Виктория Угрюмова
Двойник для шута
Почти уверен я и в том, что на Бангалор он до сих пор не возвращался. Мне думается, что это должен быть какой-нибудь купец или торговец – для окружающих, конечно, – который постоянно находится на территории империи.
– Уже становится горячее, – одобрительно заметил князь Даджарра. – В очередной раз убеждаюсь в том, что деньги, которые выделяются из государственной казны на содержание Тайной службы, не пропадают зря. Браво вам и вашим людям, любезный Сивард!
– Спасибо, – откликнулся одноглазый. – Но и это еще не все. Очень интересным показался мне тот факт, что тот несчастный труп, который нам доставили решительные вояки Даргейма Вальруса, был одно время…
– Труп?! – с изумлением воскликнул Локлан Лэрдский.
– Ну, я имею в виду, труп в те счастливые для него времена, когда он еще не был трупом. Так вот, этот человек являлся чем-то средним между переводчиком и советником по иностранным делам при короле Даргейме и его варварской компании. И одно время он был посланником при бангалорском дворе. Впечатляет?
– Никогда не думал, что у Самааны с Бангалором могут найтись общие интересы.
– Как оказалось. И знаете, что представляло наибольший интерес? Обезьяны!
– Обезьяны?!!
– Все три жены нашего храброго Даргейма обожают обезьян и согласны платить за них любые деньги.
– Положим. Ну а Бангалору что за корысть?
– А на Бангалоре высоко ценится самаанский зеленый и красный янтарь.
– Как неисповедимы порой торговые пути, прямо как пути Господни, – заметил герцог Гуммер. – Сколько живу, столько узнаю что-нибудь новенькое.
– И из этого следует сделать вывод, что жить нужно, а умирать вредно, – со смехом заключил Локлан Лэрдский. – Ну что же, господа. Все ниточки наконец завязались в один узелок, и узелок этот на Бангалоре. В чем мы, в общем-то, и не сомневались. Просто теперь у нас появились неопровержимые доказательства. Однако возникает следующая проблема: кто конкретно отдавал приказания? Архонт? Кто-то другой?
– Я уверен в том, что это был архонт, – заявил Сивард.
– В принципе, я с ним согласен, – сказал Аластер. – Интересно, почему ты так решил?
– В основном из-за его короны.
– Я тоже, – кивнул герцог Дембийский.
– Постойте, господа! – возмутились остальные. – Вы говорите загадками и понимаете друг друга, но это еще не значит, что нам понятно хоть что-то. Расскажите нормально.
– Продолжайте вы, Сивард.
Одноглазый молчал несколько томительно долгих секунд, пока не собрался с мыслями.
– Я пришел к выводу, что архонт Бангалора на самом деле человеком не является. Я думаю, что это – последний дракон Лунггара!
Ответом ему была гробовая тишина. И в этой тишине голос Аббона Флерийского произнес:
– Если бы!
Герцог Дембийский до поры до времени хранил молчание.
А тем временем в зале Большого Ночного Совета разгорелся спор. Сиварда выслушали со всем вниманием, не перебивая ни разу, дав ему возможность изложить все свои доводы в пользу этой, мягко говоря, необычной теории. Он рассказал и о татуировке йеттов, и о том, как, по их верованиям, выглядел грозный бог Терей, которому они поклонялись испокон веков. Упомянул также о необходимости жить в уединении и о крайней потребности в дополнительных источниках силы. Таким образом, похищенное йеттами тело Далихаджара Агилольфинга обрело единственно возможного на сегодняшний день господина.
Главным же доводом в пользу своей гипотезы Сивард считал тот факт, что Тиррона Аберайрона никто не видел без его короны, которая закрывала большую часть лица. И он зачитал наизусть выдержку из «Драконологии» – то место, где говорилось об удивительном лице дракона, ставшего человеком, о том, что его просто невозможно спутать с каким-либо другим.
