Далия Трускиновская
Королевская кровь
Как вы мне все надоели!…
(Пролог)
Значит, скакала на косматом звере, а огненные кудри развевались и неслись следом? И красоты была чудесной? И, взлетев на обрыв, удержала зверя и громко расхохоталась? Да, пожалуй, я мог бы кое-что рассказать про эту всадницу, господа мои, пожалуй, мог бы… да…
Возможно и вы с ней познакомились, сами того не подозревая, ежели бывали в графстве нашем лет этак двадцать назад. А точнее – незадолго до того, как отправили в монастырь двух старших графских дочек и объявили о помолвке младшей.
Стало быть, недели за три до этой самой помолвки, поздно вечером, замковые ворота отворились и выпустили четырех всадников. Трое были подвыпивший гость-рыцарь и его оруженосцы. Они к нашей истории отношения не имеют. Четвертый выскочил, когда мост уже стали поднимать, обогнал тех троих и что есть конского духа понесся по дороге. Стража что-то кричала ему вслед, но он плевать хотел на стражу и скоро скрылся за поворотом.
Всаднику исполнилось, по моему соображению, лет девятнадцать. Из-под бархатного пажеского берета выбивался целый водопад рыжих волос, прямо-таки грива львиная. И эта неуправляемая шевелюра от скачки еще спуталась, взвихрилась и стала как огромное помело.
Больше в чертах всадника не было ничего примечательного: белая кожа, как у большинства рыжих, острый нос и подбородок, складная мальчишеская фигурка… да, главное! Он рыдал в три ручья. И, простите, утирал парчовым рукавом сопли из носа. А поскольку парча штука жесткая, нос у него сделался малиновый.
Продолжая хлюпать носом, всадник свернул в лес и вынужден был придержать коня, чтобы его не выбила из седла какая-нибудь хитрая ветка. В конце концов жеребчик и вовсе пошел шагом, а возле Березовых ворот встал как вкопанный.
Если ваши милости охотились в тех лесах, то должны знать Березовые ворота. Когда проедешь под ними, то попадешь на единственную ведущую через болото тропку. А ежели нет… Ну, вообразите себе две березы, друг к дружке так наклонившиеся, что одна вроде как на плече у другой отдыхает. Это и будут те ворота.
Возле них уже лет с полсотни нечистая сила пошаливала. Запирала их, что ли? Вроде вот она, тропка, а между березами будто невидимую холстину натянули, упрешься в нее грудью и ни тпру ни ну. А мимо берез идти – так с головой и ухнешь…
Вот, значит, нашему пажу тоже кто-то незримый холстину натянул. И сидит себе в кустах, ждет, что получится.
Я так полагаю, любой здравомыслящий человек плюнул бы на Березовые ворота и домой отправился – мол, не судьба. Но пажик наш был слегка не в себе. И как завопит он рыдающим голосишком!
– Бабка! – вопит. – Бабуля! Бабусенька! Я это, бабуля!
Аж спящие птицы с веток посыпались от того вопля.
Поорал он этак, поорал – и замолк, прислушиваясь. А по тропинке ему навстречу – шаги неторопливые. И появляется старая ведьма в клетчатом платке до земли и с черным котом на плече.
Ну, описывать ведьму, я думаю, ни к чему – только аппетит отбивать. А вот кот у нее был необычный. Так сразу и не поймешь, чем он от прочих котов отличается. Вроде как голова маловата, лапы крупноваты, клыки какие-то не белые, а вовсе янтарного цвета, и кудлатый, что барбос. Однако ж кот, без всякого сомнения. Должно быть, заморский.
Так что бредет эта расчудесная бабуля, скорчившись в три погибели, и бормочет:
– Ох, как вы мне все надоели!…
Паж увидел ее – с коня сорвался и обниматься к старухе норовит. Она даже кулачишком замахивается – мол, отстань, а то плохо будет! А пажик схватил ее в охапку и в щеку целует – тьфу, это ж надо…
И говорит ей:
– Бабка Тиберия, что хочешь делай, только помоги! На тебя одна надежда! Если же ты мне не поможешь – руки на себя наложу! Вот прямо на этих самых березах и повешусь! Или в болото сигану! В общем, не жить мне на этом свете…
– Из болота тебя, милый друг, болотные черти выпихнут, – спокойно отвечает бабка, утираясь от его поцелуев. – И березовые ветки тебе не дадутся. Не для того я эти ворота налаживала, чтобы на них дураки вешались. Ты лучше прямо скажи – сам ничего не напутал?
