Тэнго Кавана
Фарш-мешок
Глава 1
«Я встаю в 6:30 утра. Это происходит каждый день. Кроме дней скорби. Последние пятнадцать лет. В это время на моем этаже есть горячая вода. Подается газ в конфорки кухонной плиты. У меня есть полчаса на то, чтобы помыться и приготовить еду. Вечером я не всегда успеваю на включение. Так что нужно торопиться. В Городе всё подается порциями. Это необходимость. Требуется перераспределять ресурсы на более важные отрасли. Повторяю тебе слова из радио. Зачем? Ты и сам все это знаешь, Саш. Так надо ли это писать? В одном из писем ты сказал, что переписка вещь двухсторонняя. Но разве я могу писать, как ты? В Организациях Подготовки Граждан этому никогда не учили. Общению. И это ты тоже знаешь. Мама успела тебе это рассказать. “Образование должно быть направлено на нужды конкретных сфер производства”. Я запомнил эту фразу. Нам сказали запомнить. Думаю – это правильно. Так что писатель из меня плохой. Ты хотел знать, как я живу? Вот с этого я и начал. Уж не смейся надо мной и не ругай.
Так вот. К 7:00, обычно, я успеваю сделать все нужные дела. Бывают и накладки. Один раз у меня оторвалась ручка от входной двери в ванную. Рукоять осталась в руке. А двери у нас сам знаешь какие. Вся мебель из стали или железа. Пока я пытался ее открыть, прошло десять минут. Замок не поддавался. Я потратил положенное мне время и не успел приготовить себе поесть. В то утро был какой-то рассеянный. Повезло. У меня оставалось немного еды со вчера. Так бы пришлось весь день держаться на Газе.
Чепуха, как мне кажется. Я первый раз пишу вот так, на листке. На работе я занимаюсь бумагами мало. Но скоро меня поставят контролировать цех и тогда бумажной работы прибавится. Мне она не нравится. Лучше было бы дальше работать на помывочном станке. Но жаловать нельзя. Это честь.
В 7:15 я выхожу из дома. Хожу всегда через местный рынок. Там встречаю Нину Васильевну и Таню. У них включение ещё раньше моего, поэтому они успевают открыть палатки к семи. Когда я прохожу мимо, Нина Васильевна всегда кричит мне: «На работу, как на праздник, Леш?», и смеется. Я отвечаю и быстро прохожу мимо. Таня смотрит. Она хорошая девушка. Красивая, работящая. Нина Васильевна всем любит рассказывать, что Таня помогает в распределительном центре. Не боится. Но я говорить с ней боюсь. Не знаю о чем.
В 7:30 запускается цех. Я знаю, что тебе не нравится моя работа. Ты называешь ее странным словом. Поэтому рассказывать про нее не буду. Но скажу, что от сокращения площади кладбищ в прошлом году удалось построить десять новых районов. Об этом даже объявили по радио. Вот так вот.
Работа моя длиться до восьми часов вечера. Мне платят за одиннадцать часов. Вообще-то это двенадцать, но перерыв не учитывается. Я не жалуюсь. Сейчас каждый час производства важен во всех областях. Два или три раза в месяц беру вечерние смены общественных работ. Требуется помогать Городу. Нужны мужские руки, ведь большинство мужчин сейчас там же, где и ты.
В 20:30 я прихожу домой. Тут мне рассказывать совсем нечего. Почти сразу ложусь спать. Перед сном прослушиваю сводку новостей по радио. Завтра опять на работу.
Я часто думаю о твоих письмах. Кажется, у меня от этого болит голова. Но это ничего. Жалко, что мы начали общаться только сейчас. Но теперь это можно назвать общением. Правда? Если я отвечу.»
Алексей Дмитриевич только что закончил писать свое первое в жизни письмо. Он растерянно улыбался, запечатывая его в конверт и смазывая уголки сгибов языком. «Никогда бы не мог подумать, – говорил он про себя, – что снова буду общаться с братом».
