Уилбур Смит
Власть меча

В любое другое время она, возможно, отреагировала бы более любезно, но сейчас ее бедра и ягодицы все еще хранили на себе пурпурные полосы – следы от порки отца. Так что временно она потеряла интерес к мужскому полу.

– Но мне надо с тобой поговорить, – настаивал Фурье.

– Поговорить, ха! Знаю я, чего тебе надо.

– Давай встретимся вечером за лагерем, – умолял Фурье.

– Да ты жирный, как бочка!

Она запрыгнула в кузов, а у Фурье все перевернулось в животе, когда он увидел ее длинные загорелые ноги.

– Аннализа, я дам тебе денег!

Фурье был в отчаянии; желание просто сжигало его.

Аннализа задержалась на мгновение и задумчиво посмотрела на него сверху вниз. Его предложение стало неким открытием, лазейкой в новый мир чарующих возможностей. До этого момента ей никогда не приходило в голову, что мужчина может дать ей денег за то, чем она наслаждалась больше, чем едой или сном.

– Сколько? – с любопытством спросила она.

– Фунт, – предложил Фурье.

Это были большие деньги, больше, чем Аннализа когда-либо за один раз держала в руках, но ее торгашеский инстинкт тут же проснулся, и ей захотелось посмотреть, насколько далеко это может зайти. Поэтому она резко вскинула голову и отвернулась, краем глаза наблюдая за Фурье.

– Два фунта! – настойчиво прошептал Фурье.

Настроение Аннализы воспарило.

Целых два фунта! Она почувствовала себя дерзкой и хорошенькой, рожденной для удачи. Полосы на ее спине и ногах уже немного поблекли. Она прищурилась с понимающим видом, отчего Фурье совсем свихнулся, и она увидела, как на его подбородке выступил пот, а нижняя губа задрожала.

Это придало ей еще больше наглости, и она глубоко вдохнула, задержала дыхание, а потом отважно прошептала:

– Пять фунтов!

И тут же кончиком языка облизнула губы, сама потрясенная собственной храбростью, тем, что назвала такую безумную сумму. Ее отец примерно столько зарабатывал за неделю.

Фурье побледнел и заколебался.

– Три! – выпалил он, но Аннализа чувствовала, как близок он к согласию, и с оскорбленным видом отшатнулась.

– Да ты просто вонючий старик! – произнесла она с презрением.

– Хорошо! Хорошо! – сдался Фурье. – Пять фунтов!

Аннализа победоносно усмехнулась. Она открыла для себя новый мир бесконечного богатства и наслаждения и смело шагнула в него.

Она сунула в рот кончик пальца.

– А если ты хочешь и этого тоже, это обойдется тебе еще в один фунт.

Теперь ее дерзости не было пределов.

До полнолуния оставалось всего несколько дней, и луна омывала пустыню платиновым светом, а тени вдоль краев оврага казались свинцово-синими. Лагерь разбили возле оврага, и кто-то уже рубил кусты на дрова, звякали ведра, женские голоса у костров напоминали издали птичье пение. Совсем близко взвыла парочка шакалов, привлеченная запахом пищи, – их вопли и стоны наводили на мысль об агонии.

Фурье присел на корточки у оврага и закурил, глядя в ту сторону, откуда должна была прийти девушка. Огонек спички осветил его полное небритое лицо, и Фурье в своей сосредоточенности совершенно не заметил хищных глаз, наблюдавших за ним из синей лунной тени неподалеку. Все его существо устремилось к девушке, он уже дышал с нетерпеливыми тихими стонами предвкушения.

Она походила на призрак в лунном свете, серебристая и неземная, и Фурье тяжело поднялся на ноги и затушил сигарету.

– Аннализа! – окликнул Фурье, его голос дрожал и срывался от желания.

Она остановилась на таком расстоянии, чтобы он не смог до нее дотянуться, а когда он бросился к ней, легко отскочила и насмешливо захохотала.

– Пять фунтов, минхеер, – напомнила она и подошла ближе, когда он достал из заднего кармана смятые банкноты.

Аннализа взяла их и повернула к лунному свету. Потом, удовлетворенная, спрятала деньги в одежде и смело шагнула к Фурье.

