Туве Альстердаль
Тебя никто не найдет
Tove Alsterdal
Slukhål
* * *
Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.
Copyright © Tove Alsterdal, 2021
© Савина Е. Ю., перевод на русский язык, 2023
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2024
Поселок Мальмберг, Норрботтен[1]
В ту ночь подошву горы сотряс мощный удар – подземный толчок небывалой силы, от которого в домах кровати подпрыгнули, а посуда из шкафов попадала на пол.
С наступлением утра одна пожилая женщина позвонила в горнорудную компанию и потребовала возместить причиненный ей ущерб. Двадцатисемилетний отец семейства сделал то же самое после того, как вышел в сад и обнаружил, что трехколесный велосипед его дочки пропал. «Украли!» – со злостью подумал он и принялся проклинать воров, наркоманов и растущую в их округе преступность, пока не заметил трещину, прорезавшую его участок, и не понял, что велосипед провалился прямо в недра земли.
Эти и подобные им случаи заставляли людей покидать Мальмберг, не оборачиваясь, пусть даже им всегда будет не хватать места, которое они считали своим.
Томми Ойа проснулся час спустя, но не от толчка – его разбудил телефонный звонок. Чашка черного кофе, бутерброд в руке. До восхода солнца оставалось еще несколько часов, свет автомобильных фар разрезал ночную тьму. За последний год многие фонари в округе погасли, большинство были разбиты. Томми свернул на Хермелин и остановил машину у грозящей рухнуть ограды. За ней в ожидании переезда все еще стояло несколько старинных деревянных домов из тех, что были пропитаны духом вековой истории Мальмберга, а потому обладавших особой культурной ценностью. Сам он вырос в блочной многоэтажке, которую снесли много лет назад. Что было, то было – не о чем горевать. Ограда придвинулась еще ближе, и воспоминания о детстве растаяли, поглощенные гигантской дырой Шахты.
Томми Ойа решил не дожидаться своего коллегу, который жил в Гэлливаре. Он достал связку ключей, фотоаппарат и вошел внутрь.
С постели его подняли вопросы страховки. Если по вине ночного землетрясения разбился чей-то сервиз или упал со стены плоский телевизор, то отвечать будет горнорудная компания, а не строительные подрядчики.
Через несколько месяцев занимающаяся переездами фирма освободит квартиры от мебели и прочего имущества, после чего начнется самый важный этап работы: рабочие сделают подкоп вокруг фундамента, подведут металлические балки и двутавры, закрепят печные трубы, и дом поедет на свой новый адрес. По прибытии его вновь обставят прежней мебелью, и станет почти незаметно, что с домом что-то произошло, – разве что чарующий вид на поселок Мальмберг, церковный шпиль и горы сменятся ельником в Коскульскулле.
«Тем, кто здесь живет, неслыханно повезло», – думал Томми Ойа, переходя из комнаты в комнату и тщательно документируя. Они переедут на новое место вместе со своим домом, во всяком случае, с той его частью, которая входит в само понятие «дом». Впрочем, в наши дни это практически одно и то же.
С полки на пол попадали книги. На черно-белой, слегка пожелтевшей от времени свадебной фотографии треснуло стекло. Томми сфотографировал причиненный ущерб, и ему почудилось, будто до него доносятся жалобные сетования. Он уставился на лица с фотографии, такие серьезные в столь торжественный момент, запечатленные, наверное, лет сто назад. Трещина пересекла горло жениха, разбила лицо невесты.
– Вот и все, Томми Ойа, теперь можешь уходить, – произнес он вслух, обращаясь к самому себе.
Как житель Мальмберга он был лишен сентиментальности. Жил сегодняшним днем и далеко вперед не заглядывал. Он не жалел об исчезнувших кинотеатрах и киосках, где покупал свои первые фотокарточки с изображениями известных хоккеистов. Руду необходимо добывать, и без горнодобывающей промышленности ничего вообще не будет – ни поселка, ни работы, ни богатства, на котором держится Швеция. Останется только край северных оленей и нетронутых гор, что кое-кому в далеком Стокгольме, конечно, очень не понравится, особенно тем хлыщам, которые только и делают, что просиживают штаны в своих замечательных барах и даже не задумываются о том, откуда берется их благосостояние, как оно добывается из горной породы у них под ногами.
