Тэд Уильямс
Башня Зеленого Ангела. Том 2
– Молчать! – крикнул он, бросив свирепый взгляд на своих приверженцев, и те вернулись на свои скамьи, продолжая что-то негромко бормотать.
Нескольким женщинам помогли выйти из зала; они шли, спотыкаясь, словно сами получили удары кинжалом, а их изящные шляпы и вуали вдруг стали печальными, точно яркие знамена побежденной армии.
– Это старая история, – наконец сказал барон.
Его голос звучал напряженно, но Изгримнур подумал, что за ним стоит больше, чем просто ярость.
Он чувствует, что ловушка захлопнулась.
Серридан осушил кубок и ударил им по столу, заставив многих вздрогнуть.
– Старая история, – повторил он. – Я не раз ее слышал, но никто не мог представить доказательств. Почему я должен поверить в нее сейчас?
– Потому что сэр Деорнот видел все собственными глазами, – спокойно ответил Джошуа.
– Его здесь нет, – возразил Серридан. – И я не думаю, что поверил бы ему, даже если бы он здесь присутствовал.
– Деорнот не лгал. Он был истинным рыцарем, – сказал Джошуа.
Серридан хрипло рассмеялся.
– У меня есть только ваше слово, принц. Люди совершают странные поступки за своего короля и страну. – Он посмотрел на брата. – Бриндаллес? Видишь ли ты хоть одну причину, по которой мне не следует бросить принца и его сторонников в темницу под Шасу Метессой, чтобы они там дожидались правосудия Бенигариса?
Брат барона сложил руки так, что кончики пальцев касались друг друга, и вздохнул:
– Мне не нравится эта история, Серридан. Я услышал в ней неприятную правду, ведь те, кто готовил тело Леобардиса к погребению, с удивлением говорили, что рана была на удивление ровной. Но слова одного человека, пусть даже рыцаря принца Джошуа, недостаточно, чтобы приговорить правителя Наббана.
Да, в семье не чувствуется недостатка ума! – отметил герцог Элвритсхолла. – Именно на таких упрямцев и должна опираться наша удача. Или падение.
– Не только Деорнот видел ужасное деяние Бенигариса, – сказал Джошуа. – Некоторые из них еще живы, хотя многие погибли, когда Наглимунд пал.
– Здесь и тысячи будет недостаточно, – бросил Серридан. – Вы хотите, чтобы цвет дворянства Наббана последовал за вами – эркинландером и врагом Верховного короля – против истинного наследника Дома Короля-Рыбака на основании откровений одного мертвеца?
Со стороны собравшихся в банкетном зале Шасу Метессы послышался одобрительный шум.
Ситуация начинала приобретать мрачный оборот.
– Хорошо, – сказал Джошуа. – Я вас понимаю, барон. А теперь я покажу вам то, что убедит вас в серьезности моих слов. И даст ответ относительно вашего нежелания следовать за эркинландером. – Он повернулся и махнул рукой.
Рядом со Стрэнгъярдом в дальнем углу сидел мужчина в капюшоне – теперь он встал. Он оказался неожиданно высоким. Несколько воинов обнажили мечи, и от шелеста стали в зале сразу стало холоднее.
Не подведи нас, – подумал Изгримнур.
– Одно из ваших утверждений, барон, не было истинным, – негромко сказал Джошуа.
– Вы называете меня лжецом? – осведомился Серридан.
– Нет, – все так же спокойно ответил принц. – Но мы живем в странные дни, и даже такой образованный и умный человек, как вы, не может знать все. Даже если бы Бенигарис не совершил отцеубийства, он не является первым претендентом на место герцога. Барон, народ Метессы, вот истинный наследник Дома Короля-Рыбака… Камарис Бенидривис.
Высокий мужчина в конце стола откинул капюшон, открыв водопад белых волос и лицо, полное печали и благородства.
– Что?.. – Барон пребывал в полнейшем смущении.
– Ересь! – закричал один из обалдевших землевладельцев, вскакивая на ноги. – Камарис мертв!
Одна из немногих оставшихся в зале женщин закричала. Сидевший рядом с ней мужчина упал лицом на стол в пьяном обмороке.
Камарис коснулся рукой груди.