– Ничего, бабуля! – рапортует юный паж, преданно глядя ей в очи.
– В полночь на башню, под открытое небо вышел?
– Вышел!
– Догола разделся? Стыд не одолел?
– Разделся…
– И носочки снял? – допытывается бабка с намеком.
– Снял!
– И крест на животе углем начертил?
– Начертил!
И начинает этот безумец для убедительности камзолишко расстегивать, чтобы мазню на пузе показать. Бабка на него руками замахала.
– Ты что же, так с той ночи и не мылся? – сурово спрашивает. – Тогда извини, внучек, но тебя, неряху, за одно за это никакая девушка не полюбит, не говоря уже о молодой графине!
Задумался паж и опять рубаху в штаны затолкал.
– Я думал, чем дольше крест продержится, тем лучше… Для крепости заклинания…
Усмехнулась бабка.
– Тоже мне, знаток нашелся… Что дальше делал?
– Лег, на Луну смотрел. Потом семь раз заклинание повторил. Уголь раскрошил, в стакан с водой всыпал. Оделся. Вниз спустился. На ее порог побрызгал…
– На порог спальни?
– Ты же сама велела, бабуля – на порог спальни! И шерстяные ниточки связал, под половицу засунул.
– Странно… – задумалась ведьма. – Не действует мое колдовство… Погоди! Вода в стакане была ключевая?
– Нарочно днем к ключу бегал!
– Уголь – еловый?
– Сама же ты мне, бабка Тиберия, дала этот уголек!
– Верно… Шерстяные ниточки – красные?
– Самые что ни на есть красные! Из корзинки у старой графини утащил, она любит шерстью вышивать.
– Ну, тогда… – старуха помолчала, хмыкая и как-то странно причавкивая. – Тогда одно тебе скажу – не удастся тебе приворожить молодую графиню. Ее еще до тебя кто-то присушил. И приворот его сильнее моего оказался.
– Ну, бабушка, тогда мне и впрямь одна дорога – в болото! – воскликнул паж и, отпустив повод коня, прыгнул с тропинки вбок. Под ногами хлюпнуло, он запрыгал дальше и действительно на пятом прыжке провалился по самые уши.
– Ну как оно, не сыро? – хладнокровно спросила бабка.
Паж пустил несколько крупных пузырей.
– Посиди малость, остынь…
И, выждав несколько, ведьма трижды коротко свистнула. Кот у нее на плече выгнул спину и роскошно зевнул.
– У-ху-ху-ху-ху! – раздалось из глубины болота.
– Поддай-ка, дружочек, этому голубчику снизу покрепче, – велела бабка. – А то, гляди, ревматизм схватит.
– Э-хе-хе-е… – согласились в болоте, и неведомая сила вытолкнула пажа, так что он, бедняга, взлетел мало чем пониже Березовых ворот и приземлился на тропинку возле ведьмы. Болотная грязь сразу же потекла с него.
– Ничего себе! – восхищенно произнес паж, ощупывая то, что у всех у нас расположено пониже спины.
Бабка критически его оглядела.
– Делать нечего, придется тебе заглянуть ко мне в гости, одежонку просушить, – решила она. – Не стоит тебе в таком виде домой возвращаться. Поди объясни всякому, где ты побывал да что из этого получилось…
– А поможешь? – с надеждой спросил паж.
– Почиститься помогу. А насчет молодой графини – там, видно, посильнее меня колдун потрудился. Деньги я тебе, конечно, верну… Раз уж неудача получилась…
Она повернулась и пошла по тропке. Ворота пропустили и ее, и пажа. Но когда конь решил было последовать за хозяином, то натолкнулся грудью на холстину-невидимку. Так и встал, как вкопанный.
Избушка оказалась в трех шагах от ворот.
Ну, описывать эту хибару незачем – вы, господа мои, сами не раз заглядывали в такие апартаменты, то рану залечить, то за приворотной травкой, вроде нашего пажа, а то еще, боже упаси, за той водичкой без цвета, вкуса и запаха, от которой врагам нездоровится… простите великодушно!
