полная версия

Том Торк
Неповиновение

– Не знал, что вас привлекают старухи, – сказал Когтёв. Василий Прокофьев в голос рассмеялся, – но учту. Говорите, что вы бы непременно встретились бы? Не могу в это поверить, потому как вы бы тогда не стали расспрашивать всех вокруг об их состояниях. Мне доносили, что вы спрашивали и про меня, интересовались есть ли у меня дочь. А коль уж и была, то, что же судьба бы изменилась? Вы аферист, Григорий Деньской, крутитесь в высшем свете, однако посмотрите, где живёте. Жалкое зрелище, могли бы снять хотя бы для нашей беседы что-нибудь поприличнее, хотя что это я? У вас же ни гроша за душой. И такой человек станет упрекать, тех, кто выше и богаче него, говорить про равенство? Взгляните на себя и ответьте с кем вы чаще якшаетесь? С ними, – он кивнул в сторону Мити и Михаила Редько, – или с нами? Думаю, ответ всем очевиден. Говорите, что за молодыми будущее? За ними смерть. Их легко обработать, переделать так, как захочется. Будущее за теми, у кого есть опыт, кто имеет собственное мнение. Что же вижу я? Своё мнение есть только у тех, у кого есть знание, власть, они задают выгодный им политический вектор остальным, последние же потребляют, не задумываясь ни о чём, не думая о политике, о «больших играх». И лучше бы вы нашли в подворотне старуху и жили бы счастливой беззаботной жизнью, но вам ведь нужно знать общественные настроения, наблюдать за теми, кто выше вас, чтобы подражать и бесконечно копировать, так кто же из нас паразит общества? Думается мне, что это пустышка, за которой нет багажа знаний и опыта, существующая за счёт других. Вы совершили большую ошибку, позвав меня, так как я сделаю всё, чтобы вы более никогда в высшем свете не появлялись. Так любите равенство, что-то не устраивает в верхушке цепи? Вы подписали себе смертный приговор, обвиняя и оскорбляя меня в том, что я не совершал, будьте уверены, что вы более никогда не появитесь в нашем обществе.

– Выходит, что мне уже нечего терять? – усмехнулся Григорий, встав и облокотившись на стол, пристально смотря в глаза Когтёву, – боитесь правды? Страшно, когда о ваших гнусных поступках известно всем? Не нужно волноваться, мне нетрудно рассказать присутствующим о ваших кражах, о том, как вы стащили более двух миллионов, например? Это известный факт, но на что вы их потратили? Может быть, помогли больным детям, изменили чью-то жизнь? Нет. Прикупили себе кораблик дальнего плаванья размером с мэрию и отправились покорять юг. И где же стыд, сострадание? Страна загибается, медленно приближается к своей кончине, а вы, довольный, делаете себя богаче, ненасытно крадя всё больше и больше. На что, позвольте? Зачем так много? Неужели жалования в десять тысяч мало для счастья? Да за подобную зарплату люди бы насмерть бились, чтобы потом рассуждать на какой бумаге должны выходить законы. Мне кажется, что человеку хватит и сотни в год, чтобы только была еда, кров и одежда. Говорите страдает бизнес, бизнесмены? Идея СОГ вовсе не об этом. Она о равенстве людей. Пускай все получают ровно столько, сколько сил было вложено. Пусть шахтёры, моряки, учителя, врачи и учёные имеют большие зарплаты, а руководители, сидящие в тёплых кабинетах и пересчитывающие деньги, не будут пересчитывать деньги, и будут получать чуть-чуть, соизмеримо с трудом и ответственностью. Пусть не будет частного бизнеса, а вся прибыль уйдёт на благоустройство жизни и на пособия нуждающимся. Вы же, ища лишний способ подзаработать, делаете ставку на господина N. и ждёте, чтобы люди, которых вы не цените и не уважаете, встали ради вас на путь революции и перемен. Что ж, может в эти выходные что-то и произойдёт, но прежде, чем выйти задумайтесь, кому выгодны народные волнения, уж не бесполезному ли политику, смысл жизни которого в воровстве? Уж не потому вы агитируете людей на действия, потому что считаете идею невыполнимой, не потому, что видите в ней лазейку? Так поделитесь с нами, не стесняйтесь, или, может быть, вам это невыгодно? Называете меня паразитом? Говорите, что больше я не появлюсь на верхушке цепи? Ошибаетесь, потому как скоро не будет ни цепи, ни света.