Несколько недель назад Леша получил от Саши первое письмо. Он боялся его читать, прятал под подушку, ходил по комнате после работы, как лев в клетке, мельком поглядывая на кровать. Потом что-то в нем все же взяло вверх. Была ли это спящая любовь к брату или банальное любопытство, сейчас уже сказать сложно. Важно то, что не смотря на внутренний запрет, воспитание и боязнь быть пойманным, Леша все же решился на прочтение, стараясь не думать о последствиях, которые неминуемо случаются, если преодолеть свой страх.
Их семья распалась давно. Отец переезжал в столицу, влекомый заработком и красноречием брата, который уже давно работал на важной должности где-то в центре и постоянно звал к себе. Старшенького сына Дмитрий Владимирович решил забрать с собой. Младший же с мамой остались в деревне и больше они лично не встречались. В памяти Леши, порой, мелькают воспоминания: как он ухаживал за братом, как вытирал его испачканное ягодами лицо, как помогал спуститься с дерева, как носил его на плечах, едва сам держась на ногах, когда Саша боялся шелеста в высоком кустарнике. Дело было в том, что однажды в зарослях ему привиделась змея, и с этого момента, если Саша слышал или видел любое движение в сухостое, опоясывавшем их старый семейный участок, он пищал на всю округу и с криком «Алёшенька помоги» бежал к брату со всем своих коротеньких ног. Леша с улыбкой хватал его, закидывал, покачиваясь, наверх, и подводил к месту, где брат увидел охотящуюся на него «большущую» анаконду. «Здесь ничего нет, смотри», – говорил он брату, раздвигая кусты для убедительности, от чего тот тут же принимался снова пищать и закрывать глаза ладонями.
Саша в детстве был редким сорванцом. Леша как-то раз даже замахнулся на него. Младший тогда где-то нашел увеличительное стекло и наблюдая, как преломляется свет и появляется маленькое горячее желтое пятно, понял, что оно способно заставить дымиться куст, а значит может сжечь всех змей рядом с домом. «Всегда был странный», – говорил потом Леша отцу.
Отец с матерью постоянно ругались, да так, что днями могли не разговаривать. Леша не знал почему, но как все дети, искал в тайне от всех причины в себе. С каждым годом пустошь за их посевами становилась все больше, а жилых домов рядом все меньше. Но мама все равно не хотела уезжать. Леша не понимал, почему она сопротивляется? Зачем? Один раз он слышал, как она сказала отцу: «посмотри, что там творится, это же убивает свободу». Мама хоть и была женщина образованная, из семьи сельских учителей, что преподавали еще по-старому, но по мнению Леши, говорила полную чепуху. У отца же были «золотые руки», так говорили все, в том числе его брат – дядя Вова. Он был классный. Часто привозил гостинцы, подарки, сладости. Дети были в восторге, а мать во время этих визитов даже не заходила в дом. Что её не устраивало? Не понятно.
Когда отец окончательно решил уехать, она настояла, чтобы маленький Саша остался с ней. «С вами он погибнет», – так она сказала, а отец почему-то не сопротивлялся. Леша помнил только, как он наклонился перед уходом к сыну, снял с пальца свое обручальное кольцо и вложил его в крошечную ладонь Саши.
После переезда Леша очень скучал. Порой до слез просил отца вернуться обратно, но отец каждый раз находил правильные слова, чтобы его успокоить, а когда слова заканчивались, просто приказывал ему сидеть в своей комнате. Так прошло пять лет. Леша доучился в местной обучающей организации и напрочь оставил попытки возобновить связь с братом и матерью. На шестой год, когда Леша только получил аттестат, неожиданно заболел отец. Он быстро, буквально на глазах, растаял от сильной болезни, которую врачи не смогли диагностировать. Работал отец всегда много, не помня себя, но никогда не забывал втолковывать житейские истины своему подрастающему сыну. Вечерами, придя с общественных работ, он часто включал радио, и они вместе слушали новости уходящего дня. Отец говорил Леше, что голос, который он слышит каждый день из динамиков, принадлежит Воробьеву Аркадию Викторовичу, главному диктору самой важной новостной передачи Города, и что отец даже как-то лично с ним знакомился, когда заходил в здание, где работал дядя Вова.