Ведьма завела туда пажа, спустила с плеча кота и стала подбрасывать дрова в очаг, разводя большое пламя. Паж тем временем разделся догола и завернулся в клетчатый платок старухи размером с доброе одеяло. Она взяла его пожитки, встряхнула так, что вся сырость из них с брызгами, должно быть, вылетела, и развесила над огнем.
– Бабушка, а бабушка, – обратился к ней паж. – А если молодую графиню раньше меня присушили, может, все-таки удастся ее отсушить? А?
– Может, и удастся – проворчала старуха. – Только я этим заниматься не стану.
– Бабушка, а бабушка!
– Чего еще?
– А как узнать, присушили ее или не присушили?
Ведьма задумалась.
– Я тебе дала довольно сильное заклятие. Сильнее елового уголька да креста на живом теле может быть только трава тысячелистника, собранная в полночь и заговоренная над зеленым огнем. Или иголка, вымазанная в крови и воткнутая за стропила… Но ту еще смотря как воткнешь. Тоже – наука…
– За стропилами? – переспросил паж.
– Да. Хочешь – заберись в спальню к графской дочке, пока она с подружками в саду гуляет, и посмотри сам. Может, найдешь ржавую иголку за стропилами или пучок тысячелистника в ином укромном месте. Да! Если по четырем углам пятнышки на полу, вроде как зеленоватой краской брызнули, это – тоже заговор! Только послабее елового уголька.
– Бабушка!
– Что, внучек?
Внучком ведьма звала пажа, конечно же, в насмешку. Он ей не то что во внучки – в прапраправнучки, пожалуй, годился.
– Бабуль, а пошла бы ты со мной в замок, а? Вместе бы поискали! – предложил паж.
От такой наглости ведьма онемела.
– Ты, внучек, должно быть, не знаешь, что я со своего болота никуда не ухожу, – ласковенько сказала она, опомнившись. – Сундук серебра сулили мне, чтобы на день съездила в город, посмотрела бургомистрова сынка, что таял, как свечка. И лошадей к Березовым воротам привели. Не поехала. Мальчонку сюда везли.
– И что же с ним было?
– Ерунда, мачеха след вынула. Я в глазки этой мачехе только разок посмотрела – и сама она во всем повинилась. А когда правда на свет выплывает – бывает, и болезнь сама проходит.
– Так что не пойдешь со мной, бабуля?
– Не пойду, внучек. Деньги твои верну, коли не заработала, а отсюда не двинусь.
Паж вскочил и запахнулся в платок.
– Тогда, бабушка, и деньги отдавать будет некому.
– Это почему же?
– Покойнику они без надобности! А жить без графской дочки я не собираюсь! Вот!
– Не скоро ты еще станешь покойником.
– А вот увидишь!
И паж как был, в клетчатом платке, мотнул рыжей гривой и выскочил из ведьминой избушки.
– Стой! – закричала старуха. – Куда?! Штаны надень!
– Покойнику и штаны не нужны! – донеслось с болота.
Вскинув на плечо кота, похватав сушившиеся над очагом камзол и прочую одежонку пажа, ведьма кинулась за дверь.
Говорят, дураков, влюбленных и пьяных сам Бог бережет. Не знаю, выпил ли в ту ночь наш пажик хоть каплю хмельного, а что был он и дураком, и влюбленным сразу – это, господа мои, уж точно! Потому в порыве неслыханной удачи пролетел он над гиблыми и топкими местами, минуя Березовые ворота, и опомнился лишь на опушке лесной. И сам удивился – как это не провалился к чертям болотным?
Через несколько минут его нагнала ведьма. Она спешила, озираясь, шустрой побежкой, вроде даже и неприличной для ее древних лет. Но на опушке было старухе что-то неуютно, словно боялась она неведомого врага.
– Держи штаны свои с башмаками, отдавай мой платок!
– Не отдам! – паж вцепился в платок и отскочил.
Старуха швырнула наземь вещички пажа и погналась за ним. Но парнишка был быстрее, да и немудрено – в девятнадцать-то лет.
– Сходишь со мной в замок – отдам! – обещал он, уворачиваясь.
– Да не могу я в замок! – взмолилась ведьма. – Нельзя мне вообще с болота выходить!
– Почему, бабушка?
– Нельзя – и все тут! Думаешь, почему Березовые ворота болото на запоре держат? А?
– От кого же ты бережешься?
