Тоска Фэнтези
Ахиллесова пята

Глава 5

Она стояла на парковке задолго до начала занятия. Потихоньку плац у больницы начали заполнять машины. Из них вылезали будущие коллеги – заранее уставшие и с судочками в руках. Они не обращали на Надю никакого внимания. Она в сотый раз вспоминала записи в тетради. За пару лет их накопилось предостаточно. Некоторые были вычеркнуты за утратой актуальности, некоторые висели камнем на душе. Тетрадка не только давала возможность призрачного контроля, но и являлась успокоительным: вычеркнутого в ней все же было не мало. Надя смирилась с тем, что Юра успел узнать о её болячках. В конце концов, он был умным парнем, и минуты в перерыве ему хватило чтобы сложить два плюс два. В тетради было нечто большее, чем страх за тело. Строки в конце тетради, написанные в порыве злости и боли, были не о ней, а о её семье. Оранжевая, яркая тетрадь ни при каких обстоятельствах не могла затеряться в тёмном салоне. Юра должен был её заметить.

Вчерашний черный седан остановился в теньке от берез, росших по краю плаца. Из машины никто вылезать не спешил. Надя направилась к ней сама. Тетрадка лежала рядом с лобовым стеклом и была видна издалека. Надя дернула ручку и села на переднее сидение. Юра выжидал.

– Читал?

– Листал, – уклончиво, как ученик у доски ответил Юра.

Надя стащила тетрадку, но Юра схватил её за кончик.

– И давно ты так?

– Это не то, о чем ты думаешь. Все не так. Всё по серьёзному, – забормотала Надя.

Записи вдруг оказались дурацкими, болезни выдуманными, а переживания бредом сивой кобылы. Она выдернула тетрадь у Юры и собралась выйти.

– Ты боишься умереть, – неслось ей вслед.

Надя вздохнула и села обратно, предусмотрительно убрав тетрадь в рюкзак.

– Что ты от меня хочешь? Чистосердечного признания в этом? Все боятся умереть.

– Но не все так ждут смерти. Надя, ты сама читала, что там написано? Это не нормально. Тебе нужна помощь.

– Я не хочу обсуждать это с тобой, – выдавила из себя Надя.

– Но я хочу тебе помочь, – Юра замолчал. – Я видел записи про свою семью.

Страх перед Юрой исчез. Мышцы напряглись, а в тело кто-то вдохнул сил: так бывало, когда злость приходила на смену тревоге. Она почувствовала, как в машине стало невыносимо тесно. Словно как Алиса в Стране Чудес, Надя росла со страшной скоростью. Вытянулись её руки, стали длинными и тощими как плети. Ступни уперлись в пол, а резиновый коврик плавился, и клейкая тягучая масса удерживала, не давай двинуться. По стеклу паутиной расходилась трещина – дунь на него, и оно рассыпится.

Надя накинула на себя узду, затылок сдавило так, что затрещал череп.

– Спасибо за предложение, – она нашла в себе силы поблагодарить Юру. – Мы поссорились, и я выплеснула эмоции на бумагу. Мне не нужна твоя помощь.

С трудом подняв тяжелые ноги, Надя вышла из машины. После темного салона глаза не могли привыкнуть к яркому солнечному свету. Она направилась к остановке и впервые пропустила занятие.

Надя плелась к подъезду, когда услышала знакомый голос, звучащий во дворе. Она вздрогнула, подумав, что ей показалось, но через секунду голос послышался вновь. Чистый, светлый и такой родной. Мамин.

Мама сидела на качелях, подложив пакет, и покачивалась, отталкиваясь носком туфли. Она смеялась с кем-то по телефону, оживленно прерывая чужую речь своими комментариями.

– Ку-ку, – Надя тихонько подобралась и тронула её за плечо.

Мама ойкнула и обернулась.

– С кем ты болтаешь? – Надя рассмеялась. – Не узнала меня?

Мама ничего не говорила, растерянная и словно пойманная с поличным. Надя поняла – нет, как раз-таки узнала. И то, что она видит и слышит, не предназначено для неё. Улыбка сползла с лица Нади.

– Мам?

Голос в трубке не замолкал. Мама вдохнула поглубже, собираясь с мыслями.