Что случилось дальше, знают все. Цепочка началась с эпидемий невиданных масштабов. Смертельный вирус поражал сначала самые густонаселенные районы, а затем целые страны и континенты. Границы закрылись, люди отдалились друг от друга. Не успела закончиться одна беда, как на смену ей приходила вторая, затем третья. Страшным событиям не было конца: изменения температурных норм, крупнейшие в истории пожары, ураганы, смертельные заморозки, происходили один за другим и повсеместно. Переставала работать связь, телевидение работало со сбоями, затем тоже исчезло. Единственным, что работало стабильно – было радио. Сводки информбюро регулярно приводили ужасающую по цифрам статистику смертности, зараженности, площадей возгорания и разрушений. От жутких, невообразимых изменений можно было бы сойти с ума, если бы не удивительная способность человека к адаптации. Вскоре перестали обращать на себя внимание голод в отдаленных районах страны, нападение неизвестных науке видов саранчи, страшные ураганы, омолаживающиеся до детского возраста болезни. Люди черствели. Шокирующие поначалу происшествия, через какой-то год или два стали обыденностью. То, что вчера заставляло подниматься волосы на голове, сегодня вызывало лишь её покачивание да нервную усмешку.
Катаклизмы толкали людей к переселению, устремляя от окраин страны к центру, туда, где обещали пропитание, работу и главное – безопасность. Бесконечная череда обозов, повозок, полуразрушенных машин плелась вдоль обочин разбитых дорог. Наблюдавшие эту картину жители придорожных районов присоединялись к бредущим в надежде выжить. Пустели целые области. Частые вспышки болезней заставляли изолироваться от остальных, информация просачивалась только через слухи или единственную оставшуюся радиоволну. Вскоре, основная масса сосредоточилась в одной центральной области, по счастливой случайности, совпавшей со столичным округом. Так появился Город.
Следом люди узнали о землетрясение, не поддающемуся оценке ни по одной известной шкале. По радио сообщили, что оно сопровождалось высоким радиационным фоном, выделением лавы, полным уничтожением приграничных районов страны и чуть ли не расколом континент на несколько частей. После стольких лет бедствий это был отличный финал для человечества. Однако, так и не стало его концом. Люди оправились, встрепенулись и сделали то, что столетиями помогало пережить ужас смерти – сделали из неё праздник. Землетрясение ознаменовало первый день скорби и было названо «встряска».
Но, не смотря на все последствия, как говорили в новостях, люди с противоположной стороны раскола и не думали сплотиться на фоне ужасного события. Напротив, начались войны за продовольствия, плодородные участки земли, последние оставшиеся технологические достижения; припоминались старые обиды, отнятые и незаконно присвоенные исконные территории. Мир трещал по швам. К счастью, в Городе было все, что нужно. Однако, пришлось ужаться и пожертвовать многим. «Но это ли не цена выживания? – помнил вопрос по радио Леша, – каждая минута на счету, каждый свободные руки ценны. Чтобы сохранить драгоценную энергию, – транслировало радиоволна Города, – оторвите все лишние, отриньте отголоски прошлой жизни. Сейчас для нас главное – выжить несмотря ни на что. Нам придется принимать жесткие меры во имя светлого будущего. Отриньте всё, что мешает работе. И первым делом бесполезное творчество. Актеры, музыканты, поэты – всего лишь бездельники на службе у наших врагов. Они отнимают у нас необходимое время, которое можно посветить труду и истинному созиданию. Культура подождет, голод ваших детей – нет».