– Вы сами-то верите в то, что говорите? – сказал Когтёв изрядно утомившись, – света не будет. Смешно. Без моего слова, без моих средств и революция не случится, а идея СОГ так и останется всё такой же недостижимой, как и в день своего появления. Вы не понимаете как устроена человеческая душа, разве не сталкивались с соблазном? Например, когда решали стоит ли любить богатую старуху или всё-таки пойти по тернистому пути молодой, но бедной. Тут, главное – деньги. Прикупил ли я кораблик, как вы изволили выразиться. Нет. Мне его подарили, а миллион не мой, мне казалось, что я ясно выразился об этом ещё в «сухих новостях», но молодёжь всегда верит только тем, кто разделяет их точку зрения. Подумайте какие сказки рассказывает господин N., как хорошо заживём! Отнюдь. При таком разоблачителе, как он, вы заживёте ещё хуже, цензура станет жёстче, а нищета в долгосрочной перспективе выше. Ему ведь была известна вся подноготная, едва ли появится господин N. для господина N. такой же разоблачитель, тоже с утопичной идеей. Нет, такой человек, не успеет выступить на своей первой демонстрации, как будет заточён за решётку или сослан, или ещё бог что. Но зато сейчас, когда всё находится в подвешенном состоянии приятно размышлять, что сейчас верха сменятся и все станут жить лучше и богаче. Но так не будет. Никогда не было. Никогда и не будет. Но ведь и мне выгодно. Новая власть начнёт искать сторонников, начнёт искать деньги, а у кого их в достатке? Всё завязано на деньгах и знании. Но ведь гораздо легче быть «безработным мыслителем», ведь так? Фокусироваться на личной выгоде. Вы лишь нашли причину всех бед. Вам не дано увидеть всю картину или хотя бы её часть так, как мне. И то случится ли завтра восстание или нет, сменятся ли верха или останутся сидеть в своих креслах не имеет большого значения. Человек всегда ищет выгоду и сегодняшний разговор лишь заставляет задуматься о том, правильный ли я процесс запустил, вступаясь за честь, такой жалкой марионетки, как господин N.

– Жалкой марионетки? – произнёс внезапно иностранец.

Все удивлённо повернулись в его сторону. Поражённый тем, что даже намёка на акцент в словах Жанна не было, Родион Нербин шокировано плюхнулся на стул. Михаил Редько удивлённый не меньше разинул рот, пожалуй, больше, чем следовало и дольше, чем того требовала ситуация. Митя, всё то время хмурившийся, стал хмуриться ещё больше, он не мог помыслить, что приведённый им иностранец иностранцем не окажется. Василий Прокофьев вновь уронил на пол свою газету, которую успел во время разговора поднять и несколько раз помять от разыгравшихся нервов. Когтёв же, на мгновение растерявшись, стал беспокойно озираться, но, быстро спохватившись, начал пристально смотреть на нового участника затянувшейся беседы. Наконец, Гриша, готовившийся возражать о главенстве денег и его фокусировании на личной выгоде, вдруг потерял все мысли и тупо уставился на Жанна Прусса.

– Позвольте, жалкой марионетки? – повторил он непринуждённо и внимательно посмотрел на Когтёва, – кто же руководит им? Запад, деньги, а может быть вы? Нет, мне казалось, что главной на балу была теория. Идея была не в том, чтобы кровью что-то выбить или отобрать, не в том, чтобы искоренить личную выгоду. Она о том, чтобы изменить мышление людей, привыкших жить однобоко, расшевелить, сподвигнуть на «большие игры», на эксперименты, показать, что существует другой мир, способный осчастливить не только пять процентов населения. Но жалкой марионетки? Ни в коем случае! – он поднялся со стула, поравнявшись с Когтёвым. – Что, если показать людям куда уходят деньги с их налогов, но лишь для того, чтобы они, когда рано или поздно придут к власти не думали о том, как бы обогатиться, а стали думать о стране, о жизни низших слоёв, чтобы стали размышлять о равенстве, о равном распределении ресурсов. Теория важна для молодого поколения, который недоволен тем, что происходит на их земле. Не так важна смена власти или модели поведения, как важна революция сознания, если удастся изменить мышление, остальное само придёт. Выйдут ли люди из-за ваших денег, Когтёв, или нет это неважно, задача заключалась в другом и мне грустно, что все вы неправильно поняли её условия, а потому вышли на неверный ответ, это говорит о том, что у господина N. ничего не вышло, но, может быть, это выйдет у кого-то другого?..

