Эдуард Тополь
Завтра в России
Все события этого романа абсолютно подлинные, в чем может убедиться каждый, заглянув в завтрашние газеты.
Автор.
Что-то случится непременно, потому что не бывает так, чтобы что-нибудь тянулось вечно. А кроме того, мой сон был вещий, за это я ручаюсь.
М. Булгаков. «Мастер и Маргарита».
Вынужденное предисловие
Сегодня, когда я отправляю новую редакцию этого романа своему агенту, я мысленно прошу Россию притормозить ее уже летящий с горы поезд событий. Иначе все, что я назвал «Завтра в России», рискует стать вчерашним днем этой страны – еще до того, как моя книга дойдет до читателя.
Но, право, лучше бы мои предсказания оказались пустой выдумкой, чем русской реальностью. Может быть, это было бы сильным ударом по моему самолюбию, но для всего остального мира крах моих прогнозов был бы большим облегчением.
Торонто, 20 октября 1989 года.
Я не читаю предисловий к чужим книгам и поэтому никогда не писал их к своим. Но биография этой книги уже сама складывается в роман, и вот несколько слов на эту тему.
Я сел писать исторические фантазии на тему «Завтра в России» в октябре 1986 года, и на первых порах даже мне самому развитие сюжета часто казалось нелепым бредом неумелого романиста. Но потом советская история вдруг стала развиваться так стремительно, что события, выдуманные мной и отнесенные на 1992-94 года, начали превращаться в сегодняшний и даже вчерашний день. Так, помню, в третьей главе этой книги я (мысленно поставил себя на место Горячева) смело реабилитировал Троцкого и Бухарина – в 1990 году. А через месяц мне пришлось выкинуть всю эту главу – Горячев реабилитировал Троцкого и Бухарина на три года раньше!
Короче говоря, пока я сочинял будущее для России и консультировался по ряду предполагаемых мной событий с Пентагоном и другими экспертами, Россия с фантастической скоростью двигалась в это будущее, и я, пытаясь застолбить свой copyright на историю, отдал роман в нью-йоркскую газету «Новое Русское Слово», где он и был напечатан летом 1988 года. Одновременно роман ушел и к моему американскому издателю.
Но именно в то лето горячемания захлестнула мир. И мой американский издатель, прочитав роман об аресте советского Президента, приходе к власти партийно-шовинистской хунты и гражданской войне в России, пришел в ужас и сказал, что «даже если это все правда, нам такая правда не нужна!». И еще он добавил, что если я не перестану писать такие глупости, то мое имя исчезнет в литературной пыли.
Я хорошо помню, что когда подобные заявления по поводу моих сочинений делали лет тридцать назад редакторы советских журналов и киностудий, я считал их идиотами и антисемитами (и, кстати, ни разу не ошибся). Но до чего же в нас, русских, развито уважение к Западу! – после пары аналогичных ответов других американских издателей я запретил своему агенту показывать роман кому бы то ни было и тут же выбросил рукопись в подвал.
И только моя, в августе 1989 года, поездка в Россию заставила меня вернуться к этому роману. Потому что в Москве, в Ленинграде и в Таллинне я с первых же минут почувствовал себя брошенным на страницы своего романа. Да, уже тогда значительная часть моих исторических фантазий оказались хроникой русских событий. Даже выдуманная мной организация «Патриоты России» вдруг объявилась в Ленинграде…
Я вернулся в Америку, перенес действие романа из 1992-94 годов поближе к сегодняшнему дню и попросил своего агента снова послать рукопись моему американскому издателю. Но агент сказал, что этого человека уже не существует – его имя исчезло в издательской пыли.