Дмитрий Владимирович так и не нашел себе новую супругу после переезда, и Леша остался совсем один в небольшой квартирке, расположенной в старом рабочем районе, каким-то чудом выбитую у главпромкома, наверняка не без помощи дяди Вовы. Он же принял на поруки племянника после смерти отца и устроил его на новый завод, который в тот момент только запустился. «Парень справится», – сказал он директору предприятия, затем вышел из кабинета к ожидавшему его Леше, похлопал его по плечу и ушел. Так прошло еще несколько лет. Дядя Вова навестил Лешу потом ещё всего пару раз, а потом пропал вовсе. Леша предполагал, что такая важная работа, как у дяди Вовы, должно быть занимает всё свободное время, а по мере того, как он сам все больше погружался в пучину безостановочного труда на благо Города, прошлое уплывало вдаль, не оставляя никаких воспоминаний.
Леша проработал в одном и том же месте на одной должности, выкладываясь по полной и не задавая вопросов, всю сознательную жизнь. Он изучал тонкости помывочного процесса, охотно оставался на вторые и, порой, третьи смены, а когда сотрудники завода расходились, валившись с ног от усталости, Леша ехал с бригадиром на общественные работы. Он был ударником, его ставили в пример и директор, знавший когда-то Лешиного отца, часто говорил, что тот похож на родителя, как две капли. Молодость, что летела мимо, словно искра от костра в ночи, прошла для Леши в поту, с мозолями на руках и постоянным отсутствием полноценного сна. Посвящая себя работе по заветам отца, он не обращал внимания на то, как кто-то подрисовывает усы к его фотографии на плакате с гордостью производства, подбрасывает в шкафчик странные плохо пахнущие предметы и на то, что идет домой он всегда один, даже если смена закончилась у всего цеха в одно время. Была ли это ранняя смерть отца, который не готовил сына ни к чему, кроме кропотливой работы или то, что Леша никогда не знал о чем поговорить с коллегами и поэтому сторонился групп людей, так или иначе он был нелюдим. Но, помимо этого, Леша жил один в собственной квартире, что неизбежно делало его целью для увеселения рабочего класса.
Этот факт не очень-то его беспокоил, но однажды, по не понятной причине, Лешу решили повысить. Директор сказал: «за высокую преданность делу», – и пожал ему руку. Их прежнего начальника цеха отправили на помощь в открытие нового филиала. Руководство Города высоко оценила эффективность и пользу, которую несла новая система обработки тел. Изначально место, где работал Леша, появилось, как придаток городского морга, а затем, с внесением в общественную жизнь «принципов осознанного потребления и важности сохранения любых доступных человечеству ресурсов», переросло в регулярную и полноценную структуру под названием «Отдел гражданской анатомической деструктуризации», в простонародье – «Циркулярка».
Сегодня был первый рабочий день на должности управляющего цехом. Утро началось волнительно: все валилось из рук, в голове, не то от погоды, не то от недосыпа, постукивало звонким противным молоточком, до кучи ныл поврежденный на производстве локоть и крутило живот. Хорошо, что проклятая дверь была в порядке и не пришлось уходить голодным и грязным. Алексей надел брюки, бледно-синюю рубашку и серый пиджак. Наполировал туфли, из сморщенной от времени кожи, которая все ещё выглядела сносно, причесал немногочисленные волосы на голове и посмотрелся перед выходом в зеркало. Оттуда на него уставился сутулый невысокий человек, с грустными, как у дворового пса, глазами, низким лбом, где во всю разгулялись морщины, и опущенными вниз уголками губ. Виски его седели быстро не по годам и спускались вниз жестким ежиком, упираясь в острые скулы. Для себя Леша отметил, что колени на единственных брюках сильно провисли, а пиджак протёрся на локтях и в районах карман. Прокрутив это в голове он подумал, что серьезно поизносился и стоит, наверное, набраться смелости и зайти к Тане за обновками. «Теперь-то я всё же бригадир, а выгляжу как безработник», – было его заключение.
