Тит Ливий
История Рима от основания Города

51. Во время этого поражения консулами были уже Гай Гораций и Тит Менений [477 г.]. Последний немедленно был послан против этрусков, возгордившихся победой. Но и тогда дело шло неудачно, и враги заняли Яникул; город, теснимый, кроме войны, дороговизной, был бы осажден – этруски перешли уже Тибр, – если бы консул Гораций не был отозван из земли вольсков. И эта война угрожала самим стенам, так что первая нерешительная битва была у храма Надежды^[225], вторая – у Коллинских ворот. Хотя здесь на римской стороне был и незначительный перевес, но в этой битве к воинам вернулось прежнее мужество, укрепив их для будущих сражений.

Консулами стали Авл Вергиний и Спурий Сервилий [476 г.]. После поражения, понесенного в ближайшей битве, вейяне воздержались от боя; происходили опустошения и делались нападения на римские поля во все стороны с Яникула, точно из крепости; ни скот, ни поселяне нигде не были в безопасности. Но они были обмануты тем же способом, каким обманули Фабиев. Преследуя скот, разогнанный нарочито повсюду для приманки, они попали в засаду. И насколько число их было больше, настолько сильнее была резня. Возникшее из этого поражения крайнее ожесточение послужило основанием и началом для большего побоища. Ибо, переправившись ночью через Тибр, они бросились штурмовать лагерь консула Сервилия. Прогнанные оттуда с большими потерями, они едва отступили на Яникул. Немедленно консул сам переходит Тибр и укрепляет лагерь под Яникулом. На рассвете следующего дня, ободренный в значительной степени вчерашней удачной битвой и еще более побуждаемый нехваткой хлеба хоть и к рискованному предприятию, да лишь бы оно скоро кончилось, он неосторожно направил войско прямо на Яникул на неприятельский лагерь, был оттуда прогнан с бóльшим позором, чем накануне враги, и спасся сам с войском лишь благодаря прибытию товарища. Попав между двух армий и поворачивая тыл то к одной, то к другой, этруски были совершенно уничтожены. Так, благодаря удачному, но безрассудному предприятию, окончена была вейская война.

52. С водворением мира подешевели съестные припасы в городе: и потому, что был привезен хлеб из Кампании, и потому, что вынуто было все припрятанное, после того как все перестали бояться голода в будущем. Затем обилие и мир снова сделали народ необузданным, и он стал искать прежнего, внутреннего, зла, когда не стало внешнего. Трибуны начали волновать плебеев, прибегая к своей обычной отраве – аграрному законопроекту – и возбуждая не только против всех патрициев, сопротивлявшихся им, но и против отдельных лиц. Предложившие аграрный законопроект Квинт Консидий и Тит Генуций привлекли к суду Тита Менения. В вину ставилась ему потеря крепостцы на Кремере, так как он, будучи консулом, стоял лагерем неподалеку. Это обвинение привело его к гибели, хотя патриции стояли за него не меньше, чем когда-то за Кориолана, и расположение к отцу его Агриппе еще не утратилось. Трибуны, однако, уменьшили наказание: хоть и требовали они казни, по обсуждении приговорили его к уплате двух тысяч медных ассов^[226]. Но и оно обратилось для него в смертную казнь: говорят, что он не вынес позора и огорчения, заболел и умер.

Затем предан был суду другой – Спурий Сервилий, как только сложил консульство, уже в начале года [475 г.]. Это было при консулах Га е Навтии и Публии Валерии; когда трибуны Луций Цедиций и Тит Стаций назначили ему срок явки в суд, он встретил их вызов не просьбами своими или патрициев, как Менений, но выражением полной уверенности в своей невинности и в расположении к нему. И ему поставлена была в вину битва с этрусками у Яникула. Но, будучи человеком пылкого характера, как прежде при опасности государства, так тогда при своей, он уничтожил ее смелостью: в грозной речи он опроверг не только трибунов, но и плебеев и упрекал их за осуждение и смерть Тита Менения, несмотря на то что его отец своими стараниями некогда вернул их и благодаря ему они имеют теперь и эти законы, и этих должностных лиц, при посредстве которых неистовствуют. Поддержал его и товарищ Вергиний, выставленный свидетелем, уделив ему часть своей славы; особенно же помог ему суд над Менением – так переменилось тогда настроение.