– А-а… – И бабка махнула рукой.
– Бабка, бабулечка, бабуся моя ненаглядная! – запричитал хитрюга паж. – Ты только сходи со мной в замок, помоги отсушить чужую присушку! А я тебя в обиду не дам! Вот увидишь Ты только скажи, от кого прячешься! И пусть он сразу гроб заказывает!
– Ну, скажу я тебе, что лучше бы мне на глаза не попадаться великому магу Маргарелону. А-а, молчишь? Поди сладь с магом Маргарелоном! Так что забирай-ка ты, внучек, свои штаны и отдавай мне платок, домой побегу. Ведь если он почует, что в моей ограде щелка завелась, – проскользнет, и будет мне тогда плохо.
– Значит, ты, бабушка, только на болоте в безопасности? – спросил паж, понемногу отступая с опушки через поляну к дороге.
– Только на болоте.
– И что же ты такого натворила?
– Ох, внучек… – ведьма громко вздохнула.
– Да, бабушка… – вздохнул и паж. – Мне бы теперь коня найти. Спасибо тебе, что хоть старалась помочь. Видно, рыжим на роду неудачи написаны.
– Да уж, – ведьма поглядела на спутанную шевелюру пажа и хмыкнула, – от твоих волос огонь в очаге разводить можно, или, к примеру, пушечный фитиль запаливать. Неудивительно, что молодая графиня на смех тебя поднимает. Послушай, а не покрасить ли мне тебя? Могу прекрасный темно-русый цвет изготовить. И денег не возьму.
– Нет, бабка, так еще хуже будет, – подумав, решил паж. – Меня все крашеным прозовут и засмеют. За крашеного-то она уж точно не пойдет!
– Ну, как знаешь. Платок-то будешь возвращать?
– А коня?
– Свистни – прибежит.
Паж свистнул, бабка сделала пальцами загогулину в воздухе – и конь действительно выскочил из кустарника, встал с ними рядышком и негромко заржал.
– Отвернись, бабуля, – попросил паж, – а то мне одеваться неловко.
Ведьма отвернулась – и что же тут случилось, господа мои?
Пажик-то был не дурак!
Оделся он с той молниеносностью, которая всем вам наверняка известна – бывает в жизни, что выскакиваешь из теплой постельки, одну ногу – в штаны, другую – в башмак, а рукой хватаешь сразу камзол, пояс и шляпу, выпихиваясь притом в потайную дверь, да еще посылая на прощанье воздушный поцелуй… Да-а, дело молодое…
Оделся наш паж именно с такой умопомрачительной скоростью и бесшумно вскочил в седло. А далее? Подхватил он сзади бедняжку ведьму, перекинул ее поперек седла и дал жеребчику шпоры! Черный кот едва успел вцепиться ей в плечо, отчего ведьма взвыла. Но поздно было выть и брыкаться – уже несся конь к замку, уже показались стены, уже послышалась перекличка часовых.
В тени раскидистого дуба остановил паж коня и спустил на землю старуху.
– Ну, бабушка, выхода нет! – объявил он. – Пойдешь ты сейчас со мной в замок отсушивать молодую графиню!
– А если не пойду?
– Ну, тогда мне одна дорога – в петлю! – затянул молодой паж свою старую песню. – Потому что без молодой графини мне не жить! И ты, бабка, во всем будешь виновата!
– Опять я во всем виновата! – воскликнула ведьма. – Кто меня только не пугал! Вы дурью маетесь, а я – виновата! Ох, как вы мне все надоели!
– Бабка, бабулечка, миленькая! – взмолился паж. – Ну, ты же все на свете можешь! Никто другой меня не спасет, только ты! Ведь и ты когда-то была молодая… – неуверенно добавил он, потому что, глядя на ту грушу сушеную, в которую превратилось лицо ведьмы, действительно не верилось, что когда-то давно, сто лет назад, та груша была свежим личиком.
– Была, ну и что? – сердито отрубила старуха. – Я, между прочим, сама своими делами в молодые годы занималась и на помощь никого не звала.
– Бабка, а ты когда-нибудь любила?! – с отчаянием воскликнул паж. Вся его надежда была на то, что всколыхнется в ведьминой душе столетнее воспоминание и нахлынет на старушку чувствительность.
– Но услышал бедняга в ответ что-то вроде змеиного шипа и поостерегся повторять свой пылкий вопросец.
