один из этих предметов не имел для меня ни малейшего интереса. Глаза мои невольно перешли опять на верхнюю полку, и как безумная (это самое мягкое слово для определения моего состояния в то время) я схватила портрет и опять взглянула на него. В этот раз я заметила, что на оборотной стороне была надпись, сделанная женским почерком. Надпись была следующая:

«Майору Фитц-Дэвиду с двумя вазами от его друзей С. и Ю. М.»

Не была ли разбитая ваза одной из этих ваз? И не была ли перемена, которую я заметила в лице майора Фитц-Дэвида, когда он увидел, что я нашла разбитую вазу, следствием какого-нибудь воспоминания, связанного с ней и касавшегося также и меня? Но я не остановилась на этих предположениях. Передо мной был несравненно более важный вопрос о начальных буквах надписи.

«С. и Ю. М.»? Последние две буквы могли означать имя моего мужа, его настоящее имя Юстас Макаллан. В таком случае первая буква, «С», по всей вероятности, означает ее имя. Какое право имела она соединять себя с ним таким образом? Я подумала, я напрягла память и внезапно вспомнила, что у Юстаса были сестры. До нашей свадьбы он говорил со мной о них не раз. Неужели я была так безумна, что мучилась ревностью к сестре моего мужа? Это казалось весьма вероятным. «С» могло означать ее имя. Мне стало очень совестно, когда я взглянула на вопрос с этой точки зрения. Как я оскорбила в душе их обоих! Я перевернула портрет с грустью и раскаянием, чтобы взглянуть на него без предубеждения.

Мне, естественно, пришел в голову вопрос о фамильном сходстве. Ни малейшего фамильного сходства не было в этих лицах. Напротив, они были так непохожи, как только возможно. Да правда ли, что она его сестра? Я взглянула на ее руки. Ее правая рука была в руке Юстаса, левая лежала на ее коленях, и на третьем пальце было ясно видно обручальное кольцо. Были ли у моего мужа замужние сестры?! Я однажды спросила его об этом, и он ответил, что ни одна из его сестер не была замужем.

Возможно ли, что моя первая догадка была справедлива? Иначе что значит соединение начальных букв? Что значит обручальное кольцо? Боже мой! Неужели я видела перед собой портрет моей соперницы? И неужели эта соперница – его жена?

Я отбросила портрет с криком ужаса. Прошла минута, страшная минута, когда мне казалось, что рассудок покидает меня. Я не знаю, что случилось бы, что я сделала бы, если бы моя любовь к Юстасу не взяла верх над терзавшими меня чувствами. Любовь подкрепила меня, любовь пробудила лучшие стороны моей души. Способен ли он к такой низости, в какой я заподозрила его? Нет, низость была с моей стороны, – в том, что я хоть на минуту заподозрила его в этом.

Я подняла с пола противный портрет, положила его обратно в книгу, поспешно заперла шкаф и взялась опять за лестницу. Моим единственным стремлением теперь было искать убежище от своих мыслей в каком-нибудь занятии. Как я ни старалась заглушить отвратительное, унизившее меня подозрение, я чувствовала, что готова была поддаться ему опять. Книги, книги! Моей единственной надеждой теперь было погрузиться душой и телом в книги.

Я поставила уже одну ногу на лестницу, как вдруг услыхала, что дверь из залы отворилась.

Я оглянулась, ожидая увидать майора. Вместо майора я увидела будущую примадонну, остановившуюся в дверях и твердо устремившую на меня свои круглые глаза.

– Я могу вынести многое, – начала она холодно, – но выносить дольше это я не могу.

– Чего вы не можете выносить дольше?

– Вы провели здесь добрых два часа, одна-одинехонька в кабинете майора. Я ревнива, было бы вам известно, и я хочу знать, что это значит. – Она приблизилась ко мне на несколько шагов с угрожающим взглядом и с ярким румянцем на лице. – Не намерен ли он вывести и вас на сцену? – спросила она резко.

– Конечно, нет.

– Влюблен он в вас?

При других обстоятельствах я попросила бы ее выйти из комнаты. Но в ту минуту присутствие живого существа было для меня облегчением. Даже эта девушка с ее бесцеремонными вопросами и грубыми манерами была приятной нарушительницей моего уединения: она дала мне передышку от мучивших меня мыслей.

– Ваш вопрос не совсем учтив, но я извиняю его, – ответила я. – Вы, вероятно, не знаете, что я замужем.

– Так что же, что замужем, – возразила она. – Майору все равно, замужем вы или нет. Черномазая шутиха, величающая себя леди Клариндой, тоже замужем, однако она присылает ему букеты три раза в неделю. Не подумайте, что я влюблена в старого дурака. Но я потеряла место на железной дороге и теперь должна заботиться о себе, и я не знаю, безопасно ли допускать других женщин становиться между ним и мною. Понимаете теперь, в чем дело? Я не могу быть спокойной, когда вижу, что он оставил вас здесь хозяйничать одну. Я хочу знать, что вы тут делаете. Как вы познакомились с майором? Я никогда не слыхала, чтобы он говорил о вас.

Сквозь внешний эгоизм и грубость этой девушки проглядывали простосердечие и свобода, свидетельствовавшие в ее пользу. По крайней мере, такое впечатление произвела она на меня. Я, со своей стороны, отвечала откровенно и свободно.

– Майор Фитц-Дэвид – старый друг моего мужа, и ради моего мужа он добр и со мной. Он позволил мне осмотреть эту комнату…

Я остановилась, не зная, как объяснить ей мою задачу так, чтобы не открыть ей ничего и вместе с тем успокоить ее.

– Осмотреть эту комнату? Для чего? – спросила она. Глаза ее остановились на лестнице, возле которой я стояла. – Вам нужна книга? – прибавила она.

– Да, – ответила я, воспользовавшись ее предположением, – мне нужна книга.

– Вы еще не нашли ее?

– Нет.

Она посмотрела на меня пытливо. Она, очевидно, соображала, можно ли мне доверять.

– Вам, по-видимому, можно верить, – вынесла наконец она свой приговор мне. – Я помогу вам. Я не раз пересматривала эти книги и знаю о них больше, чем вы. Какую книгу вам нужно?

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23 
Рейтинг@Mail.ru