53. Домашние споры кончились: началась война с вейянами, к которым присоединились сабиняне. Консул Публий Валерий, посланный по прибытии вспомогательных войск от латинов и герников с армией в Вейи, немедленно напал на сабинский лагерь, расположенный перед стенами союзников, и навел на сабинян такой страх, что, пока те делали вылазки отдельными манипулами в разных местах, чтобы удержать напор врага, взял лагерь, проникнув в него через те ворота, на которые направил свое первое нападение. За валом произошла затем не битва, а резня. Из лагеря смятение распространяется и на город; вейяне в страхе, точно их город взят, хватаются за оружие. Часть идет на помощь сабинянам, часть нападает на римлян, устремивших все свое внимание на лагерь. На некоторое время римляне поколебались и пришли в смятение; но затем, повернув знамена на обе стороны, они и сами оказывают сопротивление, и посланная консулом конница рассеивает и обращает в бегство этрусков; в один час побеждены были два войска, два могущественнейших и величайших соседних народа.

Пока это происходит у Вей, вольски и эквы расположились лагерем в латинской области и опустошали ее. Сами латины, без римского вождя или помощи, в союзе с герниками лишили их лагеря; вернув свое, они захватили еще большую добычу. Тем не менее против вольсков был послан из Рима консул Гай Навтий; я полагаю, в Риме не понравилось, что союзники без римского вождя и войска сами, собственными силами и по собственному плану, ведут войны. Все роды бедствий и обид применены были против вольсков, и все-таки нельзя было добиться, чтобы они вышли на бой.

54. Затем консулами были Луций Фурий и Гай Манлий [474 г.]. На долю Манлия достались вейяне; но войны не было; согласно просьбе, им дано было на сорок лет перемирие, после того как приказано было доставить хлеб и уплатить издержки. С водворением мира немедленно следуют внутренние раздоры. Плебеи неистовствовали, волнуемые аграрным законопроектом трибунов. Консулы, нимало не устрашенные осуждением Менения и опасностью Сервилия, усиленно сопротивлялись. Когда они слагали власть, то привлечены были к суду трибуном Гнеем Генуцием.

В консульство вступают Луций Эмилий и Опитер Вергиний [473 г.]; в некоторых летописях вместо Вергиния я нахожу консула Вописка Юлия. В этом году – какие бы там консулы ни были – обвиненные перед народом Фурий и Манлий обходят в траурной одежде как плебеев, так и младшее поколение патрициев. Убеждают, склоняют не принимать должностей и управления государством; консульские пучки, претексту и курульное кресло следует считать не чем иным, как принадлежностями похоронной церемонии; облеченные блестящими знаками власти, точно жертвенными повязками, предназначаются к смерти. Если им так нравится консульство, то пусть они уже теперь убедятся, что оно находится в плену и угнетении у всесильных трибунов; консул, точно трибунский служитель, должен делать все по мановению и распоряжению трибуна; если же он пошевелится, если обратит внимание на патрициев, если подумает, что в государстве есть еще что-нибудь, кроме плебеев, то он должен живо представить себе изгнание Гнея Марция, осуждение и смерть Менения. Возбужденные такими речами, патриции начали совещаться не в курии, а частным образом и не доводя о том до сведения большого числа лиц. Поскольку решено было, что подсудимых надо освободить правдой или неправдой, они одобряли все самые суровые мнения, и не было недостатка в исполнителях даже дерзкого дела. И вот в день суда плебеи в напряженном ожидании стояли на форуме, они сперва дивились, отчего не выходит трибун; затем, когда замедление начало уже представляться очень подозрительным, полагали, что он запуган знатью, и жаловались, что общественное дело покинуто и предано. Наконец бывшие у преддверия жилища трибуна возвестили, что он найден дома мертвым. Когда молва разнесла эту весть по всему собранию, то подобно тому, как войско рассеивается по убиении вождя, и плебеи разбежались все в разные стороны. Но особенно напуганы были трибуны, убедившиеся смертью товарища, сколь лишена значения помощь, представляемая законами о неприкосновенности их. И патриции неумеренно выражали свою радость: до того никто не раскаялся в вине, что даже невинные желали казаться свершившими ее и открыто говорили, что власть трибунов следует укротить злодеяниями.