– С кем ты говоришь? – повторила она, уже зная ответ.

– Надюш, ты уже вернулась?

– Мам, кто это?

– Как занятие прошло? Устала?

Надя прислушалась и, не раздумывая, направилась домой Отец! Из всех людей на свете… Отец! Если она останется здесь хотя бы на секундочку, то злость вырвется наружу и поглотит их с мамой целиком. Пусть мама останется там на качелях в своем глупом счастье и забвении.

– Вернись.

Надя замотала головой. Сейчас она хотела спрятаться в комнате, закрыться от всех и просто переждать.

– Я сказала, вернись!

Холод в голосе сковал её тело. Надя подчинилась и вернулась. Мама оттолкнулась и взлетела на качелях, а потом спрыгнула и приземлилась новыми туфлями на влажный песок. Она крутанулась как влюбленная девчонка и стиснула Надю в крепких объятиях. Та брезгливо скривилась. Мама заметила это и посерьезнела.

– Послушай, дедушка не молодеет…

Мама против её воли начала вываливать на неё оправдания. Надя внимательно пропускала через себя каждое слово словно слушала аудирование на уроке английского. «Дедушка не молодеет» – правда, «Может быть папа сможет нам помочь» – ложь, «Они раньше хорошо общались» – ложь, «Знаю, что между вами не всё так гладко» – правда, «мы случайно встретились» – нет информации.

– Когда вы встретились?

– Пару дней… недель назад. Мы встретились рядом с офисом. Я спешила с парковки и каблук сломался. Кто-то подхватил меня под руку и притянул к себе, – мама больше не могла сдерживать себя, чтобы скрыть охватившую её радость. Она затараторила. – Он был неподалеку по работе. Сказал подождать мне в вестибюле, а сам сходил в магазин и купил мне туфли.

– Не было никакого аврала, правда?

– О чём ты?

Надя кивнула на дорогие кожаные туфли, на которые теперь налипли песчинки.

– Аврала, из-за которого ты задерживалась на работе. Его не было.

– Пойдем домой, – примиряюще сказала мама.

В квартире мама снова бросилась наводить порядок, приводя в беспорядок их существующий уклад жизни. Вдруг среди запаха моющего средства и диетического овощного супа затрещала на сковороде запрещенная картошка. Отец еще не переступил порог их дома, но все кричало о том, что скоро он тут появится.

Надя наблюдала за тем, как мама прошла в её комнату. Она громко вздохнула, смела все тетради и учебники в одну стопку и сунула в ящик стола. В одной куче оказались и доклад по гигиене, и учебник по общей хирургии, ежедневник, и старый читательский дневник, найденный недавно среди вещей.

Тогда Надя решила не отставать от неё. Она завесила все крючки в прихожей вещами. Достала из шкафа свои ботинки и поставила их на пустующее место на полке с обувью.

– Я в магазин за селедкой, – мама выплыла из её комнаты. – Папа с работы придёт голодный, а я купила только одну упаковку.

От мамины рук пахло луком и уксусом, наверно, пальцы были масляные, оставляющие жирные следы.

Теперь все намертво впитается и в вещи Нади.

Надя прошла на кухню. Нужно было помочь вымыть посуду, ведь мама достала третью тарелку, ложку и чашку. Она выдавила побольше моющего средства и держала тарелку двумя пальцами, наблюдая как медленно она выскальзывает из них. В конце концов тарелка ударилась об столешницу, но не разбилась, лишь откололся небольшой край. Надя поднесла её к себе, узор на окантовке заплясал перед глазами. Крак! Надя со всей силы бросила тарелку об пол, и она разлетелись на мелкие куски. Она аккуратно обошла их и отправилась за веником и совком.

Отца было слышно издалека. Сначала залился трелью домофон. Едва первые ноты мелодии зазвучали Надя прошла в комнату и села за учебник. Она медленно вчитывалась в каждое слово. Вскоре домофон затих. Было понятно, что он так просто не сдастся.

Зазвонил телефон – это была мама. Она звучала раздражённо.

– Надя, открой дверь папе.

– Я не слышала.

Надя ждала, что мама шутливо подколет её «Ага, как же не слышала» или попросит «Быть хорошей девочкой», но та повесила трубку.

Снова заголосил домофон.