Он обхватил ее за талию и накрыл ей рот своими влажными губами. Наконец она вырвалась, задыхаясь от смеха, и придержала его за запястья, когда он полез к ней под юбку.

– Хочешь и того, за что отдашь еще фунт?

– Это слишком дорого, – выдохнул Форье. – У меня столько нет.

– Ладно, десять шиллингов, – предложила она и провела по его телу опытной рукой.

– Половина кроны, – пробормотал он. – Это все, что у меня есть.

Аннализа пристально посмотрела на него, продолжая его поглаживать, и поняла, что большего не добьется.

– Ладно, давай, – согласилась она и спрятала монету, прежде чем опуститься перед ним на колени, словно прося благословения.

Он положил обе ладони на ее кудрявые выгоревшие волосы и притянул к себе голову девушки, наклонившись над ней и закрыв глаза.

Что-то твердое ткнулось ему в ребра сзади с такой силой, что вышибло воздух из его легких, и чей-то голос проскрежетал ему в ухо:

– Вели этой маленькой шлюхе исчезнуть.

Голос был низким, опасным и пугающе знакомым.

Девушка вскочила, вытирая рот тыльной стороной ладони. Она мгновение-другое смотрела через плечо Фурье расширившимися от ужаса глазами, а потом повернулась и припустила вдоль оврага к лагерю.

Фурье кое-как привел в порядок одежду и повернулся наконец к человеку, стоявшему за его спиной с винтовкой «маузер», направленной в живот шоферу.

– Де ла Рей! – вырвалось у Фурье.

– А ты ждал кого-то еще?

– Нет, нет! – Фурье энергично тряхнул головой. – Просто… так скоро…

После их последней встречи Фурье хватило времени, чтобы пожалеть о заключенной сделке. Трусость одержала победу над алчностью, и Фурье убедил себя, что замысел Лотара де ла Рея мало чем отличался от множества других, которые придумывал он сам, что это просто одна из тех фантазий, которыми обреченные на нищету и бесплодный труд утешают себя.

Он предполагал и надеялся, что никогда больше не услышит о де ла Рее. Но вот де ла Рей собственной персоной стоял перед ним, высокий и опасный, и его голова сияла в лунном свете, как маяк, а в леопардовых глазах вспыхивали топазы.

– Скоро? – повторил Лотар. – Так скоро? Прошло несколько недель, мой дорогой старый друг. На подготовку ушло больше времени, чем я ожидал. – Голос Лотара зазвучал жестче. – Ты еще не отвез в Виндхук партию алмазов?

– Нет, еще нет…

Фурье умолк на полуслове и мысленно обругал себя. Это ведь могло стать выходом. Ему следовало сказать: «Да! Я их отвез на прошлой неделе!» Но дело было сделано, и он в отчаянии опустил голову и сосредоточился на том, чтобы застегнуть последние пуговки на бриджах. Эти несколько слов, произнесенных в спешке, могли стоить ему пожизненного срока заключения, и ему было страшно.

– Когда партию отправят?

Лотар сунул ствол «маузера» под подбородок Фурье и заставил шофера поднять голову. Он хотел заглянуть ему в глаза. Он не доверял ему.

– Они медлят. Я не знаю когда. До меня доходили слухи, что они готовят большой груз камней.

– Почему? – тихо спросил Лотар.

– Я только слышал о большой партии.

– Как я тебя и предупреждал, это потому, что они собираются закрыть рудник.

Лотар внимательно наблюдал за лицом шофера. Он чувствовал, что Фурье колеблется. Требовалось укрепить его дух.

– Это будет последняя отправка, а потом ты останешься без работы. Как те бедолаги, которых ты сейчас везешь в грузовике.

Фурье уныло кивнул:

– Да, их всех выгнали.

– А ты будешь следующим, старина. Но ты ведь говорил мне, какой ты замечательный семьянин, как сильно ты любишь свою семью.

– Да…

– Значит, у тебя больше не будет денег, чтобы кормить твоих детей и одевать их, не будет даже нескольких фунтов, чтобы платить девочкам за их умелые услуги.

– Черт, ты не должен так говорить!

– Сделай то, о чем мы договорились, и у тебя будут все девочки, каких ты захочешь, и в любом виде, как ты захочешь.