Когда наконец начальник Тайной Службы умолк, а спор поутих, потому что его участники выдохлись, император сказал:
– Это очень интересная теория, но сейчас меня больше волнует действительность. Прости, мой добрый Сивард, я не имел в виду обидеть тебя. Ты и твои люди проделали огромную работу, но существует еще что-то, должно существовать еще что-то, чего мы пока не знаем. И потому я прошу герцога Дембийского продолжить этот рассказ.
– Так вы не верите в последнего дракона Лунггара? – спросил Сивард запальчиво.
– Нет. У меня есть неопровержимые доказательства того, что Тиррон не является последним драконом нашего мира, и я готов хоть сейчас поклясться тебе в этом. Довольно ли тебе слова твоего императора, Сивард?
– Да, Ваше величество, – тихо ответил тот. – Вполне довольно.
– Итак, Аластер, теперь ты поведай нам, что удалось разузнать об Эрлтоне и его учителях-токе.
– Мой гвардеец вернулся сегодня на рассвете, – заговорил Аластер, и, как всегда, мощный звук его голоса заполнил все пространство зала. – Он посетил Аиойну – дворец Чиванга…
– Разреши задать тебе один вопрос, – кашлянул Локлан Лэрдский. – Мы около суток тому узнали о том, что нам нужно искать этого самого Эрлтона, каким образом успел обернуться твой гвардеец туда и обратно? Я всегда знал, что у гравелотских сеньоров свои тайны, недоступные нам, но все-таки…
– Это получилось благодаря помощи нашего друга Аббона, – ответил Аластер.
– А-а-а, – протянул министр обороны. – Тогда понятно.
– Ирам-зат-ал-Имад – верховный учитель дворца Чиванга – поведал нам историю своих учеников, братьев Эрлтонов, Пересмешника и Серебряного. По его словам выходит, что Пересмешник после окончания срока ученичества направился сюда, на Алгер. Видимо, он странствовал по нашему континенту все это время…
– То есть больше трехсот лет? – недоверчиво спросил Гуммер.
– Да, ваша светлость. Но в этом нет ничего удивительного, если учесть, что во дворце Чиванга живут намного дольше. Если бы его не убили, он мог бы жить и сейчас.
– А что же его брат?
– К этому вопросу я и подхожу. Его брат, Эрлтон, прозванный Серебряным, отыскал во дворце Чиванга некий старинный манускрипт, посвященный истории Отрубленной Головы.
Возникла неловкая пауза. Затем раздался голос Сиварда Ру:
– Как всегда, все трудности ложатся на мои плечи. Дорогой Аластер! Вынужден заявить тебе от своего имени и, думаю, от имени большинства присутствующих, что мы не знаем истории Отрубленной Головы..
– Я знаю, – молвил герцог Дембийский. – Это слишком старая история, и главное, что даже те, кто слышал о ней, никак не свяжут известную легенду с теми событиями, которые разыгрываются сейчас.
"Само сражение было уже выиграно. Правда, выиграно страшной ценой. Вздыбленная, развороченная земля, покрытая толстым слоем черно-серого горячего пепла, под которым еще тлело пламя, была совершенно безжизненной. В ее недрах до сих пор стонала и рычала рвущаяся на поверхность лава.
Там, где еще несколько дней тому назад простирались необъятные равнины Бангалора, где величаво текли полноводные реки, где пышным цветом цвели сады, где росли густые леса, полные птиц и зверей, теперь плескались океанские волны. Вода была грязной и, сколько хватало взгляда, покрыта бурой пеной, в которой смешались пепел, пыль и кровь. Только птицы тоскливо кричали в суровом небе.
На месте огромного континента теперь были лишь разбросанные в океане островки, сплошь залитые лавой. Даже трупов на этом гигантском пепелище почти не находили: все поглотила земля либо полыхающая кровь вулканов, выпущенная из их жил во время этого ужасного катаклизма.
Искореженная плоть земли содрогалась от боли и ужаса.
Солнце, не способное пробиться сквозь плотную завесу туч, выглядело кровавым и злобным шаром.