Good damn! Я видел, что история явно катится по сценарию, намеченному мной в романе, но никто не хотел этот роман печатать, никто не верил в мои предсказания! Даже мистер Горбачев! Да, я думаю, что и об этом уже можно сказать: летом 1990 года Виталий Коротич, главный редактор журнала «Огонек», отдал рукопись этого романа Михаилу Сергеевичу Горбачеву в надежде получить у него «добро» на публикацию. И с гордостью сам сказал мне об этом в Нью-Йорке, обещая начать печатать роман с сентября 1990 года. Но прошел сентябрь, ноябрь и даже январь 1991 года, роман уже вышел отдельной книгой в Болгарии, а Коротич… Мне передали, что тот самый Коротич, который рекомендовал роман М. С. Горбачеву и просил у меня разрешения напечатать его в журнале (а затем еще и издать в трехтомнике моих сочинений) – этот самый Виталий Коротич вдруг обозвал роман нехорошими словами. Я понял, что он просто повторил то, что сказал ему М. С. Горбачев после прочтения рукописи.
А роман все-таки вышел в России – в мае 1991 года, полупиратски в Махачкале, в кошмарной обложке и с огромными купюрами – но за три месяца до тех событий, которые в нем предсказаны. Причем, как увидит читатель, предсказанные чуть ли не с точностью до одного дня! Например, в романе, написанном, повторяю, в 1986–1988 годах, арест советского Президента происходит в субботу 20 августа, а в жизни он случился 19-го. Но это просто потому, что в то время, когда я писал роман, у меня под рукой не было календаря 1991 года…
Конечно, мне могут сказать, что я не все угадал. Например, антигорячевский переворот у меня в романе удался, а в жизни – провалился.
Но у меня, господа, на это другая точка зрения.
Я позволю себе предположить, что Госпожа Русская История прочла мой роман и, ужаснувшись предстоящим России испытаниям, впервые сжалилась над русским народом и вовремя успела внести в мой сценарий свои режиссерские поправки. Потому что без этого янаевско-крючковского заговора-фарса Россия еще десять лет топталась бы на месте, буксовала между Горбачевым и Ельциным, а тем временем все рос и рос процесс приватизации страны коммунистами, а западная помощь оседала бы в их бездонных карманах. И все равно был бы заговор, был бы путч – другого пути не было! Я искал этот другой путь полтора года, жена, боясь, что мои предсказания сбудутся, просила меня найти какое-нибудь другое будущее для России хотя бы в романе, но я не нашел – не потому, что не хотел, а потому, что пасьянс горячевской перестройки складывался только так – не иначе!
И вот, не имея возможности изменить общий замысел Провидения (или логику развития «перестройки»), Ее Величество История на этот раз, для августовского прокоммунистического переворота выбрала не Ленина, а Янаева, не Троцкого, а Язова, не Бухарина, а Павлова! И выбором этих пигмеев на роль узурпаторов власти запрограммировала весь путч на фарс!
Да, История повторила себя фарсово, и тот гнойник коммунизма, который в Кремле и за его пределами прятался за спиной романтического коммуниста-реформатора, – этот гнойник прорвало, наконец, дрожащими руками Янаева, Крючкова и К°. Теперь вместо того, чтобы нарывать внутрь, Россия за три дня выплеснула из себя весь 74-летний гной! И стало очевидно, наконец, что избавиться от коммунизма без путча не могли ни Русская История, ни Горячев.
Но кроме антигорячевского заговора в романе, как увидит читатель, были намечены и более трагические события. Поэтому, я думаю, мой роман еще актуален – не только как черновик истории или ее альтернативный сценарий. А как взгляд в ту пропасть, мимо которой миру удалось проскочить буквально чудом.
Есть ли в этом чуде заслуга моего романа?
Полностью ли миновала та опасность, которую я видел еще пять лет назад?
Не рано ли сбрасывать со счетов возможность трагического ожесточения фабулы русской истории?
Этого я не знаю.
И – уже боюсь предсказывать.
Эдуард Тополь
10 октября 1991 года
Нью-Йорк, США
Часть I
Красный август
8 августа 199… года
Из экстренных выпусков газет во всем мире:
«ДЕЛЕГАТ КОММУНИСТИЧЕСКОГО СЪЕЗДА СТРЕЛЯЕТ В СВОЕГО ПРЕЗИДЕНТА!»