– Не говори так! Нехорошо это, черт побери!

– Ты помнишь уговор. Ты знаешь, что делать сразу после того, как тебе скажут, когда будет отправлен груз.

Фурье кивнул, но Лотар настаивал:

– Скажи. Повтори мне все это.

И внимательно слушал, когда Фурье неохотно повторял его инструкции, один раз поправил его и наконец удовлетворенно улыбнулся:

– Не подведи нас, старина. Мне не нравится разочаровываться.

Он наклонился ближе к Фурье и пристально посмотрел ему в глаза, а потом внезапно развернулся и исчез в лунных тенях.

Фурье дрожал и спотыкался, как пьяный, возвращаясь к лагерю. Он почти добрался до места, когда вспомнил, что девушка взяла его деньги, но не выполнила свою часть уговора. Он гадал, сможет ли уговорить ее сделать все на следующей остановке, а потом мрачно решил, что шансы у него невелики. Но почему-то это теперь не казалось таким важным. Лед, запущенный Лотаром де ла Реем в его кровь, словно осел в его чреслах.

Они ехали через редкий лес под утесами, и настроение у них было беспечным и радостным в предвкушении дней, ждавших их впереди.

Шаса сидел на Престер-Джоне, в кожаном чехле у его колена пряталась семимиллиметровая спортивная винтовка «манлихер». Это было прекрасное оружие, с прикладом из отличного орехового дерева, а его голубую сталь украшали гравировки и инкрустации из серебра и чистого золота: тонко исполненные охотничьи сцены и имя Шасы, тоже из драгоценного металла. Винтовка была подарком его деда на четырнадцатый день рождения.

Сантэн ехала на сером жеребце, великолепном животном. Его шкура была изукрашена легкими черными пятнами на плечах и крупе, а грива и морда были угольно-черными, и такие же черные круги красовались у глаз, являя резкий контраст со снежно-белой шкурой на животе. Сантэн назвала его Нюаж, Облако, в честь того жеребца, которого еще в детстве подарил ей отец.

Сантэн надела широкополую австралийскую пастушескую шляпу и жилет из шкуры куду поверх блузки. На шею она свободно повязала желтый шелковый шарф. Ее глаза сверкали.

– Ох, Шаса, я себя чувствую как школьница, прогулявшая уроки! У нас целых два свободных дня!

– Кто первым доберется до источника? – крикнул Шаса.

Но Престер-Джон не мог состязаться с Нюажем; и когда Шаса доскакал до цели, Сантэн уже спешилась и придерживала голову жеребца, не позволяя ему выпить слишком много воды.

Они снова вскочили в седла и отправились вглубь Калахари. Чем дальше они отъезжали от рудника, тем меньше видели следов вторжения человека, а дикая жизнь становилась все более обильной и уверенной.

Сантэн научилась жизни в пустыне благодаря опытнейшим инструкторам, диким бушменам из племени сан, и она ничего не забыла. Ее внимание привлекали не только крупные животные. Она показала Шасе пару странных маленьких лисичек с огромными ушами; сам Шаса их не заметил. Лисы в редкой серебристой траве охотились на больших кузнечиков, поднимая гигантские уши, когда сначала хитро подкрадывались, а потом прыгали вперед на свою грозную добычу. А когда мимо проходили лошади, они прижали уши к пушистым загривкам и, припав к земле, замерли.

Потом они напугали желтого песчаного кота, выскочившего из муравьиной норы; он так спешил удрать, что влетел головой в липкую паутину гигантского паука. То, как зверь пытался обеими передними лапами смахнуть с морды паутину, при этом не останавливаясь, заставило их обоих покатиться со смеху.

Потом в середине дня они увидели стадо величавых сернобыков, цепочкой шествовавших на горизонте. Животные высоко держали головы, их длинные прямые рога из-за расстояния словно сливались воедино, превращая антилоп в единорогов. А дрожание горячего воздуха сначала придало им облик странных длинноногих чудищ, а потом и вовсе поглотило их.

Когда опускавшееся солнце окрасило пустыню свежими красками полутеней, Сантэн заметила еще одно стадо, на этот раз газелей-прыгунов, и показала Шасе на одного упитанного молодого самца.

