Тит Ливий
История Рима от основания Города

39. Но до нас дошло известие, что сенаторы, высказывая мнения, не обнаружили того послушания, с каким пришли в курию. Рассказывают, что после доклада Аппия Клавдия, прежде чем по порядку были опрошены мнения, Луций Валерий Потит потребовал разрешения говорить о положении государства и на грозное сопротивление децемвиров заявил, что он выйдет к плебеям; это было началом волнения. Не с меньшим ожесточением вступил в прения Марк Гораций Барбат, называя их десятью Тарквиниями и напоминая, что под предводительством Валериев и Горациев изгнаны цари. И не имя «царь» озлобило тогда людей: можно же называть так Юпитера, Ромула, основателя Рима, и последовавших за ним царей, сохранено оно как обычное и в священнодействиях; но возненавидели тогда гордость и жестокость царя. Если в свое время не признали возможным выносить этих качеств в царе и царском сыне, то кто станет терпеть их в стольких частных лицах? Как бы запрещая свободно говорить в курии, они не вызвали голоса и вне курии! И он не видит основания, почему он как частное лицо имеет меньше права созвать народное собрание, чем они собирать сенат. Если хотят, то пусть на опыте убедятся, насколько скорбное чувство защитников своей свободы сильнее страсти удержать беззаконное господство! Они делают доклад о сабинской войне, точно у римского народа есть какая-нибудь более важная война, чем с теми, которые, будучи выбраны для предложения законов, не оставили в государстве никаких законов, которые уничтожили комиции, ежегодно выбираемых должностных лиц, очередь в управлении, это единственное условие равенства свободы, которые, будучи частными лицами, имеют пучки и царскую власть. По изгнании царей существовали патрицианские магистраты, затем, после удаления плебеев, были выбраны плебейские. Он спрашивает их, к которой категории принадлежат они. Плебейских? А какую меру провели они при посредстве народа? Патрицианских? Они-то, которые уже чуть не целый год не собирали сената, а теперь собрали, но не позволяют говорить о положении государства? Пусть они не слишком надеются на страх перед иноземным врагом: народ считает более тяжелым то, что уже терпит, чем то, что грозит.

40. Таковы были громкие заявления Горация, и в то время как децемвиры не знали, в какой мере им дóлжно сердиться или уступать, и не видели, чем все это кончится, выступил Гай Клавдий, дядя децемвира Аппия; речь его была более похожа на мольбу, чем на упреки, так как он заклинал его именем своего брата и его родителя более помнить о родном ему союзе с гражданами, чем о беззаконно заключенном договоре с товарищами. Просит он об этом гораздо больше ради него самого, чем ради государства; государство ведь добьется своего права и помимо их воли, если нельзя будет иначе. Но ожесточенный спор почти всегда ведет к сильному раздражению; его-то исхода он и боится.

Хотя децемвиры и не дозволяли высказываться о чем-нибудь другом, кроме предмета их доклада, но прервать Клавдия они постыдились. Итак, он высказался до конца, заявив в заключение, что, по его мнению, не может состояться сенатское постановление. Все понимали это в том смысле, что Клавдий считает децемвиров частными лицами; и многие бывшие консулы кратко выразили свое согласие с ним. Мнение других, которые требовали, чтобы сенаторы собрались для назначения междуцаря, было на первый взгляд суровее, но имело гораздо меньше силы; ибо сам факт подачи мнения служил признанием лиц, председательствовавших в сенате, все же за магистратов, тогда как советовавший не делать никакого постановления считал их за частных лиц.

Когда таким образом положение децемвиров было уже поколеблено, Луций Корнелий Малугинский, брат децемвира Марка Корнелия, которому нарочито было предоставлено говорить последним из бывших консулов, притворяясь озабоченным войною, начал защищать брата и его товарищей, выражая изумление, как это случилось, что если не исключительно люди, искавшие децемвирата, то, по крайней мере, преимущественно они нападают на него; или почему это в течение стольких месяцев, когда царил мир, никто не возбуждал вопроса, законные ли магистраты стоят во главе государства, а теперь только, когда враг почти у ворот города, затевают гражданские смуты. Разве по чему иному, а не вследствие убеждения, что в смутное время цель действий будет менее заметна? Впрочем, считая неправильным предрешать столь важное дело, когда все озабочены более серьезными обстоятельствами, он полагает, что заявление Валерия и Горация о сдаче должности децемвирами до майских ид должно поступить на обсуждение сената после окончания угрожающих теперь войн, когда государство будет успокоено. И уже теперь Аппий Клавдий должен знать, что ему предстоит дать отчет относительно комиций для избрания децемвиров, в которых он председательствовал, будучи сам децемвиром, – выбраны ли они были на один год или пока проведут недостающие законы. В настоящую минуту следует оставить в стороне все, кроме войны; если они думают, что слух о ней распространен ложно, и не только вестники, но и тускуланские послы говорят неправду, то надо отправить соглядатаев, которые, разузнав, сделали бы более точное донесение; если же вестникам и послам верят, то следует как можно скорее произвести набор, децемвирам отправиться с войском, кто куда пожелает, и ничего другого не делать ранее.