«СПАСУТ ЛИ ВРАЧИ ПРЕЗИДЕНТА?»
«НОВЫЙ ПЕРЕВОРОТ В КРЕМЛЕ???…»
День первый
1
Москва, Кремлевская больница. 11.15 по московскому времени
«– Подсудимый Батурин, встать! Признаете ли вы, что 8 августа на заседании съезда партии стреляли в товарища Горячева?
– Да. Стрелял.
– Чей приказ вы выполняли?
– Я стрелял от имени всей партии…»
Горячев мучительно поморщился. Но даже выругаться вслух у него еще не было сил. Он лежал на высокой больничной койке, чуть приподнятый на подушках, с хирургическим швом на груди, окутанный проводами датчиков и окруженный новейшим импортным медицинским оборудованием. Миниатюрные экранчики постоянно показывали частоту его пульса, кровяное давление, ритм сердца, заполняемость легких и т. д. Вся эта аппаратура дублировала приборы, стоящие в кабинете главврача Кремлевской больницы академика Бахтина, и была поставлена в палату по приказу самого Горячева, как только его привезли в больницу. С простреленной грудью и кровью в плевре левого легкого, почти теряя сознание от боли и страха умереть, Горячев еще по дороге из Кремлевского Дворца съездов, где прозвучал этот страшный выстрел, успел подумать, что он не может доверять кремлевским врачам. Стрелявший не был уличным шизофреником, он был делегатом съезда партии. И, значит, это покушение – результат заговора. Но кто заговорщики? Правые во главе с Лигачевым? Левые во главе с Ельциным? Демократы-экстремисты? Русские националисты из «Памяти»? Анархисты? Военные? Кто бы это ни был, они могли заранее сговориться с врачами «Кремлевки» о том, что если Горячев не будет убит, а только ранен, то он должен умереть в больнице. Заговорщики должны были сговориться с врачами, иначе они – полные идиоты! Потому что если он выживет, то… Господи, если я выживу, то…
И весь короткий путь – всего три квартала от Кремля до улицы Грановского, где находится Кремлевская больница, – Горячев думал только об этом: как НЕ отдать себя в руки кремлевских врачей, как НЕ допустить, чтобы его оперировали русские хирурги. Но только в операционной, когда анестезиолог уже нес к его лицу маску для общего наркоза, Горячев, собрав все силы, сказал:
– Нет… Ларису!
Лариса почему-то не попала в машину «скорой помощи», которая везла Горячева из Кремля в больницу. То ли о ней, жене Горячева, забыли в сутолоке, то ли и с ней что-то случилось (арест? сердечный приступ?), но, как бы то ни было, даже в этом ее отсутствии Горячев видел еще один признак заговора.
– Некогда! – нетерпеливо ответил ему Бахтин, уже одетый в зеленый хирургический халат, с резиновыми перчатками на руках и со стерильной маской на лице. – Некогда, Михаил Сергеевич! Дорога каждая секунда!
Горячев окинул взглядом их всех – Бахтина и еще двух кремлевских хирургов, их ассистентов и анестезиолога. Конечно, вряд ли все они вовлечены в заговор, это почти невероятно. И все же…
– Нет, – повторил он Бахтину. – Ларису…
Бахтин засопел, сдерживая бешенство, и даже это показалось Горячеву подозрительным. Но тут Лариса сама вбежала в операционную. За ней спешила медсестра, на ходу завязывая на спине у Ларисы шнурки стерильного халата.
– Миша! Боже мой!..
Движением пальцев Горячев приказал и врачам, и медсестрам выйти из операционной.
– Вы с ума сош… – протестующе взревел Бахтин, но Горячев только мучительно поморщился, и рука его вяло, но и властно велела им всем убраться немедленно.
– Полминуты! – процедил сквозь зубы Бахтин, и они вышли.
– Что, Миша? – наклонилась над Горячевым Лариса.
