Майн Рид
Гаспар-гаучо. Затерявшаяся гора
Глава XVI
Мертвец
Еще раз закат окрасил в пурпур пампасы, а сеньора Гальбергер все еще ожидала своих близких: и пропавших, и ускакавших на розыски. Один за другим уезжали люди с усадьбы, но никто не вернулся.
И теперь, устремив взгляд на окутанную мраком степь, она волнуется и плачет. Мрачная ночь представляется ей бездонной пучиной, поглощающей всякого, кто осмелится в нее погрузиться. Мгла сковала степной простор, и женщине кажется, будто невидимая рука набросила на пампасы густой покров, чтобы скрыть от ее глаз дорогих ей людей, быть может, уже заснувших вечным сном…
Так стоит она на веранде об руку с сыном, и оба напряженно вглядываются в бесконечную даль. Ничего не разглядишь в этом черном хаосе ночи, но мать и сын не покидают веранды. Сеньора в полном отчаянии. Не видать ей мужа и Франчески! Кто знает, вернется ли племянник… Раз и опытному и энергичному Гаспару не удалось найти пропавших, что может поделать мальчик – Чиприано? Наверно, всех их захватил какой-то могучий враг, и все они погибли, попав в одну и ту же ловушку!
Как ни томительны были часы ожидания, сеньоре Гальбергер предстояло нечто худшее… Но сначала ей довелось пережить минуту радости, мимолетную, как солнечный луч, последний перед грозой.
Внезапно собака, лежавшая у ног Людвига, насторожилась и с громким лаем бросилась во двор.
Мать и сын, перегнувшись через барьер веранды, устремили взгляд на черную равнину. Вскоре до их слуха донесся лошадиный топот, прозвучавший для них музыкой надежды.
К эстансии приближались всадники; с громким криком выбежала сеньора Гальбергер в сад и остановилась за воротами, у тына. Невдалеке чернели силуэты всадников. Людвиг еле догнал мать.
Увы, их было не четверо, а только трое!
– Это, должно быть, отец с Франческой и Гаспаром, – трепещущим голосом проговорила сеньора, – Чиприано, верно, разминулся с ними. Но и он скоро вернется…
– Нет, – покачал головой Людвиг. – Я узнаю белую кобылу Чиприано.
– Неужели отстал Гаспар?
– Не думаю, – печально ответил Людвиг, сразу сообразивший, что дурные предчувствия оправдались. – Едут двое взрослых мужчин, а вслед третий всадник – Чиприано.
Долго гадать им не пришлось. Всадники остановились у тына. Лунный луч осветил лицо передового: то был Гаспар, в его спутниках сеньора узнала мужа и племянника.
Окинув взглядом лошадей, она убедилась, что Франчески нет.
– Где Франческа? – воскликнула она. – Где моя дочь?
Молчанье… Гаспар поник головой, а сам Гальбергер застыл, как изваянье.
– Что это значит? – спросила сеньора, подходя к гаучо, а потом к мужу. – Где Франческа? Что вы сделали с моим ребенком?
Но муж не ответил ни словом, ни жестом, ни взглядом. Сеньора Гальбергер растерялась:
– Людвиг, что ж ты молчишь? Людвиг, дорогой Людвиг, отчего ты не отвечаешь! Ах, я знаю, знаю – она умерла…
– Не она, а он! – раздался над ее ухом шепот.
Говорил Гаспар, соскочивший с коня и приблизившийся к жене натуралиста.
– Он? Кто «он»?
– Увы, сеньора, – ваш супруг и мой хозяин!
– Может ли это быть… – И дрожащими руками сеньора обняла колени безмолвного всадника.
Мертвое тело, прикрученное к седлу, слегка покачнулось. Шляпа Гальбергера упала на землю, и бледный луч луны осветил землистое лицо и стеклянные глаза.
С диким криком отпрянула женщина и без чувств рухнула на сырую траву.