И вдруг он снова это услышал. Вот дьявол.
Это были не слова, а тихий жалобный плач, словно в стенах еще оставались голоса тех, кто здесь жил.
– А ну заткнитесь! – прикрикнул он.
– С кем это вы разговариваете?
В дверях стоял молодой парень, сотрудник фирмы, присланный сюда в качестве временной замены одному из пожилых специалистов, который заработал себе смещение позвонков. Очень не вовремя. Переезд дома – задача крайне сложная, все должно пройти без сучка и задоринки. Малейшая разбалансировка – и стены могу треснуть. Местные СМИ будут снимать весь процесс на камеру, а жители Мальмберга соберутся на обочине дороги и станут наблюдать оттуда, как населенный людьми поселок исчезает с лица земли.
– Раненько же ты, – проворчал Томми Ойа и, выйдя на лестничную площадку, начал степенно подниматься на верхний этаж.
Парень не шелохнулся.
– Что это? – вдруг спросил он.
– Где?
– Да вот. Словно зверь скулит.
Томми Ойа поспешно спустился обратно.
– Так ты тоже это слышишь?
– Черт, неужели кто-то забыл здесь свою кошку?
На этот раз к странному звуку добавилось еще и слабое постукивание в трубах. Они замолчали и прислушались. Эхо ударов глухо перекатывалось вокруг них, постепенно затихая, чтобы затем с новой силой зазвучать вновь.
– Подвал, – наконец догадался парень. – Должно быть, звук идет оттуда.
Томми загремел ключами, попробовал один, следом второй. Дверца распахнулась, кривая лесенка уводила вниз, во тьму. Они спустились по ней и уперлись в железную дверь с крепкой ручкой. Здесь стука слышно не было – должно быть, звук проникал в дом другими путями, например, через печную трубу. Ни один из ключей из связки к двери не подошел.
– Дьявол, – выругался Томми и рванул к выходу из подвала. Парень следовал за ним по пятам. Они вместе вышли из дома и обогнули его. Звук послышался снова. У подвального окошка Томми опустился на колени и включил фонарик. Стекло отразило свет, ослепив его, перед глазами поплыли огненные круги.
– Разбейте его, – посоветовал парень.
– Совсем, что ли? Мы не имеем права наносить дому ущерб!
– Это всего лишь окно, – пожал плечами парень, – какая разница?
«Мальчишка», – снисходительно подумал Томми Ойа, возвращаясь к своей машине за инструментом. Он просунул в щель оконной рамы стамеску и надавил.
Последние осколки стекла со звоном осыпались на каменный пол подвала, и стало тихо. Томми Ойа еще успел подумать, что это все ошибка. В голове промелькнула оправдательная речь перед начальством, мол, я не виноват, это все кошка проклятая, и тут молодой парень взял фонарик и посветил внутрь. Томми Ойа знал, что до пола там больше двух метров – он самолично занимался расчетами по этому дому и составлял план, как именно следует подводить направляющие балки, чтобы приподнять его. К тому же окошко было чересчур маленьким, чтобы можно было в него протиснуться, если бы кто-то все же решил рискнуть своей жизнью ради чертовой кошки.
Парень вскрикнул и, выронив фонарик, попятился с такой скоростью, скребя задницей по гравию, словно собрался удирать до самого Гэлливаре. В его глазах застыл дикий страх. В этот момент из-за гор выглянуло солнце, и вставшие дыбом волосы на голове у паренька засияли, словно нимб.
– Привидение, что ли, увидел?