41. Младшие сенаторы старались дать перевес этому мнению; но вот снова выступившие еще с бóльшим ожесточением Валерий и Гораций стали громко требовать позволения говорить о положении государства; если приверженцы децемвиров не позволят сделать этого в сенате, то они станут говорить к народу; частные лица ведь не могут помешать им ни в курии, ни в народном собрании, и они не отступят перед их призрачными пучками. Тогда Аппий, полагая, что дело уже клонится к победе над властью, если стремительность противников не будет остановлена равной решительностью, сказал: «Лучше будет говорить только о том, о чем мы спрашиваем!» Когда же Валерий заявил, что он не замолчит перед частным лицом, то тот приказал ликтору подойти к нему^[284]. Когда Валерий с порога курии уже взывал о помощи к квиритам, Луций Корнелий, обняв Аппия и заботясь не о том, чьей участью притворялся заинтересованным^[285], разнял споривших. Благодаря Корнелию Валерий получил позволение высказать, что он хотел, но свобода не пошла дальше слов, и децемвиры достигли своей цели. Бывшие консулы и старейшие сенаторы, руководимые ненавистью к трибунской власти, о которой, думали они, народ гораздо более тоскует, чем о власти консулов, также склонялись к тому, чтобы децемвиры потом добровольно отреклись от власти, предпочитая такой исход новому бунту плебеев, который может быть вызван ненавистью к ним; если дело будет окончено мирно и управление возвращено консулам без народного волнения, то плебеи могут забыть о трибунах или занявшись войнами, или видя, что консулы умеренно пользуются своей властью.

Без сопротивления со стороны сенаторов объявляется набор. Ввиду того, что на власть децемвиров не было права апелляции, молодежь отзывается на вызов. Когда легионы были набраны, децемвиры распределяют между собой, кому идти на войну, кому иметь главное начальство над войском. Главными между децемвирами были Квинт Фабий и Аппий Клавдий. Очевидно было, что внутренняя борьба будет значительнее внешней. Свирепого Аппия признали более годным для подавления движения в городе, Фабия же – не столько постоянным в хорошем, сколько опытным в дурном. Этот муж, выдававшийся когда-то и в мирное и в военное время, так переменился под влиянием товарищей по децемвирату, что предпочитал походить на Аппия, чем на себя. Ему поручена была война с сабинянами вместе с Манием Рабулеем и Квинтом Петилием. Марк Корнелий отправлен на Альгид вместе с Луцием Минуцием, Титом Антонием, Цезоном Дуиллием и Марком Сергием. Спурия Оппия они назначили помощников Аппию Клавдию по охране города, распределив при этом власть между децемвирами поровну.

42. На войне дела шли не лучше, чем дома. Вожди были виноваты только в том, что вызвали раздражение граждан; вся остальная беда происходила от воинов, которые, позоря и децемвиров, и себя, давали себя побеждать, чтобы под личным предводительством и главным начальством децемвиров не совершено было какого-нибудь удачного дела. Войска были разбиты и сабинянами у Эрета, и эквами на Альгиде. Бежавшие в тиши ночи из-под Эрета стали поближе к Риму: на возвышенном месте между Фиденами и Крустумерией они укрепили лагерь; преследуемые неприятелем и нигде не вступая с ним в бой при одинаковых условиях, они защищали себя естественностью места и валом, а не доблестью и оружием. Больший позор и еще большее поражение было на Альгиде: там был потерян лагерь, и, лишившись всего имущества, воины удалились в Тускул, рассчитывая на честность и сострадание друзей, и эта надежда не обманула их. В Рим пришли такие страшные известия, что, забыв о ненависти к децемвирам, сенаторы постановили расставить караулы в городе, приказали всем, которые по возрасту своему способны были взяться за оружие, охранять стены и расположиться патрулями перед воротами. В Тускул же решили послать оружие и подкрепление и отправить децемвирам приказ: выйдя из тускуланской крепости, держать воинов в лагере, другой лагерь – от Фиден перенести в сабинскую землю и, начав наступательную войну, удержать врагов от намерения осадить город.