– Мы всего в полумиле от лагеря, и нам нужен ужин.

Шаса с готовностью достал из чехла «манлихер».

– Аккуратнее! – предостерегла сына Сантэн.

Ее немного встревожило то, как он наслаждался погоней.

Но она придержала коня, наблюдая, как Шаса спешивается. Используя Престер-Джона как прикрытие, Шаса повернул его в сторону стада. Престер-Джон понял свою роль и держался между Шасой и газелями, даже останавливался время от времени, чтобы щипнуть траву, если прыгуны начинали тревожиться, но снова приближался, когда они успокаивались.

За две сотни шагов от животных Шаса присел на корточки и уперся локтями в колени, а Сантэн испытала облегчение, когда увидела, что самец мгновенно упал после выстрела. Она однажды видела, как Лотар де ла Рей попал в живот одной такой милой газели. Воспоминание об этом до сих пор преследовало ее.

Подъехав ближе, она увидела, что пуля попала точно в плечо животного, пройдя сквозь сердце. И внимательно наблюдала, как сын свежует добычу так, как учил его сэр Гарри.

– Оставь потроха, – сказала она. – Слуги любят рубец.

Поэтому Шаса завернул внутренности во влажную шкуру и, взвалив тушу на спину Престер-Джона, привязал за седлом.

Лагерь находился у подножия холмов, под пробивавшимся из скалы источником, который обеспечивал их водой. Накануне Сантэн выслала вперед троих слуг с вьючными лошадьми, и лагерь уже был устроен удобно и надежно.

Они поужинали жареными печенью, почками и сердцем, приправленными внутренним жиром газели. А потом допоздна сидели у костра, попивая кофе и наслаждаясь запахом древесного дыма, тихо разговаривали и наблюдали за восходом луны.

На рассвете они снова выехали, надев куртки из овечьих шкур для защиты от холода. Но не проскакали и мили, как Сантэн придержала Нюажа и наклонилась в седле, изучая землю.

– Что там, мама?

Шаса, всегда замечавший любые перемены ее настроения, видел, что она взволнована.

– Быстрее сюда, chéri.

Сантэн показала сыну следы на мягкой земле.

– Что скажешь об этом?

Шаса соскочил из седла и наклонился.

– Люди? – недоумевал он. – Но такие маленькие… Дети?

Он посмотрел на мать, и ее сияющие глаза дали ему подсказку.

– Бушмены! – воскликнул он. – Дикие бушмены!

– Верно! – засмеялась Сантэн. – Двое охотников. Они идут за жирафом. Смотри! Их следы перекрывают его след.

– Мы можем поехать за ними, мама? Можем?

Теперь и Шаса разволновался так же, как она.

Сантэн согласилась.

– Следам всего день. Мы можем их нагнать, если поспешим.

Сантэн поехала по следу, а Шаса двигался за ней, стараясь не испортить знаки. Он никогда не видел мать такой: она пускала коня галопом, видя что-то там, где даже его острое молодое зрение ничего не различало.

– Смотри, бушменская зубная щетка!

Сантэн показала на свежую веточку, разжеванную в кисточку на одном конце, которая валялась рядом со следом.

Они направились дальше.

– А вот здесь они впервые увидели жирафа.

– Откуда ты знаешь?

– Они натянули луки. Вот отпечаток.

Маленькие люди прижимали концы луков к земле, чтобы натянуть тетиву.

– Смотри, Шаса, здесь они начали красться.

Шаса не заметил никаких перемен в следе и так и сказал.

– Шаги короче и легче… они переносят вес вперед, на пальцы ног, – объяснила Сантэн.

Затем, через несколько сотен шагов, продолжила:

– Здесь они легли на животы и поползли, как змеи. Здесь поднялись на колени, чтобы пустить стрелы, а здесь вскочили на ноги, чтобы проверить, куда те попали.

Еще через двадцать шагов она воскликнула:

– Смотри, как близко они подобрались к добыче! Здесь жираф почувствовал укол наконечников и пустился бежать… смотри, охотники помчались за ним, ожидая, когда подействует яд.

Они проскакали галопом еще немного, и тогда Сантэн поднялась на стременах и показала вперед:

– Стервятники!