Томми просунул руку с фонариком в разбитое окошко, луч света скользнул вдоль стен. Было так тихо, что даже противно. Он слышал свой собственный пульс и приглушенные ругательства парнишки. Внутри подвала были навалены какие-то коробки, складные пластиковые стулья. Старый стол для пинг-понга, постеры на стенах. И вдруг какое-то движение. Чьи-то руки, поднявшиеся, чтобы защитить лицо от яркого света. Человек лежал, прижавшись к стене, съежившись, будто зверь. Вокруг валялись разбросанные картонки и всякий хлам.
Томми уставился, не веря своим глазам.
Парень за его спиной продолжал поскуливать со страху.
– Заткнись! – прикрикнул на него Томми.
Теперь звук был слышен отчетливо. Он шел из угла, разносясь под бетонно-кирпичными сводами подвала, резал воздух, будто ножовка. Это был крик запертого в клетке зверя, в нем не было ничего человеческого – скорее, дикий первобытный рев до того, как человек стал человеком и обрел дар речи, словно истеричный ор новорожденного. У самого Томми Ойа было трое детей, и он отлично знал, как они умеют орать. Но этот крик не шел с ними ни в какое сравнение.
Он похлопал по карманам в поисках телефона, его руки дрожали, когда он набирал простую комбинацию цифр и бессвязно просил прислать полицию и «Скорую» на Лонга Раден. Ему пришлось три раза повторить адрес, ведь центральная диспетчерская служба находилась в Умео, в пятидесяти милях к югу, так откуда тамошним сотрудникам знать про расположение улиц в Мальмберге.
Затем он вновь подполз к окошку и посветил фонариком на свое лицо, чтобы не ослепить того человека.
– Они скоро будут! – сказал, нет, крикнул он в темноту, но не получил ответа.
Одален. Октябрь
Эйра Шьёдин как раз заворачивала кофейные чашки в полотенца, когда ее мама принялась распаковывать обратно первую коробку.
– Что это ты делаешь, мама?
– Думаю, они мне не понадобятся.
– Ты же сама сказала, что хочешь взять с собой эти книги.
Черстин Шьёдин вынула несколько томиков и принялась расставлять их обратно, заполняя образовавшиеся на полках пустоты.
– Переезд отменяется, – заявила она. – И вообще, по мне, так это все напрасный труд. У меня здесь такое дешевое жилье – всего две тысячи крон в месяц.
Эйра без сил опустилась на стул, чувствуя себя смертельно уставшей. Процедура сборов продолжалась уже больше недели, поскольку очень больно выбрать из дорогих тебе вещей, с которыми связана вся твоя жизнь, лишь некоторые, и попытаться впихнуть их в комнату площадью восемнадцать квадратных метров.
Вот уже в тридцатый по счету раз, не меньше, ей удалось убедить маму, что ей действительно нужно переехать в приют для престарелых, а уже на следующий день Черстин снова все забыла. Случалось, она забывала об этом даже спустя несколько минут. Эйра отметила про себя, какие коробки распаковывает Черстин, чтобы вечером, когда мама уснет, снова запаковать их.
– Тебе какие картины больше нравятся?
На обоях остались светлые прямоугольники – следы от картин, которые провисели здесь почти целую вечность. Черно-белая гравюра с изображением реки еще тех времен, когда по ней сплавляли бревна, детский рисунок в рамочке, который нарисовал брат Эйры, когда еще самой Эйры и на свете-то не было. Мама, папа и ребенок, а над ними – ярко-желтое солнце с большими толстыми лучами.
А еще занавески. Из двухэтажного дома переехать в комнатушку с одним-единственным окном. И одежда. «Вряд ли в обязанности персонала входит глажка красивых блузок», – подумала Эйра, глядя на то, как Черстин распаковывает дорожные сумки и достает аккуратно сложенные вещи, которые с таким трудом удалось собрать после многочисленных уговоров. Теперь же они возвращались обратно на вешалки. Черстин была еще относительно молода, всего-то слегка за семьдесят, когда у нее началась деменция. Эйра видела, какими дряхлыми были другие жители приюта, и спрашивала себя, сколько времени должно пройти, прежде чем ее элегантная мама смирится с жизнью в байковом халате или в юбке на резинке, надеваемой, когда приходят гости.