43. К поражениям, понесенным от врагов, децемвиры присоединили два страшных преступления – одно в войске, другое – дома. В земле сабинян высмотреть место для лагеря посылают Луция Сикция^[286], который, ненавидя децемвиров, в тайных разговорах распространял среди воинов воспоминания о выборе трибунов и удалении плебеев. Воинам, спутникам его в этой экспедиции, дают поручение напасть на него в подходящем месте и убить его. Убийство совершено было не безнаказанно: около него погибли несколько изменников, когда этот богатырь, храбрость которого равнялась его силе, защищался, будучи окружен. Остальные приносят известие в лагерь, что Сикций попал в засаду; храбро сражаясь, он пал, и вместе с ним погибли несколько воинов. Сперва этому известию поверили; но отправившаяся затем с разрешения децемвиров когорта для погребения павших, увидав, что ни один труп там не ограблен, что Сикций с оружием лежит посередине и тела всех обращены в его сторону, вместе с тем нет ни одного трупа врага, нет и следов удалявшихся, принесли тело, говоря, что он несомненно убит своими. Негодование охватило лагерь; воины хотели было немедленно нести Сикция в Рим, но децемвиры поспешили устроить ему на казенный счет похороны с воинскими почестями. Велика была печаль воинов при его погребении, репутация же децемвиров в армии стала очень дурна.

44. Следующее преступление, вызванное сладострастием, совершилось в городе; исход его был так же позорен, как исход того преступления (позор и смерть Лукреции), которое привело Тарквиниев к изгнанию из города и лишило их царства; так что не только конец, но и причина потери власти у децемвиров была такая же, как у царей.

Аппию Клавдию страстно захотелось опозорить плебейскую девушку. Отец ее, Луций Вергиний, занимал на Альгиде почетное место^[287] и был человек отменной репутации в гражданских и военных делах. Так же воспитана была жена его, так же воспитывались и дети. Дочь была просватана за бывшего трибуна Луция Ицилия, мужа решительного, доблесть которого в защите дела плебеев была испытана. Эту взрослую девушку замечательной красоты Аппий, пылая любовью, пытался соблазнить подарками и обещаниями; но, видя ее неприступное целомудрие, он задумал прибегнуть к жестокому насилию. Своему клиенту Марку Клавдию он поручает объявить девушку своей рабыней и, в случае требования предварительного решения вопроса относительно свободы, не уступать^[288], рассчитывая, что ввиду отсутствия отца неправда сойдет. Когда девушка шла на форум – там в палатках помещались начальные школы^[289], – прислужник похоти децемвира положил на нее руку, называя ее дочерью своей рабыни и рабыней, и приказал следовать за ним, стращая увести насильно, если она не послушается. Когда оробевшая девушка стояла в оцепенении, на крик кормилицы, взывавшей к гражданам о помощи, сбегается народ. Называют пользующиеся народными симпатиями имена Вергиния – отца и Ицилия – жениха. Расположение к ним склоняет на сторону девушки знакомых, а возмутительность поступка – целую толпу. Она была уже ограждена от насилия, но объявивший ее рабыней сказал, что возбуждать толпу нет никакой надобности: он действует законным образом, а не путем насилия. Он зовет девушку в суд. Защищавшие девушку советовали ей следовать; таким образом дошли до трибунала Аппия. Истец рассказывает перед судьей известную уже ему сказку, так как он сам придумал содержание ее: девушка-де родилась в его доме, затем была украдена, перенесена в дом Вергиния и подкинута ему. Это он заявляет на основании доноса и докажет, если судьей будет даже сам Вергиний, который еще больше других потерпел от этого обмана; а пока что она как служанка должна следовать за господином. Защитники девушки заявляют, что Вергиний находится в отлучке на службе государству, что если его известить, то через два дня он явится, что незаконно заочно вести тяжбу о детях, а потому требуют от Аппия отложить рассмотрение дела до прибытия отца, решить вопрос об освобождении на основании им самим проведенного закона и не допускать взрослую девушку рисковать своей репутацией еще до потери свободы.