Он чувствовал, что теряет сознание, что боль, горячая, как огненный шар, раскаленным комом распирает грудь и обжигает сердце, спину, мозг.
– Только… американский врач… из посольства… – произнес он сухими бескровными губами. И – утонул в своей боли, и последнее, что видел, – искру догадки в ее глазах…
Все, что было потом, он узнал с ее слов. Она загородила собой потерявшего сознание Горячева, а Бахтин устроил ей скандал. «Идиотка! Он может умереть от пневмонии!» – кричал Бахтин, срывая с рук резиновые перчатки. Секретарь ЦК Егор Лигачев уговаривал: «Лариса Максимовна, здесь наши лучшие врачи! Как мы будем выглядеть в глазах всего мира?!» Министр обороны Вязов орал по телефону американскому послу: «Да! Вашего врача, вашего! Я высылаю вертолет!» А шеф КГБ Митрохин сказал Ларисе: «Если через три минуты американский врач не будет здесь, я арестую вас, и наши врачи начнут операцию!». Именно в эти минуты:
– в Москве было объявлено военное положение, три танковые и шесть дивизий спецназа вошли в город, а вся армия, авиация, флот и ракетные части были подняты по боевой тревоге – отражать атаку извне, если покушение на Горячева – это дебют иностранной агрессии;
– лучшая гэбэшная дивизия имени Дзержинского блокировала Кремль – на случай, если вслед за устранением Горячева планировался кремлевский переворот;
– бастовавшие железнодорожники Кавказа, Сибири и Прибалтики добровольно прервали забастовку. Всесоюзный стачечный комитет строителей объявил об отмене всеобщей стачки, назначенной на завтра, а Координационный центр оппозиционных партий – об отмене всех митингов и демонстраций;
– все телестудии мира прервали свои передачи и показывали момент покушения, безостановочно повторяя эти сенсационные кадры (на съезде партии были операторы 43 крупнейших телестудий со всего света).
И только московское телевидение, прервав, конечно, прямую передачу из Дворца съездов, пыталось успокоить население. «Уважаемые товарищи! – говорил Кириллов, самый популярный диктор программы «Время». – Правительство призывает вас сохранять спокойствие. Товарищ Горячев доставлен в больницу, врачи принимают все меры…»
Но как раз в эти минуты врачи ничего не предпринимали, а ждали своего американского коллегу. Министерский вертолет маршала Вязова взял доктора Доввея прямо с крыши американского посольства, полторы минуты занял полет от здания посольства до Кремлевской больницы, и все это время Лариса держала оборону, не подпуская врачей к мужу, хотя он лежал на операционном столе без сознания. Наконец Бахтин просто отшвырнул ее («грубо, как бык», – говорила потом Лариса), подошел к Горячеву и начал операцию, и в этот момент в операционную вбежал американский врач Майкл Доввей. «У меня не было выхода, Михаил Сергеевич, – объяснял потом Бахтин Горячеву. – Вы могли умереть от пневмонии. Поэтому просить прощения у вашей жены я могу только за то, что не оттолкнул ее раньше. Мы бы не имели сейчас такого абсцесса!..»
– Батурин, не корчите из себя героя! Мы тоже члены партии, но мы не давали вам полномочий стрелять в товарища Горячева, – произнес Марат Ясногоров, председатель Партийного трибунала. – А пронести оружие через шесть контрольных пунктов в Кремлевский Дворец одному человеку вообще невозможно. Значит, кто-то дал вам этот пистолет уже в зале. Кто? Назовите сообщников!..
Большой, в полтора квадратных метра, настенный японский телеэкран системы «High definition» создавал почти полную иллюзию присутствия в палате Батурина и Партийного трибунала. Батурин перевел взгляд своих светлых глаз с Ясногорова на других членов трибунала и усмехнулся:
– Несколько лет назад немецкий мальчишка один пролетел над всей страной от Балтики до Красной площади. Я тоже пронес пистолет сам, в кармане…
«Как держится! Как спокойно держится, стервец! – подумал Горячев. – Так можно держаться только в том случае, если знаешь, что у тебя за спиной надежное прикрытие. Но кто же мог обещать убийце свое покровительство? Наверняка только тот, кто и сейчас обладает значительной властью. Так неужели это Лигачев? Если бы Горячев был убит, именно Лигачев, давний конкурент Горячева в Политбюро, стал бы Генеральным. Никто другой. Так неужели он решился?..»
