Уж дует свежий ветерок, Авроры Гонец передовой; она восходит И к золоту сиянья своего Примешивает розы небосклона. Готовы к выступленью христиане. Равнина шумным говором полна. Всеобщее венчают оживленье Веселых трубных звуков перекаты.
2
Готфрид благоразумною рукою Смирить войска пытается напрасно: Скорее удержал бы он волну У пристани Харибды иль Борея, Когда, разбушевавшись, он колеблет Вершины Альп и топит корабли. Поспешно выступают, но веленьям Готфрида и в поспешности послушны.
3
Летят в одно, стремительным порывом Стремительный полет опережая; Им кажется, что из-под ног земля Назад уж слишком медленно уходит. Сильнее жар от солнца. Перед ними Иерусалим внезапно вырастает; И сотни голосов, перемешавшись, Кричат: «Иерусалим! Иерусалим!»
4
Так смелые пловцы в морях далеких: Отправившись на поиски земель Неведомых, они блуждают долго, Носимые коварною волною, Но видят, наконец, желанный берег, Шлют громкое приветствие ему И в общем ликованье забывают Пережитые беды и печали.
5
Но сладостный восторг, что охватил Сердца героев в первое мгновенье, Глубокою, с благоговейным страхом, Печалью омрачается внезапно. Едва свой взор поднять они дерзают На город, Богом избранный, где Он, По смерти погребенный, торжествуя, Вновь смертную воспринял оболочку.
6
Неясные, подавленные речи Со вздохами, слезами выражают И скорбь и радость верующих душ. Встревоженный, дрожит от звуков воздух. Так шелестит лесная глушь, когда Между ветвями ветер пробегает; Так с грохотом и ропотом о скалы С налета разбивается волна.
7
Вождям своим смиренным подражая, Разутые, идут они к Солиму: Ни золота, ни шелка нет на них, На головах ни шлемов нет, ни перьев; Изгнали из униженных сердец Они всю спесь и суетные мысли. Давно их щеки смочены слезами, Они ж себя корят, что слез так мало.
8
И каждый говорит себе: «Вот, вот — Места, Господней политые кровью, И нет потоков слез из глаз моих, И сердце ледяное все не тает! Жестокое, бесчувственное сердце, Как не разбилось ты, не разорвалось? Ах, если и сегодня ты не плачешь, Осуждено ты будешь плакать вечно!»
9
Меж тем один из стана мусульман, Дозорный за равниной и горами, С господствующей вышки примечает Вдали столбом вертящуюся пыль. Потом он видит уж не пыль, а тучу, Несущую и молнии и громы. И наконец, он ясно различает Ряды людей в сверкающих доспехах.
10
«О, небо, – восклицает он, – какой Зловещий вихрь равнину затемняет! Как он горит и светится! Народ, К оружию! К оружию, к сраженью! Все на валы! Враг наступает быстро! Спешите же! Бегите! Вот он, вот! На облако ужасное глядите, Что небеса окутывает мглою!»
11
И старики, и дети, слабый люд, И женщины, беспомощные в битвах, В последнее прибежище, в мечети, И слезы и молитвы понесли. Здоровые и сильные, хватая Оружие, бегут к валам, к воротам. Сам Аладин повсюду поспевает, Все видит он и обо всем печется.
12
Все приказанья отданы. Идет На башню он высокую, откуда — Открытый вид на горы и равнину. Следя за ходом битвы, может он Рассчитывать, куда спешить с подмогой. Прекрасная Эрминия при нем: Когда была взята Антиохия, Здесь обрела она приют почетный.
13
Меж тем Клоринда ищет христиан; За ней отряд едва лишь поспевает. Аргант, укрывшись в месте потаенном, На выручку готов к ней устремиться. Речами, а наружностью тем больше, Бодрит она товарищей своих: «Пусть вылазка отважная положит Для Азии надежды первый камень».
14
Так говорит она; меж тем ей путь Отряд перерезает христианский; В свой стан он возвращается и гонит Стада перед собою, как добычу. Клоринда нападает на него; Начальник же отряда к ней навстречу. Зовут его Гордоном: храбрый воин, Противник для нее еще он слабый.
15
Съезжаются. Клоринда из седла Гордона вышибает. Распростертый, Он служит для ликующих неверных Счастливой, но обманчивой приметой. Клоринда довершает пораженье, Как сотней рук удары нанося; А спутникам уж двигаться нетрудно За нею по расчищенной дороге.
16
Отбита и добыча: христиане За шагом шаг, ничуть не торопясь, К возвышенному месту отступают И там себе готовят оборону. Тогда, подобно молнии, что туча Стрелою шлет из недр своих на землю, Летит по приказанию Готфрида На помощь братьям доблестный Танкред.
17
Вождя в нем прозревая, Аладин Эрминии, уже смятенной, молвит: «Твой взгляд привык их различать; кто этот С осанкой горделивой и надменной?» Она молчит: сперва сдержать ей надо И вздох в груди, и слезы на глазах; И все ж ее волненье обличают И трепет губ, и влажный блеск зрачков.
18
Лишь злобою прикрыв любовь, она В себе находит силы для ответа: «Увы! В моей душе запечатлелись Его черты глубоко, государь. Немало крови подданных моих Он пролил, рвы телами наполняя. Ни травы, ни заклятья не залечат Тех ран, что он наносит, разъяренный.
19
Зовут его Танкредом: если б в плен Попался он! Не смерть его нужна мне; Он нужен мне живой, чтоб сладкой местью Могла я муки сердца успокоить». Сказала и последние слова Невольно тяжким вздохом заключает. О ненависти думает тиран, Тогда как вздох безумной страстью вызван.
20
Клоринда между тем спешит к Танкреду, Который на нее уж нападает. В осколки разлетаются их копья, Но шлем Клоринды падает: она С открытой головой перед Танкредом; По ветру вьются пряди золотые, И девушкой божественной красы Становится внезапно страшный воин.
21
Глаза полны молниеносных взглядов. Прекрасная и в гневе, что она Явила бы, веселая, собою? Танкред, где ты? К чему твой взор прикован? Не эти ли черты зажгли огонь В душе твоей? И сердце подтверждает: Да, это – та, что некогда к ручью Пришла искать и тени и прохлады.