45. Аппий предпослал своему решению замечание, что тот самый закон, на который ссылаются в своем требовании друзья Вергиния, доказывает, до какой степени он стоит за свободу. Но закон этот только в том случае будет твердым оплотом свободы, если не будет изменяться ни в каком случае, ни для какого лица. Право это установлено для тех людей, для которых требуют свободы, так как каждый гражданин может пользоваться законом; но относительно лица, находящегося во власти отца, господин должен только ему, и никому другому, уступить свои права. Итак, он решает призвать отца, а тем временем не лишать господина права увести девушку, пообещав представить ее по прибытии лица, именуемого отцом ее. На это несправедливое решение послышался ропот в толпе, но никто не решался один выступить против него; в это время являются Публий Нумиторий, дед девицы, и жених ее Ицилий. Толпа расступилась в надежде, что вмешательство Ицилия может оказать Аппию наибольшее сопротивление; но ликтор объявляет, что приговор состоялся, и пытается удалить Ицилия, несмотря на его протесты. Такая жестокая несправедливость раздражила бы и кроткого человека. «Оружием тебе придется удалить меня отсюда, Аппий, – сказал он, – чтобы я умолчал о том, что ты хочешь скрыть. Я женюсь на этой девушке и хочу, чтобы моя невеста была целомудренна. Поэтому зови сюда всех ликторов и товарищей своих; прикажи им приготовить розги и секиры; невеста Ицилия не останется вне дома отца ее. Если вы лишили нас защиты трибунов и права апелляции к римскому народу, этих двух оплотов свободы, то этим еще не дано вашему сладострастию царской власти над нашими детьми и женами. Изливайте вашу ярость на наших спинах и наших шеях; но пусть хоть целомудрие будет в безопасности. Если оно подвергнется насилию, то я буду умолять заступиться за невесту присутствующих здесь квиритов, Вергиний за единственную дочь – воинов, а все – богов и людей, и ты, не убив нас, никогда не приведешь в исполнение этого приговора. Я требую, Аппий, хорошенько подумай, куда идешь ты! Вергиний, когда явится сюда, увидит, как поступить ему со своей дочерью; но пусть он знает одно: если он уступит требованиям Марка Клавдия, то ему придется искать партии для своей дочери. Я же, требуя свободы для своей невесты, скорее умру, чем нарушу слово».

46. Толпа была возбуждена, и было очевидно, что предстоит борьба. Ликторы окружили Ицилия; однако дело не пошло дальше угроз; Аппий говорил, что не Вергинию защищает Ицилий, а, будучи беспокойным человеком, все еще нося в себе дух трибуна, ищет случая затеять мятеж. В этот день он не даст ему повода к тому; но да будет ему ведомо, что эта уступка делается не его дерзости, а отсутствующему Вергинию, имени отца и свободе, – дела этого он сегодня разбирать не будет и решения не постановит. Марка Клавдия он попросит отказаться от своего права и требовать себе девушку в следующий день; если же отец завтра не явится, то он объявляет Ицилию и ему подобным, что ни законодатель не откажется от своего закона, ни децемвир – от решительности. И чтобы обуздать виновников мятежа, ему вовсе не понадобится сзывать ликторов своих товарищей – с него хватит и его собственных.

Когда нарушение права было отсрочено и защитники девушки удалились на совещание, то решено было прежде всего, чтобы брат Ицилия и сын Нумитория, проворные юноши, отправились оттуда прямо к воротам и с возможной скоростью призвали Вергиния из лагеря, сообщив ему, что спасение девушки зависит от того, своевременно ли он явится на следующий день защитить ее от несправедливости. Получив приказания, они отправляются и, пришпорив коней, приносят весть отцу. А Ициллий, в ответ на настояние истца предъявить требование на девушку и представить поручителей, говорил, что он об этом именно и хлопочет, а на самом деле тянул дело, чтобы посланные в лагерь выиграли время для дороги. Отовсюду из толпы граждане начали поднимать руки и изъявлять готовность быть поручителями. Растроганный до слез, он сказал: «Благодарю вас; завтра я воспользуюсь вашей помощью, а теперь поручителей довольно». Так Вергиния была отпущена на поруки родственников.