В четырех или пяти милях впереди синева небес была испещрена тонким облаком черных точек. Облако медленно кружило высоко над землей.

– Теперь помедленнее, chéri, – предупредила сына Сантэн. – Если мы напугаем их, это может быть опасно.

Дальше они поехали шагом и медленно приблизились к месту убийства.

Огромная туша жирафа, отчасти освежеванная и разделанная, лежала на боку. Рядом с окружавшими это место колючими кустами располагались сооруженные из веток примитивные укрытия от солнца, а сами кусты были увешаны полосами мяса и лентами кишок, сохнущими на солнце, и ветки сгибались под их тяжестью.

Все вокруг было истоптано маленькими ногами.

– Они привели женщин и детей, чтобы те помогли разделать тушу и унести мясо, – пояснила Сантэн.

– Фу! Здесь жутко воняет! – наморщил нос Шаса. – Но где они все?

– Прячутся, – ответила Сантэн. – Они уже издали заметили нас, миль за пять, пожалуй.

Она поднялась на стременах, сняла широкополую шляпу, чтобы показать лицо, и закричала на незнакомом гортанном щелкающем языке, медленно поворачиваясь из стороны в сторону и повторяя свое послание во все уголки окружавшей их безмолвной задумчивой пустыни.

– Жутковато. – Шаса невольно поежился в ярком солнечном свете. – Ты уверена, что они еще здесь?

– Они наблюдают за нами. Им некуда спешить.

Затем из земли прямо рядом с ними поднялся мужчина, так близко, что жеребец шарахнулся и нервно дернул головой. На мужчине была только набедренная повязка из звериной шкуры. Это был маленький человек, но сложенный безупречно, с изящными и гибкими ногами, созданными для бега. Твердые мышцы на его груди и животе напоминали волны песка, оставленные отливом на пляже.

Он гордо держал голову и, хотя был чисто выбрит, явно находился в расцвете мужских сил. Глаза у него были слегка раскосыми, а кожа сияла изумительным янтарным цветом и казалась на солнце почти прозрачной.

Он поднял правую руку в знаке приветствия и мира и крикнул высоким птичьим голосом:

– Вижу тебя, Хорошее Дитя!

Он назвал Сантэн ее бушменским именем, и она радостно воскликнула:

– Я тоже вижу тебя, Кви!

– А кто с тобой? – требовательно спросил бушмен.

– Это мой сын, Хорошая Вода. Я говорила тебе при нашей первой встрече, что он родился в священном месте твоего народа, и О’ва стал его приемным дедушкой, а Ха’ани – бабушкой.

Бушмен Кви повернулся и закричал в пустыню:

– Это правда, о люди сан! Эта женщина – Хорошее Дитя, наш друг, а мальчик тот самый, из легенды. Приветствуйте их!

Из, казалось бы, голой земли поднялись маленькие золотистые люди сан. Вместе с Кви их было двенадцать: двое мужчин, Кви и его брат Фат Кви, их жены и их голые дети. Они прятались с искусством диких существ, но теперь столпились, чирикая, щелкая языками и смеясь, и Сантэн спрыгнула на землю, чтобы обнять их, каждого называя по имени, и наконец подхватила двух малышей и держала их, прижимая к бедрам.

– Откуда ты так хорошо их знаешь? – поинтересовался Шаса.

– Кви и его брат – родня О’ва, твоего приемного дедушки-бушмена. Я впервые встретилась с ними, когда ты был совсем маленьким, а мы только начали разрабатывать рудник Ха’ани. Это их охотничьи угодья.

Остаток дня они провели с кланом. А когда пришло время уезжать, Сантэн подарила каждой из женщин по горсти медных семимиллиметровых гильз, и женщины визжали от радости и танцевали в знак благодарности. Гильзы будут превращены в ожерелья, вперемешку с бусинами из скорлупы страусиных яиц, и станут предметом зависти всех остальных женщин сан, с которыми семья встретится в своих блужданиях. Кви Сантэн подарила охотничий нож с рукояткой из слоновой кости, и маленький человек тут же опробовал лезвие на своем большом пальце, хрюкнул от восторга, когда кожа разошлась, и гордо показал окровавленный палец каждой из женщин.

– Какое оружие у меня теперь есть!