22
Но не узнал ее он ни по шлему, Ни по трофеям на щите. И вот Глядит он на нее, оцепенелый. Она – к нему; он стычки избегает. Разя попутно воинов других, Не отстает Клоринда от Танкреда. «Остановись», – кричит ему с угрозой И не одну – две смерти уж сулит.
23
Его разят, но он разить не хочет. Не так он занят самообороной, Как глубиной прекрасных глаз, откуда Амур наверняка пускает стрелы. «Твоей руки удары, – говорит Он сам себе, – теряются в пространстве! Но те, что мне наносит чудный образ, В грудь попадут и сердце истерзают».
24
Однако ж унести в могилу тайну Не хочет он. Клоринда пусть узнает, Что пленника разила, перед нею Склонившегося с робкою мольбою. И говорит он ей: «Среди других Один ли я – твой враг непримиримый? Тогда уж в стороне от общей схватки Померяемся силами с тобою».
25
Клоринда этот вызов принимает. О шлеме позабыв, она вперед С отвагой устремляется; Танкред, Унылый, мрачный, следует за нею. Она уже готова к нападенью, Она уже летит и нападает. «Постой, – он говорит, – до поединка В условиях должны мы столковаться».
26
Остановилась, ждет. От безнадежной Любви Танкред становится смелее. «Не хочешь, – говорит, – со мною мира, Без сожаленья вырви это сердце! Оно уж не мое, и если жизнь Его не по тебе, пусть умирает. Тебе принадлежит оно: бери, Я защищать его не смею дольше.
27
Вот грудь моя: что ж не разишь? Иль хочешь, Чтоб я помог твоей руке? Чтоб грудь, Лишенную защиты, под удары Подставил сам? Изволь, сниму я латы». Несчастный, может быть, еще живее Свои печали стал бы выражать; Но вдруг магометане отступают, А воины Танкредовы их гонят.
28
Со страху ли, из хитрости ль военной, Неверные бегут от христиан. Один из победителей, увидя, Как ветер треплет волосы Клоринды, С мечом уж руку подымает, варвар, И нанести удар готов ей в спину. Танкред, крича, бросается к нему И меч его мечом же отражает.
29
Удар не остается без последствий; Хоть и легко, но ранена Клоринда: На белой шее видны капли крови, Алеющие в золоте волос. Отделанное мастером искусным, Так золото рубинами играет. Занесши меч, Танкред освирепелый С убийцей подлым хочет рассчитаться.
30
Злодей бежит, Танкред – за ним в погоню: Так две стрелы по воздуху несутся. Клоринда в удивленье провожает Лишь взглядом их, за ними не пускаясь. Потом, примкнув к бегущему отряду, То сразу нападет на христиан, То вновь от них отпрянет, и нельзя Решить, что это: бегство иль победа.
31
Так на арене цирка гордый бык С собаками сражается: рога Подставит он собакам, те отступят; Сам побежит, за ним – вся стая смело. Клоринда прикрывается щитом И все еще удары отражает. Так в играх мавр, хоть и бежит, мячи Все от себя отбрасывает ловко.
32
И сарацины уж, и христиане Достигли стен Солима незаметно: Вдруг, крики боевые испуская, Неверные описывают круг И с тылу совершают нападенье. Аргант, увидя это, на врагов С отрядом устремляется ретиво И в голову им прямо ударяет.
33
Неистовый черкес, кровавой жаждой Пылая, выступает из рядов. Один с коня уж сброшен им и, корчась В предсмертных муках, испускает дух; Другие также падают. Но в щепки Копье вдруг разлетается; тогда Аргант одним мечом кого попало И рубит, и крошит, и убивает.
34
Арделиона доблестного дни Клоринда прерывает. Этот воин, Уж старец, был как юноша отважен. Опору он имел в двух сыновьях: Но старший сын, Алкандр, с тяжелой раной, Принять последний вздох отца не в силах; А младший, Полиферн, что дрался рядом, От смерти сам спасается едва.
35
Меж тем Танкред, конем владея худшим, Бесплодную погоню прекращает; Глядит назад и видит, что, поддавшись Отваге безрассудной, христиане Попали в неразрывное кольцо. Тотчас летит туда; за ним же следом Несется и отряд тех удальцов, Что всюду поспевают, где опасность.
36
Авантюристы это, цвет героев, Душа и жизнь Христовых сил; Ринальд, Храбрейший и прекраснейший из них, Как молния, отряд опережает. Эрминия тотчас же узнает Ринальда по орлу в лазурном поле И говорит тирану: «Вот воитель, Отвагой всех воителей затмивший.
37
Противника ему во всей вселенной, Быть может, нет, а он – еще дитя. Будь шестеро таких во вражьем войске, Давно стонала б Азия в оковах, Восточные и южные народы Давно подвластны стали б христианам, И Нил, в истоках скрытый, может статься, Не спас бы головы от их ярма.
38
Зовут его Ринальдом. Всех машин Его рука для наших стен опасней. Теперь взгляни на воина в одежде Зелено-золотистой; то – Дудон. И родом знаменитый, и делами, Он – вождь авантюристов; по отваге Между собою все они равны, Главою же его поставил возраст.
39
Другой, что так чванлив, в доспехах темных, — Брат короля норвежского, Гернанд, Нет большего на свете горделивца; Но это и единственный порок, Что блеск его деяний помрачает. Те, в белое одетые, – Джильдиппе И Одоард, влюбленная друг в друга, Отважная и верная чета».
40
А битва разгорается меж тем. Рекою кровь течет. Танкред с Ринальдом Прорвали охватившую их толщу. Дудон, с своим отрядом подоспевший, Смертельные удары умножает. Аргант, Аргант воинственный, и тот, С коня на землю сброшенный Ринальдом, Стать на ноги едва находит силу.
41
Быть может, варвар в груде мертвых тел Так и остался б; но скакун Ринальда Вдруг падает и, всадника увлекши, Его собой придавливает плотно. Пока его свои освобождают, Неверные в Солим спешат укрыться. Клоринда и Аргант теперь одни Плотиной служат бурному потоку.
42
Последними они уходят; в них Препону иль, верней сказать, задержку Встречают христиане. Сарацинам Они же прикрывают отступленье. Дудон неукротимый завершить Старается победу. Своего Коня он направляет на Тиграна И голову ему мечом снимает.
43
Кольчуга не спасает Альгазара. Корбан защиты в шлеме не находит. Героем пораженный, Амарат, Печалуясь, прощается со светом. Жестокий Альманзор и Магомет, Убитые, повержены на землю. И сам Аргант надменный уж не в силах Себя обезопасить от ударов.