Мгла.

– Дорогие братья и сёстры, некоторые из вас, как мне прискорбно сообщили, усомнились в нашей вере и в Боге, но, вспомните, что слово божие свидетельствует! наш Бог дождит на праведных и на грешных, как солнце сияет для всех, так и Бог свою энергию передаёт всему творению, а значит и всем людям. Нет ни одного кого бы ни касалась эта божественная энергия, но почему одни, соприкасаясь с ней, воспламеняются навеки, а другие медленно тухнут? Люди испокон веков утверждают, что вера – это убеждение. Да, действительно, убеждения человека, рациональные рассуждения могут помочь открыть человеку божественное присутствие, но вспомните, что вера живёт в сердце каждого, в его душе, и даже когда рационально-верующий человек сталкивается с фактами, которые не может объяснить или которые люди неверующие используют для доказательства своего неверия – вера от этого не страдает. Почему же так? А потому, что помимо знаний и убеждений люди опытно переживают свою веру, сомневающиеся сегодня сбились с пути, в наших силах направить их на путь истинный. Я от всего сердца желаю всем сохранить свою веру, несмотря ни на какие внешние обстоятельства, чужеродные мысли и вновь найти веру тем, кто опять-таки по каким-то личным причинам её потерял, с этим могу помочь и я, и сёстры, и вы, и молитвы искупления. Ведь найти веру – это значит увидеть Бога, обрести дар его благодати, обрести возможность жить с ним, а жизнь с Богом – это и есть спасение, наша единственная возможность вознестись после смерти над прочими грешниками, – так, высказав свой длинный монолог, Анна Плутовская вознесла руки к куполу. Прихожане, практически все жители острова, повставали со своих мест, – помогите сегодня сомневающимся, и в будущем, когда ваши души вознесутся, они будут молиться за ваш упокой, за ваши души. Спаситесь и вознеситесь!

– Спаситесь и вознеситесь! – прокричали люди радостно, одна женщина – Елизавета Раскаивающаяся – упала на колени перед алтарём с высеченным станом Бога и начала кланяться ему в религиозном экстазе, что-то беспорядочно шепча.

Анна Плутовская, кивнувшая Елизавете в знак одобрения, медленно спустилась с кафедры и поманила свою тёзку и наследницу, Аню Пророкову, та немедленно оказалась подле неё и, встав на колени, поцеловала бирюзовый камень на её руке, заворожёнными глазами смотря на главу единственной церкви, вокруг которой на несколько тысяч километров был лишь тёмно-лазурный бушующий океан.

– Встань, дочь моя, – Аня с трепещущим сердцем повиновалась, – ты сегодня молилась за упокой своего отца?

– Да, Матерь Божья, – тихо ответила она, не смея посмотреть в глаза Плутовской.

– Посмотри мне в глаза, посмотри, – сказала пастор, – вот так, сегодня не явилась Катя, она больна?

– Да, сомнениями.

– Пусть отец приведёт её ко мне, ей нужно очищение.

– Да, Матерь.