– Ну что же, – промолвил он. – Значит, бери моего коня, бабуля, и возвращайся домой. – А я… А мне… А меня…
Ведьма внимательно посмотрела на него и обвела обеими руками в воздухе контуры его фигуры.
– Веревка порвется! – обрадовала она пажа. – У ножика лезвие сломается. А яда сейчас ни у кого в замке нет. Вот разве что ты за ядом ко мне же и прибежишь… Будь здоров, внучек! Забеги как-нибудь, деньги верну. Конь через четверть часика прибежит.
Она ловко, как молодая, вскочила в седло, не уронив с плеча своего кота, ударила по конским бокам пятками и ускакала.
Паж остался посреди дороги, соображая, как быть дальше, и было ему, господа мои, совсем невесело. Вдруг он услышал стук копыт. А через минуту увидел и своего коня с бабкой в седле.
– Ну, спасибо тебе, внучек! – объявила бабка. – Накликал ты на меня беду! Пронюхал-таки Маргарелон, что вышла я за свою ограду! Теперь мне в избушку хода нет!
– Бабка, это же замечательно! – обрадовался паж. – Давай я тебя в замке спрячу! Там у нас такие тайники! Мы, пажи, все облазили, все знаем!
– А есть ли у вас, к примеру, комната с восемью углами? – заинтересовалась ведьма.
– Есть, в Северной башне, внизу!
– А рыбьих костей ты мне на кухне раздобудешь?
– Ой, бабуля, да хоть ведро!
– И мела кусок, и сосновые угли, и веревку крепкую с шестью узлами, – стала перечислять бабка, одновременно припоминая какое-то очередное колдовство.
– И веревку! И узлы! – с восторгом повторял паж.
– Тогда я, может, и сумею у вас отсидеться. Ну, давай, веди меня в замок.
– Знаешь, бабуля, лошадь мы пока здесь привяжем, а сами спустимся в ров и взберемся на стену, там у нас секретный лаз.
– В мои годы по рвам ползать да по стенкам лазить? – возмутилась ведьма. – Едем через мост.
– А стража? Меня-то ведь знают, тебя могут не впустить.
– Глаза отведу. Это дело обычное.
И знаете, господа мои, так она отвела страже глаза, что померещилась им за спиной у пажа котомка старая, в чем они потом и заверяли клятвенно старого графа, попробовавшего было разобраться, с чего вдруг ночью в замке чудеса творились.
Впуская невесть где прошлявшегося этак с полночи пажа, стража шутила на разные лады, предлагая ему то старый потник из-под седла для утирания соплей, то престарелую бабку замкового повара для усмирения юношеских страстей. И стражу понять можно – поторчи-ка всю ночь у ворот без развлечений…
Ну, въехали, стало быть, паж с ведьмой в замковый двор, привязали коня к коновязи, рассчитывая, что утром у конюхов хватит ума расседлать его и поставить в стойло, и прокрались… на кухню, господа мои! Но, понятно, не к поварской бабке. Просто пажу каждый день доводилось принимать блюда у поваров и подавать их на графской стол. Поэтому он прекрасно знал дорогу от кухни до графских покоев со всеми ее закоулками и мог при желании так там спрятаться, что и с собаками не нашли бы.
Во он и вывел ведьму прямиком в трапезную, а оттуда по витой лестнице – в галерею и в Южную башню, где помещалось почти все графское семейство.
А надо отдать графу должное – он так велел перестроить старый замок, что, пожалуй, только стены остались прежние, да еще трапезная – неохота была с таким необъятным сараем возиться. Покои госпожи графини и юных графинь были отделаны по последней моде, и не ткаными гобеленами, которые мастерили еще их прабабушки, а тисненой кожей, резными панелями дубовыми, и – хотите верьте, хотите нет – в спальнях стояли маленькие камины и не было сквозняков!
Разумеется, девиц охраняли. И у входа в комнату служанок, и у дверей опочивален сидели то старуха, заснувшая над вязаньем, то старик со ржавой алебардой, а то и стражник, которому из-за недавней раны подыскали дельце полегче.
Ведьму все это не смущало. Шла она, постоянно оборачиваясь и рассыпая за собой какую-то сушеную травку. Кот у нее на плече тоже сидел спокойно, тревоги не поднимал. А рыженький наш пажик уверенно вел ведьму туда, где почивала самая младшая из юных графинь.