На все про все у них была ровно неделя, после чего место отойдет кому-то другому, но все же Эйра взяла трубку, когда ей позвонили: не могла не взять.
– Как дела? – спросил Август Энгельгардт, заехав за ней спустя четверть часа на патрульной машине.
– Отлично, – буркнула Эйра.
Август покосился на нее, притормаживая у выезда на шоссе, и следом совершенно не по-уставному улыбнулся.
– Я уже говорил, что страшно рад вернуться обратно?
Август Энгельгардт был на пять лет моложе Эйры – все еще свежеиспеченный сержант полиции, вернувшийся обратно в Крамфорс после продолжительной службы в Тролльхаттане, где он временно замещал одного из тамошних сотрудников, тем самым побывав в разных концах страны и вкусив все прелести, которые те могут предложить.
– Что у нас на повестке дня? – спросила она.
– Один пропавший без вести. Мужчина средних лет, родом из Нюланда, никакого криминального прошлого.
– Кто заявил?
– Его бывшая жена. Их дочь учится в Лулео. Она первая встревожилась и позвонила матери. Вот уже три недели как об ее отце ни слуху ни духу.
Эйра на мгновение прикрыла глаза. Картинка шоссе все равно никуда не делась, равно как и мысли о старинном бюро, переходящем у них в семье по наследству. Маме может понадобиться инвалидная коляска – и как она тогда станет разворачиваться в загроможденной мебелью комнате? А ведь это может случиться совсем скоро.
Пропавший гражданин проживал в кооперативной квартире в доме за супермаркетом «Ика Розен» в Нюланде. Август и Эйра остановились у группы двухэтажных опрятно выглядевших строений, столь безликих, что они могли находиться в любой части страны. Консьерж, который должен был впустить их в квартиру, опаздывал, но у подъезда их уже поджидала бывшая жена пропавшего: пиджак, модные в этом году очки в белой оправе, коротко подстриженные волосы в идеальном порядке.
– Его уже три недели никто не видел, – сообщила Сесилия Рунне. – Конечно, Хассе тот еще подлец, но работа всегда была для него на первом месте.
– Кем он работал?
– Вообще-то он актер, но, чтобы не помереть с голоду, хватался за все подряд – в наших краях без этого никак. Работал строителем, в патронажной службе обслуживания престарелых… Я не знаю всех подробностей, но, по словам дочери, на прошлой неделе он должен был поехать на съемки фильма в Умео. Хассе безнадежен по части денег, но он всегда трепетно относился к своим ролям, особенно учитывая прошлый год, когда он целых семь месяцев просидел без работы.
Вирус, который так больно ударил по всему миру, по сфере культуры, по старикам. Беда, из-за которой даже пришлось отложить переезд в приют для престарелых, пока обстановка в доме не стала совсем уже невыносимой.
Август записывал показания бывшей супруги.
По словам тех, кто в последнее время общался по телефону с Хансом Рунне, у него наблюдались проблемы с психикой и алкоголем.
– А какая-нибудь новая женщина у него появилась?
– Нет, не думаю, – ответила Сесилия, возможно, чересчур поспешно. – Во всяком случае, я ничего об этом не слышала. – Ее взгляд скользнул по двору и по усыпанной палыми листьями лужайке, на которой стояли чьи-то ходунки.
Дело о взрослом мужчине, который забил на работу и не отвечает на звонки, никак не относилось к разряду приоритетных. Возможно, оно вообще выеденного яйца не стоит. Полицейские приняли заявление, осталось попасть в квартиру, где в худшем случае его обнаружат мертвым.
Это было вероятнее всего. Инсульт, сердечный приступ, да мало ли что. Самоубийство, наконец. Разве что его настиг кризис среднего возраста, и он отправился бродить по горам, но разве это преступление?