Тогда было ранее-ранее утро. Катя всю ночь не спала, выжидая, когда взойдут первые лучи солнца, и как только это, наконец, произошло, она, осторожно высунувшись из-под одеяла и стараясь не разбудить отца, тихо-тихо проскользнула мимо, выйдя на улицу. На ней была какая-то мешковатая, ничем непримечательная одежда, похожая больше на пижаму, в которой все ходили, спали, а некоторые даже работали, но главное, что под ней, так чтобы никто не увидел, можно было пронести предмет, находившийся под строжайшим запретом – книгу. Она была ни каким-то философским трактатом с критикой существующей веры, чтобы заставить уже неверующих людей не верить ещё больше, ни политическим высказыванием, призывающим к переменам устоев и отказе от личной выгоды, а обычной, может быть, не самой заурядной, приключенческой историей. Да, этот небольшой рассказ, написанный кем-то от руки мелким почерком, занимавший не больше сорока страниц, размером с кисть взрослого мужчины, произвёл на Катю небывалый эффект: ей также, как и главному герою Пете Царёву, хотелось выбежать из дома на окраине мира в лес, находящийся неподалёку, в поисках приключений; хотелось повстречать различных добрых существ: волчат и зайчат; сразиться с огромными пауками, хоть она и сильно их боялась; хотелось повстречать много людей, необременяющих и необременённых, не требующих, не заставляющих, беззаботных, несколько праздных, способных безукоризненно помочь, посмеяться, рассказывающих бесчисленные захватывающие истории у костра; хотелось посмотреть на фундаментальные замки на холмах, одним своим видом внушающие трепет и чувство величия перед давно умершими поколениями; хотелось победить дракона, получив половину лесного царства; и, наконец, хотелось, чтобы рядом был любящий человек, который будет говорить, что её ждут ещё бесчисленные приключения, столько, сколько ей захочется, сколько потребуется, сколько нужно, тот, что скажет будто бы весь мир стоит перед ней с распростёртыми объятьями. Однако реальность диктовала другие правила: каждый день она молилась, читала единственную доступную книгу о Боге, работала в поле, иногда, продрогнув до нитки, ловила рыбу в лодке на привязи, никогда особенно ни о чём не думала и не мечтала, сильно уставая на работе, ни с кем особенно не говорила, лишь переживала день за днём в бесконечном, непрекращающемся потоке, отдаваясь Богу и ожидая или смерти, или спасения, что было абсолютно равнозначными вещами. Но книга, маленький незначительный рассказ, найденный случайно в образовавшейся щели между стен, изменил всё. Жизнь в отрыве от побуждений и принуждений так, как захочется, с бесконечной свободой, манила с каждым днём всё сильнее. Во все перерывы, в любые удобные мгновения, когда вокруг никого не было, кроме света солнца и шума моря, она читала и перечитывала скошенные, прыгающие буквы и строки, лишний раз проникаясь героями, и, заканчивая прочтение, осторожно вздыхала так, чтобы Бог не заметил её греха и богохульства. Казалось, что Катя сможет с закрытыми глазами пересказать слово в слово всю сорокастраничную историю на одном трепетном дыхании. Едва ли кто-то среди жителей острова смог бы разделить её счастье или хотя бы понять её чувства и эмоции, все лишь молились, работали, молились и снова работали, будто бы представляя себя пчёлами, приносящими нектар королеве, за исключением того, что жители фанатично придерживались вере и идеи спасения, в отличии от крылатых насекомых, живущих исключительно ради продолжения рода.

Так продолжали медленно тянуться дни, Катя, желающая ещё раз окунуться в любимую историю, всё больше неповиновалась местным правилам, чем вызывала недовольство отца, применявшего ремень так же, как и его отец, и отец отца, и все поколения до этого. Кроме того, Катя заставляла беспокоится Матерь. Для последней непослушание, хоть и в переходном, взрывном возрасте, было непозволительно. Наконец, всё привело к тому, что Катя не явилась в храм на общее собрание, что было одним из самых страшных преступлений возможных на острове. Волновало ли это Катю? Отнюдь, на тот момент она окончательно теряла счёт времени, потому забыла, что сегодня был ежемесячный день вознесения, Катя пребывала в счастливом неведении, проводя время с любимым героем, воображая, как они вместе проводят время в очередном незабываемом приключении, о котором составят не один трактат и не одну книгу. Забывшись в мечтах, она вызвала гнев Матери, пожелавшей наказания, очищения.

Катя сидела на уступе скалы, в месте, как ей казалось секретном, свесив ноги над водой, смотрела вдаль, фантазируя и забывая обо всём на свете, слушая мелодичные волны, бьющиеся о камень, создающие приятный, умиротворяющий звук. Ничто не предвещало беды. По крайней мере до того момента, пока не появились Аня вместе с Катиным отцом, Борисом Боголюбовым, державшем плеть в правой руке, и главным надзирателем острова Василием Комендантским, озирающимся вокруг в поисках случайного зеваки (быть которого в общем-то не могло, потому как только что начался послеполуденный обед). Грозная компания стремительно приближалась к Кате, вскоре она услышала их шаги и обернулась, её сердце тут же ушло в пятки, а после стало бешено биться, мысли спутались и перемешались, встав на покосившихся, дрожащих ногах, она смотрела на приближающуюся тройку, мысленно прощаясь с любимой книжкой, героями и несбыточными мечтами.