– Повторяю, у меня нет сообщников, и вообще тут нет заговора, – словно отвечая на мысли Горячева, продолжал Батурин. – А вот единомышленники – вся наша партия, и поэтому я говорю и от имени партии. Если разрешите, я объясню…
«Разреши ему! Пусть объяснит!» – чуть не сказал Горячев в экран председателю трибунала Марату Ясногорову. Он не знал этого Ясногорова – кто такой? откуда? Партийные трибуналы были введены только в этом году, когда выяснилось, что 18 миллионов служащих советской партийно-бюрократической машины уже не только открыто саботируют перестройку, но и повсеместно наживаются на ней – берут гигантские взятки с кооперативов, рэкетиров, сельских арендаторов. Причем суммы взяток – чаще всего в американских долларах – затмевали рекорды взяточничества даже брежневской семейки в эпоху ее правления. И тогда Горячев решился на чистку партии. Это была рискованная затея. В тридцатые годы Сталин проводил такие чистки террором, и тогда партия отдавала ему своих вождей и героев – лишь бы выжить самой. Но, выжив, партия научилась заранее убирать тех лидеров, у которых обнаруживались опасные для партократии замашки сталинизма. Так слетели и Маленков, и Жуков, и Хрущев, и Шепилов… Поэтому Горячев повел чистку руками самой партии. Членов трибунала подбирали из числа рядовых коммунистов, не занимающих административных постов, и они бестрепетно гнали из партии как старых, так и новых бюрократов. Несколько десятков крупных, показательных процессов над «скрытыми врагами перестройки» помогли Горячеву восстановить свой авторитет в глазах народа, мечтающего о «сильной руке». И доказать публике, что тотальная нехватка продовольствия в стране вызвана врагами и саботажниками перестройки – партийными бюрократами. Таким образом, накануне самого критического лета 199… года – лета, на которое все предвещали общенародный бунт, взрыв, революцию, – Горячев с помощью этих трибуналов успел притушить страсти, переадресовать всеобщее возмущение положением в экономике и получить у Истории еще одну отсрочку.
Но сейчас он боялся, что этот неизвестный ему председатель трибунала Ясногоров как-нибудь грубо собьет Батурина, не даст ему высказаться…
Однако Ясногоров лишь покровительственно усмехнулся Батурину и произнес певуче:
– Да уж, пожалуйста! Объясните…
«Молодец, хорошо сказал», – подумал Горячев. Он даже забыл на несколько мгновений, что эти двое объясняются по поводу его жизни, по поводу той свинцовой пули, которая прошла в трех миллиметрах от его сердца. Он увлекся их словесной дуэлью, как игрой хороших актеров в телеспектакле. Батурину 34 года, он второй секретарь Волжского горкома партии, кряжистый русак, именно таких курносых русаков с голубыми глазами отбирал Горячев во время своих поездок по стране и продвигал их на ключевые партийные и хозяйственные посты. А вот кто такой Ясногоров – черт его знает, скорее всего – никто, да и внешне он вовсе не из горячевской гвардии, а тщедушный какой-то, лицо худое, глаза базедовые, на вид лет тридцать. Но как красиво подсек Батурина, вежливо: «Да уж, пожалуйста! Объясните…»
Стоя напротив семи членов Партийного трибунала, Батурин чуть нахмурился, переступил с ноги на ногу, но при этом в светлых глазах его читались ясность и несмятенность мысли.
– Что ж! Я скажу. Что такое наша партия сегодня? Какова ее роль в обществе?
– Только без лекций, – перебил Ясногоров.