Люди, которые пытались спастись в океане, тоже не избежали жестокой и несправедливой гибели. Обломки судов и окровавленные тела жертв прибило к черной острой скале, одиноко торчащей из воды.
Высокий, плечистый, рано поседевший человек с пронзительными синими глазами стоял посреди выжженного пространства, опираясь на двуручный меч с навершием в виде головы дракона, и с нескрываемым ужасом оглядывался по сторонам. Ветер трепал его некогда зеленый плащ, теперь оборванный понизу и опаленный огнем.
– Что же мы наделали? – шептал он беззвучно. – Что же мы натворили? Как я теперь вымолю прощение? Смогу ли? Тысячи и тысячи невинных жизней… Тысячи… тысячи…
Плечи его согнулись под невыносимой тяжестью боли, которую он ощущал всем своим существом. Этому человеку от Бога был дан дар сострадания, и теперь, сострадая, он испытывал все то, что испытали жертвы его невероятного могущества.
И еще был жив тот, кто вызвал к жизни эту страшную силу, кто пробудил ее от вековечного сна, кто заставил этого человека сеять повсюду смерть и разрушение. И он заслуживал самого сурового наказания. А кроме возмездия, синеглазый воин должен был наверняка знать, что никогда подобная трагедия не разыграется под синим небом Лунггара, никогда не повторится эта война. Он знал, что обязан для этого сделать.
Своего врага он нашел практически сразу. Тот и не пытался спрятаться. Во-первых, прятаться было негде; а во-вторых, и это было главным, в жилах обоих врагов текла одна и та же кровь – гордая, неукротимая, свободная. Право, жаль, что все так получилось.
Вот они стоят друг напротив друга: оба высокие и широкоплечие, оба черноволосые и с синими, как океан, глазами. Оба могущественные и оба отважные. Оба готовы идти до конца, до предела, положенного им судьбой.
Отец и сын.
Так бывает гораздо чаще, нежели возможно предположить.
Диковинными крыльями летят на ветру зеленые, потрепанные плащи монхиганов. Сверкают клинки, выкованные неведомо кем и неизвестно под каким солнцем. Один меч зовут Даджаген. Второй носит имя Шоа.
– Зря ты пришел сюда, отец! – говорит один из противников. – Если бы ты не вмешался, все бы сейчас было прекрасно. Это на твоей совести мертвая земля, погибшие люди и несчастные твари, которые вообще ни в чем не повинны. Чего тебе еще нужно, отец?
– Ты прав, – глухо отвечает второй, в черных волосах которого за последние несколько часов появились седые пряди. – Ты прав. Это моя вина. Раз я допустил, чтобы ты стал исчадием Тьмы, чтобы поднял руку на своих друзей и родных, чтобы не пожалел никого и ни о ком не скорбел – это моя вина. И я признаю ее. Вот я и пришел к тебе, чтобы ее загладить.
– Тогда не медли, – говорит первый со страшной улыбкой.
Она страшна тем, что, кажется, никогда не могла возникнуть на таком молодом, прекрасном, утонченном лице.
– Не медли, – повторяет сын и взмахивает мечом Шоа.
Это поединок равных, поединок двоих, некогда любивших друг друга и бывших друг для друга мерилом всего. Потому и угадывают они любые удары, потому и отражают самые хитроумные выпады. Потому и не могут ни проиграть, ни победить.
Мечи-братья тоже кричат и стонут, высекая друг из друга искры. Один обагрен кровью невинных жертв, другой сражался за справедливость, но оба убивали, и от того, что нет абсолютно невиновного, им вдвойне тяжело.
Наконец молодой воин начинает уставать, и меч Шоа уже затупился, а отец все еще полон сил. Глаза его потемнели от скорби настолько, что кажутся почти черными, как грозовое небо. Крики несчастных, расплатившихся за чужую вину и чужое преступление, звенят у него в ушах, их кровь жжет ему сердце, слезы выедают глаза. И он не может проиграть этот бой.