Аппий, помедлив некоторое время, чтобы не подумали, что он ради одного этого дела пришел сюда, удалился домой, когда никто не приходил к нему, так как все бросили другие дела и озабочены были одним; дома он написал товарищам в лагерь, чтобы они не давали отпуска Вергинию и даже заключили его под стражу. Бесчестный приказ, как и следовало, оказался слишком поздним: получив отпуск, Вергиний уже отправился в первую стражу^[290], а на следующий день рано утром напрасно было получено письмо о задержании его.

47. А в городе на рассвете, когда граждане в напряженном ожидании стояли на форуме, Вергиний в траурной одежде, с большой толпой готовых защищать его привел на форум дочь в изношенной одежде в сопровождении нескольких матрон. Здесь он стал обходить граждан, пожимая им руки, не только умоляя помочь ему из милости, но требуя этого, как должного: он-де ежедневно находился в строю, защищая их детей и жен, и нет другого человека, который может указать более отважных и решительных подвигов на войне; какая польза, если, несмотря на то что город цел, детям, однако, приходится терпеть того, чего боятся, как самого ужасного, если он взят? Говоря так, как будто в народном собрании, он обходил граждан. В том же роде говорил и Ицилий. Тихие слезы сопровождавших женщин производили более сильное впечатление, чем все речи. Оставаясь бесчувственным ко всему этому, – такое сильное безумие скорее, чем любовь, омрачило его разум! – Аппий входит на трибунал и после краткой жалобы истца, что вчера вследствие происков не решено было его дело, заговорил сам, не дав ему изложить свое требование и Вергинию ответить.

Быть может, древние писатели верно передали речь, которую он предпослал своему постановлению, но так как при такой гнусности приговора я не считаю ни одной из них правдоподобной, то я решил передать только несомненно известное: он постановил решение, по которому Вергиния была признана рабыней. Сперва все оцепенели от удивления перед столь страшным приговором; поэтому некоторое время все хранили молчание. Затем, когда Марк Клавдий двинулся в толпу матрон, чтобы взять девушку, и был встречен жалобными рыданиями женщин, Вергиний, простирая к Аппию руки, сказал: «С Ицилием, Аппий, а не с тобой обручил я дочь и воспитал, чтобы выдать ее замуж, а не отдать на позор. Вы хотите по обычаю животных и диких зверей без разбору вступать в сожительство? Потерпят ли это присутствующее, я не знаю, но я надеюсь, что те, у кого есть оружие, не допустят этого». Когда претендент был отогнан от толпы женщин и защитников, окружавших девушку, глашатай потребовал молчания.

48. Децемвир, обезумев от страсти, заявляет, что не из вчерашней только брани Ицилия и неистовства Вергиния, о которых может засвидетельствовать весь римский народ, но также из точных показаний ему известно, что всю ночь в городе происходили сборища с целью поднять восстание. Ввиду этого, хорошо зная о предстоящей схватке, он явился на форум с вооруженными людьми не для того, чтобы оскорблять мирных граждан, но чтобы обуздать нарушителей общественного спокойствия, как того требует величие его власти. «Поэтому лучше будет не бунтовать, – сказал он, – иди, ликтор, удали толпу и расчисти дорогу, чтобы господин мог взять свою рабыню».

Когда он с раздражением прокричал эти слова, толпа сама собой раздвинулась и девушка осталась покинутой на жертву обидчику. Тогда Вергиний, не видя ниоткуда никакой помощи, сказал: «Прежде всего, Аппий, прости огорченного отца, если я как-нибудь слишком резко отозвался о тебе; затем позволь здесь, в присутствии девушки, расспросить кормилицу, как было это дело, чтобы я спокойно мог уйти отсюда, если окажется, что я неправильно назывался отцом». Получив разрешение, он отвел девушку и кормилицу к лавкам, расположенным около часовни Венеры Очистительницы^[291], именуемым теперь Новыми, и, выхватив у мясника нож, воскликнул: «Только так, дочь моя, я могу требовать твоей свободы!» Затем он пронзил грудь девушки и, обратившись к трибуналу, сказал: «Кровь эта да падет, Аппий, на тебя и на твою голову!»