Да уж, действительно, усмехнулся про себя Горячев. Кто ты такой, мерзавец, чтобы лекции нам читать? Я в твои годы был никем, провинциальной партийной шестеркой, рядовым инструктором по сельскому хозяйству Ставропольского крайкома. Но я терпел, сгибался, выполнял идиотские указания брежневской мафии, интриговал и рисковал на каждом шагу, чтобы ты, сукин сын, сразу в тридцать лет получил крупную партийную должность и полную свободу инициативы…
Батурин выпростал свой взгляд из пространства, к которому он уже собирался обратиться, посмотрел на Ясногорова и вдруг согласился совершенно по-деловому:
– Хорошо. Без лекций. Я стрелял в Горячева потому, что он отнял у меня жену, сына и родовое наследство…
«Та-а-ак, – разочарованно протянул в уме Горячев, – он просто шизофреник…»
– Больше того, – продолжал Батурин, – Михаил Горячев отнимает жен и детей у всех партийных работников. Возьмите статистику: сколько жен бросили своих партийных мужей десять лет назад и сколько в этом году? В этом – в восемь раз больше! Почему? Кто поставил нас в положение презираемых и третьесортных?..
Все-таки без лекции не обойдется, мельком подумал Горячев, но, черт с ним, пусть говорит. Похоже, и Ясногоров решил так же – он откинулся на спинку стула и не перебивал Батурина.
– …Россия всегда, испокон века была чиста от идей мелкой спекуляции и погони за наживой. Россия была отлична от всех остальных народов мира поиском Духовности и Высшего смысла. И у нас, русских коммунистов, тоже был авторитет духовных лидеров мира, – говорил тем временем Батурин. – Да, духовных! Полмира открывали по утрам газету «Правда» и из нее узнавали, что МЫ назначили правдой на сегодня! Нищая, полуголодная страна была примером для народов самых сытых стран, и никто у нас не бастовал, не требовал автономии и даже в мыслях не посягал на власть нашей партии…
Какая у него странно-знакомая манера рубить мысль на короткие предложения, подумал Горячев. И так знакомо он наклоняет голову чуть вперед…
– Но где все это теперь? Что свергло партию с пьедестала? Реформы Михаила Горячева – вот что! – сказал Батурин так твердо, словно вбил гвоздь ударом кулака. – Сегодня совершенно очевидно, что перестройка, затеянная Горячевым, с треском провалилась. Вот уже несколько лет народ задыхается от инфляции и тотального дефицита, государственный дефицит достиг астрономических цифр, экономикой уже невозможно управлять ни с помощью денег, ни приказами. Даже при Брежневе, которого так легко превратили в посмешище, даже при Брежневе положение было лучше! А Горячев продолжает думать, что он демократизировал страну и ему за это памятник поставят. Но он не демократизировал – он развратил страну! Русский народ стал таким же, как все – как итальянцы, греки, евреи – только деньги, только валюта! А иначе никто не работает, вся страна митингует. И все кричат «долой коммунистов!». Бикфордов шнур гражданской войны уже горит повсюду. Запад закабаляет умы молодежи своей поп-культурой…
«Все ясно, – обозлился Горячев, – я раскачал лодку, я продался ЦРУ и международному сионизму и веду страну в сети капитализма. Но раньше об этом писали в ЦК только партийные старики-анонимщики. А теперь… «перестройка провалилась!». А кто ее провалил – не вы ли сами? Черт возьми, до чего у этого мерзавца моя манера произносить речи! Последние годы все молодые партийные выдвиженцы подражают мне, некоторые даже очки носят – только чтобы быть на меня похожими. Но чтобы мой же убийца!..»