Наконец сын оступается и падает. Он выставляет в последнем отчаянном броске свой клинок наперерез тому, что падает на него из-под облаков, но Шоа с отчаянным воплем ломается пополам.
– Прощай, отец, – улыбается молодой воин.
– Прощай, сын, – отвечает второй.
Он наступает ногой на грудь поверженного врага и со всего размаха наносит последний удар. Голова отделяется от туловища и, подскакивая на черных, опаленных камнях, катится куда-то вниз. Густая темная кровь, плывущая потоком, не успевает за ней.
Браган Агилольфинг – величайший из монхиганов – стоит над телом своего сына Далихаджара, и глаза его тоскливы и сухи.
– Я клянусь! – говорит он наконец, поднимая лицо к разорванному в клочья небу. – Клянусь, что больше никогда не повторится ничего подобного на этой планете. Клянусь, что я и все мои потомки, сколько их ни будет, станут хранить покой и мир на Лунггаре и никогда не заплатит невинный за ошибку или вину того, в чьих жилах будет течь кровь Агилольфингов!
Ночь. Полная луна.
При такой луне видно далеко, и призрачное голубое сияние обволакивает спящую землю и дремлющий океан.
В пустынном ночном небе летит огромная птица, мерно взмахивая крыльями. Птица ли? Нет, это дракон. Удивительное могучее существо, равного которому нет во всем обитаемом мире.
На спине этого дракона сидит понурый человек, зябко кутаясь в рваный, выгоревший плащ. В руках он держит два свертка: один очень велик, а второй – значительно меньше.
– Прощай, сын, – еще раз повторяет человек и выпускает небольшой сверток из немеющих рук.
Тот несется вниз и падает в океанские волны с огромной высоты.
Это голова Далихаджара Агилольфинга и обломки меча Шоа, завязанные в зеленый плащ монхигана".
– Вот так все это и было, – говорит Аластер.
– Ф-фу, – встряхивается Сивард. – Зачаровал. Знаешь, в какой-то миг мне показалось, что я там был и видел этот бой.
– И мне тоже привиделось нечто подобное, – произносит Далмеллин странным голосом.
– И я ощутил свое присутствие на выжженной земле Бангалора, – признается князь Даджарра. – Вот теперь я действительно могу понять, откуда взялись знаменитые законы императора Брагана. Когда лишь умозрительно представляешь себе причину их возникновения, невозможно оценить, насколько он был прав.
– Ему пришлось пережить страшные минуты, – говорит Локлан Лэрдский. – Но давайте вернемся в сегодняшний день. Итак, Эрлтон Серебряный отыскал манускрипт, в котором говорилось о голове Далихаджара?
– Совершенно верно, – ответил герцог Дембийский.
– И что в этом опасного? Она ведь покоится на океанском дне?
– Насколько я понял, Эрлтону удалось каким-то образом раздобыть это жуткое сокровище.
– Зачем ему объеденный рыбами череп?
– Голова Далихаджара могла быть любой, но только не мертвой. Он не передал своей силы никому, и это значит, что она осталась при нем.
– Снова мы упираемся в нашу неграмотность. Что это за передача силы? – вставил вопрос Сивард.
– Это великое таинство, – ответил вместо Аластера император. – Перед своей смертью (а мы, Агилольфинги, обязуемся проживать только тот срок, который отпущен обычному человеку, и день ухода назначаем сами), так вот, перед смертью каждый государь Великого Роана передает наследнику свои регалии, свою силу и могущество монхигана и берет с него последнюю клятву. Содержание этой клятвы не представляет в данный момент никакого интереса, – заявил Ортон, чувствуя, что неугомонный Сивард сейчас полюбопытствует, в чем она заключается. – Поэтому тела, находящиеся в Янтарной базилике, в нашем фамильном склепе, являются самыми обычными.
– И поэтому похищенное йеттами тело Далихаджара было полно прежнего могущества. Только отсутствие головы этого великого чародея спасало нас от крупных неприятностей, – добавил Аббон Флерийский.