44
Уж он дрожит: коня порою сдержит И повернет; потом еще отступит. Вдруг, бурно на Дудона устремившись, Мечом пронзает бок ему глубоко И мощного героя ранит насмерть. Тот падает, сознание теряя: Безжалостный, последний сон готов Сомкнуть его слабеющие веки.
45
Три раза открывает он глаза; Три раза тщетно хочет приподняться; Три раза мрак встает перед глазами И, наконец, одолевает их. Холодный пот на коже выступает, И члены коченеют, холодея. Арганту в этом теле бездыханном Нужды уж нет: он продолжает путь.
46
Но, бросив взгляд назад, он христианам Кричит: «Узнайте, воины, что этот Покрытый кровью вашей меч в подарок Вчера поднес мне ваш военачальник. Вы видели, что сделал я сегодня; Порадуйте ж вождя приятной вестью, Скажите от меня, что меч хорош Не только по убранству, но и в деле.
47
А к этому добавьте, что он сам Познает своего подарка цену И, если будет медлить с нападеньем, Я захвачу его в его же ставке». Услышав дерзкий вызов, христиане Уж ринуться хотели на Арганта; Но он успел далеко ускакать И верный кров найти в стенах Солима.
48
Со стен же этих градом непрерывным Летят на осаждающих каменья, И туча стрел темнит прозрачный воздух. Напрасного урона избегая, От города отходят христиане, Неверные ж спешат в него войти. Тем временем Ринальд, с земли поднявшись, Среди своих уж вновь горит отвагой.
49
Он полон весь желаньем отомстить За смерть Дудона варвару-убийце. «Что может вас удерживать? – кричит он Соратникам своим, – чего вы ждете? Героя и вождя мы потеряли, Так почему ж мы к мести не спешим? Неужто в нашем гневе справедливом Ничтожный вал для нас препоной будет?
50
Нет, даже будь стена стальная, будь Она непроницаемым алмазом, За нею от мечей и копий наших Не спасся бы Аргант: вперед, на приступ!» Сказал и сам туда несется первый. На прочный шлем надеясь, не боится Он ни камней, бросаемых оттуда, Ни стрел, летящих роем беспрерывным.
51
Его лицо отвагой страшной дышит; А взор, твердыню вражью сокрушая, До недр ее несет испуг и ужас. Он громко ободряет христиан И гневно угрожает сарацинам. Но пылкости его нашлась узда — Сигьер благоразумный, приказаний Готфридовых суровый исполнитель.
52
От имени вождя он порицает Нескромную горячность и велит Вернуться в стан тотчас же. «Отступайте, — Он говорит, – недобрый час избрали Вы для того, чтоб гневу предаваться; Запрет на то Готфрида, повинуйтесь». Ринальд ни шагу дальше, но дрожит, И все изобличает в нем досаду.
53
Так христиане отступают. Враг Тревожить отступающих не смеет. Останки благородного Дудона Ждут почестей заслуженных: и вот Его друзья, не сдерживая слез, Прах дорогой уносят с поля битвы. Готфрид меж тем с холма обозревает И стены и окрестности Солима.
54
Солим расположен на двух холмах Неравной высоты: и их и город Долина разделяет. С трех сторон Обрывисты холмы и доступ труден; Четвертая спускается настолько Отлого, что подъем едва заметен. Так с севера; хорошую защиту Собой здесь представляют рвы и стены.
55
Внутри есть родники воды студеной, Бассейны есть для дождевой воды; Зато кругом – бесплодная пустыня: Ни ручейка на ней, ни водоема. Здесь никогда цветок не тешил взора, И тень листвы прохладной не манила; Лишь за шесть миль есть роща: скорбь и ужас Наводит вечно в ней царящий мрак.
56
По стороне, к рассвету обращенной, Течет благословенный Иордан; Там, где закат, на отмелях песчаных Гладь моря Средиземного краснеет: На севере – Вефиль, где почитаем Был золотой телец, и Самария; А колыбель Господня, Вифлеем, — С той стороны, где и дожди и грозы.
57
Пока Готфрид внимательно и город И местоположенье изучает, Пока, окидывая взором поле, Раздумывает он, откуда легче И выгодней пойти ему на приступ, Эрминия твердит уж Аладину: «Там, на холме, в плаще багряном воин С осанкой величавой, то – Готфрид.
58
Поистине он к власти предназначен: Повелевать и управлять умеет; Искусный полководец, храбрый витязь, Такой же он и воин, как правитель. Мудрее и отважнее его Меж христиан я никого не знаю. С ним рядом станет лишь Раймунд в совете, Ринальд же и Танкред – на поле битвы».
59
На это Аладин: «Я с ним встречался Во Франции когда-то; при дворе Ее великолепном я в ту пору Посланником Египта был. Я видел, Как он копьем владеет на турнирах; Едва еще из детства вышел он, Но вся его наружность, все поступки Высокую судьбу ему сулили.
60
Сулили, ах! сулили слишком верно!» И он дрожит, и на нее не смотрит; Но, овладев собою, продолжает: «А кто другой, ему как будто равный? Не так высок он ростом, но черты Их лиц до поразительности схожи!» — «То – Балдуин; он – брат родной Готфрида, Деяньями его еще славнее.
61
Второго ж собеседника Готфрида, Что будто подает ему советы, Раймундом звать: о мудрости его Достаточно из слов моих ты знаешь; Состарился он в битвах и большой На хитрости военные искусник. А дальше, в шлеме золотом, ты видишь? То королевич английский Вильгельм.
62
Вот Гвельф, соперник названных достойный, И званьем и рожденьем знаменитый. Я узнаю его и по груди, И по плечам широким. Между всеми Воителями рати христианской Глаза мои, однако, не встречают Злодея-душегуба Боэмунда, Того, что истребил мою семью».
63
Тем временем Готфрид к своим вернулся. Теперь, все осмотрев, он видит ясно, Что ни малейшей нет надежды город Взять приступом со стороны обрывов; Поэтому расположиться станом Велит он против северных ворот И линию осадную продолжить Вплоть до подножья башни угловой.
64
На этом протяжении, однако, Хоть и с одной всего лишь стороны, Треть города почти он запирает. И помышлять он никогда не мог бы О том, чтоб всю окружность охватить; Зато ему другое удается: Нет доступа для помощи снаружи, И все притом в его руках проходы.