– Только бы он не валялся там внутри, – проговорила женщина, и на этот раз в ее голосе отчетливо прозвучал страх. – А то столько похожих случаев в последнее время. Люди, чьи трупы находили лишь спустя недели. Я много о таком читала, а с одним из моих знакомых приключилась та же история. Не представляю, как Палома сможет с этим жить?
– Палома?
– Наша дочь. Она названивала ему каждый день и даже собиралась приехать сюда из Лулео, несмотря на сессию. Я сказала, что улажу этот вопрос. Пообещала ей все выяснить.
Появился консьерж и впустил их в квартиру Ханса Рунне на втором этаже. На полу под ногами валялись невскрытые конверты и рекламные листовки, пахло застарелым мусором или чем-то похожим. Прихожая вела прямиком на кухню. В мойке – несколько чашек и стакан, на столике рядом – пустая винная бутылка. Вонь шла из мешка с мусором, который был засунут под мойку.
– Вообще-то он любил выпить, – произнесла за их спинами бывшая жена. – Может, после развода и запил – не знаю.
В гостиной тоже было пусто. Еще несколько стаканов и пустых бутылок. Гигантский плазменный телевизор на стене. Дверь в спальню оказалась закрытой.
– Пожалуй, будет лучше, если вы подождете в прихожей, – сказала Эйра.
Женщина зажала рот рукой и попятилась из гостиной с круглыми от ужаса глазами. Август толкнул дверь и вместе с Эйрой тут же с облегчением выдохнул.
Постель не была заправлена, подушки и одеяла валялись в беспорядке, но вокруг не было ни души. Эйра и Август как по команде присели на корточки и заглянули под кровать. Ничего настораживающего. Просто обычный мужчина, который не застелил постель. И который читал на ночь дневники Ульфа Лунделла, судя по толстому тому на прикроватной тумбочке, и скрипел во сне зубами, судя по зубной пластинке в открытом пластиковом футляре. Воздух в комнате был таким, каким он бывает после трех недель полной неподвижности – спертым, но все же терпимым.
Когда они вернулись обратно на кухню, Сесилия Рунне опустилась на стул.
– Он не мог просто так взять и исчезнуть, не сказав при этом ни слова своей дочери. И оставить меня разбираться со всем этим. Хассе, конечно, любит трепать языком, что есть, то есть, но когда речь заходит об ответственности перед другими…
– Как давно вы развелись? – спросила Эйра, открывая холодильник. «Три года», – прозвучало в ответ, и это она его бросила, а не он ее.
Молоко, срок годности которого истек еще неделю назад, кусок заветрившейся на срезе ветчины. Если Ханс исчез добровольно, то вряд ли это был запланированный уход.
Сесилия заплакала, молча и сдержанно.
– Я была так зла на него, – проговорила она сквозь слезы, – а теперь уже слишком поздно.
Эйра увидела, что Август изучает даты бесплатных газет на коврике в прихожей.
– Мы еще ничего не знаем, – возразила она. – Сейчас вообще еще слишком рано о чем-то говорить.
Фаном, Скадом, Ундром. В лесах пригорода Соллефтео хватает деревушек с подобными непонятными названиями. Туне Эльвин снизила скорость до тридцати, въезжая в Арлум и Стёндар. Сюда она еще никогда не сворачивала. На карте деревня действительно была обозначена двойным названием, словно две деревеньки поменьше слились в одну. Почему ее так назвали – она не знала, равно как ничего не знала и о людях, проживавших в Арлуме и Стёндаре. Туне просто не спеша проезжала мимо. Несколько домов по обе стороны от узкой дороги выглядели нежилыми, но слишком сильного упадка, который мог заинтересовать ее, нигде не наблюдалось. Она покатила дальше, в сторону старого металлургического завода, и ее сердце забилось чуть быстрее, когда она въехала в Оффе[2].
Какое зловещее и вместе с тем красивое название.
Она искала давно позабытые тропинки. Дороги, которыми люди пользовались лет пятьдесят или сто назад, отправляясь навстречу своей судьбе.