Когда при виде этого страшного дела поднялся шум, раздраженный Аппий приказывает схватить Вергиния, но он всюду, где ни шел, пролагал себе путь мечом и, защищаемый также сопровождавшей его толпой, добрался до ворот. Ицилий и Нумиторий, подняв бездыханное тело, показывают его народу; жалуются на преступность Аппия, несчастную красоту девушки, безвыходное положение отца. Сопровождающие матроны взывают: на то ли должны мы родить детей? Такова ли награда за целомудрие? Такие речи подсказывают женщинам их скорбное чувство, которое они выражают тем сильнее, чем менее владеют собою. Мужчины, и прежде всех Ицилий, говорили только о том, что уничтожена власть трибунов и право апелляции к народу и вообще выражали негодование на положение дел в государстве.

49. Толпу возбуждает, с одной стороны, страшное преступление, с другой – надежда, воспользовавшись случаем, вернуть свободу. Аппий сперва приказывает позвать Ицилия, затем, ввиду отказа его, схватить; наконец, так как служителей не допускали, то он сам направляется к нему через толпу с горстью патрицианских юношей и велит заключить его в оковы. Около Ицилия не только уже образовалась толпа, но явились и вожди ее, Луций Валерий и Марк Гораций, которые, прогнав ликтора, говорили, что они защищают Ицилия от частного человека, если Аппий хочет действовать законным путем; если же он попытается действовать силой, то и тут они померятся с ним. Так начинается жестокая драка. Ликтор децемвира нападает на Валерия и Горация, но толпа ломает его пучки. Аппий является в собрание, но Валерий и Гораций следуют за ним. Их народ слушает, а децемвиру не дает говорить. Валерий, как бы опираясь на власть, уже приказывает ликторам оставить частного человека, а Аппий, забыв гордость и боясь за жизнь свою, незаметно для врагов, с закутанной головой, убежал в ближайший к форуму дом.

Спурий Оппий с другой стороны ворвался на форум на помощь товарищу. Видит, что сила одолела власть. Слыша со всех сторон советы и соглашаясь со всеми, он обнаруживает свое смятение; наконец отдает приказание созвать сенат. Мысль, что действия децемвиров не нравятся большей части сенаторов, успокоила толпу, надеявшуюся, что сенат покончит с их властью. Сенат решил, что плебеев раздражать не следует, но особенно надо принять меры, чтобы прибытие Вергиния в лагерь не подняло военного бунта.

50. Поэтому посланы были в лагерь находившиеся в то время на горе Вецилийской^[292] младшие сенаторы с приказанием децемвирам принять все меры, чтобы не допустить воинов до мятежа. Между тем Вергиний поднял там более сильное волнение, чем в Риме: видели его окруженным толпою почти в четыреста человек; все они последовали за ним из города под впечатлением возмутительного дела; кроме того, внимание всего лагеря было также обращено на обнаженный меч и брызги крови, покрывавшие его самого. Да и появление того в разных местах лагеря значительно увеличивало размеры толпы граждан сравнительно с тем, какова она была на самом деле. На вопрос, в чем дело, слезы долго не давали ему отвечать; наконец, когда уже собралась толпа и молчание сменило шум, он изложил по порядку все, как было. Затем, простирая руки к товарищам, он просил их не возлагать на него вину Аппия и не отворачиваться от него как детоубийцы; жизнь дочери была бы ему дороже его жизни, если бы она могла оставаться свободной и целомудренной; но, видя, что ее под предлогом рабства влекут для позора, он решил, что лучше гибнуть детям от смерти, чем от бесчестия, и, желая быть сострадательным, впал в кажущуюся жестокость. Он не пережил бы дочери, если бы не надеялся при помощи товарищей отомстить за смерть ее. И у них есть дочери, сестры и жены, и похоть Аппия Клавдия не угасла вместе с его дочерью, но безнаказанность увеличит только его необузданность. Чужое несчастье дает им пример остерегаться подобной же несправедливости. Что касается до него, то судьба похитила у него жену, а дочь, не имея долее возможности оставаться целомудренной, погибла горестной, но честной смертью. В его доме уже нет места для похоти Аппия, а от иных его жестокостей он сумеет защитить себя с таким же мужеством, с каким защитил дочь; прочие должны подумать о себе и своих детях.