55. Еще под впечатлением этой победы, дававшей очень дурной пример, объявляется набор, и консулы производят его без всякого протеста со стороны напуганных трибунов. Тогда плебеи стали гневаться больше на молчание трибунов, чем на распоряжения консулов, и говорили, что настал конец их свободе, что опять все вернулось к старому; вместе с Генуцием погибла и похоронена власть трибунов. Надо действовать иначе и изыскивать иные способы сопротивления сенату; способ же тут один: плебеи, не находя ни в ком защиты, должны сами защищать себя. Двадцать четыре ликтора служат консулам, и все они плебеи; нет учреждения более достойного презрения и более слабого, если только есть люди, которые могут не обращать на них внимания; но каждый представляет их себе чем-то большим и страшным. Такими речами возбудили они друг друга, и вот к плебею Волерону Публилию, который говорил, что он не обязан идти в солдаты, потому что он командовал ротой, консулы послали ликтора. Волерон обращается к трибунам; когда же никто не подавал ему помощи, консулы приказывают обнажить его и приготовить розги. «Я апеллирую к народу, – сказал Волерон, – так как трибуны предпочитают видеть, как на их глазах секут римского гражданина, чем погибать самим в своей постели от рук ваших». Чем громче кричал он, тем яростнее ликтор рвал с него тогу и раздевал его. Тогда Волерон, очень сильный сам по себе и поддерживаемый подошедшими, оттолкнул ликтора и скрылся в самой гуще толпы, откуда раздавался особенно сильный крик негодующих за него, и уже оттуда взывал: «Я апеллирую и умоляю народ о защите; помогите, граждане, помогите, товарищи! Нечего ждать трибунов, которые сами нуждаются в вашей помощи». Возбужденная толпа готовится будто к сражению; и было очевидно, что наступил решительный момент, что никакое ни общественное, ни частное право не будет ни для кого священным. Выйдя навстречу этой ужасной буре, консулы легко убедились в том, что величие без силы беззащитно. Ликторы были оскорблены, пучки сломаны, с форума они были загнаны в курию, не зная, насколько Волерон захочет пользоваться своей победой. Когда шум стих, созвав сенат, они жалуются на причиненную им обиду, на насилие со стороны плебеев, на дерзость Волерона. Хотя было высказано много резких мнений, но верх одержали старейшие, решившие, что сенаторам не следует состязаться с неразумными плебеями в раздражении.

56. Обратив на Волерона свое расположение, плебеи в ближайшие комиции избирают его народным трибуном на тот год, когда консулами были Луций Пинарий и Публий Фурий [472 г.]. Наперекор всеобщему мнению, что он займет свое трибунство преследованием консулов предыдущего года, он, ставя личное оскорбление ниже общего дела, ни единым словом не затронул консулов, а внес к народу предложение, чтобы плебейские чиновники избирались на трибутных комициях. Предложение касалось очень важного предмета, хотя и озаглавливалось именем, на первый взгляд, вовсе не страшным: оно совершенно лишало патрициев возможности при помощи голосов своих клиентов выбирать угодных им трибунов^[227]. Этому весьма приятному для плебеев предложению упорно сопротивлялись патриции, и хотя ни консулам, ни знатнейшим лицам не удалось своим влиянием добиться вмешательства кого-нибудь из коллегий трибунов (что представляло единственную возможность противодействия), тем не менее это дело, трудное в силу своего важного значения, вследствие партийной борьбы затянулось на целый год. Плебеи вновь выбирают трибуном Волерона, патриции же, полагая, что дело дойдет до решительного столкновения, проводят в консулы Аппия Клавдия, сына Аппия, ненавистного и враждебного плебеям уже со времени борьбы, веденной его отцом. В товарищи ему дается Тит Квинкций.