Попав во двор, он как обычно, встал в очередь на выход. Все строения города были расширены до максимально возможного размера таким образом, чтобы оставался лишь узкий проход для одного человека, поэтому у арки в конце дома всегда толпились нерасторопные граждане. Дальше улица выходила на производственные блоки, там дело пойдет быстрее, но все же каждый считал своим долгом заглянуть, встав на цыпочки, за спину впереди стоящего соседа, чтобы с недовольным лицом опуститься назад.
«Когда уже построят второй уровень?» – спрашивали в шеренге.
«Обещали ещё в прошлом году, – нервно подхватывал кто-то спереди, – все эти нелегалы с востока, слишком много на них тратят времени и сил, а на потомственных работников старых районов всем плевать!» – после таких слов в толпе всегда начинались одобрительные выкрики и неодобрительные высказывания в сторону «нахлебников» и «безработников».
Вырвавшись из утреннего капкана и разгладив помятую от протискивания между людьми одежду, Леша по привычке ускорял шаг. Народ рассеивались по длинным витиеватым улочкам, сверху напоминавшим микросхему. Каждый, кто первый раз попадал сюда, особенно из тех, кто не родился в Городе, гарантированно терялся и опаздывал на работу, что было не приемлемо. Хотя новых жильцов в таких районах было крайне мало. Возможные уплотнения в постройке здесь сделали сразу после «встряски», так что вся жилплощадь была давно занята, и переезжать отсюда никто не хотел.
Леша же знал дорогу так хорошо, что мог добраться на смену вовремя с закрытыми глазами, спиной вперед, гусиным шагом. Только одно место могло заставить его замешкаться – это рынок, островок свободной торговли, один из немногочисленных в Городе.
Проходя мимо палаток, он всегда слышал:
– На работу, как на праздник, а Леш? – это Нина Васильевна проводила утренний ритуал приветствия.
– Конечно, Нина Васильевна, а как же еще?! – стараясь ответить, как можно бодрее, говорил Леша, смущенно улыбаясь и ускоряя шаг, уткнувшись куда-то на тротуар.
Обычно, он поднимал голову только зайдя за угол, повернув направо и упираясь взглядом в огромное, монументальной величины здание Цифрового Информационного Центра. Место, откуда транслировались все важные новости, распоряжения, поздравления от имени правительства Города и объявлялись Дни скорби – единственные выходные для работников. Последнее происходило сейчас всё реже, так как количество катаклизмов начало хоть немного, но сокращаться, а значит поводов для оплакивания погибших становилось меньше. Леша не мог спокойно пройти мимо, не взглянув на здание ещё раз.
Весь периметр сооружения был обнесен забором размером в два человеческих роста, на вершине которого железным рукавом тянулась колючая проволока. Высота и величие постройки поражало воображение, к тому же, оно находилось в самом центре одного из самых оживленных производственных районов, что выгодно выделяло его на фоне скучной промышленной застройки.
Рассматривая центр, Леше каждый раз хотелось подняться на самый верх и окинуть взглядом прилегающие окрестности, он представлял потрясающий вид и свободу, что даёт такая высота. Но такой возможности пока не представлялось. Возможно, все измениться с вступлением его в новую должность. От этой мысли он улыбнулся.
Дальше путь шёл вдоль бетонных заборов, грязных стен, электрощитовых, скоплений мусорных баков, пока не пройдешь мимо пекарни, через которую попадаешь на небольшую площадь перед входом на пропускную.
С виду это был обычный завод: сразу бросаются в глаза трубы, из которых так расточительно валит пар, в уши бьет шум работы маховиков конвейера, во рту появляется привкус похожий на железо, а в носу беспощадно уничтожает аромат свежей выпечки запах альдегида. Стоящие в ряд черные грузовики, словно дворцовые стражники, смотрят не одобрительно на проходящих мимо узкими прорезями фар, сообщая каждому о том, что здесь ему не рады.