– Что же получается? – спросил тем временем Батурин у трибунала. – Мой прадед штурмовал Зимний и проводил коллективизацию. Мой дед прошел замполитом от Волги до Берлина. Мой отец подавлял восстание в Венгрии и строил атомные электростанции. Я командовал ротой в Афганистане. Четыре поколения – за что мы воевали? Великая страна, супердержава рассыпается на глазах. Польша, Венгрия, Прибалтика, Грузия – все откалывается, выламывается из системы, которую построили наши отцы и деды. Не сегодня завтра народ возьмет в руки колья и пойдет крушить все и вся! А моя семилетняя дочка смотрит на меня, как на убогого, и говорит по-английски: «Папа, let face it, ты неудачник, у нас нет даже своей машины!» И так – у всех партийных работников. Собственные дети презирают нас за то, что мы коммунисты. Мне очень жаль, что я не убил Горячева, мой выстрел должен был упредить революцию и спасти партию. Но передайте Горячеву: партия все равно его уничтожит…
Рядом с кроватью, на экранчике, зачастила кривая сердечного ритма. Горячев нажал кнопку «стоп» на пульте дистанционного управления видеомагнитофоном, откинулся головой на подушку и закрыл глаза. Нужно успокоиться, а то сейчас прибежит лечащий врач… Господи, что за страна! Император Александр Второй отменил крепостничество – убили! Петр Столыпин собирался ввести фермерство – убили! Как только в Кремле появляется не тиран, а нормальный человек, в него стреляют от имени какой-то Высшей русской Духовности, партии, сверхидеи. «Выстрелом в Горячева упредить революцию!..» Черт, как больно дышать… Нет, нужно успокоиться и на что-то решиться. Не с Батуриным – Батурин подождет, посидит в камере. А с батуринцами – срочно и без суеты. Итак, этот выстрел – это их ответ на чистку партии. А ведь еще вчера казалось, что именно такие молодые батурины, которых он недавно сам возвысил из низов партийной, военной и научной номенклатуры, – это и есть его личная гвардия внутри КПСС, новый костяк перерождения партии. А оказывается – нет!
Горячев открыл глаза. Прямо напротив него, на стене, на громадном экране, лицо Батурина застыло на стоп-кадре последней реплики: «Партия его все равно уничтожит». И столько жесткой, остервенелой силы было в светлых глазах Батурина, что Горячев вдруг пронзительно понял: а ведь уничтожат! За власть и уничтожат! Ведь точно такие глаза – захлестные – были когда-то и у парней в его деревне, когда они выходили на уличные, село на село, драки. С дубинами и стальными ломами в руках выходили, чтобы не бить – убить!
Горячев пошевелил пальцами, нажимая последовательно несколько кнопок на пульте правительственной видеосвязи. Эту последнюю американскую новинку, «видеотелефон» – систему из 142 телевизоров, принимающих закодированный сигнал кремлевского телекоммутатора, – всего месяц назад подарил Советскому правительству Арман Хаммер, «вечный друг» СССР. Горячев сам провел распределение всех 142 видеофонов и теперь легким нажатием кнопки убрал с огромного экрана лицо Батурина и, набрав четырехзначный номер, вызвал на тот же экран кабинет главного редактора «Правды» Матвея Розова. Розов, как всегда, был на месте – сидел над свежими полосами завтрашней газеты. Молодой, курносый, светлоглазый и широкоскулый, как Батурин.
Это сходство так неприятно поразило Горячева, что он на несколько секунд задержал кнопку включения связи и просто рассматривал, что Розов делает. Конечно, через всю газету гигантский заголовок: «ЗДОРОВЬЕ М.С. ГОРЯЧЕВА – ВНЕ ОПАСЕНИЙ». Все-таки замечательное это изобретение – видеофон, особенно эта возможность скрыто наблюдать за подчиненными. Говорят, у Сталина была манера включаться в кремлевский коммутатор и часами подслушивать телефонные разговоры своих «соратников». Черт возьми, как хорошо он понимает теперь Сталина, который держал в страхе всех и в то же время всех боялся. А может, только так и можно управлять Россией – доглядом, сыском и террором? Впрочем, говорят, что по заказу многих партийных боссов, которых Горячев снабдил видеофоном, какие-то умельцы уже разработали системы оповещения о включении видеоканала, и стоило подключиться к любому видеофону, как у ее хозяина где-нибудь в потайном месте тут же загоралась сигнальная лампочка. Наверно, и Розов уже знает, что кто-то смотрит на него глазом видеокамеры, но еще не знает, кто именно – из КГБ, из ЦК партии?..