С самого начала года [471 г.] речь шла прежде всего о новом законопроекте. Но как Волерон был автором закона, так товарищ его Леторий был столь же новым, сколь и усердным защитником его. Решительным делала его огромная военная слава, так как в то время не было никого, кто бы превосходил его личной храбростью. И между тем как Волерон говорил лишь о законопроекте, воздерживаясь от нападок на консулов, этот, начав с обвинения Аппия и рода его, высокомерного и жестокого против римских плебеев утверждал, что патриции выбрали не консула, а палача, чтобы мучить и терзать плебеев. Но грубая речь военного человека не соответствовала его свободолюбивому образу мыслей. И вот, ощущая недостаток в выражениях, он сказал: «Так как я нелегко говорю, но твердо держусь того, что сказал, то прошу вас, явитесь завтра сюда. Здесь я или умру на ваших глазах, или проведу законопроект».

На следующий день трибуны занимают освященное место^[228]; консулы и знать, чтобы помешать закону, остаются в собрании. Леторий приказывает удалить всех, кроме желающих подавать голоса^[229]. Но знатные юноши стояли, нимало не отступая перед курьерами^[230]. Тогда Леторий приказывает взять некоторых из них. Консул Аппий отрицает право трибуна против кого-нибудь, кроме плебеев; он ведь чиновник не всего народа, а плебеев; даже сам он, в силу своей высшей власти, не может, согласно обычаю предков, удалять^[231], так как говорится: «Если вам угодно, квириты, уходите». Рассуждая небрежным тоном о законах, он легко мог взволновать Летория. И вот раздраженный трибун посылает к консулу курьера, а консул – к трибуну ликтора, крича, что он частный человек, не имеет высшей власти, что он не чиновник; и трибун подвергся бы оскорблению, если бы все собрание с яростью не поднялось на консула в защиту трибуна и не сбежалась бы со всего города на форум возбужденная толпа. Но Аппий упорно выдерживал эту бурю; и конечно дело дошло бы до кровопролития, но другой консул, Квинкций, поручил консулярам, если нельзя будет иначе, то хоть силой увести товарища с форума, а сам успокоил просьбами рассвирепевший народ и убедил трибунов распустить собрание; пусть дадут срок успокоиться гневу; время не лишит их принадлежащей им силы, а прибавит к силе рассудительность, и сенат подчинится народу, и консул – сенату.

57. С трудом успокоил Квинкций плебеев, еще с гораздо большим трудом патриции – другого консула. Когда наконец собрание плебеев было распущено, под председательством консулов происходит заседание сената. Здесь страх и раздражение поочередно вызывали различные мнения; но с течением времени, чем больше умы от увлечения обращались к размышлению, тем больше забывали о борьбе, так что даже выразили благодарность Квинкцию за его содействие успокоению раздоров. Аппия просят стремиться только к такому величию консульской власти, какое может быть в государстве, желающем согласия. В то время как трибуны и консулы все рвут к себе, посередине не остается вовсе сил; государство разделено и растерзано; стремятся не столько к целости его, сколько к обладанию им. Напротив, консул призывал в свидетели богов и людей, что из трусости государство предают и покидают; не сенату недостает консула, а консулу – сената; принимаются более тягостные законы, чем были приняты на Священной горе. Тем не менее, побежденный единодушием сенаторов, он смолк.

58. Закон прошел тихо. Тогда трибуны в первый раз были выбраны в трибутных комициях. Пизон свидетельствует, что прибавлено было три трибуна, как будто бы раньше было два. Он приводит и имена трибунов: Гней Сикций, Луций Нумиторий, Марк Дуиллий, Спурий Ицилий, Луций Мецилий.