Через центральные ворота к будке охраны плетутся люди, на ходу доставая из сумок магнитные ключи, с нанесенными на них фотографиями владельцев, и закидывая голову, допивают последние глотки из блестящих металлических банок с яркой надписью «Газ».
Все сотрудники переодеваются одновременно в общей раздевалке. Леше никогда и в голову бы не пришло просить теперь к себе особенного отношения. Он пробовал уверять себя, что существенно ничего не поменяется. Однако ж поменялось. Мужики перестали смеяться, когда он зашел последним в маленькую, утыканную лавочками комнатку. Леша чувствовал затылком, как на него неодобрительно смотрят и слышал где-то в дальнем углу недовольный шепот. Захотелось повернуться и сказать всем: «Я не хотел, меня выбрали, я не мог отказаться». Но это было бы слишком в лоб и как-то странно. Дальше лучше не стало: на его первой в жизни планерке в качестве руководителя, один из самых опытных сотрудников долго спорил с ним при всех, когда распределялись задачи на день. «Никто не хочет убираться в конце смены за всех, – сердился про себя Леша, – но такая практика существует уже очень долго, почему он сейчас решил это обсудить?» Через тридцать минут после начала работы цеха Лешу позвали на совещание, о котором он не знал. Там все были очень серьезные. Каждый внимательно слушал директора и записывал слова в блокнот, периодически переглядываясь и покачивая головой. У Леши блокнота не было. Он покрутился по сторонам, надеясь найти что-то подходящее, но столы были пустые. Когда очередной раз после названных директором цифр руководители цехов резко наклонились что-то записывать, Леше стало жутко не ловко, так что он просто опустил голову вместе со всеми и больше уже её не поднимал. После совещания случилась еще одна неприятность – Лешу позвал к себе Директор. Он сообщил, что через неделю к нему приставят стажера на должность помощника начальника упаковочного цеха. Ему нужно будет объяснить основы всей линии, так как он придет из другой сферы и должен понимать подноготную полностью. Это было очень не вовремя. Мало того, что ему приходится осваиваться в качестве бригадира, так ещё и возиться с каким-то новеньким. После окончания рабочего дня Леша задержался, уже в третий раз за день, у третьего колена конвейера для проверки плавности хода. Когда он проводил взглядом последнего уходящего из раздевалки, он быстро вставил винт обратно в отверстие, крепко затянул и пошел переодеваться один в пустом помещении. На полу стояли в ряд пустые банки с газом, а швабра и ведро для мойки были абсолютно сухими. Выругавшись про себя, Леша принялся за уборку.
Выйдя из ворот проходной с мешком мусора, Леша выругался ещё раз. Он забыл про то, что на прошлом собрании записался на общественные работы именно на этот день. Бригадир, организовавший мероприятия, уже ждал его на проходной. Потребовалось влить в себя двойную порцию Газа, что взбодриться и настроиться на работу. Причин этому несколько: вернуться они сильно за полночь и нужно не уснуть раньше времени, заниматься предстоит всяким, начиная от погрузки мусора, заканчивая мелким ремонтом подъездов. Но самое неприятное то, что сегодня ему достались худшие из районов – окраины запада. Мужики их ещё называли «инсектами», странное слово, но оно не плохо отображало суть того места – многоэтажные здания конечных станций железнодорожных линий строились на высоту, на которую невозможно было задрать шею, а плотность построек в разы превышала Лешин район, так что между некоторыми местами можно было пройти только боком. Величавости или красоты в них не было и подавно, все что ценилось при постройке «инсектов» – скорость возведения и количество возможных жильцов. Различные слоганы самой масштабной городской стройки до сих пор транслируют по радио: «Тесные стены – это опора нашего общества»; «Улыбнись в окно соседу»; «Вместе до последнего этажа».