Нажатием кнопки Горячев включил видеокамеру, торчащую на коротком штативе над пультом видеосвязи. И тут же напротив Розова на телеэкране возникло лицо Горячева.
– О, Михаил Сергеевич… – стал подниматься Розов.
– Сиди… сиди… – негромко, с затрудненным дыханием произнес Горячев.
Розов опустился в кресло и спросил:
– Как вы себя чувствуете?
– Слушай… сейчас тебе привезут кассету… с выступлением этого Батурина в трибунале… – сказал Горячев. – Вообще-то это смесь шовинизма с правой фразеологией… Но завтра же… все его выступление… должно быть опубликовано…
– Что-о? – изумился Розов.
– Подожди… Это не все… – нетерпеливо поморщился Горячев. Простреленная грудь отдавала болью при каждом вдохе и выдохе. Но Горячев превозмог себя, сказал: – И в этом же номере… нужно объявить дискуссию «Убивать или не убивать Горячева за экономическую революцию?».
– То есть – как?!! Да это же будет кощунство! Нет, я не могу!..
Горячев устало закрыл глаза, давая себе отдохнуть, но не выключая видеосвязи. Да, вот в чем ошибка! Этих молодых партийных волкодавов он хотел превратить в партию современных грамотных менеджеров. А они шли на партийную работу ради привилегий и сытой начальственной жизни. И в этом весь конфликт – не убывающий, а растущий! Гласность вскипятила болото русского общества, изменила страну, даже народ стал политически активным, и только они, батурины и розовы, не хотят перестраиваться ни на йоту, а лишь стервенеют и хотят власти – тотальной власти, сталинской, над всем миром! А все остальное: Россия, духовность – это старая демагогия, которая легко оправдывает любую руку, поднявшую пистолет. «Перестройка провалилась… Мой выстрел должен был упредить революцию!» Мерзавец! Нет, больше он с этой сволотой церемониться не будет – сначала они гробили его реформы, а теперь подняли руку и на него самого!..
Тем временем Розов, пользуясь паузой, демонстрировал верноподданнический раж:
– Дискредитировать вас?! Такими словами?! И вообще!.. Мало того, что этот мерзавец в вас стрелял, мы еще дадим ему газетную трибуну?!
Горячев чуть-чуть, всего на долю миллиметра, приоткрыл ресницы и подглядывал за Розовым. И чем больше он смотрел, тем лживей казалась ему розовская риторика и тем больше убеждался он в правильности своего решения. Да, именно так! В который раз судьба подает ему свой знак – жесткий, но ясный. Сначала был Чернобыль, потом этот немецкий летчик-мальчишка, потом – Сумгаит, Армения, Тбилиси, шахтерская забастовка… Но в том-то и секрет горячевского таланта, что он умеет любую опасную ситуацию развернуть себе в прибыль. Чернобыль и немецкий летчик-мальчишка позволили избавиться от армейской мафии в Генштабе, от всех этих горе-маршалов, которые требовали бесконечного наращивания атомного оружия. Сумгаит, Армения, Тбилиси и шахтерская забастовка позволили растрясти партийно-брежневскую номенклатуру. А теперь – Батурин. Этот выстрел показал, что оттягивать решительный взмах ножа, как он всегда это делает, ожидая, что противник сам спелым яблоком упадет к ногам, – больше нельзя! Ведь Александра Второго когда-то тоже убили со второй попытки. Да, господа Батурины, я принял решение. Это демократом быть трудно, добрым и терпеливым быть трудно, а быть диктатором…
Горячев открыл глаза и, перебив Розова, произнес тихо, но жестко:
– Вечером… привезешь мне… сигнальный экземпляр газеты… Чтобы все в ней было так, как я сказал…
И отключил видеосвязь.