Во время беспорядков в Риме началась война с вольсками и эквами. Они опустошили поля, чтобы, в случае какого-нибудь удаления плебеев, последние имели основание обратиться к ним; но когда восстановлено было согласие, они отодвинули лагерь назад. Аппий Клавдий послан был в землю вольсков, а на долю Квинкция достались эквы. Ту же суровость, которую Аппий проявлял дома, проявил он и на войне, но только с большей свободой, потому что она не стесняема была трибунскими оковами. Он ненавидел плебеев ненавистью, превышавшей ту, которую он унаследовал от отца; он считал, что он побежден ими; хотя и избрали как противовес власти трибунов его, единственного консула, но закон прошел, тот закон, который при помощи некоторых крутых мер прежние консулы остановили, хотя сенат и не возлагал на них таких надежд. Это раздражение и негодование побуждали его суровый дух терзать войско жестокими распоряжениями. И ничем нельзя было укротить воинов; так сильно укрепился в них дух сопротивления! Все делалось медленно, вяло, небрежно, наперекор; ни стыд, ни страх не мешали идти тихо всякий раз, как вождь желал ускорить марш; если он являлся поощрять к работе, то все ослабляли прилежание, обнаруженное добровольно; в присутствии его опускали взоры, и если он проходил мимо, то втихомолку посылали ему проклятия; все это порой тревожило и этот дух, которого не могла сломить ненависть плебеев. Испробовав напрасно все крутые меры, он перестал уже разговаривать с воинами, говоря, что войско развращено центурионами, называл их иногда в насмешку народными трибунами и Волеронами.

59. Все это было известно вольскам, и тем сильнее они наступали, надеясь, что римское войско будет так же раздражено против Аппия, как было раздражено против консула Фабия. Впрочем, ненависть против Аппия была гораздо сильнее, чем против Фабия, ибо они не только не желали победить, как воины Фабия, но даже желали быть побежденными. Выведенные в строй, они в позорном бегстве устремились в лагерь и остановились только тогда, когда увидали движение вольсков на укрепления и позорное избиение арьергарда. Тогда они были вынуждены сразиться, так что победоносный уже враг был отброшен от вала; тем не менее ясно было, что римские воины не хотели только отдавать свой лагерь, а во всем остальном они рады своему поражению и бесчестию. Когда, нисколько не смущенный этим, суровый Аппий хотел еще прибегнуть к строгости и готов был созвать собрание, к нему сбегаются легаты и трибуны, убеждая его ни в каком случае не прибегать к власти, вся сила которой основывается на готовности слушаться. Все воины говорят, что они не пойдут на собрание, повсюду слышны голоса, требующие удаления лагеря из вольской области. Победоносный враг недавно был почти в воротах и на валу, и перед глазами всех очевидная, а не только призрачная великая беда.

Уступив наконец ввиду того, что выгадывается только отсрочка наказания, консул отменил собрание. Он приказал объявить на завтрашний день отправление, а на рассвете сигналом дал знак выступать. Когда войско выступило из лагеря, вольски, точно поднятые тем же сигналом, напали на арьергард. Шум, достигший оттуда до авангарда, произвел такое смятение среди частей и отрядов, что невозможно было ни слышать команды, ни строиться. Все думали только о бегстве. И они неслись врассыпную через груды тел и наваленного на них оружия так, что римляне только тогда остановили бегство, когда враг прекратил преследование. Собрав наконец воинов из рассеявшего их бегства, консул, напрасно посылавший вслед своим приказание вернуться, расположился лагерем на дружественной земле. Созвав собрание, он основательно упрекал войско, предавшее военную дисциплину, ушедшее от своих знамен, спрашивая отдельных лиц, где их знамена, где оружие. Затем, подвергнув наказанию розгами, он казнил безоружных воинов, знаменосцев, покинувших знамена, кроме того, центурионов и пользовавшихся двойным пайком^[232], которые оставили свои ряды; из остального войска взят был по жребию для казни каждый десятый.

60. Напротив, в земле эквов консул и воины соперничали в предупредительности и услугах. Квинкций был более кроток по природе своей, а несчастная суровость товарища еще более склоняла его в пользу своего характера. Не решаясь выступить против вождя и войска, столь согласных между собою, эквы позволяли врагу ходить по их стране с целью опустошить ее; и ни в одну войну до того не была сгоняема добыча с более обширного пространства. Вся она была предоставлена воинам. Присоединялись и похвалы, которые не менее наград радовали сердца их. Войско вернулось более расположенным к вождю, а через него и к патрициям, говоря, что им дан сенатом отец, а другому войску – тиран.

Этот год, прошедший при различном военном счастье в жестокой борьбе дома и вне, особенно прославился трибутными комициями, имевшими более значения, как победа в затеянной борьбе, чем по реальной выгоде, ибо удаление из собрания патрициев не столько усилило плебеев или ослабило патрициев, сколько лишило достоинства сами комиции.