С диким криком отпрянула женщина и без чувств рухнула на сырую траву
Глава XVII
По следам
Медленно тянутся часы. Снова близится к западу солнце, озаряя безбрежную равнину и зеленые пальмовые рощи. Великолепные олени и пятнистые косули неспешно бредут на водопой с обширных и спокойных пастбищ, почти никогда не оглашаемых конским топотом и лаем охотничьих свор. В Чако у оленей и косуль почти нет врагов, кроме темно-красной пумы и желтого ягуара, близких родственников льва и тигра – мощных хищников Старого Света.
Сейчас нам придется перенестись на лесную прогалину, расположенную в двадцати милях вверх по Пилькомайо, считая от становища тобасов, и, следовательно, милях в тридцати от усадьбы, еще недавно принадлежавшей Людвигу Гальбергеру. Не все домочадцы покойного остались в эстансии. Трое из них греются у костра, пылающего на прогалине. Один из них – сын убитого, другой – племянник. Нужно ли говорить, что третий – Гаспар-гаучо? С какой целью они покинули родной дом? Обстоятельства сами говорят за себя. Читатель уже понял, что друзья наши выслеживают преступников, убивших Гальбергера и похитивших Франческу.
Кто совершил злодеяние? Гаспар и юноши не могут ответить на этот вопрос и теряются в смутных догадках. Одно ясно – в черном деле участвовали индейцы. Следы, которые ведут вдоль берега Пилькомайо вниз по течению до притока, а затем сворачивают к месту преступления, оставлены индейскими лошадьми.
Но Гаспар не догадывается, к какому племени принадлежат эти индейцы. Впрочем, то была не единственная загадка, смущавшая следопытов. Среди множества отпечатков копыт они обнаружили следы подкованной лошади. Можно было предположить, что один из индейцев ехал на лошади, угнанной во время набега у белых колонистов. Но следы подков отпечатались на земле четырежды: самый старый след вел вверх по реке, самый, свежий – вниз по течению. К тому же он не обрывался на месте преступления, а шел дальше, по направлению к покинутому становищу.
Тот же след был найден на берегу притока, где совершилось убийство: он приводил к зарослям сумаха и продолжался по тропинке тапиров до роковой прогалины. Из всего этого явствовало, что всадник на подкованной лошади не только знал об убийстве, но даже принимал в нем участие.
Все эти подробности были открыты не юношами, а Гаспаром-гаучо. Но сделать из них выводы он не умел, так же как и его спутники.
После отъезда из эстансии трое путников только сейчас расположились привалом. А усадьбу они покинули незадолго до полудня, вскоре после похорон, состоявшихся рано утром: жаркий климат Парагвая не позволяет откладывать погребение.
Сеньора Гальбергер не задерживала мужчин дома. Она страдала не только как жена, но и как мать и сама отправила гаучо с юношами на поиски Франчески.
Нечего и говорить о том, с каким жаром принялись мужчины за поиски. Все трое готовы были пожертвовать жизнью, лишь бы вернуть Франческу.
До сих пор они придерживались следов похитителей, тщательно разбираясь во всех петлях и поворотах, «но плана действий еще не составили. Днем им было не до рассуждений. Но с наступлением темноты, когда поневоле пришлось прервать поиски, они улучили время для разговора. Между прочим, только сейчас они вспомнили, что следует позаботиться и о собственной безопасности. Негодяи, от рук которых пал Гальберберг, не остановятся и перед убийством его друзей…
И вот, устраиваясь на ночлег, путники действовали чрезвычайно осторожно. Костер они развели небольшой – лишь бы вскипятить мате, – да и тот разложили в ложбинке, чтобы не был виден издали огонь. К тому же как раз с той стороны, куда уводили следы убийц и откуда, следовательно, можно было ждать нападения, раскинулась пальмовая роща.
Прежде чем располагаться привалом, Гаспар тщательно осмотрел местность и, только убедившись в полной безопасности привала, принялся расседлывать коней, приказав предварительно юношам раскладывать костер.