И было это нелегко, потому что спальня у знатных девиц-то была большая, а вот ложе им поставили одно на троих, хотя и было это ложе с балдахином немногим поменее графской часовни, где помещалось все благородное семейство. Сколько бархата, парчи, тесьмы да перьев пущено было на балдахин – и передать не умею. И вот вам еще один пример графской заботы о дочках – простыни у них каждую субботу меняли!
Но паж знал, с которой стороны ложится спать его красавица, потому что, вставая, сразу делала она два шага – и оказывалась у окна. А уж окно это паж, можно сказать, наизусть выучил, каждое утро его из замкового сада созерцая.
Если бы эту парочку поймали сейчас слуги – плохо пришлось бы нашему пажику. Сразу же стало бы ясно, что привел он старую ведьму для ворожбы, не иначе. Ведьме бы дали раза два по шее и выпроводили из замка – кому охота с нечистой силой связываться? А пажу бы досталось на орехи…
Но от своего отчаяния так осмелел бедный паж, что и не думал вовсе об этом. Чудом удалось ему заполучить бабку в замок, и он резонно полагал, что больше такого чуда ему не совершить. Поэтому отважно лез он во все закоулки спальни и шарил руками за стропилами, не боясь напороться на какую-нибудь дрянь вроде заржавевшей от крови иголки. Ведьма же, глядя, как он взбирается по подоконнику и даже по столбу балдахина, давала ему краткие и негромкие указания… И светила, конечно! Светец они позаимствовали на кухне господа мои. Ведьма – она хоть и ведьма, а от старости, возможно, стала хуже видеть впотьмах. А пажу этого и вовсе не полагается, он графский паж, дитя человеческое, а не лесной кот.
Сама бабка тоже времени зря не теряла. Спустила она на пол кота и следила, как ходит эта зверюга на полусогнутых лапах, принюхиваясь и хвостом след заметая. Также ощупала за это время ведьма стульчик молодой графини, туфельки ее утренние, платьице, брошенное на коврик, и испод коврика. Обнаружила она там некую подозрительную пыль, которую долго нюхала, позвала кота, дала и ему понюхать, после чего крепко задумалась.
– Истолченные лягушечьи кости? – бормотала ведьма озадаченно. – Или жабьи? Не понять… А цвет, как у сушеного мухомора… Нет, все-таки жабьи! Кто бы мог додуматься?… Как вы мне все надоели…
При этом теребила она край платьица и нашарила-таки зашитый в подол шнурок.
– Эй, внучек! – окликнула ведьма пажа. – Кинь ножичек!
– Берегись! – откликнулся из-под потолка паж, запуская свой кинжальчик так, что вонзился он в пол аккурат возле ведьминых ножек, обутых в ладные сапожки.
Там, под потолком, висела, понимаете ли, новомодная деревянная люстра с севера. Ее опускали на веревке, зажигали свечи и опять подтягивали наверх. Вот паж и сообразил, что к люстре можно тоже заговоренную травку привязать. Но, господа мои, граф для дочек ничего не жалел, и люстра эта вполне годилась бы для тронного зала у кого-нибудь из западных королей, чьи дворцы ненамного больше конюшен у наших славных графов. А, значит, была она побольше колеса от боевой повозки, запрягаемой быками, и весила тоже не менее быка, и веревка, на которой ее тягали вверх-вниз, была с пажескую руку толщиной. Так что спустить это чудище самостоятельно наш пажик никак не мог, вот и пришлось ему карабкаться по веревке.
Пока ведьма вспарывала подол, паж тоже отыскал кое-что интересное. Это оказались сухие веточки, прилепленные воском так, что снизу и не заметишь – ну, потекло со свечи и потекло…
Одновременно они окликнули друг друга и шепотом похвастались добычей.
– Тысячелистник, – едва взглянув вверх, определила ведьма. – А у меня, гляди-ка, волосы. Ну, внучек, вспоминай, у кого в замке длинные черные космы вроде конской гривы?
Паж, сидя на одном из толстенных рогов люстры, задумался. Ведьма же подошла к постели и подула на каждую из юных графинь.
– Хорошо спят, – сообщила она. – Ну, думай, думай, времени-то маловато…
И тут непонятно откуда раздалось пение дудочки, тоненький такой голосок.