61. Последующий год [470 г.], год консульства Луция Валерия и Тита Эмилия, был более бурным как вследствие борьбы сословий из-за аграрного законопроекта, так и вследствие суда над Аппием Клавдием. Этот самый ожесточенный противник законопроекта, поддерживавший дело владельцев общественного поля, точно третий консул, был привлечен к суду Марком Дуиллием и Гнеем Сикцием. Никогда до того не был привлекаем к народному суду обвиняемый, столь ненавистный плебеям, накопившим злобу и против него, и против его отца. Но и патриции едва ли выступали так усердно в защиту кого-нибудь другого: предавался ведь раздраженным плебеям, думали они, борец за сенат и защитник его достоинства, стоявший против всех мятежей, поднимавшихся и трибунами, и плебеями, только перешедший меру в борьбе.

Сам Аппий Клавдий единственный из сенаторов ни во что не ставил ни трибунов, ни плебеев, ни суд над собою. Ни угрозы плебеев, ни мольбы сената ни на минуту не могли его склонить не только переменить одежду и просьбами заискивать расположения плебеев, но даже смягчить или убавить хоть сколько-нибудь обычную резкость речи, когда пришлось вести свое дело перед народом. То же выражение лица, то же презрение во взоре, тот же тон речи, так что большая часть плебеев так же боялась Аппия-подсудимого, как боялась Аппия-консула. Он сказал одну только речь в обычном своем обвинительном тоне, и до того поразил своей твердостью и трибунов, и плебеев, что они добровольно отсрочили дело, а потом позволили затянуть его. Между тем прошло немного времени; но прежде чем наступил назначенный срок, он заболел и умер. Когда трибуны попытались помешать произнесению над ним похвального слова, то плебеи не пожелали лишить погребения такого великого мужа обычной почести, и, явившись в большом числе на похороны, столь же спокойно выслушали хвалы умершему, как слушали обвинения против живого.

62. В том же году консул Валерий, отправившийся с войском в землю эквов, не будучи в состоянии вызвать врага на бой, приступил к осаде лагеря. Делу помешала посланная небом ужасная буря, сопровождавшаяся градом и громом. Удивление затем усилилось, когда за знаком к отступлению вернулась тихая и ясная погода; ввиду этого приступить вновь к штурму лагеря, как бы находящегося под защитою божества, представлялось безбожным. Все вызванное войною раздражение обратилось к опустошению полей. Другой консул, Эмилий, вел войну в земле сабинян. И там поля были опустошены, так как враг держался в стенах. Вызванные затем сожжением не только усадьб, но и деревень, которые были густо заселены, сабиняне вышли навстречу грабителям, но после нерешительной битвы на следующий день отодвинули лагерь в более безопасные места. Консул признал это достаточным, чтобы оставить врага как побежденного, хотя вся война не была еще и начата.

63. Когда раздоры дома во время этих войн продолжались, консулами сделались Тит Нумиций Приск и Авл Вергиний [469 г.]. Было очевидно, что плебеи не допустят долее замедления в принятии аграрного закона, и готовилось жестокое возмущение; но в это время по дыму от пожара усадьб и по бегству поселян узнали, что вольски близко. Это обстоятельство подавило мятеж, уже подготовленный и почти прорывавшийся. Внезапно отправившиеся по распоряжению сената на войну консулы вывели из города всю молодежь и тем успокоили остальных плебеев. А враги форсированным маршем удаляются, напрасно только напугав римлян; Нумиций отправился против вольсков в Антий, а Вергиний – против эквов. Здесь, едва не потерпев большого поражения вследствие нападения из засады, воины поправили своей доблестью дело, погибшее было по небрежности консула. Лучше велась война в земле вольсков; разбитые в первом сражении, враги побежали к богатейшему по тому времени городу Антию. Не решившись штурмовать его, консул взял у антийцев другой город, далеко не такой богатый, – Ценон. Пока эквы и вольски отвлекали римское войско, сабиняне, производя опустошения, дошли до самых ворот города. Затем спустя немного дней, когда оба раздраженные консула вступили в их пределы, сами понесли от двух армий больше урона, чем причинили.