– Это я, – сказали весело и считая пояснения излишними.

Явился. Дёрнул за ручку двери – не поддалась – хмыкнул на весь подъезд и издевательски вдавил до упора кнопку звонка. Стянул кроссовки просто нога об ногу и пошёл прямиком на кухню. Отец знал квартиру как свои пять пальцев и чувствовал себя полноправным хозяином. Мелочи, появившиеся после его ухода, его не смущали – он их просто не заметил.

Надя наблюдала за ним в дверях. Вот он заглянул под крышку сковороды и втянул широкими ноздрями запах картошки. Капли конденсата заляпали отдраенную плиту, а отец вместо того, чтобы вытереть, закрыл их, переставив на другую конфорку чайник. Подергал ручки шкафчиков, снисходительно улыбнулся, когда одна из них предательски зашаталась. Подцепил пальцем политый уксусом и маслом лук с тарелки, отправил в рот и сел на свое привычное место.

Она села за стол против него. Pазговор набирал оборот. Их слова цеплялись друг за друга и падали как домино, вызывая цепную реакцию. Разобрать, где заканчивались мысли и начинались слова было мучительно сложно. Рот отца с тонкими губами, то вытягивался в фигуры, то складывался в узкую линию. Надя поймала себя на том, что не хочет бежать, а желает остаться, досмотреть это кино. Нет, не просто досмотреть, а сыграть в нем главную роль. Осознание обожгло раскаленным железом и разлилось по телу жидким металлом.

Не подавая виду, она отодвинула стул и поднялась.

– Я к себе. Мама скоро придёт.

Надя вернулась за учебник. Она подперла лицо рукой, а пальцем начала водить по расплывающимся строкам, чтобы как в начальной школе, не сбиться с нужной. В коридоре послышались шаги, Надя втянула носом воздух и вытерла ладонями лицо. От улыбки свело скулы и щеки, зубы затрещали под нажимом челюстей.

На неё смотрел отец. На мгновение застыл как истукан, удивленный Надиной радостью, но тут же скучающе зевнул и пошел дальше к туалету. Мокрые дорожки снова побежали по её щекам. Слеза задержалась на подбородке и капнула на текст, разъев чернила. Надя захлопнула книгу.

– А вот и я-я-я, – протянул женский голос. Теперь не было сомнений, точно пришла мама.

Они стояли втроём в коридоре. Мама рукой сгребла развешанные по крючкам вещи и повесила всё на один.

– Что ж это мы, Сереж, твой заняли, – смущенно сказала она.

Отец великодушно махнул рукой и вдруг хлопнул себя по голове.

– Совсем забыл, я же с подарками.

Отец застегнул ветровку и сбежал вниз к машине. Он вернулся с пышным букетом длинных роз, перевязанных на конце алой лентой, и вручил его маме. Она подавила чих и виду не подала. Для Нади жестом фокусника отец вынул большую шоколадку с орехами и карамелью.

Конечно, не забыл, оттягивал момент, чтобы выслужиться. Помпезно, дорого и бессмысленно. Отец ничего не помнил: ни то, что у мамы аллергия, и в их доме никогда не было ни горшка, ни вазы с цветами, ни то, что Надя не любила сладкое. Надя убрала шоколадку в карман домашних штанов и забрала розы. Отец ущипнул маму за задницу убедившись, что Надя не видит. А та захихикала, меленько и с подтекстом, уверенная, что Надя не поймёт. Они разминулись: родители на кухню, она – в ванную.

Надя потянула за ленту, и длинная полоска атласа змеёй повисла у нее в руках. Она перехватила ей волосы, стянув их в хвост. Рука прошлась по голым толстым стеблям, их лишили жизни и характера, обкорнав шипы. Надя повернула вентиль горячей воды, запустив струю кипятка в ванную. Туда же она кинула розы. Надя открыла дверцы шкафчика и с раздумьем оглядела лежавшие ножницы. Взгляд упал на маленькие, острые и блестящие – для маникюра. Она пару раз щелкнула ими, разрезав воздух и вернулась к розам. Тонкие лепестки размякли, и головки роз распушились. Лезвия застряли в мясистых стеблях и не резали, а драли цветочную плоть. Концы стеблей повисли на нитях, и Надя отломала их руками, а затем сунула букет в пустую вазу. Она поставила её на подоконник к батарее и задернула штору.