Его брату Фат Кви Сантэн подарила пояс, и он тут же принялся изучать свое отражение в полированной медной пряжке.

– Если хочешь снова с нами повидаться, – вслед уезжающим крикнул Кви, – то мы будем в роще монгонго возле котловины О’чи, пока не прекратятся дожди!

– Они так счастливы, имея так мало, – заметил Шаса, оглядываясь на маленькие танцующие фигурки.

– Они самый счастливый народ в мире, – согласилась Сантэн. – Но не знаю, надолго ли это.

– А ты действительно жила вот так, мама? – спросил Шаса. – Как бушмены? Ты действительно одевалась в шкуры и ела корешки?

– И ты тоже, Шаса. Или скорее, ты ничего не носил, как и те малыши.

Шаса нахмурился, напрягая память.

– Мне иногда снится какое-то темное место, похожее на пещеру, с дымящейся водой.

– Это термальный источник, в котором мы купались и в котором я нашла первый алмаз нашего рудника.

– Мне бы хотелось снова там побывать, мама.

– Это невозможно.

Шаса увидел, как изменилось настроение матери.

– Тот источник находился прямо в центре алмазной трубки, и теперь там главный котлован рудника. Мы все раскопали и уничтожили источник.

Какое-то время они ехали молча.

– Там было священное место народа сан – но, как ни странно, они не возмутились, когда мы… – Она замялась, подбирая слово, но потом твердо произнесла: – Когда мы осквернили его.

– Интересно почему? Я хочу сказать, если бы какой-то чужой народ превратил в алмазные копи Вестминстерское аббатство…

– Давным-давно я говорила об этом с Кви. Он сказал, что священное место принадлежало не им, а духам и, если бы духи того не захотели, ничего бы не произошло. Он сказал, духи жили там так долго, что, возможно, им стало скучно и они захотели перебраться в какой-то новый дом, как делает это народ сан.

– Все равно я не могу представить, что ты жила как одна из женщин сан, мама. Только не ты. Я имею в виду, это невообразимо.

– Это было трудно, – мягко произнесла Сантэн. – Это было так трудно, что невозможно рассказать, невозможно представить… и все же без тех испытаний и трудностей я не стала бы такой, как сейчас. Видишь ли, Шаса, здесь, в пустыне, когда я почти дошла до предела, я дала некую клятву. Я поклялась, что и я, и мой сын никогда не испытаем лишений. Я поклялась, что нам никогда не придется пережить такие ужасные крайности.

– Но тогда меня с тобой не было.

– О нет, – возразила Сантэн. – Ты был. Я несла тебя в себе на Берегу Скелетов и сквозь жар дюн, и ты был частью моей клятвы, когда я ее произносила. Мы – создания пустыни, мой дорогой, и мы выживем и будем процветать, когда другие потерпят поражение и падут. Запомни это. Запомни это хорошенько, Шаса, дорогой мой.

На следующий день ранним утром они оставили слуг сворачивать лагерь, грузить вьючных лошадей и следовать за ними, в то время как сами с сожалением повернули своих лошадей к руднику Ха’ани. В полдень они отдохнули под акацией, прислонившись к седлам и лениво наблюдая, как серовато-коричневые птицы-ткачики суетливо сооружают свое общее гнездо, уже выросшее до размеров неопрятного стога сена. Когда солнце перестало припекать, они поймали стреноженных лошадей, снова оседлали их и направились вдоль основания холмов.

Внезапно Шаса выпрямился в седле и прикрыл глаза ладонью, вглядываясь куда-то вверх.

– Что там, chéri?

А Шаса узнал ту скалистую расщелину, куда водила его Аннализа.

– Тебя что-то тревожит, – не отставала Сантэн.

Шасе вдруг захотелось отвести мать к той расщелине, к святилищу горной ведьмы. Он уже чуть не заговорил, но вспомнил о данной клятве и остановился, неуверенно замерев на грани предательства.

– Разве ты не хочешь мне сказать?

Сантэн наблюдала за борьбой, отражавшейся на лице сына.

«Мама не в счет. Она такая же, как я. Это не то же самое, что рассказать постороннему», – рассуждал Шаса.

И наконец, пока совесть не взяла верх, выпалил:

– Там, в той расщелине, лежит скелет бушмена, мама. Хочешь, покажу тебе?