65
Чтоб стан обезопасить в равной мере От вылазок и от вторжений с тылу, Он рвами все изрезывает поле. С работами столь важными покончив, Он поспешил воздать благочестивый Печальный долг усопшему Дудону. Останки благородные толпа Со вздохами и плачем окружила.
66
Покоится герой на смертном ложе, В почетном по-военному убранстве. Приход вождя стенанья и рыданья Собравшихся друзей усугубляет. У самого Готфрида вид спокойный: Вся скорбь его – в душе. Сперва на тело И пристально и молча он глядит, А после речь такую произносит:
67
«Не по тебе, великодушный воин, Скорбим и плачем мы: ты умер здесь, Чтоб вновь ожить в обители небесной. Места, где прах почиет твой, полны И дел твоих, и славы. Ты и жил И умер как герой и христианин. В безбрежности Господней утопая, Ты дивным упиваешься блаженством.
68
Вкушай же радость вечную. Не твой, А наш удел нас плакать заставляет. Как будто, лишь тебя теряя, мы Часть лучшую самих себя теряем. Но если то, что называют смертью, Нас помощи твоей теперь лишает, Ты можешь из чертогов светозарных Испрашивать у Бога помощь нам.
69
Как смертный ты сражался рядом с нами; Сегодня, став бессмертным, наши силы Поддерживать отныне целым сонмом Невидимых небесных сил ты будешь. Дай славить и молить тебя: будь нашим Оплотом и прибежищем в напастях. Когда-нибудь, победу торжествуя, Тебе хвалу мы в храмах вознесем».
70
Так говорил Готфрид. Уж мрак ночной Последний отблеск дня одолевает; Волшебник-сон скорбящим христианам Отрадное забвение приносит. Но их глава, не ведая покоя От мыслей об осаде предстоящей И о снарядах, нужных для нее, В коротком сне лишь почерпает отдых.
71
С рассветом он встает, чтоб в погребенье Торжественном участие принять. В виду равнины у холма Дудону Из кипариса гроб соорудили: Он осенен великолепной пальмой, И воина кладут в него останки; Священники молитвами ему Небесную испрашивают милость.
72
Развешаны на пальмовых ветвях Трофеи, что в сражениях счастливых Дудону-победителю достались От персов и сирийцев побежденных; К стволу прибиты латы и доспехи, А на стволе потомству в назиданье Вырезывают надпись: «Здесь лежит Дудон. Почти, прохожий, прах героя».
73
Печальный и благочестивый долг Усопшему отдав, военачальник Тотчас же под прикрытием надежным Рабочих посылает в лес ближайший: В долине притаившийся незримо, Французам он открыт одним сирийцем. Там будут изготовлены в тиши Снаряды для погибели Солима.
74
От пылкого усердия рабочих Деревья тяжко стонут под секирой. Таких опустошений древний лес, С тех пор как он растет, еще не видел. И бук, и кипарис, и ель, и ясень, Как срезанные, падают на землю. С погибшим вязом гибнет заодно И виноград, его собой обвивший.
75
Нещадно вырубают тисы, дубы, Что тысячу уж раз весну встречали И столько ж лет стояли неподвижно, Выдерживая бурь и гроз налеты. Под грузом непривычным стонут оси; От стука и от гомона из ложбищ По лесу разбегается зверье, И птицы с криком гнезда покидают.
ПЕСНЯ ЧЕТВЕРТАЯ
1
В то время как готовятся поспешно Орудия для взятия Солима, Наш вечный враг на христиан бросает Пылающие ненавистью взгляды. При виде рвенья дружного рабочих Он яростно кусает сам себя И, словно бык, смертельно пораженный, Неистово мычит, ревет и стонет.
2
Он только об одном и помышляет: На христиан все беды устремить; И своему ужасному совету Собраться он велит в чертогах черных. Безумец – кто Всевышнего, веленья Поколебать бессильно злобой хочет, Кто с Ним себя равняет и Его Неотвратимых молний не страшится.
3
Глухая заунывная труба Сзывает населенье тьмы кромешной, И Тартар, мощным зовом потрясенный, Шлет отклики из черных бездн своих. Не так сильны раскаты грома в небе, Не так земли ужасны содроганья, Когда воспламененные пары Из тайников ее исхода ищут.
4
Являются владыки преисподней. О, Небо, что за страшные виденья! Запечатлен в глазах их смертный ужас. У некоторых тело человечье, Но пара лап звериных вместо ног; На голове их вьются вперемежку И волосы и змеи; весь в изгибах Их необъятный раздвоенный зад.
5
Тут гарпии огромные, центавры, Прожорливые лающие сциллы, Горгоны, гидры, сфинксы и пифоны; Химеры, что и дым и пламя вечно Из пасти извергают; и циклопы, И герионы – тысяча чудовищ, Невиданных под небом и земному Воображенью даже недоступных.
6
Все размещаются: одни – налево, Другие же направо от престола; А мрачный повелитель – посредине С тяжелым, грубым скипетром в руке. На гордой голове его два рога, И выше величайшей он горы: И Кальпа, да и сам огромный Атлас Холмами перед ним бы оказались.
7
Величием ужасным озарен Его свирепый и надменный облик, И взгляд, подобный гибельной комете, Смертельным ядом глаз его сверкает. Противная густая борода Собой всю грудь косматую закрыла; Как бездна, открывается широко Испачканный нечистой кровью рот.
8
Зловонное дыханье изо рта Чумой, с огнем и дымом, вылетает: Так Этна извергает из своих Воспламененных недр смолу и серу. Безмолвствует в испуге лютый Цербер От голоса его; немеет Гидра; Коцит не катит волн своих, и вторит Встревоженная бездна грозным звукам.
9
«Вам, боги ада, родиной своей Считающим надсолнечные страны, Вам, из чертогов вечного блаженства Низвергнутым в ужасные темницы, Не стану я напоминать о нашей Борьбе со злобным, мстительным тираном: Всевышний Судия, Он правит миром, А мы удел мятежников несем.
10
Взамен лучей негаснущего дня, Взамен светил, где некогда мы жили, Он заключил нас в этой мрачной бездне, Откуда нет к блаженству нам возврата. Но горшее еще воспоминанье Усиливает казнь мою и муки: В бессмертную обитель Он призвал Ничтожное творенье – человека!