Её мама, умная, начитанная, воспитанная мама, сидела, хлюпала пивом, прямо из банки. Отец с его сальными шутками и баней в субботу, с сушеной рыбой и нелепыми надписями на футболке решил вернуться. Как она могла двадцать три года назад привести его в дом, где жили писательница и химик. Где за чаем обсуждали Гёте, а раз в неделю выбирались в театр.

Надя знала, что внутри мама не изменилась. Она примет положенные витамины, закроется в комнате и будет под аккомпанемент Рахманинова растягивать своё всё менее и менее гибкое тело, но тайком, когда он уйдёт. При нём её речь, поставленная и стройная, спотыкалась о жаргон. Тачка, пацан, хата – из её уст звучало так, будто ребенок пытается казаться круче. Нотки ребёнка проскальзывали не только в словах, изменилось само звучание. Она не говорила, а лепетала: тихо, с придыханием. И всё для того, чтобы нескрываемое желание слепить из себя идиотку льстило его самолюбию. И для того, чтобы потом кто-то из друзей отца сказал ему: «Да ты, чё, Серег, Маринка классная баба, куда тебя на сторону потянуло?».

Она легко толкнула дверь, чтобы сквозь узкую щель лучше были слышны разговоры на кухне.

– Да я не понимаю, Марин, что она въелась. Радоваться должна, папка вернулся.

Голос отца стал ниже и простодушнее. Такому хочется верить. Сесть у костра в лесу и слушать, какие байки травит простой мужик. Но во всей этой простоте чувствовался какой-то подвох. Слишком внимательно, пусть и наивно звучали слова. Сладко тёк мёд, но застревал в горле.

Надя закрыла рот рукой, и закусив ладонь, лихорадочно соображала, что теперь делать.

Вскоре он ушёл, заглянув к ней лишь после выразительного шепота мамы «Попрощайся с Надей». Отец неловко заглянул и мужски протянул ей грубую широкую ладонь.

– Ну это… Увидимся, – отец оглянулся маму, проверяя все ли он сделал правильно.

Надя поймала мамин умоляющий взгляд. Она приподнялась на цыпочках и легонько поцеловала его в щёку.

– Приятно было встретиться, пап.

Сцена была сыграна на отлично. Мама спешно обняла его и прижала к себе Надю.

– Спасибо, – одними губами прошептала она.

Ночью потянуло формалином. Надя безошибочно поняла: баба Таня снова тут. Её облик изменился. Бабушка усохла и уменьшилась, можно было пересчитать её ребра. Ткань платья обветшала, сквозь дыры в ней проглядывала серая гнилая плоть. Тонкие бумажные тапочки были пропитаны коричневатым гноем. В нем копошились белые личинки. Надя отвернулась, чтобы не видеть лица, но чем сильнее она жмурила глаза, тем чётче и становилась картинка. На месте когда-то полных и румяных щёк зияли дыры. Платок съехал набок, обнажив голый череп. На нем кое-где ещё сохранялась кожа, и из нее торчали тонкие волоски. Самым жутким были пустые, темные глазницы.

– А ты не нос не верти! Сама чай такая будешь.

Надя через силу заставила себя открыть глаза. Бабушка была повсюду и нигде. Она прошлась холодком по коже, отдалась писком в ушах и гулкими быстрыми ударами сердца в грудине. Надя вскочила и заходила вперед-назад по комнате. Она сунула под язык пустышку-таблетку, чистый сахар, обещающий привести в нервы в порядок. Баба Таня заметалась мыслями в голове и забилась внутрь.

– Она сказала, что вы с отцом хорошо общались.

– Врёт, – убеждённо отозвалась бабушка.

– Я боюсь, что ничем хорошим это не кончится.

– Это смотря какой выбор ты сделаешь.

Надя нащупала провод и щелкнула переключателем. Тусклый зеленоватый свет старого советского ночника слабо осветил комнату. Под ним оранжевая тетрадь потеряла свою яркость. Надя перебирала страницу за страницей. Тут жили её страхи, им здесь было самое место. На самой последней странице была надпись: «Я ненавижу его». Надя взяла ручку и подписала ниже «И боюсь».