Сантэн побледнела под загаром и уставилась на сына.

– Бушмен? – прошептала она. – Откуда ты знаешь, что это бушмен?

– На черепе остались волосы… такие, как у бушменов, маленькие комочки завитков, как у Кви и его семейства.

– Как ты его нашел?

– Анна… – Шаса умолк и покраснел от стыда.

– Та девушка тебе показала? – догадалась Сантэн.

– Да, – кивнул он, повесив голову.

– А ты сможешь снова найти это место?

Краска вернулась на лицо Сантэн, и она взволнованно наклонилась к сыну и потянула его за рукав.

– Думаю, смогу. Я запомнил то место. – Он показал на утес. – Вон там выемка в камнях и расщелина, похожая на глаз.

– Покажи мне, Шаса, – приказала Сантэн.

– Нам придется оставить лошадей и идти пешком.

Подъем был трудным, в ущелье стояла невыносимая жара, колючие ветки цеплялись за них, когда они медленно карабкались по утесу.

– Должно быть примерно здесь… – Шаса взобрался на один из валунов и сориентировался. – Возможно, чуть левее… Ищи груду камней с мимозой под ними. Там ветка, прикрывающая маленькую нишу. Давай разойдемся в стороны, поищем.

Они медленно продвигались вверх по ущелью, пересвистываясь и окликая друг друга, когда их разделяли кусты и камни.

Потом Сантэн не ответила на свист Шасы, и он остановился и свистнул еще раз, вскинув голову в ожидании звука и слегка обеспокоившись тишиной.

– Мама, ты где?

– Здесь!

Ее голос прозвучал слабо, в нем слышались то ли боль, то ли некие глубокие чувства, и Шаса перебрался через камни в ее сторону.

Сантэн, маленькая и несчастная, стояла в лучах солнца, прижимая к животу шляпу. На ее щеках поблескивала влага. Шаса думал, что это пот, пока не увидел, как по ее лицу медленно катятся слезы.

– Мама?

Он подошел к ней и понял, что она нашла святилище.

Она отодвинула прикрывавшую ветку. Маленький кружок стеклянных банок по-прежнему стоял на месте, но цветочные подношения потемнели и завяли.

– Аннализа сказала, что это скелет ведьмы…

Шаса выдохнул это с суеверным благоговением, глядя через плечо Сантэн на жалкую кучку костей и маленький аккуратный белый череп, венчавший ее.

Сантэн покачала головой, не в силах говорить.

– Она сказала, что эта ведьма охраняет гору и что она может исполнять желания.

– Ха’ани… – наконец с трудом произнесла Сантэн. – Моя любимая старая бабушка…

– Мама! – Шаса схватил ее за плечи и поддержал, потому что Сантэн пошатнулась. – Откуда ты знаешь?

Сантэн прислонилась к сыну, но не ответила.

– Тут в пещерах и ущельях могут лежать сотни скелетов бушменов, – неуверенно продолжил Шаса, но Сантэн энергично покачала головой. – Почему ты так уверена?

– Это она. – Голос Сантэн срывался от горя. – Это Ха’ани, это ее сломанный клык, это ее рисунок из кусочков яичной скорлупы на набедренной повязке…

Шаса и не заметил лоскута сухой кожи, украшенного бусинами, что лежал позади горки костей, полузасыпанный пылью.

– Да мне и не нужно доказательств. Я знаю, что это она. Я просто знаю.

– Сядь, мама…

Шаса помог ей опуститься на один из поросших лишайником валунов.

– Ничего, я уже в порядке. Это был просто момент потрясения… Я так часто искала ее многие годы. Я знала, где она должна быть… – Она рассеянно огляделась по сторонам. – И тело О’ва должно быть где-то поблизости.

Сантэн посмотрела вверх, где утес нависал над ними, словно крыша собора.

– Они шли вверх, пытаясь спрятаться, когда он их застрелил. Они должны были упасть недалеко друг от друга.

– Кто их застрелил, мама?

Она глубоко вздохнула, но все равно ее голос дрогнул, когда она произнесла имя:

– Лотар. Лотар де ла Рей.

Еще с час они обыскивали дно и стены ущелья, надеясь обнаружить второй скелет.