Глава XVIII
Кто был всадник на подкованном коне
Сидя у костра и поджидая гаучо, юноши разговорились о горестных событиях. До этого момента они не успели даже вдуматься в двойное несчастье. Людвиг не догадывался, кто были преступники; но у Чиприано были некоторые подозрения. Теперь он поделился ими с двоюродным братом.
– К убийству причастны тобасы, – заявил он.
– Что ты, Чиприано! – воскликнул Людвиг. – Зачем им было убивать отца? Что побудило их к злодеянию?
– Кой-какие основания были, во всяком случае, среди тобасов есть один человек, извлекший выгоду из убийства.
– Один? На кого ты намекаешь?
– Я говорю об Агваре.
– Об Агваре? При чем он здесь? Зачем ему понадобилась жизнь моего отца?
– Зачем? Да для того, чтоб завладеть твоей сестрой.
Людвиг вздрогнул и в полном недоумении уставился на Чиприано.
– Что ты хочешь сказать, Чиприано?
– Я, кажется, ясно выразился. Ты был слеп, но я давно замечаю, что Агвара влюблен во Франческу.
Людвиг обомлел. Малонаблюдательный, он не обращал внимания на странное поведение Агвары, бросавшееся в глаза ревнивому Чиприано. И сейчас Людвиг не сразу поверил кузену.
– Уверен ли ты, Чиприано? – неуверенно спросил Людвиг. – Не померещилось ли тебе это все?
– Уверен, как в том, что меня зовут Чиприано. Я давно слежу за Агварой и однажды хотел поколотить этого наглого мальчишку, но дядя меня удержал. Он боялся, как бы это не повлекло ссоры с Нарагваной.
– А отец обо всем догадывался? Я хочу сказать: знал ли он об Агваре и Франческе?..
– Нет. Думаю, он ничего не подозревал, а мне не хотелось раскрывать ему глаза.
Как ни дики показались Людвигу слова двоюродного брата, он не мог не насторожиться. Но что бы юноша ни думал об Агваре, он никак не мог представить себе старика Нарагвану в роли предателя. Ведь он так долго был другом и покровителем отца.
– Не может быть! – снова воскликнул он. – Не может быть!
– Нет, так и есть… Я в этом убежден. Пожалуй, старый вождь ни в чем не виновен, но сын его способен на любую гнусность. Помяни мое слово, Людвиг! Это дело тобасов, и нам еще придется померяться с ними силами.
– Но куда они девались? Почему они внезапно исчезли, не предупредив отца! Право, все это очень странно…
– Вдумайся в то, что случилось, и ты многое поймешь. По-моему, все было решено заранее. Агвара уговорил отца позволить ему похитить Франческу, а старик, боясь встречаться с дядей, снялся вместе со всем племенем. Не сомневаюсь, что теперь они укрылись в глубине Чако, и нам нелегко будет их найти. Но Франческа с ними, и мы должны разыскать тобасов и отбить ее… Да, должны, хотя бы ради этого всем нам пришлось сложить головы. Не правда ли, кузен?
– Это наш долг, и мы его выполним, – решительно ответил Людвиг.
Тут к костру подошел Гаспар.
– Ну, сеньорито, пора ужинать, – прервал он беседу юношей.
С этими словами гаучо принялся за стряпню. Работа была несложная, так как почти весь ужин был приготовлен заранее и находился у путников в седельных сумках. Гаспар вытащил холодную баранью лопатку и хлеб. Овцы в Чако есть, – их разводят и сами индейцы, – а покойный охотник-натуралист не пренебрегал ни скотоводством, ни земледелием.
Оставалось только приготовить «парагвайский чай». Гаучо захватил с собой всю посуду, то есть железный котелок и три чашки из кокосовой скорлупы, называемые матэ (ибо это название не напитка, а посуды), и особые трубочки – «бомбиллы», сквозь которые парагвайцы тянут свой чай. Был у него и запас «хербы». Не хватало лишь молока. Но парагвайцы и без него охотно пьют свой любимый возбуждающий, но не опьяняющий напиток.