Глава 6

Надя еле дождалась утра. Она спала беспокойно, вскакивая и взбивая горячую подушку как тесто. Писать кому-то в ночи казалось совсем уж неправильным и беспомощным. А среди этой беспомощности будет так явно просвечивать жажда начать как можно скорее, сорваться как измученный волк, посаженный на привязь как цирковая собачка, убежать в родной лес и обрести покой. Это было ни к чему.

Тетрадь лежала на столе, перевернутая вверх ногами и раскрытая на последней страницы. В мозгу, опять проснувшимся белым листом, вспыхнула лампочка. Адреналин волной прошёлся по телу, покрыв его мурашками.

Надя подошла к зеркалу. Фиолетовые круги с прожилками вен темнели под воспаленными слезящимися глазами

Это от недосыпания, напомнила себе она, и тут же встревоженный голос прошептал: а если нет?

Не поддаваясь на провокацию, Надя стиснула зубы и начала осмотр. Провела пальцами под подбородком и челюстью, прошлась под ключицами, а затем прощупала мягкую кожу под плечевым суставом.

Она выдохнула и легла на кровать. Надя закрыла глаза, пытаясь успокоиться, чтобы проверить пульс. Сердце никак не могло утихомириться и стучало как моторчик заводной игрушки.

Надя плюнула и перешла к синякам. Откуда-то появившийся синяк на икре сбоку уже желтел, напоминая луну, какой её рисуют дети, забыв перед этим вымыть кисть от темной краски. Обведя его пальцем по контору, Надя прижала колени к груди. Снова откинулась на спину и перекатилась из стороны в сторону, обдумывая мысль.

Она натянула первую попавшуюся одежду и вышла.

Мама была в мыслях постоянно. В голове Надя выделила ей комнатку, в которой она жила как маленькая куколка. Мама ела за столиком из катушки ниток, спала в коробочке из-под сардин, хранила вещи в комодике из спичечных коробков.

Надя перепрыгивала со ступеньки на ступеньку, играя с игрушечной мамой в голове. Она взяла её и закружила в пируэте. Надя никогда не видела маму, танцующую на сцене, лишь на фотографиях. Там, она изящная как лебедь, одетая в пышную пачку, улыбалась и страдала, застыв в неестественных позах. Но на всю жизнь Надя запомнила случайную фотографию из-за кулис. Мама в простом летящем платье готовилась выпорхнуть на сцену. Лицо было скрыто, она смотрела на балерин, танцующих свою партию. Мама стояла на пуантах, ноги были натянуты как ножки циркуля, сквозь полупрозрачные колготки проглядывался рельеф мышцы. Но руки были поджаты, словно маме было холодно, или она вдруг испугалась громкого звука. Это добавляло трогательности и искренности.

Сердце наполнилось любовью: безграничной, светлой и безусловной. Так воздух наполняет воздушный шар, делая его красивым и праздничным.

Надя встала на носки и сделала шажок вниз.

Нога вдруг неестественно искривилась, и тело наклонилось вперед. Надя схватилась за перила, но лишь ухватила пальцами воздух. Зелень стен сменилась темнотой, запах хлорки ударил в нос, а все тело прожгла боль. Глухой звук удара об пол отдался в ушах, но Надя вскочила и скоро оказалась на улице.

Прошлый поход в морг, казалось, был во сне. Надя плелась за одногруппниками по коридору, стараясь не отстать. Память словно стерло, и она не узнавала этих мест. Даже запаха сильного не было: мозг сам его додумал, и её обоняние усилилось в разы.

Надя начала потихоньку осваиваться. Секционная оказалась небольшой, но светлой. На стеллаже с инструментами стоял магнитофон, из которого лилось радио. Сейчас стол пустовал, а патологоанатом, показавшийся мясником, без маски оказался приятным мужчиной пятидесяти лет. Усы завивались кверху как у задорного казака, бородка, скрывающая второй подбородок, и виски были посеребрены сединой. В мощных руках он вертел свое главное орудие – секционный нож с длинным лезвием и массивной рукояткой.