– Я не мертв. – Он повернулся к Серридану. – Прошу меня простить, барон, за то, что нарушаю ваше гостеприимство.
– Нет. – Серридан хлопнул ладонью по столу. – Я не могу поверить. Камарис са-Винитта мертв – он исчез много лет назад, утонул в заливе Фираннос.
– Я утратил лишь разум, но не жизнь, – мрачно проговорил старый рыцарь. – И прожил много лет, забыв о своем прошлом. – Он провел рукой по лбу, и его голос дрогнул. – Иногда я жалею, что разум ко мне вернулся. Но так случилось. Я Камарис из Винитты, сын Бенидривиса. И, даже если это станет последним деянием в моей жизни, я отомщу за смерть брата и позабочусь, чтобы мой племянник лишился трона в Наббане.
Барон выглядел потрясенным, но все еще не мог поверить в то, что происходило у него на глазах.
– Пошлите за Энеппой, – сказал его брат Бриндаллес.
Серридан поднял взгляд, его глаза сверкали, словно он получил отсрочку от исполнения ужасного приговора.
– Да. – Он повернулся к одному из стражников. – Приведи с кухни Энеппу. И под страхом смерти ничего ей не говори.
Стражник ушел. Изгримнур посмотрел ему вслед и заметил, что маленький Пасеваллес также исчез в дверях.
Люди за столами возбужденно перешептывались, но Серридан не обращал на них внимания. Дожидаясь возвращения своего солдата, барон осушил целый кубок вина. Даже Джошуа, словно получил толчок, допил вино в своем кубке. Камарис продолжал стоять у дальнего конца стола, молча и спокойно, и взгляды присутствующих постоянно возвращались к его высокой фигуре.
Посланец вернулся вместе со старой женщиной – маленького роста, полной, с коротко подстриженными волосами, в простом платье, испачканном мукой и еще какими-то пятнами. Она молча стояла перед Серриданом, явно опасаясь наказания.
– Успокойся, Энеппа, – сказал барон. – Ты не сделала ничего плохого. Ты видишь вон того старика? – Он махнул рукой. – Подойди к нему и скажи, знаешь ли ты, кто он такой?
Старая женщина подошла к Камарису, который посмотрел ей в глаза.
– Нет, мой господин барон, – наконец сказала она.
Ее вестерлинг был не слишком уверенным.
– Итак. – Серридан скрестил руки на груди и откинулся на спинку стула, и на его губах появилась гневная улыбка.
– Один момент, – вмешался Джошуа. – Энеппа, если тебя зовут именно так, перед тобой человек, которого ты очень давно не видела. Если ты и знала его, то много лет назад.
Старая женщина, точно испуганный кролик, перевела взгляд с принца на Камариса и уже собралась отвернуться так же быстро, как в первый раз, но что-то ее остановило. Энеппа посмотрела более внимательно, глаза у нее широко раскрылись, колени подогнулись, и она начала падать. Быстрый, точно полет мысли, Камарис ее подхватил и не дал упасть.
– Алимор, Камарис? – спросила она на наббанайском. – Вевейс? – И быстро заговорила на том же языке.
Гневная улыбка Серридана исчезла, и на лице появилось выражение почти комичного удивления.
– Ей сказали, будто я утонул, – перевел Камарис. – Ты можешь говорить на вестерлинге, добрая женщина? – спросил он у нее.
Энеппа не сводила с него глаз, Камарис увидел, что она уже твердо стоит на ногах, и отпустил ее плечи. Она была ошеломлена, узловатые пальцы сжимали ткань юбки.
– Он… Камарис. Дуос претерат! Мертвые снова к нам возвращаются?
– Не мертвые, Энеппа, – сказал Джошуа. – Камарис жив, но на много лет утратил разум.
– И хотя я узнаю твое лицо, добрая женщина, – удивленно продолжал старый рыцарь, – я забыл имя. Прости меня. Прошло очень много времени.
Теперь Энеппа заплакала по-настоящему, но одновременно она смеялась:
– Потому что тогда у меня было другое имя. Когда я работала в большом доме вашего отца, меня звали Фьюри – «цветок».