Подобно всем гаучо, Гаспар отлично варил парагвайский чай, и вскоре три мате наполнились кипящей жидкостью. Путники вставили в чашки свои «бомбиллы» и принялись тянуть чай, закусывая его бараниной с маисовым хлебом.
Для большей безопасности они погасили костер и теперь сидели у остывающей золы. За ужином Чиприано поделился с Гаспаром своими подозрениями. Для гаучо они не были неожиданностью: он и сам предполагал нечто подобное и давно уже наблюдал за сыном вождя, заглядывавшимся на дочь его дуэно – хозяина. Но он не допускал мысли о предательстве со стороны Нарагваны. Старый кацик, по его мнению, не способен на подлость. Подобно Людвигу, он терялся в догадках. В самом деле, зачем Нарагвана покинул насиженное гнездо? Объяснения Чиприано казались ему неудовлетворительными, но придумать что-нибудь другое гаучо не удавалось. Так все трое за вечер не пришли ни к каким выводам.
Подложив под голову седла и закутавшись в свои пончо, путники легли спать. Первым заснул Людвиг, потом Чиприано; как ни мучился он беспокойством и нетерпением, усталость взяла свое.
Один гаучо не смыкал глаз. Всю ночь ворочался он с боку на бок.
– На всем белом свете, – рассуждал он, – есть только один человек, желавший смерти моему хозяину. Да, такой человек существует, и зовут его Эль-Супремо…
С тех пор как мы бежали из-под его носа, он не перестает нас разыскивать. Но ведь прошло уже четыре года – срок достаточный, чтоб обо всем забыть. Но сеньор Хозе Франсиа злопамятен. Он никогда ничего не забывает… И уже меньше всего способен он простить обиду, нанесенную ему Гальбергером. Кто стал однажды этому человеку поперек дороги, тот ему враг до самой могилы. Право, я не удивлюсь, если окажется, что убийство подстроено диктатором. Странные следы подков… Подумать только: они отпечатались два раза в одном направлении и дважды в обратном. А свежий след оставлен не раньше вчерашнего дня… Пожалуй, вчера утром… Он ведет вниз по реке за старое становище. Как досадно, что я не свернул к становищу, чтобы рассмотреть его! Впрочем, успею и на обратном пути… Что же нас ждет впереди? С чем мы вернемся к сеньоре?..»
Долго бодрствовал гаучо, как древний астролог, вглядываясь в звезды, словно ища у них ответа на свои сомнения. Внезапно он вздрогнул и привстал.
– Найдено! – прошептал он. – Этим все объясняется: и убийство, и похищение, и все беды…
Как ни тих был шепот гаучо, но Чиприано расслышал его и тотчас же проснулся.
– Что случилось, Гаспар? – спросил он.
– Ничего, ничего, сеньорито. Москит укусил меня в нос, но я уже прихлопнул кровопийцу. Больше он меня не тронет.
Хотя гаучо и полагал, что ключ к тайне найден, он хотел до конца все обдумать, прежде чем посвящать юношей в свои соображения.
Чиприано снова заснул, а Гаспар продолжал развивать свою мысль:
– Франсиа напал на наш след. Удивляюсь, как этого не случилось раньше. Я всегда предостерегал сеньора, что благополучие наше держится на волоске… Нарагвана, к несчастью, всегда успокаивал его. Тобасы с парагвайцами были на ножах, и немудрено, что мой бедный хозяин всецело полагался на них. Но теперь положение круто изменилось. Вот почему тобасы, не предупреждая, покинули становище. Следы подков указывают на то, что им сопутствовал какой-то белый. Ни минуты не сомневаюсь, что то был посол Эль-Супремо. А кто мог быть этим послом? Кому диктатор поручил гнусное дело, если не…
Гаучо на правильном пути… Он уже знает имя убийцы натуралиста…
«Всадник на подкованном коне – отъявленный негодяй и наш старый знакомец – Руфино Вальдец. Негодяй! Это он убил хозяина. Головой ручаюсь, что он!»