Заприметив заросшую лесную колею, она остановилась и повесила на шею фотоаппарат, старую добрую «Лейку».
Лес сомкнулся вокруг нее, выдыхая сентябрьские запахи земли, природного изобилия и смерти, которая следует за жизнью, раз за разом сменяя ее. Взлетел ворон и закружил высоко над лесом, к нему присоединился еще один. Она читала, что эти птицы часто сопровождают медведей, и ее сердце вновь учащенно забилось. Она забыла, что делать, если наткнешься на косолапого – стоит ли встречаться с ним взглядом или лучше не надо?
Пламенеющие краски осени сменились неизменной тьмой ельника, который внезапно расступился, обнажив старый сад с лиственными деревьями и кустарниками, посреди которого стоял по-настоящему заброшенный дом. Туне в восторге замерла – просто бесподобно, именно то, что она искала: краска полностью облупилась, фасад посерел от непогоды. Она подняла фотоаппарат и двинулась по высокой траве к дому, ловя в кадр прошлое, тоску по давно ушедшему.
И тут вороны приземлились.
Это было немного чересчур. На фоне всей этой красоты, все еще изобилующей зеленью, с обветшалыми стенами на заднем плане, черные птицы выглядели угрожающе, словно предвестники несчастья. Один из воронов деловито зашагал вдоль треснувшего фундамента, второй уселся на ветку. Туне осторожно попятилась с фотоаппаратом наперевес и крикнула, чтобы прогнать птиц.
Путаясь и нервничая, она сменила пленку в кассете: надо было успеть запечатлеть все, пока не угас дневной свет. «Забвение» – вот как она назовет свою следующую выставку, или же «Тоска по утраченному». Один ее приятель-психолог посоветовал ей заглянуть в глаза собственному горю и принять тот факт, что она осталась одна. Но она пойдет дальше и запечатлеет свою тоску в черно-белых образах, во всех этих серых полутонах – это совершенно самостоятельный проект, который вернет ее обратно к тому, что она любит больше всего на свете – к искусству фотографии.
Сразу было ясно, что в органах социальной опеки больше никто не следил за своевременной оплатой жилья.
Перед входной дверью – сгнивший мостик, стебли сорных трав, проросших сквозь труху. Ближе, еще ближе, чтобы запечатлеть все нюансы и прожилки, едва заметные следы краски и дерево, ветшавшее многие годы, слой за слоем, всю ту жизнь, что проходила здесь.
Туне коснулась дверной ручки, отлитой из железа. Дверь не была заперта и на удивление легко распахнулась.
Тишина и покой. Солнце, пробиваясь внутрь сквозь пыльные стекла окон, наискось пронизывало комнату золотом своих лучей – освещение, которому позавидовал бы сам Рембрандт. В углу пылилась пара сломанных стульев. Туне поставила один из них в центре комнаты – удивительно, но он продолжал стоять прямо, несмотря на недостающую ножку – и сделала несколько снимков с разных ракурсов. Добавила поломанную табуретку, и композиция внезапно ожила: сцена ссоры давно минувших дней, один ушел, другой остался. Она повернула стул, и настроение тут же изменилось. День между тем клонился к вечеру – видимость упала настолько, что пришлось подкрутить на полдиоптрии колесико видоискателя. Туне заглянула в следующую комнату.
Старая железная кровать, рваный, набитый конским волосом матрас весьма омерзительного вида. Она сделала пару снимков, от которых ее замутило. Комната выходила на север, и в ней не было никаких теней – один только сумрак. Туне шагнула по громко застонавшим доскам пола и почему-то подумала о мертвецах, в голове пронеслись образы чего-то дикого и ужасного. Снаружи каркнул ворон. Дом был настороже, он скрипел и вздыхал, выталкивая ее прочь.
«Померещилось», – подумала она, когда выбралась на свежий воздух. За деревьями садилось солнце, потянуло вечерней сыростью. «Это просто звуки, которые издает старое дерево», – сказала она себе. Может, ласточки свили себе гнездо под крышей, или мыши шуршат за стенами.