– Фьюри. – Камарис кивнул. – Конечно. Я тебя помню. Ты была прелестной девушкой, и у тебя для каждого находилась улыбка. – Он взял ее морщинистую руку и поцеловал, а она смотрела на него, разинув рот, словно к ней спустился сам Господь и предложил место в своей колеснице. – Спасибо тебе, Фьюри. Ты вернула мне кусочек моего прошлого. До того как я покинул это место, мы часто сидели с тобой у огня и разговаривали.
Продолжавшей всхлипывать кухарке помогли выйти из зала.
Серридан и Бриндаллес выглядели ошеломленными. Остальные сторонники барона, в равной степени потрясенные тем, что произошло у них на глазах, не произносили ни звука. Возможно, Джошуа почувствовал, что в этот вечер барон услышал слишком много откровений, поэтому просто сидел и ждал. Камарис, чья подлинность уже не вызывала сомнений, также погрузился в молчание. Его взгляд был устремлен на пламя камина, но Изгримнур не сомневался, что старый рыцарь вспоминал не место, а время.
Тишину нарушил громкий шепот, все головы повернулись, Изгримнур увидел Пасеваллеса, который вошел в зал, мальчик с трудом тащил что-то большое и блестящее. Он остановился в дверном проеме, с сомнением посмотрел на Камариса, потом медленно подошел к дяде.
– Я принес это для сэра Камариса, – сказал мальчик.
Смелые слова противоречили его дрожавшему голосу. Серридан некоторое время на него смотрел, а через мгновение глаза у него широко раскрылись:
– Это же шлем из оружейной твоего отца!
Мальчик торжественно кивнул:
– Я хочу отдать его сэру Камарису.
Серридан беспомощно повернулся к брату. Бриндаллес посмотрел на сына, потом бросил быстрый взгляд на Камариса, который все еще думал о чем-то своем. Наконец Бриндаллес пожал плечами.
– Он тот, за кого себя выдает, и почестям, которых он удостоен, нет числа, – сказал Бриндаллес сыну. – Ты правильно сделал, что сначала спросил. – Его улыбка была почти призрачной. – Полагаю, некоторые вещи следует приводить в порядок и начинать использовать. Давай, мальчик, отдай шлем Камарису.
Изгримнур завороженно наблюдал, как Пасеваллес прошел мимо него, прижимая к груди тяжелый шлем, украшенный изображением морского дракона. Глаза мальчика испуганно уставились в одну точку, словно он входил в пещеру великана. Он молча остановился напротив старого рыцаря, казалось, еще немного, и он упадет, не выдержав веса шлема.
Наконец Камарис поднял голову.
– Что?
– Мои отец и дядя сказали, чтобы я отдал этот шлем вам. – Пасеваллес попытался поднести шлем поближе к Камарису, который, даже сидя, возвышался над мальчиком. – Он очень старый.
На лице Камариса появилась улыбка:
– Как я, верно? – Он протянул большие руки. – Дай мне на него посмотреть, юный сэр. – Камарис подставил золотой шлем к свету. – Шлем Империи, – удивленно сказал он. – Он действительно старый.
– Шлем принадлежал императору Анитуллису, насколько мне известно, – сказал Бриндаллес с другого конца зала. – Он ваш, милорд Камарис, если вы пожелаете его взять.
Старик некоторое время разглядывал шлем, а потом надел. Его глаза скрылись в тени, нащечники спрятали скулы, как клинки.
– Он мне подходит, – сказал Камарис.
Пасеваллес, открыв рот, смотрел на старика и свернувшегося морского червя на верхушке шлема.
– Спасибо, парень. – Камарис снял шлем и поставил на стол рядом с собой. – Как тебя зовут?
– П-Пасеваллес.
– Я буду носить шлем, Пасеваллес. Это честь. Мои собственные доспехи проржавели много лет назад.
Казалось, мальчик перенесся в другое царство, его глаза горели, точно пламя свечи. Глядя на него, Изгримнур почувствовал печаль. После ослепительных мгновений, связанных с рыцарством, разве сможет жизнь подарить восторженному ребенку что-то, кроме разочарований?
Благослови тебя Господь, Пасеваллес, – подумал герцог. – Я надеюсь, твоя жизнь будет счастливой, но что-то мне подсказывает, что это маловероятно.