– Какая досада, – вздыхает гаучо. – Отчего я вовремя не сообразил, кто наш враг… Вчера утром он возвращался один в Парагвай. Ах, какой я упустил случай! Как легко было свести счеты с сеньором Руфино… Но мир тесен: мы еще встретимся и померимся силами. Одному из нас суждено пасть в этой борьбе, и, надеюсь, счастье будет на моей стороне.
С этими словами Гаспар завернулся в пончо и закрыл глаза. Вскоре и он заснул.
Глава XIX
«Потерянный шар»
Путники, поставившие себе такую цель, как Гаспар и его юные приятели, не могут быть лежебоками. С первыми лучами утреннего солнца они уже были на ногах.
Вновь запылал костер, над огнем забурлила вода в котелке, и появились на сцену мате, бомбиллы, холодная баранина и маисовый хлеб.
Пока друзья наши завтракали, стало уже настолько светло, что можно было отправляться в путь. Оседлав коней, все трое двинулись вперед.
Следы по-прежнему вели вдоль берега Пилькомайо вверх по течению реки. Среди следов копыт время от времени попадались отпечатки подкованного пони, принадлежащего Франческе. Как и накануне, все время мелькали следы второй подкованной лошади, причем шли они и вверх по течению и вниз. Но в одном месте, милях в двадцати от брода, следы эти внезапно оборвались. Они кончались в роще альгаробии[29], где индейцы, очевидно, располагались привалом: на это указывала груда объедков и выжженные на земле круги, оставленные двумя кострами.
Здесь путники спешились; они решили задержаться, чтобы дать отдых усталым лошадям, с раннего утра бежавшим крупною рысью, а также чтобы обыскать место привала; ведь иногда случайная находка может пролить свет на таинственное преступление и дать нить для обнаружения преступников.
Но путники ничего не находили, кроме золы, погасших головешек и срезанных гибких ветвей лиан. Индейцы, очевидно, ими что-то перевязывали, но что именно – Гаспар-гаучо не установил. Попадались еще обглоданные кости да скорлупа страусовых яиц. Вопрос о том, кто делал привал в роще, разрешить не удалось. Гаучо сразу узнал, что здесь заночевали индейцы: кое-где трава была примята, а местами выщипана лошадьми. Но он не догадывался, к какому племени принадлежали эти индейцы.
Чиприано и Людвиг уже сели на лошадей, но Гаспар все еще бродил по прогалине, водя своего коня под уздцы.
Он обшаривал каждый куст, раскапывал золу, раздвигал высокую траву.
Надежда не обманула его. Он нашел в траве небольшой каменный шар, туго обтянутый бычачьей кожей. Размерами он напоминал шар для крокета. Но гаучо вспомнил не об этой игрушке – ее он никогда не видал, – а о шаре от «болы», без которой южноамериканский гаучо чувствует себя безоружным.
Однако веревки при этом шаре не было; не было и указания на то, что веревка оторвалась.
– Что это такое, Гаспар? – разом вскричали оба подростка, подъезжая к нему на своих конях.
– «Бола пердида».
– Ты хочешь сказать, что индейцы забыли, потеряли этот шар?
– Нет, сеньорито, я хочу сказать не это. Конечно, краснокожие потеряли его. Но я называю его perdida – «потерянным» – совсем по другой причине.
– Так почему же, Гаспар? – нетерпеливо спросил Людвиг, унаследовавший от отца пытливость ученого.
– Эту кличку ей дали мы, гаучо, а от нас ее переняли индейцы, – уклонился от прямого ответа Гаспар.
– А для чего этот снаряд? Я никогда о нем не слыхал.