64. Конец года прошел довольно мирно, но его, как всегда, нарушила борьба патрициев и плебеев. Рассерженные плебеи не пожелали принять участия в комициях для избрания консулов; патрициями и их клиентами в консулы были выбраны Тит Квинкций и Квинт Сервилий. Этот год [468 г.] похож был на предыдущий – вначале мятежный, а затем спокойный вследствие войны с внешними врагами. Сабиняне, пройдя форсированным маршем через крустуминские поля, произвели резню и пожар за Аниеном и хотя были прогнаны чуть не от Коллинских ворот и стен города, но угнали огромную добычу и много пленных. Консул Сервилий, преследуя их с войском, готовым вступить в бой, самой армии догнать не мог, так как место было ровное, но произвел опустошение на столь обширном пространстве, что не оставил ничего нетронутым и вернулся, взяв гораздо большую добычу.

И в земле вольсков дело велось отменно, благодаря усердию как вождя, так и воинов. Сперва дана была битва на равнине с огромными потерями и большим кровопролитием с обеих сторон. И римляне, малочисленность которых делала потери более чувствительными для них, отступили бы, если бы консул не ободрил войска, прибегнув к обману, послужившему ко благу, крича, что на другом фланге враги бегут. Сделано было нападение, и римляне, считая себя одерживающими победу, победили на самом деле. Опасаясь, чтобы чрезмерное преследование не повело к возобновлению сражения, консул приказал трубить отступление. Прошло несколько дней, во время которых обе стороны как бы молча заключили перемирие; тем временем из всех племен вольсков и эквов сошлось в лагерь огромное количество людей, не сомневаясь, что если римляне заметят это, то ночью уйдут. Поэтому около третьей стражи они идут на штурм лагеря. Успокоив смятение, возникшее было от внезапного страха, Квинкций, приказав воинам спокойно оставаться в палатках, выводит на стражу когорту герников, а горнистам и трубачам приказывает, сев на коней, трубить перед валом и держать неприятеля в тревоге до света. Остальную часть ночи в лагере все было настолько спокойно, что римляне могли даже заснуть. А вольсков держал в напряженном состоянии вид вооруженных пехотинцев, которых, им казалось, было больше и которых они принимали за римлян, а также фырканье и ржание коней, которые горячились, чуя необычных всадников и, кроме того, звуки труб.

65. Когда рассвело, римляне, свежие и выспавшиеся, выведены были в строй и при первом натиске поколебали утомленных стоянием и караулами вольсков; впрочем, враги скорее отступили, чем были прогнаны, так как сзади были холмы, куда безопасно можно было отступить в полном порядке за первые ряды. Консул, дойдя до неровного места, остановил войска. Воины с трудом были сдерживаемы, кричали и требовали, чтобы им позволено было наступать на пораженных. Еще энергичнее действовали всадники: окружив вождя, они громко заявили, что пойдут вперед знамен. Пока консул медлил, надеясь на доблесть воинов, но, не доверяя месту, они кричали, что пойдут, и за криком последовало дело. Вонзив метательные копья в землю, чтобы с большей легкостью взбираться на крутизну, они устремляются бегом. Вольски, пустив при первом нападении копья, бросают валявшиеся под ногами камни на наступающих и, приведя их частыми ударами в смятение, начинают теснить с возвышенного места. И левый фланг римлян очутился бы в затруднительном положении, если бы консул не рассеял страх уже отступавших воинов, возбуждая стыд, упрекая их и в безрассудстве, и в трусости. Сперва они оказывают упорное сопротивление, затем, когда, не покидая своего места, отдохнули, решаются сами двинуться вперед и с новым криком наступают; возобновив нападение, они карабкаются вверх и преодолевают трудность местоположения. Уже они были близки к тому, чтобы взобраться на вершину холма, как враги обратили тыл; несясь врассыпную, и бегущие, и преследующие почти вместе вступили в лагерь. Во время этой паники лагерь был взят. Те вольски, которые могли убежать, устремились в Антий. В Антий приведено было и римское войско. После осады, продолжавшейся немного дней, город был сдан не вследствие необычайных нападений осаждавших, но потому, что уже со времени той несчастной битвы и потери лагеря вольски пали духом.