11
И все еще Ему казалось мало: Чтоб покарать нас пуще, предал смерти Он Сына Своего. И Сын явился И Тартара преграды сокрушил. Переступив порог владений наших, Он грешных душ лишил нас дерзновенно И на небо вернулся в торжестве Победы и над смертью, и над Адом.
12
Но для чего опять тревожить раны? Кому Его неправды неизвестны? В какую пору и в какой стране Переставал глумиться Он над нами? Должны забыть мы старые расчеты: Нам новая готовится обида. Э, разве вы не видите, как все Народы подчинить себе Он хочет?
13
И прозябать в бездействии мы будем? Не вспыхнете вы пламенем мятежным? Потерпим мы, чтоб нашего тирана Росла и крепла вера? Чтоб на новых Его именовали языках И славили бы в новых песнопеньях? И чтоб на новом мраморе и меди Его изображенья вырезали?
14
Потерпим, чтоб богов низверг Он наших, Чтоб наши алтари присвоил Он, Чтоб Он один внимал людским молитвам И благовонный дым один вдыхал бы? А нам, свободно в храмы проникавшим, Пристанища не будет на земле, И повелитель ваш, лишенный дани, Владычествовать будет над пустыней?
15
Нет. Я клянусь отвагой, что издревле Еще живет и дышит в нас. Мы разве Не те, какими были, у Небес Оспаривая власть во всеоружье? Что мы в борьбе не устояли, это Я признаю; но замысел был смел. Счастливейший стяжал победу, нам же Непобежденная осталась доблесть.
16
Но что же я удерживаю вас? Вперед, мои товарищи, моя Твердыня и опора! В колыбели Могучего врага уничтожайте: Гасите тот огонь, что, разгораясь, Грозит всю Палестину охватить; Смешавшись с христианами, готовьте Погибель им и хитростью и силой!
17
Одних удел – скитальчество; других Пусть насмерть поразят удары ваши; А прочие рабами женских чар Пусть день за днем в постыдной неге чахнут. Восстав друг против друга, христиане Друг друга пусть на части рвут и режут. Пусть весь их стан с лица земли сметется И сгинут без остатка их следы».
18
Он говорил еще, а духи ада, И злобою и местью пламенея, Стремятся уж из недр глубокой ночи К обители полуденных лучей. Так ветры непогожие и бури, Мятежно вылетая на простор, Темнят лазурь небесную, земле же Стихийное несут опустошенье.
19
Покинув ад, на крыльях распростертых Они рассеиваются по свету И в хитрых изощряются уловках На гибель человеческому роду. О Муза! Назови мне тех, чьи руки Орудиями козней послужили: Ты знаешь их; молва их разгласила, Но отклики едва до нас дошли.
20
Престол Дамаска занимал в то время Кудесник знаменитый Хидраот; Он с юных лет гаданьем увлекался, И страстью стала пагубная склонность. Но в знаниях обманчивых что пользы, Когда ему исход войны неведом? Ни звезды в небесах, ни Ад кромешный Не открывают истины ему.
21
О, жалкое неведение смертных! Как тщетны их суждения, какой В их свете мрак! Властительный гадатель Предсказывал, что рати христианской Готовит Небо гибель на Востоке. Он видит египтянина уже Увенчанным победою и хочет, Чтоб лавры разделил его народ.
22
Но зная, как отважны христиане, Боится он, чтоб слишком дорогою Победа для него не оказалась; И размышляет он, каким бы средством Ослабить их сначала, а потом Победу довершить одним ударом. Тогда ему злой дух внушеньем гнусным Вливает в сердце новую отвагу.
23
Находит Хидраот вернейший способ Осуществить свой замысел коварный. Есть у него племянница: на всем Востоке пальма первенства за нею По красоте и прелести; она же Все тайны чародейства изучила. Ее-то Хидраот и выбирает В сообщницы; зовет и говорит:
24
«Любимица моя и ученица, Меня опередившая в уроках! Ты под покровом женственности нежной И опытность и мужество таишь: Нужна твоя мне помощь, чтоб успешно Намерение важное исполнить; Пусть только эта верная рука Дотянет нить моей искусной пряжи.
25
Иди во вражий стан и там яви Все женские приманки и соблазны. Проси, моли смиренно со слезами, Перемежай со вздохами слова! Не устоит упорнейшее сердце Перед красой заплаканной. Прикрой Стыдливостью своих желаний смелость И ложь цветами истины окрась.
26
Прельсти сперва Готфрида, если сможешь. Тобою опьяненный, пусть забудет Он для любви и славу и победы; А если не поддастся, увлеки Воителей нежнейших за собою Туда, откуда им уж не вернуться!» И, дав наказ подробный, заключает: «Дерзай на все, и все тебе простится».
27
Своей красой и юностью гордясь, Армида принимает порученье. Едва лишь тени первые ложатся, Она тропою тайною уходит. Во всеоружье чар, она как будто У ног своих уж видит всех героев. Чтоб объяснить ее уход народу, Его пустыми россказнями тешат.
28
И вот уже Армида в тех местах, Где ставки христианские разбиты. Ее встречает ропот изумленья, Восторгом загораются глаза. Так яркий блеск неведомой кометы Приковывает к небу взоры смертных. Толпа вокруг прекрасной чужестранки Желает знать, что привело ее.
29
Такого чуда Греция доныне Среди своих красавиц не являла. То светятся едва под легкой тканью, То вырываются наружу, ярко блещут Ее волос изгибы золотые. Так солнце нам лишь бледные лучи Сквозь тучку шлет; но тучка уплывает, И солнечным огням уж нет преграды.
30
Подхватывая волосы ее, Играет ими ветер, как волнами. Под веками опущенными взор, Скупясь, дары любви и неги прячет. Пылает нежно-розовый румянец На чистой белизне ее лица; Но на губах, дыханьем сладким полных, Нет белизны: румянец яркий только.
31
Белеет алебастровая шея, Засада и убежище Амура. Подъем и склон двух полушарий видны Лишь частию; другую часть скрывает Ревнивое, завистливое платье: Не для мечты, для взгляда лишь препона; Воображенье смело в тайники Чарующих приманок проникает.
32
Как светлый луч проходит чрез волну Иль чрез кристалл, не рассекая их, Так темные и плотные покровы Пронизывать воображенье может. Оно средь сокровеннейших чудес, Любуясь ими, бродит своенравно И образно рисует их желанью, Его еще сильнее распаляя.