Настоящее искусство требует полного погружения в свои страхи, прикосновения к тому, что причиняет боль. И все это она должна воплотить в своих снимках.
«Но только не сейчас», – подумала Туне, прокладывая себе дорогу между берез и осин в ту сторону, где была еле видная из-за зарослей тропинка.
Мебель заняла свое место в комнате. Бюро, книжный шкаф и прочее, выглядевшее таким старым и потертым на фоне светлых стен и металлической кровати больничной модели, способной подниматься и опускаться. Эйра даже успела повесить занавески, хотя уже опаздывала на работу. Но она не могла бросить маму посреди этого бедлама: комната должна быть прибранной и уютной, она должна напоминать о доме хоть немного.
– С книгами я тебе помогу завтра, – пообещала Эйра, распаковывая последний бокал. По четыре каждого вида, в надежде на гостей. В единственном шкафчике сразу стало тесно.
– Не надо, я сама справлюсь, – отозвалась Черстин. – Ты же не знаешь, по какому принципу их систематизировать.
Библиотекарша, что продолжала жить в ее маме, явно уйдет последней.
Время в стенах приюта текло иначе, гораздо медленнее. Куда-то торопиться здесь было стыдно и, наверное, даже бесчеловечно, но у Эйры не оставалось другого выбора.
– Тебе тут будет хорошо.
На прощание она обняла маму. Дома она редко это делала.
– Не знаю, не знаю, – пробормотала Черстин.
Осенний воздух был такой ясный и прозрачный, что Эйра приостановилась, чтобы вдохнуть его полной грудью. К реке сбегала дорожка для прогулок, вокруг стояли беседки и веранды с еще не убранной садовой мебелью. Синоптики обещали в октябре теплую погоду. Может, все еще образуется?
На арендованном для перевозки вещей автофургоне она отправилась на работу: не зря же она оплатила целые сутки проката? У входа в полицейский участок растерянно топталась незнакомая молодая девушка.
– Ищете кого-то? – спросила Эйра, прикладывая жетон к электронному замку и вводя свой код.
– Да, но…
Эйра притормозила на пороге.
– Вы хотите подать заявление?
– Наверное, было ошибкой приехать сюда. – Голос был такой хрупкий и ломкий, словно крылья у стрекозы. Выцветшие волосы. Колечко в нижней губе.
– Я сержант полиции города Крамфорса, вы можете обратиться ко мне. У вас что-то стряслось?
– Речь не обо мне, – девушка провела рукой по волосам, отчего те не стали выглядеть лучше. – Это касается моего папы. Мы уже подали заявление, и мама говорит, что больше мы ничего не в силах сделать, но разве так можно, чтобы уж совсем ничего нельзя было сделать?
– Не хотите ли зайти?
Усадив девушку на черный кожаный диван в углу, в котором до самоизоляции располагалась приемная, она спросила, как ее зовут.
Палома Рунне.
Такое имя точно не забудешь. Оно напомнило Эйре веселый мотивчик, легкомысленную песенку прошлых лет. Una paloma blanca[3]…
– Вместе с вашей матерью мы на прошлой неделе заходили в квартиру вашего отца, – сообщила Эйра девушке.
– Какая удача! Я так хотела поговорить с кем-нибудь из вас. А то по телефону только и знай твердят, что они не могут ничего сказать, и бла-бла-бла.
– Хотите кофе? Или стакан воды?
Палома кивнула, и Эйра получила возможность покинуть помещение, подняться по лестнице и подождать, пока кофемашина перемелет зерна – ей нужно было время, чтобы собраться с мыслями.
Ханс Рунне.
Кстати, а как далеко продвинулись поиски? Она взяла себе отгулы, чтобы заняться переездом матери, и несколько дней вообще не вспоминала о пропавшем человеке.