– Устали за партами сидеть? Я тоже с утра до полудня в бумажках копаюсь, одна волокита: протоколы, заключения, свидетельства. Только шум принтера и стук клавиш – так геморрой себе потихоньку и зарабатываю. Тут хоть разомнусь немного. Девушка, вас музычка моя смущает? – он заметил, как Лика Есешина рассматривает приёмник на полке. – Без неё не работаю, мне без музыки жизнь не мила.

– Давайте, Oлег Геннадиевич, привозите тело и начнем, – поторопил его профессор.

Тот отсалютовал ему, натянул маску на нос и повёз тележку к холодильнику. Одногруппники с интересом смотрели в его сторону. Надя сдавила точку на внутренней стороне запястья.

Хлопнула дверь холодильника, заскрежетал металл, а потом зашуршал полиэтилен. Тележка покатилась назад мягче и тише.

– Помочь? – спросил Юра, указывая на черный пакет с молнией, проходящей через всё тело.

– Сам справлюсь. Если человек был полным, больше сотни, то тут уж мне одному не поднять. Был на моей практике случай, когда пришлось вскрывать мужчину под двести килограммов, тогда даже бока со стола свешивались. А тут… Ерунда.

Патологоанатом легко приподнял пакет, переложил его на стол и расстегнул молнию. Внутри оказалось тело мужчины. От знакомой противной слабости в теле стало не по себе. Одногруппницы сделали от неё шаг назад, и Надя почувствовала, как пунцовеет от стыда.

– Где бы вам показать… – задумался врач.

– На ноге, – подсказал профессор.

Он сделал длинный разрез на одной ноге и бросил взгляд на Сазонова. Тот удовлетворенно закивал. Патологоанатом оставил его близнеца и на второй.

– По два человека подходим. Один встаёт к правой, второй к левой. Каждый делает пару стежков и отходит, уступая остальным.

Толпа в нерешительности замялась.

– Давайте, Надя, пока вы опять в обморок не упали.

Надя, чувствуя на себе прикованные взгляды, начала вдевать нить. Иголка в руках ходила ходуном, не давая скользкому нейлону проскользнуть в ушко. Света уже встала к ноге и начала шить. Надя спешила, готовился следующий человек, а она так и не приступила.

– Это же обычный кусок мяса. Пара стежочков и свободны, – приободрил её врач. Послышались отдельные смешки.

Обычный кусок мяса, который жил, любил, страдал. Что она забыла в профессии, где люди просто организмы? В медицине нет справедливости. Ты должен спасать всех подряд. Должен видеть только тело, набор органов и костей. Не думать, что за человек перед тобой. Но если все тела достойны спасения, то справедливо ли это для душ в них заключенных?

Вдруг внутри вспыхнула злость, и нить, почувствовав её, сдалась и повисла в ушке. Дыхание спёрло, Надя резко проткнула иглой мертвую ткань. Стежок, ещё один.

– Я всё.

– Вот и молодец, – в голосе Сазонова послышались незнакомые прежде нотки облегчения. – Выйди подыши.

Надя вышла сквозь служебный вход и села на лавочку. Окурки, разбросанные по голой, вытоптанной земле, выглядели произведением современного художника. Не дать себе вспыхнуть, наплевать на то, что как птица феникс злоба разгорается снова и снова. Надя по кругу повторяла мантру: стать доктором, чтобы не допустить повторения ситуации с бабушкой, чтобы защитить себя и маму. Потому что их кроме неё никто не защитит.

Кто-то кашлянул. Надя подняла глаза и увидела Юру, сжимающего помятую упаковку с мертвым младенцем.

– Угостишь?

Надя вытянула из протянутой пачки сигарету. Она повертела тонкую палочку, набитую табаком, под цепким взглядом Юры.

– Знаешь хоть с какой стороны прикуривать?

Вместо ответа она положила сигарету на его открытую ладонь. Надя откашлялась и собралась с духом.

– Мне нужна твоя помощь. Но сначала я хочу тебе кое-что рассказать. Внести ясность, чтобы ты не думал, что у меня не все дома, – Надя натужно рассмеялась, но Юра остался серьёзным.

– Хочешь сейчас поговорить?

Во двор въехал паз и, развернувшись, сдал задом к дверям.

– Товар привезли, – пробормотал Юра.

– Встретимся после практики на парковке.