Наблюдавший за мальчиком и Камарисом Джошуа наконец заговорил:
– Я еще не все вам рассказал, барон Серридан. Кое-что является пугающим, другое вызывает возмущение. Некоторые вещи окажутся более удивительными, чем то, что Камарис жив. Вы готовы подождать до утра? Или все еще хотите запереть нас в темнице?
Серридан нахмурился:
– Достаточно. Не нужно дразнить меня, Джошуа. Расскажите мне то, что я должен знать. И, если потребуется, мы будем бодрствовать до петухов. – Он показал, чтобы ему налили еще вина, и отослал своих потрясенных и озадаченных подданных по домам, оставив за столом только самых близких соратников.
О барон, – подумал Изгримнур, – скоро ты окажешься в одной яме с нами. Я пожелал бы тебе лучшей судьбы.
Герцог Элвритсхолла придвинул свой стул поближе к Джошуа, который начал.
33. Белое дерево, черные плоды
Сначала она подумала, что это башня или гора – ничто, столь высокое, тонкое, унылое и совершенно белое не могло быть живым. Но по мере того, как она к нему подходила, она поняла, что огромное облако, окружавшее центральный ствол, рассеянная молочная бледность – лишь невероятное сплетение ветвей.
Перед ней стояло дерево, огромное и белое, такое высокое, что она не могла разглядеть его верхушку; казалось, она пронзала само небо. Она смотрела на него, ошеломленная зловещим величием. И хотя какая-то ее часть знала, что это сон, Мириамель каким-то образом понимала, что великая белая полоса есть нечто очень важное.
Мириамель приблизилась к нему – у нее не было тела: шла она или парила? Она не могла сказать – она видела, что дерево поднимается над лишенной выразительных черт землей одним гладким стволом, точно колонна неправильной формы из идеально отполированного мрамора. Если белоснежный гигант имел корни, то они находились глубоко-глубоко под землей, где-то в самом ее сердце. Ветви, окружавшие дерево, точно плащ из потрепанной паутины, были идеально тонкими и росли из ствола, но становились еще тоньше по мере того, как удалялись от него и тянулись вверх, а их переплетенные концы постепенно становились невидимыми.
Мириамель находилась уже совсем рядом с огромным деревом и начала подниматься, без всяких усилий двигаясь вверх. Ствол скользил перед ней, словно молочная река.
Она летела в огромном облаке ветвей. Серо-голубое небо за переплетенными белыми нитями было каким-то диковинно плоским. Она не видела горизонта, и ей казалось, что в мире, кроме дерева, больше ничего нет.
Паутина ветвей становилась толще. Тут и там среди ветвей висели маленькие ядрышки темноты, сгустки мрака, подобные опрокинутым звездам. Поднимаясь медленно, точно лебяжий пух, подхваченный порывом ветра, Мириамель потянулась вперед – внезапно она обрела руки, хотя остальная часть ее тела странным образом отсутствовала, – и прикоснулась к одному из черных сгустков. Он имел форму груши, но был гладким и мягким, как спелая слива. Мириамель дотронулась до другого и обнаружила, что он такой же. Однако следующий оказался немного иным. Пальцы Мириамель невольно сжались, и он упал на ее ладонь.
Она посмотрела на него и увидела такую же, как у других, плотную кожу, но чем-то он от них отличался. Быть может, был немного теплее. Каким-то образом она поняла, что он созрел.
Она продолжала на него смотреть, завитки белого дерева бесконечно падали по обе стороны от нее, а черный плод на ладони задрожал и раскрылся. В его середине, там, где персик прятал бы свое ядрышко, лежал ребенок размером с палец. Веки, крошечные, как снежинки, были опущены – он спал, но шевелил ручками и ножками и зевал, но глаза оставались закрытыми.
Значит, каждый из плодов имеет душу, – подумала она. – Или это… вероятности?
Она не знала, что означают подобные мысли во сне, но через мгновение ее охватил страх.
Я ведь сорвала его! Сорвала слишком рано! Я должна вернуть его обратно.
Что-то продолжало нести ее вверх, но сейчас она испытывала ужас. Она совершила нечто неправильное, должна вернуться и найти одну ветку среди тысяч других. Может быть, еще не поздно вернуть то, что она невольно украла.