– Нет, это впустую, – сдалась наконец Сантэн. – Нам его не найти. Пусть лежит непотревоженным, Шаса, как лежал все эти годы.

Они снова поднялись к маленькому святилищу в скале, а на обратном пути собрали полевых цветов.

– Вначале я собиралась забрать останки и достойно похоронить, – прошептала Сантэн, опускаясь на колени перед святилищем. – Но Ха’ани не была христианкой. Эти холмы являлись ее священным местом. Здесь ей будет спокойно.

Она тщательно расставила цветы, потом села на корточки.

– Я позабочусь, чтобы тебя никогда не потревожили, моя любимая старая бабушка, и я еще приду навестить тебя.

Сантэн встала и взяла Шасу за руку.

– Она была самым чудесным, самым добрым человеком из всех, кого я знала, – тихо сказала она. – И я так любила ее…

Держась за руки, они спустились туда, где оставили лошадей.

По дороге домой они не разговаривали. Когда солнце уже село и слуги встревожились, мать и сын добрались до бунгало.

За завтраком на следующее утро Сантэн выглядела бодрой и оживленной, хотя под ее глазами залегли темные тени, а веки опухли от слез.

– Еще неделя – и мы должны вернуться в Кейптаун.

– А мне бы хотелось остаться здесь навсегда.

– Навсегда – это долгий срок. Тебя ждет школа, и у меня есть обязанности. Но мы вернемся сюда, ты же знаешь.

Шаса кивнул, и Сантэн продолжила:

– Устроим так, чтобы эту последнюю неделю ты работал на промывочной площадке и на сортировке. Тебе понравится. Гарантирую.

Как всегда, она оказалась права. Промывочная площадка была приятным местом. Поток воды в лотках охлаждал воздух, и после неумолчного грохота дробилки здешняя тишина казалась блаженной. Атмосфера в длинном кирпичном помещении походила на священную тишину какого-нибудь собора, потому что здесь поклонение деньгам и алмазам достигало высшей точки.

Шаса зачарованно наблюдал, как дробленая руда медленно плыла по ленте транспортера. Слишком крупные обломки отсеивались и возвращались на дробилку. Оставались только самые мелкие. Они падали с конца движущейся ленты в бассейн с водой, а оттуда их выталкивало на наклонную поверхность сортировочного стола.

Легкий мусор и пустая порода всплывали и отправлялись в отвал к отходам. Тяжелый гравий, содержащий алмазы, несколько раз проходил через ряд сортировочных устройств, пока не оставались только отборные обломки, являвшие собой одну тысячную часть изначально добытого камня.

Их пропускали через масляный барабан. Барабан вращался медленно, покрывая каждый камешек толстым слоем плотного желтого жира. После этого гравий уходил дальше, но алмазы после купания оставались сухими. Одной из особенностей алмаза является то, что он не задерживает воду на своей поверхности. Можно намочить его, кипятить сколько угодно, но он все равно останется сухим. И когда сухая поверхность драгоценных камней касалась жира, они прилипали к нему, как насекомые к липкой бумаге.

Масляные барабаны были ограждены тяжелыми решетками, и за каждым из них присматривал белый мастер, не сводя с них глаз. Шаса, в первый раз заглянув сквозь решетку, увидел маленькое чудо, происходившее в нескольких дюймах перед ним: дикий алмаз попался в ловушку и усмирился, как некое чудесное пустынное существо. Шаса действительно уловил момент, когда камень выплыл из верхнего бака в мокрую кашу гравия, коснулся жира и тут же прилип к плотной желтой поверхности, создав крошечное волнение в общем потоке, как камень, брошенный в волну отлива. Он шевельнулся и даже словно бы на мгновение вырвался из захвата, и Шасе захотелось протянуть руку и подхватить его, пока тот не пропал навсегда, но расстояние между металлическими прутьями решетки было слишком узким. Однако потом алмаз прилип надежно и стоял в медленном потоке гравия, горделиво красуясь на слое жира, сухой и прозрачный, как пузырь на желтой коже гигантской рептилии. И Шаса испытал чувство благоговения, такое же, какое охватило его, когда он наблюдал, как его кобыла Селеста подарила жизнь своему первенцу.