Что ж, вполне разумно, как сказали бы многие, оставить на время работу и сосредоточиться на самом главном в жизни – на родных и близких. Эйре всегда казалось, что в этом утверждении есть что-то сурово-неукоснительное, словно подразумевалось, что в противном случае каждый наплевал бы на дорогих сердцу людей.
Возвращаясь обратно с чашкой кофе в руке, она заметила Августа.
– Как обстоят дела с тем пропавшим из Нюланда? – спросила она.
– Не знаю. А что, его по-прежнему нигде нет?
– Там внизу его дочь.
Взгляд Августа сразу сделался отстраненным, он повернулся к компьютеру. Распечатки звонков от мобильного оператора пришли несколько дней назад, равно как и выписка с банковского счета. Сами по себе эти сведения мало что давали – во всяком случае, он не заметил ничего, что указывало бы на преступление, но порядок есть порядок. Эйра припомнила ощущение, с которым они покидали квартиру. Адреналин спал, осталось смутное предчувствие вероятного самоубийства или несчастного случая. Конечно, никто не мог помешать Хансу Рунне удрать на остров Маврикий с любовницей, но все же большинство взрослых мужчин сначала вынесли бы мусор. Если же он утонул в реке или отправился с ружьем в бескрайние леса, то пройдет какое-то время, прежде чем его тело обнаружат. Если это вообще произойдет.
И все же было что-то, что не давало ей покоя. Что-то здесь не сходилось.
Не ощущалось ли в квартире легкого беспорядка? Не хаос, конечно, но все же. Все выглядело так, словно ее покидали в спешке, но с намерением еще сюда вернуться.
Расследование вышло за рамки внутреннего. Едва ли это поможет найти пропавшего мужчину, но значительно облегчит процедуру опознания, если будет найдено тело.
– Я забыла спросить: вы с молоком любите или как? – Эйра поставила на столик две чашки. Одна с черным содержимым, другая – с молочно-бежевым. Палома Рунне выбрала вторую.
– Спасибо.
– Мне жаль, но мне почти нечего вам сказать.
Эйра положила на стол распечатки, которые она прихватила возле принтера.
Последний телефонный звонок был сделан в середине сентября, четыре недели назад. Палома указала на свой собственный номер в списке: она звонила за два дня до того, как мобильный Ханса Рунне окончательно замолчал.
– У него был такой веселый голос по телефону, даже малость взбудораженный. Он куда-то спешил, но мы все равно собирались скоро встретиться. В Умео, на выходных, когда у него будут проходить там съемки. Мы договорились, что я приеду на автобусе, а он закажет столик в «Ле Гараж». Разве человек, который планирует покончить с собой, станет так разговаривать?
А может быть, как раз и станет, подумала Эйра. Доживая свои последние дни, самоубийца двигается как бы по двум параллельным дорожкам: по первой, где все должно быть в порядке, и второй, которая обрывается в пропасть. Может быть, он уже все для себя решил, когда в последний раз звонил своей дочери, желая дать ей надежду на прекрасный ужин в самом модном ресторане Умео.
– Может, он просто не захотел вас волновать, – предположила Эйра.
– Я в это не верю, – упрямо возразила Палома. – Мой папа не был таким. – И тут же поправила себя: – В смысле, он не такой.
– Какой?
– Не нытик. Никогда не сдается и не опускает руки. Старается всему радоваться, несмотря на то что у него были проблемы с работой, да еще этот развод, конечно… Он довольно тяжело его воспринял.
– Какие-нибудь еще номера вам здесь знакомы?
– Мой крестный, – немного подумав, показала Палома. Звонок, сделанный за четыре дня до исчезновения. – Старый приятель папы.
– Вы с ним разговаривали?
– Он сказал, что Хассе был в отличной форме, радовался предстоящей работе. Признался, что он начал встречаться с женщинами и что жизнь для него вновь заиграла всеми красками.
Эйра сообщила девушке то, что Августу удалось узнать о других номерах. Последний в списке принадлежал интернет-провайдеру, предпоследний – фирме, занимающейся малярными работами.