– Только сегодня пешком, – предупредил он. – Машина в ремонте. Думал, что я плохо вожу, но оказалось там проблема в тормозных колодках и не только в них. Вся начинка прогнила насквозь. Зато купил, считай со стипендии.

– Значит встречаемся на остановке, – Надя протараторила и поспешила скрыться за дверьми морга. Под присмотром врачей сейчас там казалось безопаснее и спокойнее.

На остановке собралась знакомая компания.

– Вы-ы-ы, – зашипели женщины, увидев Надю и Юру. – Что, бессовестные, не плюй в колодец?

– Ни в какой колодец я не плевал, – запротестовал Юра. – Машина была не исправна.

Надя, не слушая, выглядывала автобус. Женщины, не втянутые в перепалку, тоже вытянули шеи и, почувствовав приближение автобуса, стали собирать свои пакеты. Надя заняла боевую стойку. Надо было опередить их, но прежде…

– Юра, отойди от дороги! – Надя дернула его на себя, но не успела.

Вылетевший из-за угла автобус фонтаном из лужи окатил светлые Юрины джинсы. Женщины, довольно прошествовали в салон. Водитель развел руками, и переполненный автобус уехал.

– Что ты надел? Мы стояли впереди и влезли бы первыми.

Юра раздраженно потер куском салфетки влажное темное пятно.

– Ты куда-то спешишь?

– Не терпится излить тебе душу.

Юра нагло вторгся в её жизнь, а раз так, думала Надя, то с ним можно было не церемониться. И всё же выпалив это, она от непривычки сжалась внутри, но заставила себя не отводить взгляд и выглядеть спокойно. За страхом показаться слишком слабой, пришла боязнь оказаться слишком сильной и громкой. Недовольной, злопамятной и обидчивой. Она всё ещё не знала Юру и пыталась угадать, как ей нужно себя с ним вести.

– Наконец-то ты опять ожила, – он улыбнулся и выкинул в урну салфетку. Он оставил надежду оттереть пятно и смирился со своим поражением. Улыбнулcя, а значит она сделала всё правильно.

Надя предложила пойти пешком.

Лето выглядывало осторожно, с опаской, неуверенное, что его тут ждут. Они петляли мимо луж, в выбоинах плитки, которой была мощена дорога. Улица вывела их к мосту, за которым уже виднелся район, называющийся Старым городом.

– Ты собираешься меня убить, чтобы я унёс твой секрет в могилу? Поэтому ведешь меня в глушь?

Надя с раздражением потерла переносицу.

– Мне же придётся тебе душу изливать. Предпочту, чтобы это было на моих условиях.

Река делила маленький город на две неравные половины: молодую, тянущуюся к ближайшему мегаполису, цепляясь за землю новыми кварталами, и старую, вроде как историческую, но по большей степени безнадежно отстающую. Тут ещё резались в карты мужики во дворах, выбивали ковры на только выпавшем снегу и украшали клумбы во дворах старыми мягкими игрушками.

Дома здесь были четырехэтажные, в основном сталинки с высокими потолками и просторными комнатами. В одной из них жили и Надя с мамой, но вела она Юру к единственной высотке в районе, получившей название Эйфелева Башня.

– На лифте? – спросил Юра, но Надя уже поднималась по ступеням. – Дай угадаю. Трос оборвётся?

– Воздуха не хватит в кабине и задохнусь, – не оборачиваясь, ответила Надя.

Серая с помехами клякса тревоги в груди увеличивалась в объёме в такт родинке на спине. Чтобы отвлечься Надя попробовала заполнить возникшую тишину.

– Здесь жила моя бывшая подружка. В детстве мы вместе тайком вылезали на крышу. Она мне рассказывала, что у этого дома есть легенда. В конце девяностых, когда эту многоэтажку строили, разгорелся скандал. Это же самый центр города, мостовая конца восемнадцатого века, на некоторых домах ещё деревянные резные наличники, и прямо посреди этого растёт небоскреб. Даже какой-то важный депутат из Думы влез, чтобы стройку остановили, но вмешалась его маленькая дочка. Она сказала, что это будет наша местная Эйфелева башня – единственное высокое здание в городе, которое ото всюду видно. Так и оставили.

– Да ну, не рассказывай сказки, – рассмеялся Юра. – Денег уже было отмыто прилично, вот и всё. А где сейчас подружка-то? Поссорились?