– Екатерина Водоворотова! – начала Аня Пророкова, демонстративно выставив вперёд правую ногу, – сегодня ты не явилась на вознесение. Твоё неповиновение заставляет задуматься о компетенции твоего отца, – Катя перевела взгляд на отца, смотрящего на неё презрительно, гневно и недовольно. – Матерь желает, чтобы ты приняла очищение.

Специально ли или от страха, покосившееся ноги предали своего владельца, и Катя, сорвавшись, полетела вниз – в воду. За это небольшое мгновение, может быть не слишком умело, она, достав свою драгоценность, кинула её в небольшую пещерку меж скал, чтобы никому не досталось её единственное утешение, однако Катя не учла, что её недоброжелатели были чересчур близко, а потому заметили необычные действия.

– Что там?! – взвизгнула Аня, тыкая пальцем в Катю, барахтающуюся в воде, – сейчас же достаньте! И побыстрее, пока не намокло! Это важная улика!

Отец Кати остался стоять на берегу, расправляя плеть и пробуя её на камне. Грязную работу пошёл делать надзиратель, он, схватив за шкирку Катю, как маленького кролика, с силой швырнул её наверх, отчего она сильно ударилась о прогретый камень скалы. Отец, воспользовавшись моментом, ударил ту плетью по спине, широко размахнувшись. После ещё раз и ещё. Кате оставалось лишь содрогаться. Только после того, как Василий Комендантский неспешно выбрался из воды, сжимая в руках запрещённый предмет, Аня, выждав лишнее мгновение и удар, медленно проговорила:

– Что вы, Борис Боголюбов, прекратите, – ещё удар, крик Кати, – полно, она сполна получит на очищении, не тратьте силы, вам они понадобятся на сборе урожая.

Отец прекратил. Катя, хныча и пытаясь вновь задышать полной грудью, тщетно попыталась встать на четвереньки. Её подхватил надзиратель, потащив в сторону храма. В это время Аня, выхватив из рук Василия Комендантского книжку и раскрыв, принялась её изучать, после непродолжительно молчания она с отвращением сказала:

– Брось её, – надзиратель немедленно повиновался, Катя распласталась на земле и, дрожа, пыталась встать, – у этой падали, предательницы запрещённая вещь, – выругалась Аня, пнув под дых Кате, но предмет спрятала под складки своей одежды. В то же время, когда Борис Боголюбов мимолётно посмотрел на книжку, то он незаметно для остальных побледнел, а хватка на плети немного ослабла, – иди, как человек, животное. Борис Боголюбов, более не смею вас отвлекать, дальше мы сами, позднее зайду вас поблагодарить за помощь, – тот кивнул и пошёл в сторону полей, не оглядываясь. Поняв, что Катя не в состоянии подняться, Аня указала пальцем надзирателю и, кивнув, пошла вперёд.

– Я понимаю твою скорбь, Борис Боголюбов, как единственный близкий Кати, ты после смерти своей жены заменил ей и отца, и мать. Трудно тебе жилось, пока она росла. Из-за неё ты так и не смог полюбить кого-либо, потому решил не жениться, объединив свою жизнь, чтобы её жизнь обогатить. Раньше она любила и слушалась тебя, но за последнее время сильно изменилась: сначала стала ото всех убегать во время перерыва, а теперь и вовсе не пришла на вознесение, стала издеваться над нашими идолами и памятниками, не оказывая им почести и не выражая уважение. Потом, я знаю, даже если бы ты об этом не сказал, предалась развратной жизни – небрежные последствия неверия, небрежные и неизбежные последствия неверия. Она гневлива, угрюма и дерзка, требует того, что ты не можешь ей дать, приходит в бешенство, когда ты что-то советуешь или просишь, будто бы в неё вселился бес. Бедный, Борис Боголюбов, в неё действительно вселился бес, своего рода безумие, которое неминуемо поражает отпавших от Бога, ибо не может человек, отвернувшись от Бога, не оказаться в густой тьме, нельзя отречься от Бога и не обезуметь. Я расскажу тебе о том, как моя мать спасла меня, похожую на твою дочь. Однажды, когда все материнские советы были исчерпаны, она вдруг замолчала и стала молиться Богу, чтобы он очистил меня, мой разум и душу чрез воды Его. И вот, однажды, когда я рыбачила ночью вдалеке от берега, начался страшный шторм, моя лодка перевернулась, и я оказалась за бортом в жутких, высоких волнах, в леденящей воде, всё, что тогда оставалось – это молиться Богу, умолять Его простить меня и спасти. Тогда Он впервые услышал меня, потянув к себе под воду. Задыхаясь и глотая морскую воду, наполнявшую мои лёгкие, я увидела Его лик, спокойный, но недовольный, Он сказал мне: «Я спасу тебя, но взамен ты должна бесконечно преданно служить мне, подчиняться и молиться, должна возглавить храм, вознести людей острова и направлять сбившихся на путь истинный», с тех пор я беспрекословно исполняю Его поручения и потому направлю на путь истинный твою дочь, Борис Боголюбов, так, как когда-то ещё моя мать направляла тебя, через очищение, через то, что прошла и я, – восторженно сказала Анна Плутовская, спустившись с кафедры, смотря в глаза отцу Кати, пришедшему после тяжёлого трудового дня и благосклонно смотрящего на Матерь. Катя, в это время усыплённая влитым против силы раствором, только-только тёрла глаза, тщетно пробуя сфокусироваться на маленькой трещине в полу, и не понимала, что происходит и о чём только что говорили. Память была размыта, неясные обрывки, словно вспышки появлялись перед ней то тут, то там.