– Каким бы великолепным учеником токе ни был этот глупый мальчишка Эрлтон, – продолжил герцог Дембийский, – если он нашел голову Далихаджара, можно считать, что Далихаджар получил новое тело. Он должен был быстро высосать из него все жизненные силы и теперь нуждается в следующей жертве. Но при его могуществе подобные проблемы – это сущие пустяки.
– О Господи! – выдохнул Локлан Лэрдский. – Вы думаете?..
– Скажем иначе, – спокойно поправил его Аластер. – Я уверен в том, что сейчас на Бангалорском архипелаге находится: в лучшем случае – наполовину Эрлтон, наполовину Далихаджар, в худшем – Далихаджар Агилольфинг, наконец, спустя семь с лишним веков, воссоединившийся сам с собой. И тогда нам придется очень туго.
– Гораздо хуже, чем в случае с драконом, – обратился он в ту сторону, где сидел Сивард Ру.
– А ведь это правда, – заявил князь Даджарра. – Тогда все становится на свои места: он имеет право на престол Великого Роана, и он единственный, кому смерть императора по-настоящему выгодна. Если у Ортона не будет наследников, то, с точки зрения закона, он является первым и главным претендентом на трон. К тому же только он сможет гарантировать империи прежнюю безопасность и мощь.
– Ему выгодна и смерть Арианны…
– Но если он и воссоединился со своим телом, то произошло это совсем недавно, – заметил Сивард довольно спокойным голосом. – Значит, до недавнего времени он был не так уж силен?
– Скорее всего, – согласился Теобальд после недолгого раздумья. – Голова Далихаджара должна была выпивать из любого тела столько соков, что о серьезном могуществе (я, естественно, сравниваю не с обычными людьми и даже не с магами, а с его прежними возможностями) речи идти не может.
– Можем ли мы предположить, что он ничего не знает о законе Брагана?
– Скорее всего. Заметьте, что он вынужден был пользоваться услугами людей, так что ни о существовании закона, ни о двойниках не знал ничего.
– Тогда главное – не терять ни минуты! Он вот-вот узнает или только-только узнал, что мы подозреваем о его существовании. Он не застал нас врасплох, и теперь это может привести к самым непредсказуемым последствиям.
– У нас остается единственная возможность: отправить войска на Бангалорский архипелаг, – сказал князь Даджарра.
– А они успеют? – усомнился Локлан Лэрдский.
– Должны, – неуверенно произнес Аббон Флерийский. – Во всяком случае, пока он будет приходить в себя – а это должно занять довольно много времени, – моих сил, по идее, хватит, чтобы его контролировать.
– И как долго он может возвращаться в прежнюю форму? – спросил Далмеллин.
– Учтите, если он и сделал то, о чем мы подозреваем, это такая опасная операция, что месяц в запасе у нас просто обязан быть. Хотя с Агилольфингами никогда ни в чем нельзя быть уверенными. Это смертельное заблуждение.
– Спасибо, утешил, – буркнул герцог Гуммер, у которого от всех этих тайн голова шла кругом.
– Ну, что же, – сказал Теобальд. – Тогда нам пора расходиться, чтобы немного отдохнуть. Нас ждут большие труды.
– А я обещал Арианне провести с ней целую неделю, – признался император тоскливо.
– Ее величество мудрая женщина и любит вас, – утешил его Далмеллин. – Она наверняка придет к выводу, что лучше подождать еще немного, чем утратить Ваше величество навсегда.
– Надеюсь, – сказал император. – Прощайте, господа. До завтра. Точнее, уже до сегодня!
Было слышно, как он вышел в свою дверь.
– Сивард, – заговорил Аластер внезапно. – Можно задать тебе один личный вопрос?
– Валяй! – великодушно разрешил одноглазый.
– Отчего ты столько времени посвятил изучению драконов? И как вообще подобная идея пришла тебе в голову? Ведь всем известно, что этих существ давным-давно нет на Лунггаре, в их существование верят разве что дети.