Мириамель схватилась за сплетение веток, пытаясь замедлить подъем. Некоторые из них, тонкие и хрупкие, как сосульки, ломались у нее в руках, несколько черных плодов сорвались и начали падать в серо-белую пустоту под ней.
Нет! Ее охватил ужас. Она не хотела причинить такой вред. Мириамель протянула руку, чтобы поймать один из падавших плодов, и уронила крошечного ребенка. Она попыталась его схватить, но он уже был далеко.
Мириамель страшно закричала от отчаяния и ужаса…
Было темно. Кто-то ее держал, крепко прижимая к груди.
– Нет! – выдохнула она. – Я его уронила!
– Ты ничего не уронила, – сказал голос. – Тебе приснился плохой сон.
Она смотрела, но не могла разглядеть лица. А голос… она его узнала.
– Саймон?..
– Я здесь. – Его губы оказались возле ее уха. – Тебе ничего не грозит. Но лучше больше не кричать.
– Извини. Мне очень жаль. – Она вздрогнула и стала высвобождаться из его объятий. Пахло сыростью, а ее пальцы касались чего-то шершавого. – Где мы?
– В амбаре. В двух часах езды от Фальшира. Ты не помнишь?
– Немного, – ответила она. – Что-то мне нехорошо. – На самом деле Мириамель чувствовала себя ужасно. Она дрожала, и одновременно ей было жарко, а все вокруг окутал туман, более густой, чем когда она обычно просыпалась посреди ночи. – Как мы сюда попали?
– Мы подрались с Огненными танцорами.
– Да, я помню, – кивнула Мириамель. – А потом мы скакали.
Саймон издал какой-то звук в темноте, возможно, рассмеялся.
– А потом перестали скакать. Именно ты приняла решение здесь остановиться, – сказал Саймон.
Она покачала головой.
– Я не помню.
Саймон ее отпустил – Мириамель поняла, что неохотно – хотя сейчас она соображала не лучшим образом. Затем он отполз в сторону по тонкому слою сена, раздался скрежет, и появился свет. Темная фигура Саймона вырисовывалась на фоне окна. Он пытался открыть ставни.
– Дождь прекратился, – сказал он.
– Мне холодно. – Она попыталась зарыться в солому.
– Ты сбросила плащ. – Саймон снова к ней подполз, нашел плащ и накрыл ее до подбородка. – Если хочешь, я могу отдать тебе свой.
– Я думаю, мне хватит и моего, – ответила Мириамель, хотя ее зубы продолжали стучать.
– Хочешь чего-нибудь поесть? Я оставил тебе твою часть ужина – но кувшин с элем ты разбила о голову того огромного типа.
– Только немного воды. – Мысль о еде показалась ей неприятной.
Саймон возился с седельными сумками, пока она смотрела в окно на ночное небо, но вуаль облаков скрывала звезды. После того как Саймон принес ей мех с водой и она напилась, Мириамель почувствовала, что на нее снова накатила слабость.
– Я чувствую себя… плохо, – сказала она. – Наверное, мне нужно еще поспать.
Саймон не сумел скрыть разочарования:
– Конечно, Мири.
– Мне очень жаль. Я чувствую себя такой больной… – Она еще выше подтянула плащ.
Казалось, темнота вращалась вокруг нее, она снова увидела силуэт Саймона на фоне окна, а потом тени утащили ее в темноту.
К утру лихорадка Мириамель усилилась. Саймон ничего не мог для нее сделать, лишь протирал влажной тряпицей лоб и давал воды.
Темный день прошел в мелькании образов: серые тучи проносились мимо окна, зов одинокого голубя, встревоженное лицо Саймона, появлявшееся над ней с периодичностью луны. Мириамель обнаружила, что ее не особенно интересовало то, что с ней происходило. Все страхи и тревоги унесла болезнь. Если бы она могла заснуть на целый год, она не стала бы возражать; но вместо этого она теряла сознание и вновь приходила в себя, как потерпевший кораблекрушение матрос, хватающийся за обломок мачты. Ее сны были полны белых деревьев и затонувших городов, на улицах которых шевелились водоросли.