Плотность постройки оправдывалась ограниченным земельным ресурсом. Сильно далеко от Города строить было нельзя – там царила полная разруха после «встряски». Однако приток беженцев из отдаленных частей страны с каждым годом только рос, и людям, приезжавшим оттуда, нужно было где-то жить. Большинство порядочных рабочих семей старались как можно быстрее перебраться отсюда по ближе к центру и неважно каким путём. В «инсектах» не было никакой растительности, местные жители не видели даже перекати-поле, разве что из мусорных пакетов, не было там нормальных больниц школ и магазинов, а лишь койко-место для сна. Проживали здесь, по мнению всех работников старых районов, маргинальные слои общества, сосущие кровь из честных тружеников. Старожилы говорили, что так было всегда.
– Тут всегда так было, – шипел себе под нос вечно недовольный водитель колымаги, которая огромным черным пятном застилала вход в подъезд, – вечные проблемы. Как только заедешь поглубже в эти чертовы дебри, сразу механизмы отказывают, люди нервничать начинают, какая-нибудь болячка старая о себе напомнит. Михаил Юрьич, зачем мы вообще сюда приезжааа-ем? – из горла мужчины вырвался сдавленный хрип, когда он поднажал на накидной ключ всем телом, надув при этом шею словно лягушка.
– Леш, – не обращая внимания на причитания водителя, произнес бригадир, – надо к крайнему дому сходить, там говорят в подъезде жженым пахнет.
– Хорошо, Миш, схожу, – быстро откликнулся Леша, допивая бутылку энергетика.
– Только свисток возьми, – качнул головой в сторону сумки на переднем сиденье Михаил Юрьевич.
Уходить от группы в «инсектах» было не очень-то по правилам, двигаться рекомендуется группой по три-четыре человека, но сегодня и так не вышли двое, бригадир на спех найдя хотя бы еще одного мужика повез всех в ту часть Города, которую не убирали и не обслуживали, как оказалось, уже целый квартал. Мусоровоз, на котором они объезжали район, сломался в самое неподходящее время и мужчины битый час не могли разобраться, в чем же дело. Леша ничего не понимал в такой технике, поэтому согласился на любое задание, чтобы помочь хоть как-то и не уснуть. Чем дальше он проходил к дому, расположенному перед выкопанным пару лет назад карьером, тем беспокойнее становилось вокруг. Почти все лампы уличных фонарей были перегоревшими или разбитыми, вдоль подъездов, похожие на толстые щупальца осьминога, разбросаны продолговатые черные мешки с мусором. Луна провожала одинокого путника своим холодным светом, подсвечивая справа миниатюрную детскую площадку, больше похожую на конуру, так как располагалась она под навесом спуска в подвал одного из домов, на которой был покосившийся грибочек, сделанный из старой опоры водостока и прохудившегося тазик, разрезанная покрышка, служившая песочницей и качели, сиденье которых висели только на одной веревке. «Выходит и их детям нужно играться?» – подумал Леша.
Свет в окнах не горел. Большинство квартир пользуются им по определенным часам и уж точно не поздним вечером. Пройдя сквозь площадку, Леша услышал неразборчивый шум, он доносился из подъезда того самого дома у края обрыва. Сквозь приоткрытые двери просачивались блики на стенах, похожие на костер, на фоне них были видны несколько теней. Леша резко распахнул двери.
Внутри стояли четыре человек, которые резко замолкли и с удивлением стали его рассматривать. Повсюду валялись бутылки, в углу стояли пару стульев, на одном из них лежал покосившийся граммофон, в центре ютилась газовая горелка, огонь которой дрогнул от порыва ветра, не звано впущенного незнакомцем. Все люди были одеты в черное, с длинными волосами, спадавшими на плечи и грубыми, даже уродливыми, чертами лица. Они быстро обступили Лешу со всех сторон, так что стало ясно – настрой у них не самый дружелюбный.
– О, работяги заявились, – гаркнул самый рослый из толпы парень, – сейчас учить жизни начнут.
Глаза из темных углом засверкали нездоровым смехом, Леше показалось, что в свете огня, тени этих людей словно вырастали до невероятных размеров. Газовая горелка очередной раз пыхнула, издав пронзительный вой почти опустевшего баллона.