– Откровенно говоря, – смущенно сказал Сивард, и Аластер дал бы правую руку на отсечение, что он покраснел при этом, – откровенно говоря, я ужасно хотел отыскать следы последнего дракона Лунггара. Господа! Я искренне прошу вас не разглашать мой маленький секрет – для меня трагедия, что их больше нет на свете. Я всегда мечтал, что однажды мне повезет и я найду его. И хоть краешком глаза гляну, какими же они были на самом деле. Но это просто глупая мечта. Несбыточная и наверняка смешная. Не обращайте внимания на то, что я вам тут наговорил. Простите.
Сивард неловко повернулся, столкнувшись с креслом. Скрипнули двери.
Оставшись наедине с Теобальдом, герцог Дембийский растроганно произнес:
– Никогда не представлял, что этого рыжего пройдоху посещают такие сказочные мечты и такие странные надежды. Как ты думаешь, подобная вера в чудеса должна быть вознаграждена?
Человек в серебряной маске чувствовал себя не самым лучшим образом. Он уже не был Эрлтоном, но еще не стал Далихаджаром, и подобная раздвоенность угнетала его. Конечно, он знал, что так и будет, и заранее готовился к подобному состоянию, но он абсолютно не был готов к тому, что так глупо выдаст себя поспешными действиями. Ненависть к потомкам Брагана заставила его действовать слишком опрометчиво и в тот момент, когда он еще не достиг полноты своего могущества. Ему нужны были силы на восстановление своей сущности – всего несколько дней, – но император мог заподозрить неладное и, скорее всего, уже знает, где искать врага.
Теперь человеку в серебряной маске оставалось одно – отыскать подлинного Ортона Агилольфинга среди его двойников и уничтожить его прежде, чем тот совершит возмездие.
Эрлтон заперся в башне замка и приказал никого не впускать и не беспокоить его в течение суток.
На огромном столе из черного обсидиана он разложил несколько портретов. Было там изображение Сиварда, выполненное не самым хорошим художником и дававшее лишь общее представление; портреты Аббона Флерийского, князя Аббона Даджарра по прозвищу Сгорбленный, Аластера Дембийского и императрицы Арианны.
Верховный магистр уселся в любимое кресло и глубоко задумался. Он должен безошибочно определить, кого следует, а кого не следует беспокоить.
Сперва он разделил портреты на две группы. В первую входили изображения тех людей, о которых его соглядатаи и шпионы собрали исчерпывающие сведения, вторые являлись для него загадками.
Эрлтон назубок знал биографию Сиварда, Аббона Сгорбленного и самой императрицы. Догадывался о том, что происходило в жизни придворного чародея, и совсем не представлял себе, что за человек Аластер Дембийский. Были у него и портреты Далмеллина, Гуммера и Локлана Лэрдского, но их он практически не принимал в расчет. Теобальда Верховный магистр мог увидеть только мысленно, а для его предприятия это не годилось.
Он нетерпеливо барабанил по гладкой поверхности стола тонкими длинными пальцами. Кто? Кто будет первым?
Придворного чародея лучше не задевать, потому что он может почувствовать, что кто-то копается в его мыслях. Это весьма опасно, ибо если Аббон Флерийский по-настоящему опытный и искусный маг, то он не только определит направление, но может и указать на того человека, который пытался проделать с ним подобную вещь. Поэтому с Аббоном Эрлтон решил связаться в последнюю очередь, только если вообще ничего не выйдет. Наиболее подходящими для него источниками информации могли стать Сивард Ру и князь Даджарра, ибо кому как не начальнику Тайной службы и главному министру империи должна быть известна тайна двойников? Да и какая там особенная тайна – просто нужно знать, по каким признакам они определяют, кто перед ними.
Эрлтон протянул руку и вытащил овальный портрет Аббона Сгорбленного, оправленный в черепаховую раму. Само изображение было величиной с ладонь и написано всего четырьмя красками: красной, черной, белой и синей, – но при этом казалось, что живое лицо выглядывает непосредственно из глубины картины.
Человек в серебряной маске положил портрет изображением вниз себе на сердце и закрыл глаза, стараясь слиться с тем, кто был там, на холсте.