Паж подумал, что это замкового свинопаса подняло ни свет ни заря и он выводит свое стадо из хлева. Но поглядел он на старуху с котом – и стало ему жутковато. Потому что, господа мои, кот сделал горб и зашипел, так и целясь выскочить в окошко, а старуха зашипела не хуже того кота и тоже подобралась, как перед прыжком.
– Ох, дура, ох, дура! – запричитала ведьма. – Не не лягушечьи то были кости и не мухомор сушеный!
А что это такое было – так и не сказала, потому что общее для всех юных графинь одеяло зашевелилось и все три девицы, не открывая глаз, сели. Высунулись из-под одеяла три босые ножки и нащупали наугад туфельки. Потом появились еще три ножки, и тоже каждая нашла свою туфельку. А потом встали красавицы во весь рост и гуськом пошли к огромному заморскому зеркалу.
Зеркало это, господа мои, не стоило тех денег, что отдал за него граф. Только-только научились мастера выдувать и раскатывать такие большие стекла. И получались зеркала – одно другого страшнее. Поглядишь в этакое зеркало – то у тебя пузо перекосит, то рожа огурцом, а видывал я одно – откуда смотрел на меня мерзавец с двумя носами, ухмыляясь при этом кривым, длинным как дождевой червяк, ртом. Так что для молодых красавиц полезнее было бы три маленьких зеркала, чем одно такое, с причудами.
Положила старшая из девиц свою белую ручку на львиную морду полированную, что над левым верхним углом зеркала, и поехало оно в сторону, а за ним провал раскрылся, глубокий и черный. Но, как видно, вела в тот провал лестница, и по ней, не открывая глаз, стали спускаться графские дочки.
Бедный пажик чуть с люстры не сковырнулся.
Задвинулось зеркало.
– Ну, – говорит ведьма, удерживая своего свирепого кота, – не повезло тебе, внучек. Дочки-то у графа зачарованные. Знаешь, куда их дудочка позвала? Они теперь до утра плясать будут. И так – каждую ночь подряд. Ждут их в подземелье три рыцаря, а может, и не рыцари это, а вовсе даже графские оруженосцы, или даже пажи, вроде тебя. И будут они с девицами плясать под дудочку, пока не устанут. А тогда они дадут девицам выпить из каменного кубка волшебного питья… и, право, не знаю, как тебе и сказать… Такое оно, это питье, интересное, что много о чем забывает, проснувшись поутру, девица… Да… Нашли мы с тобой, внучек, то, чем девиц очаровали. А как теперь быть – не знаю… Ну, сожжем мы волосы, зашитые в подол, и знаки над огнем сделаем – заболеет тот, чьи это были волосы, и только. Ну, выметем пыль из-под коврика, развеем по двору – тоже ничего не изменим. И тысячелистник с люстры снимем – люстра чище станет разве что… Главное-то уже сделано – слушаются девицы дудочки. А дудочку ту найти непросто…
– Найдем дудочку! – бодро заявляет паж, качаясь на люстре. – Пойдем сейчас за ними следом, поглядим, с кем это они там отплясывают, и отнимем дудочку!
– Ох, ничего у тебя, внучек, не получится, – отвечает ему ведьма. – Мы с котом с места не тронемся. Откуда я знаю, кто графских дочек очаровал, кто дудочку изготовил? Может, все эти проказы с дочками и с дудочкой – ловушка, которую для меня Маргарелон расставил? Не-е, не пойду! И веди-ка ты меня лучше в комнату с восемью углами, как обещал. Устала, отдохнуть хочу. И коту покой нужен.
Висит пажик на люстре, не прыгает, раскачивается. Потому что выбрать надо, куда прыгнуть, чтобы не сшибить ни столика с рукоделиями, ни кресла, ни столба от балдахина.
– Эх, бабка! – вися вот этак, горестно говорит паж. – Не знаешь ты, бабуля, что такое любовь!
– Откуда мне, старой? – хмыкает бабка. – В наши времена ничего такого и в помине не было.
– И не понять тебе, бабка, – продолжает паж, прицеливаясь ногами, – как может страдать человек, мужчина, рыцарь, если он любит, а его не любят!
– Не понять, – соглашается ведьма, наблюдая. А было-таки на что посмотреть, когда паж, соскакивая с люстры, опрокинул столик и шлепнулся посреди мотков шерсти и шелка с торчащими из них иголками!