33
Армида приближается к толпе, Открыто восхищающейся ею. Она все примечает, но как будто Не примечает вовсе ничего. Лишь в сердце улыбается, считая Заранее успехи и победы. Готфрида нужно видеть ей: на зов Спешит Готфридов младший брат Евстахий.
34
На блеск ее божественной красы Бросается воитель безрассудный Крылатому созданию подобно, Что обретает смерть в лучах желанных. Поближе увидать глаза он хочет, Прикрытые стыдливою рукою; Их пламенем охваченный внезапно, Со смелостью любви и юных лет
35
Он говорит: «О госпожа, коль смею Так звать тебя, по виду неземную! Нет, небо никогда еще столь щедро Не наделяло слабого созданья. Зачем ты здесь? Откуда ты пришла? И с добрыми ль, с недобрыми ль вестями? Кто ты? Почтить ли мне тебя как гостью, Иль как перед богиней пасть во прах?» —
36
«Твоя хвала не по красе злосчастной: Во мне не только смертную ты видишь; Перед тобой умершая для счастья И для скорбей живущая еще. Из чудных стран пришелица, я здесь Ищу для целомудрия приюта. О доброте Готфрида всюду слыша, Хочу ему свое доверить горе.
37
О, если ты великодушен вправду, Открой мне доступ к этому герою!» — «Кому же быть, – Евстахий отвечает, — Проводником к Готфриду и твоим Защитником, как не его же брату? Не тщетно ты, прекрасная, просила: За брата я ручаюсь; как моей Рукой, располагай его влияньем!»
38
Они идут к Готфриду, от толпы Укрывшемуся с близкими друзьями. Отдав ему почтительный поклон И скромно покраснев, молчит Армида. Герой ее приветливо встречает И мнимый страх рассеивает лаской. Тогда, чаруя голосом своим, Предательскую речь она заводит:
39
«Непобедимый государь, чье имя Со славою звучит во всей вселенной И в чьих цепях неслыханное счастье Находят побежденные народы! Везде твоя известна добродетель, Врагами даже чтимая твоими; Внушая им доверие к тебе, Она их шлет искать твоей защиты.
40
Хоть родилась я в лоне веры той, Что, низложив, ты хочешь уничтожить, Я все же у тебя просить решаюсь Наследия моих державных предков. Другие против ярости врагов Зовут на помощь дружескую руку, А я врагов зову на кровь родную, На кровь, что поклялась меня сгубить.
41
Тебя молю и на тебя надеюсь; Утраченный престол один ты в силах Мне возвратить. Гроза врагов, пусть будет Твоя рука опорой для несчастных. Не меньше, чем твои победы, станут Хвалить твои щедроты и к престолам, Поверженным тобой, еще один, Тобою ж восстановленный, прибавят.
42
Из-за моей, быть может, веры ты Мои мольбы с презрением отвергнешь! Но, веру исповедуя иную, Я верю в добродетели твои. Свидетель Бог, что с праведнейшей просьбой К тебе еще никто не обращался. Но лучше повесть выслушай о том, Какие я гоненья претерпела.
43
Отец мой, Арбилан, царил в Дамаске. Не царское дитя, он на престол Взошел как муж прекрасной Хариклеи. Я матери своей, увы! не знала. Ее глаза закрылись в то мгновенье, Когда мои чуть увидали свет, И день, что озарил ее кончину, Был днем, мое рожденье озарившим.
44
Едва с тех пор минуло пятилетье, Как и отца постигла та же участь. Телесную бросая оболочку, Он и бразды правленья, и мои Младенческие годы вверил брату: Так нежно он любил его, так много Ему благодеяний оказал, Что в верности его не сомневался.
45
Под бременем двойным, вначале дядя, Казалось, о моем лишь думал счастье: Дивил он весь Восток своей ко мне Поистине родительской любовью. Быть может, под личиной благородства Он уж тогда был полон черных мыслей; Меня ж в невестки проча, может быть, Далек еще он был от преступленья.
46
Росла я; рос двоюродный мой брат, Упрямое и грубое созданье. Под внешностью мерзейшею таится Такое же и сердце у него; В нем скупость уживается с гордыней; Развратный, необузданный, собою Чудовищную смесь одних пороков Без тени добрых чувств являет он.
47
Такого-то супруга для меня Мой опекун заботливый готовил! Не раз он возвещал мне, что должна я С ним разделить и ложе и престол. На всякие пускался он уловки, Но вырвать роковое обещанье Не удалось ему: я неизменно Отказом иль молчаньем отвечала.
48
Но, наконец, однажды он уходит С таким зловещим видом от меня, Что я свою страдальческую повесть В его лице, как в зеркале, читаю. И с той поры ужасные виденья Мой сон тревожить ночь за ночью стали, А роковой испуг запечатлел В душе грядущих бедствий ожиданье.
49
Тень матери являлась часто мне Под облаком печали. Ах, как мало Напоминало бледное лицо Знакомые черты ее портретов! И говорила мне она: «Беги, Дитя мое, беги от страшной смерти! Уж вижу я отраву и кинжал В предательской руке; беги скорее!»
50
Но что мне было в этих предсказаньях Погибели, меня подстерегавшей? Неопытная, робкая, к кому За помощью могла я обратиться? В чужих краях вымаливать подачку Казалось мне ужасней смерти. Да, Я предпочла бы дни свои окончить В местах, мое рожденье увидавших.
51
Несчастная, боялась смерти я И от нее бежать не смела. Выдать Боялась эту самую боязнь И час своей погибели ускорить. Так, полная тревоги и смятенья, Влачила я унылый жребий свой: Как будто меч над головою видя, Я каждый миг ждала его паденья.
52
Но вот (благодарить ли мне судьбу, Иль надо мной она лишь посмеялась?) Один отцом воспитанный придворный Является тайком и возвещает, Что смерть моя уж дядей решена И приговор исполнен будет скоро: Тирану сам же дал он обещанье Отравленный мне кубок поднести.
53
Одно лишь бегство будто бы спасет Меня от занесенного удара. И, предлагая мне свои услуги, Он ободрить старается меня. Мне ничего не остается больше, Как ввериться советчику; и я Бежать решаюсь в ту же ночь далеко И от родной земли, и от тирана.