Аббон удивленно вздрогнул. Ему показалось, что чей-то тихий голос позвал его по имени и попросил вспомнить об очень важной вещи. О чем, он не понял. Странные, смутные образы роились у него в голове: главный министр припоминал поочередно императорскую корону, потертые ножны меча Даджаген, ежегодный роанский турнир, невозмутимые лица гвардейцев и мрак… Немного погодя он понял, что это был мрак, царящий в зале Большого Ночного Совета, которую он только что покинул.
Голос, вопрошающий в самой глубине его сознания, оказался настойчивым, и князь Даджарра снова углубился в воспоминания, которые ему были абсолютно не нужны. Он видел императорский трон – массивное сооружение из золота, выполненное в виде сидящего дракона, свадьбу Ортона и отчего-то – его белый наряд с рубиновыми каплями драгоценностей, скорбное лицо государя, когда ему сообщили о смерти близнеца.
Внезапно туман рассеялся, и странный голос исчез из разума, а вместе с тем и из памяти Аббона, не оставив после себя даже следа.
– Ерунда! – воскликнул Эрлтон со злостью. – Быть такого не может!
А впрочем, ведь он не притворялся. Вот это дела! Главный министр великой империи понятия не имеет, кто перед ним – император или близнец. У него императором считается тот, у кого на голове в данный момент корона. Или тот, кто сидит на троне и зачитывает указ… Или… Неважно, все это внешние признаки, и князь Даджарра не может помочь своему будущему повелителю отыскать среди нескольких двойников настоящего Ортона I Агилольфинга. Но не беда. Сивард наверняка знает…
Одноглазый только собирался немного вздремнуть на диване у себя в кабинете, когда сладкое состояние усталости и дремы внезапно прервало грубое постороннее вмешательство.
– Кто из них император? – спросил чей-то голос в голове у рыжего.
Но Сивард давно уже привык к выбрыкам своего воображения, к тому же он был потрясен тем, что его теория относительно дракона не увенчалась успехом.
– Представляешь, – пожаловался он голосу. – Драконов нет. Теперь это можно считать установленным фактом. И о чем мне теперь мечтать?
Незримый собеседник явно оторопел от такого поворота событий и несколько минут приходил в себя. За это время доблестный начальник Тайной службы Великого Роана уже расслабился и стал медленно уплывать в сон.
– Кто из них император? – снова прогремело внутри его бедного черепа.
На сей раз Сивард решил ответить, надеясь, что тогда распоясавшееся подсознание отвяжется со своими дурацкими вопросами и начнет показывать его любимые цветные сны.
– Кто его знает? – сообщил он совершенно искренне. Но с головой явно было не все в порядке. Спать она отказывалась, думать тоже. Такое впечатление, что в ней засел не слишком сообразительный сотрудник Службы, из тех, кому нужно втолковывать по многу раз. Но помилуйте! Не посреди же ночи. И Сивард стал потихоньку злиться.
– Как ты их различаешь? – буквально взревело его подсознание.
Одноглазый решил избрать для борьбы с собой, любимым, иную тактику, чем проявление бурного протеста.
– Ты же знаешь, – увещевающе сказал он вслух, – что я их вообще не различаю. Мне еще этой радости не хватало в довершение всех прочих удовольствий, которые я имею после того, как согласился принять должность покойного Остена ан-Брая, упокой Господи его душу. Между прочим, воровать было интереснее и – главное – спокойнее.
Подсознание явно пришло в замешательство. Может, оно и собралось расспрашивать дальше, но Сивард решительно пресек эти жалкие попытки.
– Не спрашивай, – заявил он строго. – Не знаю и знать не хочу. Для этого есть Аластер. А я сплю, и если ты тоже не заснешь, у тебя будут крупные неприятности.
Эрлтон с досадой отшвырнул портрет Сиварда Ру.