– Переехала, – лаконично ответила Надя.

Они пролезли в щель между прутьями и вылезли на крышу. Солнце скрылось за облаками, и ветер больно захлестал хлестал по щекам.

На горизонте, под кучевыми облаками гудела стройка. Город разрастался, и Эйфелева башня больше не была единственной высоткой, но всё ещё оставалась одинокой. Стройка шла только в Новом городе. Великаны-краны, издалека хлипкие и неустойчивые, поднимали тяжелые грузы. Шумели эскалаторы и грузовики. Всё работало как один слаженный механизм, подчиняясь замыслу Бога – архитектора. Есть, конечно, подрядчики и прорабы, застройщики и инвесторы, но это он создал план, вдохнул жизнь в цемент, металл, стекло и краску. Он выбрал создать уродство или шедевр.

Надя тянула время, а Юра терпеливо ждал, пока она заговорит.

– Надь, пошли домой, – наконец попросил он. – Ты не обязана мне всё выкладывать.

– Столько людей замешано в этой истории… Не знаю с чего начать, – Надя рассеяно закусила щеку. – Ладно, поехали. Тебе так будет проще понять, откуда у страха растут ноги. У моей бабушки обнаружили рак в последней стадии, и скоро она перестала походить на саму себя при жизни. Я не находила себе места, когда она заболела. Всё казалось неправильным. Меня заставляли с ней говорить. Уверяли, что хоть бабушка ничего и не может ответить, лишь смотрит тупым взглядом, всё равно всё понимает. Я бормотала банальности под нос, лишь бы от меня отвязались и уходила. Мама иногда просила взять бабушку за руку или поцеловать в лоб. Я выполняла без пререканий, но мне было так противно, словно я уже целую мертвеца. Безумно сложно было переступить порог квартиры, зайти в комнату и увидеть… Это. Мне было жутко смотреть на личность, что умерла раньше тела, – Надя рассказывала отрешенно, не задумываясь, словно читала текст суфлера. – Мне стало плохо на пороге их с дедушкой дома, и он имел неосторожность сказать, что у бабушки все начиналось абсолютно также.

В один миг мой мир перестал играть по привычным правилам. Оказалось, что даже если ты чистишь зубы два раза в день и исправно делаешь зарядку, это не гарантирует здоровье и долголетие. Когда мне стало плохо, контроль потерялся надо всем. Нужно было хвататься за тонкую ниточку, соединяющую тебя и внешний мир, пока порыв мыслей не вырвет ее из рук. Реальность становилась плоской и понимаемой только мозгом и не доступной чувствам. Я могла провести рукой по шершавой коре дерева, обойти и осмотреть его со всех сторон, пожевать его зеленый горький лист, но ничего не почувствовать – лишь убедить себя в том, что он на самом деле существует.

Надя давилась воспоминаниями. Боль от прожитого ядом текла по венам. Она сглотнула и продолжила.

– Но изменился не только внешний мир, изменилась я сама. Болезнь, настоящая или мнимая, отняла у меня несколько лет. Страх и тревога выедали до последней крошки. Не было бы не дня, когда у меня ничего не болело. Тело умело удивлять, и его сюрпризы становились всё изощреннее. Странное чувство в боку сменялось тахикардией, потом вместо нее приходили боли в спине. Потом в руке. Потом в ноге. Боль металась, сменялась головокружением, тошнотой или дрожью.

Всё потеряло смысл: и вкусная еда, и Новый Год, и день рождения, и новое платье. Перестали радовать те мелочи, из которых и состоит счастье. То, что раньше давалось легко и без усилий: запоминание и понимание дат и сложных формул, умение найти глубинные связи, вычленить из произведения его смысл, превратилось в туман. Голова не хотела работать. Или работала слишком быстро, что я выдыхалась прежде, чем успевала поймать хотя бы одну из мыслей за хвост. Желание обогнать кого-то и доказать, что я лучше, выглядело глупым и нелепым и из другой жизни. У девочки, которая могла днями и ночами могла не поднимать головы от учебников, начали вызывать трудности простые вещи. Мысль о том, что завтра нужно будет умыться и поесть причиняла головную боль. Я подкармливала свой страх, пока он не поглотил меня полностью.