За час до рассвета второго дня, проведенного в амбаре, Мириамель пришла в себя, и в голове у нее немного прояснилось, но она чувствовала ужасную слабость и вдруг испытала жуткий страх, ей показалось, что Саймон ушел и она осталась одна.
– Саймон? – позвала она. Ответа не последовало. – Саймон?!
– Хм-м-м?
– Это ты?
– Что? Мириамель? Конечно, я. – Она услышала, как он повернулся и подполз к ней. – Тебе стало хуже?
– Нет, я думаю, лучше. – Она вытащила дрожавшую руку, отыскала и сжала его ладонь. – Но мне все еще довольно плохо. Посиди со мной.
– Конечно. Тебе не холодно?
– Немного, – ответила Мириамель.
Саймон взял свой плащ и накрыл им Мириамель поверх ее собственного. Она чувствовала такую слабость, что ей хотелось плакать – и холодная слеза сбежала по ее щеке.
– Спасибо тебе. – Некоторое время она молчала.
Даже короткий разговор ее утомлял. Ночь, которая казалась огромной и пустой, когда она проснулась, теперь стала не такой пугающей.
– Думаю, я готова снова немного поспать. – Ее голос даже в собственных ушах прозвучал невнятно.
– Тогда спокойной ночи.
Мириамель чувствовала, как ускользает ее сознание. Интересно, – подумала она, – снились ли Саймону такие странные сны, как мой о белом дереве и его необычных плодах. Это показалось ей маловероятным…
Она проснулась, когда наступил свинцово-серый рассвет, и увидела, что ее по-прежнему укрывает плащ Саймона. Он спал рядом под тонким слоем сена.
В течение второго дня в амбаре Мириамель много спала, но в те моменты, когда бодрствовала, чувствовала себя гораздо лучше, почти как прежде. В полдень она смогла съесть немного хлеба с сыром. Саймон выходил наружу, чтобы исследовать окрестности, и, пока она ела, рассказал о том, что видел.
– Здесь совсем мало людей! Я видел двоих на дороге, ведущей из Фальшира, – и, даю тебе слово, не позволил им меня заметить, – и больше никого. Неподалеку есть почти развалившийся дом. В крыше несколько дыр, но большая часть соломы не протекает. Я не думаю, что сейчас там кто-то живет. Если нам потребуется тут задержаться, мы можем перебраться туда – там немного суше.
– Посмотрим, – ответила Мириамель. – Возможно, завтра я смогу ехать дальше.
– Может быть, но сначала нужно попробовать. Сегодня ты первый раз села после той ночи в Фальшире. – Он неожиданно к ней повернулся. – А меня едва не убили!
– Что? – Мириамель пришлось схватить мех с водой, чтобы не подавиться сухим хлебом. – Что ты сказал? – потребовала она ответа, когда откашлялась. – Огненные танцоры?
– Нет, – ответил Саймон, его глаза были широко раскрыты, выражение лица оставалось серьезным. Однако он тут же усмехнулся. – Тем не менее я чудом спасся. Я возвращался сюда с соседнего поля, собирал там… цветы.
Мириамель вопросительно на него посмотрела:
– Цветы? А зачем тебе цветы?
Саймон продолжал, словно не слышал ее вопроса:
– Я услышал шум и поднял голову. На вершине холма стоял бык.
– Саймон!
– И он не выглядел дружелюбным. Костлявый, с красными глазами, на боках длинные царапины. – Саймон провел пальцами вдоль своих ребер, показывая. – Мы стояли и смотрели друг на друга несколько мгновений, а потом он опустил голову и начал фыркать. Я повернулся и пошел в противоположном направлении. Он помчался за мной вниз по склону, делая маленькие танцующие шаги, но постепенно набирая скорость.
– Саймон! Что ты сделал?
– Ну, я решил, что глупо бежать вниз по склону перед быком, поэтому бросил цветы и взобрался на первое попавшееся высокое дерево. Он остановился под ним – я успел поднять ноги в самый последний момент – и вдруг наклонил голову и ударил по стволу… – бум! – Саймон стукнул кулаком по открытой ладони. – Дерево затряслось, и я едва не упал на землю. Но потом мне удалось забраться повыше и удобно устроиться на толстой ветке. И очень вовремя – идиотский бык принялся снова и снова колотить головой ствол, пока не повредил кожу на лбу и его морду не начала заливать кровь.