Его недоумение росло с каждой минутой – он не представлял себе, чтобы люди, облеченные такой властью, не знали, кто на самом деле является их повелителем. Это было просто невозможно. Неужели им все равно? Неужели их гордость и самолюбие не задевает тот факт, что им не доверяют? Агилольфинги превзошли самих себя…
Еще более странным показалось Верховному магистру, что напоследок Сивард упомянул не придворного мага, а Аластера Дембийского.
Человек в серебряной маске боялся себе признаться, что многое просто успел забыть за несколько сотен лет вынужденного несуществования. Он так долго находился на грани жизни и смерти, и это было настолько хуже, чем просто жизнь или просто смерть, что он устал до безумия. Лицо герцога Дембийского вызывало у него смутные воспоминания о чем-то далеком, прекрасном, связанном с детством, которое было так давно, что его как бы и не было.
Эрлтону и хотелось, и в то же время было отчего-то тревожно прикасаться к разуму Аластера, и это смятение смущало. Он хотел быть грозным и непреклонным, хотел мстить и ненавидеть, и то, что в его душе вспыхивали какие-то иные, теплые, недопустимые теперь чувства, делало его уязвимым. Во всяком случае, сам он думал именно так.
Наконец он собрался с духом и прижал к сердцу портрет герцога Дембийского – командира знаменитой на весь мир гвардии Великого Роана. Движение это вышло слишком порывистым и тоже не напоминало простое механическое действие. Эрлтон сделал вид, что это произошло случайно. Он долго сидел, прижимая к себе изображение Аластера, но желаемого результата добиться не мог. Вместо мыслей, хоть каких-то мыслей, не говоря уже об императоре, – должен же человек о чем-то думать! – была слышна чарующая музыка. Эта музыка переполняла душу Верховного магистра и тем самым напоминала о том, что и у него есть душа – страждущая, мятущаяся, больная. Ее звуки доносились до Эрлтона сквозь пространство, умеряя его страдания, и это так не вязалось с грозным и величественным обликом Аластера-мстителя, защитника и воина.
Человек в серебряной маске почувствовал, , как глаза его начинают наполняться влагой, похожей по горечи на морскую воду. И он с усилием оторвал от себя портрет исполина.
Что касается необходимой ему информации, то путь к тайникам памяти и разума герцога Дембийского преграждала несокрушимая стена. Эрлтон предполагал, что даже если ему удастся ее преодолеть, то за стеной окажется нечто более страшное, а именно охранники этого бесценного сокровища. И сталкиваться с ними ни сейчас, ни потом магистр не хотел.
В самых потаенных уголках его мозга крутилась навязчивая мысль. Ему казалось, что он встретил нечто до боли знакомое, но Эрлтону было некогда заниматься этим.
Итак…
Итак, оставались Аббон Флерийский и императрица Арианна. Но если уж от простого командира императорских гвардейцев не удалось добиться ничего путного, что тогда говорить о придворном маге, которому исполнилось уже около четырех с половиной веков. Человек, проживший на свете так долго, несомненно, научился защищаться и нападать. Вызывать его сейчас на поединок было бы в высшей степени неосмотрительно. И потому Эрлтон решил прибегнуть к этому средству как к самому крайнему. в случае отчаянной нужды.
Ему пришло в голову, что императрица с ее женской интуицией и проницательным умом вполне может догадываться о том, чего ей не сказали. Что она может подсказать дельную мысль. И Эрлтон решительно взял портрет светловолосой красавицы. В ее лицо он тоже всматривался не одну и не две мучительно долгих минуты, пытаясь разгадать скрытую в нем тайну. Он знал эту женщину, но где, когда, как? Впрочем, теперь это уже не имело ровным счетом никакого значения. Человек в серебряной маске закрыл глаза и… погрузился в тепло и свет чужого счастья.
Как только закончился Большой Ночной Совет, Ортон бросился к своей возлюбленной. До рассвета оставалось смехотворно мало времени, а на рассвете он уже должен был заниматься планом военной кампании вместе с Аластером и Теобальдом. Выходило, что покинуть императрицу он должен еще затемно.