Катю подняли, она вяло сопротивлялась, чувствовала ужасную слабость, а потому просто повисла на руках Василия Комендантского, положившего её в высеченное углубление перед алтарём. Тут же свет над головой исчез – верх накрыли каменной плитой. Оставшись в полной темноте, Катя, жмуря глаза, пыталась окончательно прийти в себя. Сильно зевнув, она попробовала толкнуть крышку руками, однако её было не поднять, стояла намертво. Ощупывая маленькое замкнутое пространство руками, Катя обнаружила небольшие трубки, торчащие по всему периметру. И только она задумалась об их предназначении в этом резервуаре, как из них под сильным напором полилась ледяная вода. Катя взвизгнула, начала бить руками по плите, но наверху ничего не было слышно, никто не хотел и не желал ей помочь, она была совершенно одна в пространстве, наполняемым водой. Катя начала вспоминать, что ей говорили о процессе очищения, и эти воспоминания оказались гораздо холоднее льющейся воды, дошедшей до половины. Очищение – это балансировка на грани жизни и смерти. Предполагалось, что провинившийся утонет в воде и, поборов смерть, воскреснет. Однако, едва ли кто-то после чудовищной минуты под водой выживал. Катя тщетно пыталась закрыть трубки руками, её одежда, пройдя процесс намокания, быстро стала твёрдой, кожа стала приобретать синий оттенок, появилась дрожь в руках, появилась сильная заторможенность, сердце, как будто перестало стучать, сознание стало постепенно угасать. В голове роились медленные, обвиняющие мысли: «Ты умрёшь, больше не сможешь ощутить на себе теплоту солнца, больше не услышишь шум моря, больше не сможешь перечитать любимую историю, но ведь можно было этого избежать, не так ли? Разве твоё неповиновение стоило того? Эта жалкая книжка, книжка, книжка». Книжка. Верно. То, что приносило ей удовольствие, было островком спокойствия в этом жестоком мире, теперь и этого рядом не было. Петя Царёв, герой сказки, где он сейчас, что делает? Неужели смотря на неё: жалкую и разбитую, он не придёт и не спасёт её, так как делал с другими? Разве Катя виновата в том, что ей хотелось помечтать, почитать, разве все эти церемонии так важны? Почему ей сулят спасение и вознесение, но спасать и не думают. Каждый день – это повторение предыдущего, всё ради высшей цели, ради лучшей жизни после смерти, но имеет ли это хоть какой-то смысл? Если что-то по ту сторону? Ей дали цель в жизни – молись и работай и тогда рано или поздно, когда тебя настигнет смерть, твоя душа получит заслуженный покой, ты спасёшься и вознесёшься. И вот смерть стоит перед ней, наполняя лёгкие ледяной водой, вот-вот придёт заветная награда, но вместо облегчения, лишь равнодушие и усталость. Ей выдали цель, смысл жизни, не спросив, хочет ли она найти всё самостоятельно. А без человеческого выбора, решений, единожды только поэтому – нет свободы, а раз не было свободы имела ли человеческая жизнь хоть какой-то смысл?