– Вы не должны здесь быть, – набравшись смелости объявил Леша, – немедленно уходите!
Мужчины вокруг стали перешептываться, будто измеряя Лешу невидимой рулеткой.
– Да куда ж нам идти, на ночь глядя то? – возразил, по-видимому, главарь банды. – Да и тем более нам и здесь не плохо, – после этих слов толпа вокруг довольно заугукала.
– Жильцы жалуются на шум и запах гари. Вам здесь не рады, безработники – вырвалось у Леши. Кто-то в стороне присвистнул от вызывающей фразы.
– Да, это точно, – злорадно улыбаясь ответил главарь, – нам нигде не рады. Только вот мы есть, существуем, и с этим вы ничего не поделаете, – вызывающе бросил он.
– Существуете да? – буркнул себе под нос Леша, будто разговаривая сам собой, – но бессмысленно, бесполезно, – чувствуя, как закипает все внутри он продолжил, уже подняв голову и повысив голос, – вы только и можете, что паразитировать и бездельничать, больше ни на что не способны!
– Ну, началось, – послышалось откуда-то.
– О да, – встрял тот, что стоял до этого поодаль и пристально смотрел на Лешу, – мы не способны гнить на заводах семь дней в неделю и не думать ни о чем кроме выживания. За это вы нас и ненавидите.
– Мы приносим пользу! Понятно? А что можете вы? Докучать местным жителям? Разбрасывать бутылки? – Леша обвел рукой подъезд. – Посмотрите на себя – здоровые парни, получили бы, как все сознательные граждане, профессию, помогли бы восстановить страну после Встряски.
Со всех сторон раздались возгласы и хохот. Главарь подошел ближе всех, состроив мерзкий оскал.
– Что мы можем? – лицо его было все в мелких ямочках, вероятно, последствие недавной болезни, – Ну вот Володя, например, сочиняет стихи, по большей части «патриотические», Миша, – пишет портреты, довольно похожие на натуру, я вам скажу, – вокруг засверкали оскалы, – а Саша вот, – он тыкнул пальцем на того, что стоял поодаль, – писатель. А Вы, молодой человек, давно книжки читали? – с этими словами детина протянул ладонь в сторону Леши, намереваясь, наверняка, схватить его или толкнуть в руки своры, стоящей сзади. Не дожидаясь этого, Леша резким движением выдернул веревочку из кармана, к которой был привязан свисток.
– Только не надо вот этого, – запротестовал главарь, – оставь нас тут на ночь, утром мы уйдем.
– И будете дальше портить людям жизнь? Нет уж! – Леша приложился губами к отверстию свистка и дунул, что есть мочи. Раздался пронзительный звон, который был прерван резким ударом под дых. Леша, скрючившись упал на бетонный пол, а шайка метнулась к выходу и растворялась в ночи сбивая друг друга с ног. «Черт, упустил гадов!» – подумал Леша.
Но в следующий момент там, где чернел прямоугольник дверного проема, ослепляющем лучом ударил свет автомобильных фар. Раздались крики «стоять», топот твердой резиновой подошвы по асфальту, затем один, а следом второй, предупредительный выстрел из табельного оружия. Леша с трудом поднялся, и прикрывая рукой глаза, поковылял к дверям подъезда.
Все произошло так быстро, что никто из банды не успело опомниться. Безработники стояли вряд, вдоль серо-черных машин, наклонив головы вниз и расставив ноги на ширину плеч. Сейчас, почему-то, они не казались огромными или страшными. При ярком свете крутящихся сине-красных маячков, эти четверо парней были больше похожи на испуганных детей, которых родители ведут домой после школьного собрания. Жалкие, в потертых куда сильнее, чем пиджак Леши, плащах, с надорванными подмышками и стёсанными лбами, на них было невозможно смотреть без боли в сердце. «Что же это я наделал? – проскочило в голове, – они ж еще совсем юнцы».