– Никому из вас не пожелаю испытать на себе его действие. Смею вас уверить, сеньорито, это не игрушка, а самое страшное оружие: индеец на тридцать, шагов попадает им в цель не крупнее кулака; шар этот проломит лошадиный череп не хуже хорошей дубины из квебрахи.
– Но почему все-таки этот шар называют потерянным? – настаивал Людвиг.
Гаучо наконец соизволил объяснить:
– Обыкновенная бола, брошенная как следует, обматывается вокруг предмета, а такой шар, ударив, отскакивает. Поэтому он часто теряется. Вот его и называют «потерянным».
– Что же из этого следует? – спросил, в свою очередь, Чиприано, заинтересовавшийся шаром совсем с иной точки зрения.
– Очень много, – ответил Гаспар и загадочно улыбнулся.
– В самом деле? – оживились мальчики.
– Да, сеньорито. Из этого следует, что здесь стояли привалом не кто иные, как тобасы…
– Тобасы? – изумился Чиприано. – Почему ты так думаешь?
– А потому, что из всех индейских племен, живущих в Чако, «потерянным шаром», насколько я знаю, пользуются только тобасы. Только тобас мог метнуть этот шар, потерять его в траве. Ты прав, сеньорито, – продолжал он, обращаясь к Чиприано. – Кто б ни убил бедного Гальбергера, но кузину твою увез Агвара.
– Вперед, – взмолился Чиприано. – Людвиг, милый, нельзя терять ни минуты. Подумай, в чьих руках Франческа!
И всадники поскакали по следам, изо всей силы погоняя лошадей.
Глава XX
Тушканчики
Следопыты ринулись с большой горячностью, но очень скоро им пришлось замедлить скачку, а потом и вовсе остановиться. На пути встретилась неожиданная помеха, не столь удивившая, сколь раздосадовавшая их. То были распространенные в пампасах норы зверьков, называемых «бишача», или тушканчиков[30].
На пути встретилась неожиданная помеха
В местности, прилегающей к Паране, или Лаплате, вряд ли можно проехать пятнадцать – двадцать миль, чтобы не наткнуться на норы этих любопытных грызунов. Бишача в тех краях соответствует нашему кролику. Однако он гораздо крупнее кролика и относится к совсем другому роду и виду. Латинское его название – Lagostomus trichodactylus. Формой тела и головы это животное больше всего похоже на огромную крысу, и сходство это увеличивается длинным, волочащимся по земле хвостом. Но самое интересное в нем то, что, в отличие как от кролика, так и от крысы, задние лапы у нее трехпалые: потому-то оно и называется trichodactylus.
Норы у бишача устроены примерно так же, как и у североамериканских сурков (Arctomys Ludoviciana), более известных под названием «собачки прерий». Вся разница состоит в том, что бишача несколько крупнее американского сурка, а потому вырывает более глубокую нору. Но любопытно, что эти пампасские грызуны так же, как и «собачки прерий», делят свое жилище с птицей, с разновидностью совы, известной под названием Athene cunicularia. Разновидность эта состоит в довольно близком родстве с теми совами, которые обитают в норах у «собачек прерий». Является ли это сожительство добровольным, или совы вторгаются в норы силой, – установить трудно, хотя скорее верно последнее. В желудке северных сов зоологи не раз находили кости детенышей американских сурков. Отсюда можно заключить, что отношения сожителей не вполне дружеские.
В тех же норах нередко встречается третий сожитель – змея. Как с бишача, так и с «собачками прерий» селятся преимущественно змеи из породы гремучих. Несомненно, что и эти змеи иной раз достаются совам на обед.
Но любопытней всего то, что бишача стаскивают всякую заваль к своим норам, складывая ее у самого входа. Здесь иногда накапливается целая куча всякой всячины. Бишача подбирают палки, корни чертополоха, камни, комки засохшей глины, сухой навоз, кости – все, что только можно притащить домой. Дарвин[31] рассказывает: эти зверьки как-то подобрали на дороге часы, оброненные одним путешественником. Путешественник этот, заметив потерю, вернулся и обошел все норы бишача, надеясь найти часы в одной из куч. Расчет не обманул его.