Так взывал Вергиний, и толпа дружно отвечала ему, что она отомстит за его несчастье и защитит свою свободу. Смешавшиеся с толпой воинов граждане высказывали те же жалобы и заявляли, что видеть это было гораздо возмутительнее, чем слышать, и вместе с тем сообщали, что в Риме зло уже почти уничтожено; прибывшие вновь из города утверждали, что Аппий едва живой удалился в изгнание; все это привело к тому, что раздался призыв к оружию; схватив знамена, толпа двинулась к Риму. Децемвиры, потрясенные тем, что видели, и слухами о происшедшем в Риме, разбегаются по разным концам лагеря, чтобы подавить движение. Где они действовали кротко, там им не отвечали; но если кто прибегал к власти, то тем отвечали, что против них есть сила и оружие. Стройно направляются воины к городу и занимают Авентин, склоняя попадавшихся навстречу плебеев вернуть свободу и выбрать народных трибунов. Других речей, указывавших на ожесточение, не было слышно. Под председательством Спурия Оппия происходит заседание сената. Решено было не принимать никаких суровых мер, так как они сами подали повод к мятежу. Отправляют послами трех бывших консулов, Спурия Тарпея, Гая Юлия и Публия Сульпиция, спросить от имени сената, по чьему приказанию они оставили лагерь, или ради чего они заняли с оружием в руках Авентин и силою захватили родную землю, бросив войну с врагами. Отвечать было что, но не было человека, который бы отвечал, так как определенного вождя еще не оказалось, а отдельные лица не решались возбуждать против себя ненависть. Толпа заявила одно: чтобы им выслали Луция Валерия и Марка Горация; им они дадут ответ.

51. Когда послы были отпущены, Вергиний напоминает воинам, что в не особенно важном деле обнаружилось колебание, потому что у толпы не было руководителя; поэтому ответ дан был хотя и целесообразный, но более основанный на случайном согласии, чем на общем решении. Он предлагает избрать десять руководителей общего дела и соответственно их воинскому званию наименовать их военными трибунами. Когда ему самому первому предложена была эта почетная должность, он ответил: «Это суждение обо мне оставьте до того времени, когда и ваше, и мое положение улучшится; то обстоятельство, что моя дочь не отомщена, отравляет мне удовольствие, сопряженное с почетной должностью, и нехорошо, чтобы при смутном положении государства руководителями вашими являлись лица, наиболее заинтересованные. Если я могу принести какую пользу, то я принесу ее, хотя и останусь частным лицом». Таким образом, они выбирают десять военных трибунов.

Не было спокойно войско и в сабинской земле. И там, по совету Ицилия и Нумитория, отложились от децемвиров, так как умы столько же были взволнованы воспоминанием об убийстве Сикция, сколько новым рассказом о таком гнусном желании опозорить девушку. Ицилий, услыхав об избрании на Авентин военных трибунов и опасаясь, как бы городские комиции, следуя примеру военных, не избрали тех же лиц в народные трибуны, перед отправлением в город озаботился, чтобы и его войско избрало столько же трибунов с такой же властью; так хорошо он понимал, как надо действовать с народом, и так добивался он звания трибуна! Через Коллинские ворота вступили они со знаменами в город и стройно прошли посередине города на Авентин. Соединившись тут с другим войском, они поручили двадцати военным трибунам выбрать двух, которые бы руководили всем делом. Избраны были Марк Оппий и Секст Манилий.

Озабоченные положением государства, сенаторы, несмотря на ежедневные собрания, проводили время больше в препирательствах, чем в совещаниях. Децемвирам ставили в упрек убийство Сикция, похотливость Аппия, военное бесчестие. Высказывались за отправление на Авентин Валерия и Горация. Те соглашались идти только под тем условием, если децемвиры сложат знаки своей должности, срок которой истек уже с концом прошедшего года. Децемвиры, жалуясь, что им мешают пользоваться их властью, говорили, что они не сложат ее, пока не проведут законов, ради чего они и избраны.

52. Плебеи, извещенные бывшим народным трибуном Марком Дуиллием, что беспрерывные споры мешают прийти к какому-нибудь решению, переходят с Авентина на Священную гору. Они верили Дуиллию, что сенаторы только тогда призадумаются, когда увидят, что город покинут; Священная гора напомнит им о стойкости плебеев, они поймут, как мало можно надеяться на восстановление согласии в государстве, если не будет восстановлена трибунская власть. Отправившись по Номентанской дороге, которая ныне зовется Фикулейской, они расположились лагерем на Священной горе, ничего не трогая и таким образом подражая скромности своих отцов. За войском последовали плебеи, и никто из тех, которым возраст позволял идти, не отказывался. Их сопровождали жены и дети, жалобно спрашивая, на кого их покидают в этом городе, где не свято ни целомудрие, ни свобода.