– Какой ужас! Должно быть, несчастное животное сошло с ума.
– Несчастное животное! Замечательно! – В голосе Саймона появилось насмешливое отчаяние. – Он пытался убить твоего лучшего защитника, а ты называешь его «несчастным животным».
Мириамель улыбнулась:
– Я рада, что он тебя не убил. А что было дальше?
– В конце концов, он устал и ушел, – небрежно сказал Саймон. – Отправился вниз, в долину, и больше не стоял на моем пути вверх по склону. Тем не менее я побежал, и мне казалось, будто он мчится за мной.
– Ну, ты чудом спасся. – Мириамель не сумела сдержать зевок, и Саймон состроил гримасу. – Но я рада, что ты не стал убивать чудовище, – продолжала она, – пусть ты и рыцарь. Он не виноват в том, что безумен.
– Убить чудовище? Как? Голыми руками? – Саймон рассмеялся, но было видно, что он доволен. – Возможно, убить его стало бы лучшим для него исходом. Он выглядел так, что его уже невозможно спасти. Думаю, именно по этой причине его бросили.
– Или он сошел с ума из-за того, что его бросили, – медленно проговорила Мириамель, посмотрела на Саймона и увидела, что он услышал нечто необычное в ее голосе. – Я устала. Спасибо за хлеб.
– Но это еще не все. – Он засунул руку под плащ и вытащил маленькое зеленое яблоко. – Единственное, что мне удалось найти.
Некоторое время Мириамель с подозрением смотрела на яблоко, затем взяла его, фыркнула и откусила маленький кусочек. Оно было не сладким, а терпким, но Мириамель с удовольствием съела половину, другую – протянула Саймону.
– Это вкусно, – сказала она. – Очень вкусно. Но я все еще не могу много есть.
Саймон с удовольствием схрупал остаток. Мириамель нашла углубление, которое сделала для себя в сене, и забралась туда.
– Теперь я немного посплю, Саймон.
Он кивнул. Саймон смотрел на нее так пристально, что Мириамель пришлось отвернуться и накрыться плащом с головой. Сейчас у нее было недостаточно сил, чтобы выдерживать такое внимание.
Она проснулась заметно после полудня. Ее разбудил какой-то странный шум – глухой удар и свист, удар и свист. Немного испуганная и все еще очень слабая, Мириамель лежала неподвижно, пытаясь понять причину новых звуков – их кто-то ищет? Или вернулся бык Саймона, или это что-то другое, много хуже? Наконец она взяла себя в руки и тихонько поползла по сеновалу. Добравшись до края, она посмотрела вниз.
И увидела Саймона, который тренировался с мечом. Несмотря на то что день был достаточно холодным, он снял рубашку, и его бледная кожа блестела от пота. Мириамель увидела, как он оценил дистанцию перед собой, поднял меч двумя руками, держа его перпендикулярно к полу, и стал медленно опускать острие. Усыпанные веснушками плечи напряглись. Выпад, выпад – он ушел в сторону, двигаясь вокруг почти неподвижного меча, словно фиксировал им оружие противника. У него было серьезное, как у ребенка, лицо, кончик языка торчал изо рта. Саймон максимально сосредоточился на том, что делал.
Мириамель с трудом сдержала смех, но не могла не заметить, как кожа скользит по гладким мышцам, а подобные вееру лопатки и позвоночник бугрятся под молочно-белой кожей. Саймон застыл, неподвижно держа перед собой меч. Капелька пота соскользнула с носа и исчезла в рыжей бороде. Мириамель вдруг ужасно захотелось, чтобы он снова ее обнял, но, несмотря на желание, внутри у нее все сжалось от боли. Он многого не знал.
Мириамель отодвинулась от края сеновала, стараясь не шуметь, и вернулась в свое гнездышко в сене. Она попыталась снова заснуть, но не смогла и долго лежала на спине, смотрела на тени между потолочными балками, слушала шорох шагов Саймона, свист рассекавшего воздух клинка и приглушенный шум его дыхания.