Живут эти трехпалые грызуны в местах с жирной глинистой почвой и богатой растительностью. Родственные им «агути» водятся в сухих и бесплодных равнинах Патагонии, а бишача встречаются, главным образом, севернее, в плодородных пампасах. Чаще всего они селятся по опушкам знаменитых зарослей высокого чертополоха, – зарослей, которые можно назвать и лесами. Есть предположение, что они питаются корнями этих растений. Нередко роют они свои норы и близ «кардоналий», то есть порослей «кардона», или «испанского артишока», значительно отличающегося от южноамериканского чертополоха, но тоже относящегося к «просвирникам».
Любопытно отметить еще один факт. В Банда-Ориенталь, как называется местность, лежащая к востоку от реки Урагвая, бишача совершенно не водится, хотя ни климатом, ни почвою, ни растительностью область эта не отличается от мест, лежащих по правую сторону реки.
Таким образом, река Урагвай явилась как будто неодолимой преградой на пути движения бишача к востоку, а между тем их не остановила более широкая Парана: они живут по обоим ее берегам и даже в провинции Эртер-Риос (Междуречье), лежащей между Параной и Урагваем.
Приближаясь к «бискачере», наши следопыты обо всем этом не думали, а лишь досадовали на задержку. Пересекая бискачеру приходится ехать черепашьим шагом и с величайшей осторожностью. Норы здесь представляют собой нечто вроде подземных ходов, и при первом же неудачном шаге лошадь проваливается и вывихивает, а то и ломает ногу.
– Каспита! – сердито воскликнул гаучо, резко натягивая поводья.
Осмотрев местность и убедившись, что вперед бискачера тянется по крайней мере на полторы мили, а вправо и влево – покуда хватает глаз, он произнес еще несколько крепких слов.
– По этому полю, – добавил он, – не только галопом, но и приличным шагом не поедешь. Придется плестись. А если двинуться в объезд, то неизвестно, какой крюк получится. Пожалуй, миль десять, а то и двадцать. Похоже, что это самая большая бискачера, какую мне случалось видеть. Карраи!
Последнее проклятие было тем яростней, что, оглядевшись еще раз, гаучо так и не увидел конца бискачеры.
– Плохо, – продолжал он, – нам чертовски не везет. Вся местность изрыта норами. Ничего не поделаешь. Хоть все глаза прогляди, лучше не будет. Я думаю, самое правильное – пуститься напрямик.
– Я тоже так полагаю, – согласился нетерпеливый Чиприано.
– Едем, мальчики. Но будьте осторожны, глядите в оба… Каррамба! Как это я не догадался. Пустите меня вперед, а сами двигайтесь по моим следам.
С этими словами Гаспар тронул коня и начал осторожно пробираться между кучами мусора и зияющими отверстиями нор. Тушканчики совершенно не пугались всадников. Зверьки эти далеко не трусливы и очень любопытны. Стоя на задних лапках и вытянув мордочки, они, словно солдаты на часах, с выражением серьезнейшего внимания наблюдали за пришельцами. Тушканчики подпускали к себе на десять – пятнадцать ярдов и только тогда спасались своей крысиной походкой.
Такая беспечность, разумеется, стоит грызунам не дешево. В пампасах за ними специально охотятся. Мясо бишача очень вкусное, а на шкурки их большой спрос, в последние годы они вывозятся в Англию и другие европейские страны.
Не обращая никакого внимания ни на тушканчиков, ни на их сожительниц – сов, которые тоже сидели на «мусорных свалках», а завидев всадников, разлетались с криком в стороны, – следопыты, потратив целый час на медленную и осторожную езду, выбрались наконец на твердую землю.
Пришпорив коней, они пустились галопом, наверстывая потерянное время.