54
Ночь настает и замысел наш кроет Безмолвной тайной мрака своего. Я ухожу, со мною две служанки, Две спутницы в неведомых скитаньях; Но влажный взор невольно обращаю К местам, где первый день мне улыбнулся Прикованные к виду дорогому, Насытиться не могут им глаза.
55
Туда меня все помыслы влекут, Но каждый шаг оттуда удаляет. Так в бурю мореход глазами ищет От взора убегающую землю. Без сна и ночь, и день, ее сменивший, Мы по местам неведомым блуждали И, наконец, до замка добрели Совсем уж на краю моих владений.
56
То замок был Аронта, моего Спасителя, бежавшего со мною. Предатель между тем, узнав, что жертва Его исчезла, в бешенство приходит И тут же с плеч своих сложить вину Решает на меня и на Аронта: Обоим нам приписывает он Задуманное им же злодеянье.
57
Как будто подкупила я Аронта Ему напиток с ядом приготовить, Чтоб, от его избавившись надзора, Не знать запрета в склонностях преступных; В пылу постыдной страсти отдавалась Я множеству любовников как будто. О, молния сожгла б меня скорее, Чем осквернила б я святую честь!
58
Что, пожелав моих сокровищ, варвар Убить меня решил, мне это больно; Но что он честь мою пятнает, ах, Какая рана с этою сравнится! Перед моими подданными в страхе В обман хитро их вводит нечестивец, Чтоб мнимою виною удержать На мщение поднявшуюся руку.
59
Взойдя на мой престол и на себя Венец мой возложив, он, кровопийца, На том еще не думает мои Невзгоды и несчастия покончить. Аронта сжечь сулит он в замке, если Тот сам его оковам не предастся; А мне и тем, кто делит жребий мой, Он даже не войной грозит, а плахой.
60
Он хочет, говорит, в моей крови Омыть позор, ему мной нанесенный, И дому моему вернуть ту честь И мощь, которых я его лишила. На деле же он одного боится: Утратить скипетр, мне принадлежащий; И, только сжив меня со света, может Он власть свою упроченной считать.
61
Ах, в замыслах своих не преуспеть Не может он! И без твоей поддержки Придется, государь, мне не слезами, А кровью укротить его жестокость. Несчастная, невинная, без средств, Без помощи, склоняюсь я к твоим Ногам, твои колена обнимаю И возвратить мне честь и жизнь молю.
62
Рукой твоей, в возмездье справедливом Смиряющей и гордость и нечестье, Святынею твоею заклинаю: Не отвергай моих молений жарких! Пусть жалость благодетельного сердца Мне сохранит и дни и скипетр. Жалость! Нет, государь, я умоляю только Тебя о правосудии разумном.
63
Ты чувством справедливости и мощью Все исполнять, что хочешь, одарен: Меня спасая, ты приобретаешь Себе, как мне, покорный край. Довольно Мне от тебя десятерых героев. Со мной в Дамаск отправившись, сумеют Они меня и преданным вельможам, И верному народу возвратить.
64
Один из важных жителей Дамаска, Заведующий входом потаенным, Ворота отворить мне и ввести Украдкой во дворец меня берется: Он за успех ручается, коль помощь Я от тебя хоть слабую добуду; Ему она дороже целой рати, Так ценит он отвагу христиан».
65
И, смолкнув, ждет Готфридова ответа; Но и в ее молчанье продолжает Настойчивость мольбы ее звучать. Колеблется Готфрид: боится он Коварства сарацинов, ибо знает, Что верен людям только верный Богу; Но свойство душ великих, доброта, В нем все одолевает напоследок.
66
И кое-что еще его вниманье Приковывает к бедствиям царевны. Он чувствует, как важно для него Иметь в своих руках престол дамасский: Властительница новая, конечно, Пути ему признательно откроет, В намереньях поможет и доставит Оружие, припасы и казну.
67
Пока Готфрид, взволнованный рассказом, С поникшей головой, соображает И взвешивает доводы, Армида С него не сводит глаз в недоуменье: Молчаньем продолжительным ее Все больше он смущает и тревожит; Но, наконец, в смягченных выраженьях Решительно отказывает ей.
68
«Когда бы, госпожа, то предприятье, К которому призвало Небо нас, Мечей и рук не требовало наших, Могла б вполне на нас ты положиться. Но мы должны спасти народ Господень И стен святых восстановить свободу. Великий был бы грех ослабить войско И шествие победное замедлить.
69
Даю тебе обет, и пусть он будет Тебе залогом, что, когда удастся Нам вырвать из неволи эти стены, Возлюбленные Небом, мы тотчас Последуем сердечному порыву И возвратим тебе престол отцовский. А если б я тебе поддался нынче, Отступником я стал бы нечестивым».
70
Армида молча голову склоняет И, в землю взор вперив, стоит недвижно; Потом, глаза омоченные к небу Подняв, взывает с горестью глубокой: «Несчастная! Ах, в целом мире жребий Найдется ли плачевней моего! Скорее все изменится в природе, Чем перестанет гнать меня судьба.
71
Надежды, значит, нет: напрасны слезы; К моленьям глухо сердце человека. Быть может, не разжалобив тебя, Разжалоблю тирана я скорее? Суровостью тебя корить не буду: В моих напастях Небо лишь виновно; Оно твою ожесточает душу И непреклонным делает тебя.
72
Нет, государь! Не ты мне, нет, а рок Отказывает в помощи молимой. Жестокий, беспощадный рок, возьми же Остаток жизни ненавистной! Ах! Тебе казалось мало на сиротство Меня обречь в младенческие годы: Еще с престола нужно было свергнуть И в грудь вонзить отравленный кинжал.
73
Прочь, прочь отсюда, где не позволяет Мне дольше оставаться честь моя. Прочь, но куда? Где скрыться злополучной От ярости тирана? В целом мире Мне не найти убежища такого. Но что ж колеблюсь я? Перед собой Я вижу смерть и к ней иду, чтоб этой Рукой предупредить ее удары».
74
Она молчит; в ее глазах – печать Исполненной достоинства досады. По виду и скорбя и негодуя, Она уйти и вправду будто хочет. А слезы, слезы гнева и печали, Текут неудержимо и обильно, И кажется от солнечного блеска, Что сыплются жемчужины из глаз.