Вода заполнила резервуар полностью, проблесков воздуха не осталось. Катя с раскрытыми обречёнными глазами смотрела в этой мутной воде на слова, высеченные на камне: «Желание свободы – это зыбучие пески, чем больше стараешься, тем больше увязаешь в раболепии».

– Вы подумали над нашим предложением? – спросил незнакомец, одетый в высокое бежевое пальто и шляпу. В правой руке он держал дипломат, а в левой – некое соглашение, которое активно показывал Анне Плутовской, тыкая в разные места документа. Он покосился на Катю, – а с ней что?

– Проблем не будет, – отмахнулась Анна Плутовская. – Помнится в прошлый раз мы говорили об увеличении цены, мне не нужен другой остров, не нужна квартира или любые другие ваши ценности, – Анна Плутовская перешла на шёпот, – деньги и корабль. Точка. Так и передай, это – моё последнее предложение, если ты снова явишься сюда пугать моих людей, живым отсюда не выберешься, понял?

– Вы уверены? От многого отказывайтесь.

– Больше не смей спрашивать старую женщину об уверенности! Пшёл вон! И чтобы в следующий раз меня ждал корабль с деньгами.

– Катя, очнись, ты не умерла! – прозвучал незнакомый голос, въевшийся в самые глубины уставшего и разбитого разума Кати. Ныне она лежала полумёртвой на холодной каменной скамье, из неё едва-едва откачали воду, потому как, заметив, что та не подаёт признаков жизни, бросили это дело, оставив валятся в храме. Пожалуй, к вечеру, её бы вывез Василий Комендантский в море и сбросил бы на съедение акулам. Однако несмотря на то, что она уже порядочное время лежала без чувств, Катя услышала голос того, кто был небезразличен к её судьбе, того чей голос будто бы был у неё в голове. Она открыла глаза и, упав со скамьи, стала кашлять, бесчисленное количество воды шло и шло из неё. Кто-то был сзади Кати и, наклонившись, посмотрел ей в глаза, сказав, – В наших силах всё изменить.

Несмотря на лихорадочный кашель и онемевшие конечности, Катя вскрикнула, отскочив от незнакомца, и сильно ударилась о каменную колонну, закашлялась ещё больше. Незнакомец был красив: высок, темноволос, мускулист и имел большие карие глаза, говорящие: «нельзя останавливаться, нужно действовать». Он вплотную подошёл к Кате, присев около неё на корточки:

– Неужели не узнала? Это же я – Петя Царёв! – и действительно, даже судя по скудному описанию в книжке, он был поразительно похож: был в той же присущей ему одежде, которая едва ли нашлась бы на острове, имел короткий стальной меч, каких отродясь не было ни у одного жителя, даже шрам на шее от огромного паука имел тот же, что и на страницах книги. Сомнений не оставалось, либо перед ней решили так жестоко подшутить, да так, что изуродовали неизвестного ей мальчика, выдав ему боевое оружие, либо перед ней действительно он: свободный, добрый, справедливый и готовый помочь любому, не прося ничего взамен.

– Но как? – тихо прошептала Катя, смотря на любимого героя во все глаза.

– Не мог же я спокойно наблюдать, как над тобой издеваются и помыкают! – с улыбкой произнёс он. – Вставай, нас ждёт приключение, ты должна всё изменить, должна помочь всем этим людям.

– Но… зачем?

Петя Царёв недоумённо на неё посмотрел, явно не ожидая подобного вопроса:

– Как это зачем? Они молят о помощи каждый день, разве можно их обманывать? Если человеку нужна помощь, то каким бы он ни был, вправе ли мы отказывать ему? Кать, ты задаёшь неправильный вопрос, такой не должен появляться у тебя в голове. Вопрос не в том «зачем», а в том «как».

– Эти люди с детства были ко мне жестоки, почему я должна им помогать?

– Люди не рождаются жестокими, алчными или ищущими личную выгоду. Такими их делают условия, и если ты полна недовольства к происходящему, полна энергии и желания всё изменить, то к чему ждать? Не нужно думать, что ничего не выйдет, если тебя только унижали и использовали, если люди ведут себя не так, как должно. Только в твоих силах всё изменить, потому как ты не хочешь и не станешь адаптироваться под них, а они под тебя. Так к чему все эти бессмысленные вопросы? – Петя Царёв встал полный решимости, смотря на Катю сверху вниз.

– Почему бы просто не сбежать? – едва слышно произнесла Катя, разглядывая мраморный пол.