– Ой! Все равно я молодую графиню люблю, с кем бы она там ни отплясывала! – восклицает паж, вытаскивая из-под себя здоровенные ножницы, которыми старая графиня кроила холсты на рубашки служанкам. – Она же сама не знает, что отплясывает! Она же не виновата ни в чем! Ведь она утром просыпается – и ничего не помнит!
– А ты откуда знаешь? – интересуется бабка.
– Знаю! – гордо говорит паж и встает на ноги. – Бабуль, а бабуль! Давай пойдем за ними! Ты же знаменитая колдунья! У тебя такие заговоры, что ты с этими плясунами разом справишься!
– Может, и справлюсь, – отвечает старая ведьма. – Только главное – дудочку заполучить, а тут без шума не обойдешься… Погоди встревать, я не про обычный шум говорю! Понимаешь, внучек мой драгоценный, когда я колдую, ну, заговор читаю или знаки над огнем делаю, от меня вроде как свет исходит, только глазами его не видно, и вроде как звон идет, но его ушами не слышно. Любая другая колдунья этот звон уловит и скажет, где я нахожусь, а злодей Маргарелон – еще и чем именно я занимаюсь! Вот что плохо. Опомниться не успеем, как он налетит!
– Погоди, бабка! – вспомнил паж. – Ты же девиц усыпляла! И страже глаза отводила! Разве тогда от тебя свет со звоном шли? Врешь ты чего-то, бабуля!
– Стара я, чтобы соплякам врать! – с достоинством отвечает ведьма. – А ни света, ни звона и быть не могло, это же не колдовство никакое. Глаза отвести или человека усыпить и ты, внучек, сможешь – этому я и совсем бестолкового берусь за неделю научить. А вот с тем колдуном сразиться, что графских дочек очаровал, – это ж на всю округу шум поднимется! Не-е, не хочу.
– Бабуля! – решительно сказал паж, раскрывая ножницы. – Ножик мой ты забрала, но я и без него дорогу на тот свет отыщу! Без молодой графини мне все равно не жить! Так что – прощай, бабуля, не поминай лихом, а Эдельгарту, братику моему, скажи, что все мои плащи, и вышитые перчатки, и кошельки, и пояса, и перья для берета я ему оставляю.
И тут замахнулся паж разведенными ножницами, целя острый конец себе в горло.
Ведьма вытянула обе руки вперед, сделала ими в воздухе хитрую выкрутасу, замерла – и в недоумении распахнула глаза и разинула рот, потому что ровно ничего не случилось. Паж зажмурился, подумал и со всей силы ткнул себя ножницами в грудь, туда, где сердце.
Так бы и шлепнуться ему на пол, обливаясь кровью, но бабкин кот прыгнул и повис на руке. Ножницы скользнули по камзолу, а пажик с воплем ухватил левой рукой кота за шиворот и стал его отцеплять.
– Пролил ты таки кровь в девичьей опочивальне, – заметила ведьма, глядя, как капает с ободранной кошачьими когтями руки. – Это добрый знак. А ведь ты меня, внучек, чуть не перехитрил, гром тебя разрази! Мой знак лишает силы мечи, шпаги, кинжалы, алебарды, протазаны, ножи и стилеты, но он не имеет никакого отношения к ножницам… погоди! Ну, так и есть! Маргарелон замковые ворота заклятьем закрыл! Мне теперь через них не выбраться! Сообразил-таки, злодей, куда я спряталась… Поймал мой звон от знака! Ну, хорошо хоть, и я его услышала, когда он ворота замыкал.
– Мы, бабуль, подземным ходом выберемся! Про него твой Маргарелон ничего не знает! – обнадежил паж. – Только давай сбегаем за молодой графиней в подземелье, а? Ну, пойдем, бабуль, а то плохо будет! Я уж найду, чем на себя руки наложить!
– Как хорошо жилось мне в избушке! – вздохнула старуха. – Березовые ворота наладила, огородик развела… Нет, мало мне было, что детишек лечила! Колдовством блеснуть захотела! Знала же я, что эти присушки да отсушки до добра не доведут! Так нет же, на подвиги старую дуру потянуло! А все из-за вас, молодых лоботрясов… как вы мне все надоели!