Перед закатом Саймон отправился еще раз взглянуть на дом. Вернувшись, он рассказал, что там действительно пусто, хотя он обнаружил свежие следы на глиняном полу. Но больше ничего не нашел и решил, что их мог оставить случайный безвредный бродяга вроде старого пьяницы Хенвига. Они собрали свои вещи и спустились к дому. Сначала у Мириамель кружилась голова, и ей пришлось опираться на Саймона, чтобы не упасть, но после нескольких дюжин шагов ее движения стали более уверенными, однако он продолжал крепко держать ее за руку. Они шли очень медленно, и Саймон предупреждал Мириамель об особенно скользких местах.
Создавалось впечатление, что домик пустовал уже довольно давно, кроме того, как сказал Саймон, в соломенной крыше виднелись дыры, но амбар продувался еще сильнее, а в домике хотя бы имелся камин. Когда Саймон принес дрова, сложенные у стены снаружи, и попытался развести огонь, Мириамель, закутавшись в плащ, стала искать подходящее место для ночлега.
Те, кто здесь жил, оставили совсем немного вещей, из чего Мириамель сделала вывод, что хозяевам не пришлось покидать свое жилище в спешке. Из мебели имелся только стул со сломанной ножкой, стоявший рядом с камином, рядом валялись осколки миски – видимо, она разбилась, и ее тут бросили. Жесткий глиняный пол покрывал тростник, потемневший и сырой. Единственным признаком недавней жизни была бесконечная паутина во всех углах, но и она выглядела изношенной и печальной, словно еще не наступил сезон пауков.
– Готово, – сказал Саймон и встал. – Я разжег огонь. Теперь схожу за лошадьми.
Пока Саймона не было, Мириамель сидела перед огнем и искала в седельных сумках еду. Впервые за последние два дня она почувствовала голод и пожалела, что хозяева дома не оставили котелка – над горящим огнем висел голый крюк, – но делать нечего, приходилось довольствоваться тем, что есть. Мириамель подтолкнула в огонь пару камней, чтобы они нагрелись, и достала несколько оставшихся морковок и лук. Она решила сварить суп, когда камни станут достаточно горячими.
Мириамель придирчиво осмотрела потолок и разложила свою постель подальше от того места, где крыша протекала сильнее всего. После недолгих размышлений устроила на безопасном расстоянии постель Саймона, она предпочла бы, чтобы оно было больше, но дыры в потолке ограничивали ее возможности. Закончив, она нашла в седельной сумке нож и занялась овощами.
– Поднялся сильный ветер, – сказал вернувшийся Саймон. Его волосы торчали в разные стороны, но щеки покраснели, а на губах играла широкая улыбка. – Такую ночь приятно провести у огня.
– Я рада, что мы сюда перебрались, – сказала она. – Сегодня вечером я чувствую себя гораздо лучше. Думаю, завтра смогу ехать верхом.
– Если будешь готова. – Саймон направился к камину и по пути положил руку ей на плечо, а потом легко погладил волосы.
Мириамель ничего не ответила, продолжая молча нарезать морковь в глиняную миску.
* * *
Ужин оказался не из тех, о которых вспоминают с радостью, но Мириамель стала чувствовать себя лучше после того, как поела горячего супа. Она сполоснула тарелки и почистила их сухой веткой, а потом забралась в постель. Саймон еще немного повозился с камином и тоже улегся. Некоторое время они молча смотрели на огонь.
– В моей спальне в Мермунде был камин, – тихо сказала Мириамель. – Ночью, когда мне не удавалось заснуть, я любила смотреть, как танцует пламя, и видела в нем самые разные картины. А однажды, я тогда была совсем маленькой, мне показалось, будто там появилось лицо улыбавшегося мне Усириса.
– М-м-м-м, – пробормотал Саймон. – Значит, ты спала в собственной комнате?
– Я была единственным ребенком принца и наследницей, – серьезно сказала она. – Так бывает.
Саймон фыркнул:
– Но только не со мной. Я спал вместе с дюжиной других поварят. Один из них, Толстый Зебедая, так храпел, что казалось, будто бондарь пилит доски.
Мириамель захихикала:
– А в последний месяц, который я прожила в Хейхолте, Лелет ночевала в моей комнате, и мне это нравилось. Но в Мермунде я спала одна, а горничная находилась в соседней комнате.