75
И все лицо омочено слезами. Такою нам является лилея, Когда еще чуть брезжит в небе утро И чашечка ее сверкает ярко Алмазными слезинками Авроры; А ветерок, способствуя расцвету, К ней в лоно пробирается и нежит Ее дыханьем сладким, как влюбленный.
76
Но из ее волшебных слез родится Таинственное пламя, что в сердца Мужские проникает, самовластно Охватывает их и зажигает. Амур! Кто от тебя пощаду видел И пламенем твоим кто не горел! Но ты, благоприятствуя Армиде, Свои же чудеса усугубляешь.
77
Ей лживою печалью удается Растрогать всех, и все в одно решают: «Чтоб быть таким неумолимым, нужно Тигрицею быть вскормленным, родиться В мрачнейших недрах Альп иль морем гневным Быть выброшенным на берег пустынный; Как может он, жестокий, огорчать Такую красоту отказом грубым!»
78
Пока так ропщут все и не дерзает Никто заговорить, Евстахий юный, Любовью весь горя и состраданьем, Становится перед Готфридом смело И речь ему такую держит: «Брат, Чрезмерную суровость и жестокость Ты проявил бы, если бы не сдался На наши убеждения и просьбы.
79
Само собой понятно, что вождям Для посторонних дел не подобает Бросать на них лежащие заботы; Но мы, что за самих себя в ответе, Во всем своей отваге лишь подвластны И ни над кем главенства не имеем, Мы можем дать тебе десятерых Воителей за правду; выбирай!
80
За красоту и за невинность мстить — Не значит ли за Небеса сражаться, И смертные останки нечестивца — Всевышнему не дар ли благородный! Нет выгоды мне в этом славном деле, Но я ему по долгу отдаюсь: Стоять за женщин слабых, беззащитных Поклялся я и клятве буду верен.
81
О, если бы во Франции ль, в иной ли Стране благовоспитанной сказали, Что в деле столь прекрасном убоялись Мы будущих напастей и трудов! Нет, лучше я сниму и шлем и латы! Воители без доблести, долой Оружие, что мы же оскорбили, Долой и обесчещенное званье!»
82
Сказал он; все сподвижники ему Согласно выражают одобренье; Потом, его же следуя совету, Настойчиво Готфрида убеждают. «Я должен, – говорит он, – уступить, Но помощь будет не моя, а ваша. Однако если верите Готфриду, Умерьте рвенье пламенных сердец».
83
В словах Готфрида видят дозволенье Того, что он лишь терпит поневоле, И каждый жаждет в выборе удачи. Чего не смогут слезы красоты? Чего не смогут речи, если их Прекраснейшие губы произносят? Невидимой приковывает цепью Армида всех хотенья к своему.
84
Евстахий объявляет ей: «Конец, Небесная краса, твоим печалям; Получишь скоро ты от нас ту помощь, Что ищут треволнения твои». И этого довольно ей: лицо Озарено уже улыбкой счастья; Глаза от слез отерты покрывалом, Яснеет взор, и все вокруг яснеет.
85
Потом сладчайшим голосом Армида Благодарит их за благое дело: «Оно в моей душе запечатлелось, И память сохранят о нем века». Но ей всего не выразить словами: Пусть трогательной внешностью скрывает Свой умысел она с таким искусством, Что никому его не заподозрить.
86
Успехом первым гордая, она Судьбе, к ней благосклонной, предается, Чтоб довершить скорее злодеянье. Прельщения все силы напрягая, Медею и Цирцею превзойти Старается она в коварных чарах; И лестно ей разумнейших героев, С сиреной соревнуя, усыплять.
87
Все в ход она пускает, чтоб добыча В сетях осталась. Каждое мгновенье Иною представляется она: То взор в смущенье девственном опустит, То алчными глазами поведет; И шпорой и уздой попеременно Владея, слишком робких подбодряет И сдерживает пылких чересчур.
88
Чуть кто-нибудь из воинов скромнейших, Огня своих желаний испугавшись, Захочет потушить его, она Героя нерешительного быстро Улыбкой обнадеживает нежной: Тогда ее довольный, светлый взгляд В изменчивое сердце мечет искры И лишь сильней в нем разжигает пламя.
89
Напротив, осторожная в речах, Скупая на улыбки и на взгляды, Готового забыться смельчака Она в границах сдерживает должных. Но даже сквозь презрительную складку В ее лице луч жалости сверкает: И только от суровости растет В отчаянье не ввергнутое чувство.
90
Порой уединяется она И кажется по виду в те мгновенья В глубокую кручину погруженной; Из глаз ее обильно льются слезы; Влюбленные все плачут вместе с нею, И в жалость переряженный Амур Налаживает стрелы поострее, Чтоб их в сердца поглубже запустить.
91
И вдруг покров кручины ниспадает; Надежда вновь сияет на лице: К поклонникам покинутым вернувшись, Веселый разговор она заводит. Играет на щеках живой румянец; Глаза блестят; небесно-чистый смех Рассеивает облако печали, Окутавшее храбрые сердца.
92
Их чувства опьяняют нежный голос И нежная улыбка; не по силам Душе такое бремя наслаждений, И отлететь она как бы готова. Амур, Амур! Одна беда таится И в горестях, и в радостях твоих, Лекарствами несчастных смертных губишь Ты так же, как недугами своими.
93
Поочередно так от зноя к стуже, От радости к печали и от страха К надежде каждый миг переходя, Поклонники несчастные игрушкой Прекрасной соблазнительнице служат. А если новичок о муках сердца Речь заведет, дрожа и запинаясь, Она его как будто и не слышит.
94
Или, потупив взор, она внезапно Стыдливости румянцем загорится: Тогда с лица лилеи исчезают, И розы расцветают вместо них. Такою нам является аврора, Когда ее лучи румянят небо. Презренье, со стыдливостью сливаясь, Сильнейшей выражается окраской.
95
В поклоннике приметя пыл излишний, Тотчас же от него она бежит; Потом, к нему вернувшись, поощряет И отвергает вновь его признанья. Так, целый день промучив, наконец Лишает даже призрака надежды; Несчастный же вздыхает, как охотник, Во мраке след добычи потерявший.
96
Такими-то незримыми цепями Армида многих воинов сковала; Таким, верней, оружием она Их всех любви поработить сумела. Амур! Дивиться ль нам, что Геркулес, Тезей, Ахилл твоей подпали власти, Когда с крестом на стягах христиане В твоих оковах сами очутились?
