Тимур Максютов
Спасти космонавта
– Пошли, салага. Я дежурную машину пригнал. В гарнизон поедем, отмечать будем, ик!
* * *
Ветру в монгольской степи привольно. Одетый в пыль, несётся он над ровным столом Гоби, облизывает невысокие холмы, силится оторвать от земли камни. Не сумев, злится, выцарапывает на известковых боках неглубокие борозды и летит дальше, путаясь в кудряшках редких овечьих стад и пытаясь забраться под кошму одинокой юрты арата. Не найдя прорехи, внимательно обследует всю поверхность кочевого жилища. Обнаруживает наконец-то отверстие в потолке; обрадованный (нашёл!), падает в тёплое душное нутро – и получает коварный удар снизу дымом и паром от очага, на котором вечно кипит вода для чая. Ошпаренный, выскакивает из юрты. Делает вид, что ничего не произошло, и вновь набирает скорость, припускает над бескрайней, как океан, пустыней. Он тут хозяин! И всё здесь – его собственность, от ловящего восходящий поток гордого орла до коротенькой, послушно кланяющейся ему пересохшей травы. Летит, подгоняя толстую коричневую саранчу, летит…
И разбивается о бетонный забор очередного советского гарнизона. Раздражённо перепрыгивает через препятствие и бежит пересчитывать пятиэтажки домов офицерского состава. В Чойре их два десятка. И пара дюжин одноэтажных бараков, первыми построенных ещё в шестьдесят девятом году, когда из-за грозящего войной обострения с Китаем сюда пришли части 39-й армии. Обособленно – самодовольная офицерская гостиница, где есть даже генеральский люкс, весь в полированном дереве и красных коврах. Храм культуры – дом офицеров; школа, детсад, магазины и столовая; какие-то нужные будки с гудящими в темноте трансформаторами или запасами кумачовых плакатов и флагов к празднику…
А туземцам сюда вход строго воспрещён! Исключение делается только для официально приглашенных делегаций аймачного партийно-хозяйственного руководства, толпы толстых надменных дядек в неимоверно засаленных шляпах и ветхих галстуках под синими халатами на вате. Дядьки здороваются за руку с встречающими их старшими офицерами, важно кивают на приветствия, а сами косятся в сторону вожделенных советских магазинов и с плохо скрываемым нетерпением ждут, когда их поведут отовариваться. Там можно купить мыло, и консервы, и даже такие удивительные вещи, как фаянсовые чайники в фиолетовых цветах, а если повезёт – то и электроплитку.
Ещё право свободного круглосуточного входа на территорию городка имеет местный милицейский «дарга» – капитан Доржи. Он одет в потрепанный, пропыленный серый китель, зимой – в аккуратно заштопанную кургузую шинель. У Доржи тёмное обветренное лицо, тонкий нос с горбинкой и всегда сжатые синеватые губы. Он гордо игнорирует магазины и столовую, весь этот мещанский тлен. Приезжает по делу – к гарнизонному военному прокурору, майору Пименову. Или в комендатуру, забирать очередного, пойманного патрулем, земляка.
А земляки, несмотря на все запреты и на строгого капитана Доржи, постоянно ищут и находят прорехи в бетонном периметре. Расползаются серыми тенями по городку, шустрят на помойках, собирают по офицерским квартирам пустые бутылки. Выносят поломанную мебель и брошенные ржавые железяки… Барыжат дефицитной монгольской водкой фабричного разлива, какими-то китайскими безделушками. Продают русским самопальные меховые шапки и криво пошитые куртки из плохо выделанных, вонючих, гремящих мездрой шкур волков, корсаков[5] и тарбаганов.
И если не поймает патруль – топают, счастливые, десять километров по степи домой, до монгольского городка Сумбэр, столицы Чойренского аймака. Волоча на себе обломки покоцанных тумбочек, мешки с пустыми бутылками, а за пазухой халата – мятые комки грязных мелких купюр. А чего поделать? Надо крутиться. Монгольская жизнь даже на фоне скромного военного быта советского гарнизона – беспросветная нищета…
С высоты орлиного полёта Сумбэр выглядит как неаккуратная кучка засохших овечьих катышков вперемешку с серыми круглыми камешками. Грязные двухэтажные дома чередуются с юртами. Наши военные здесь не редкость, забредают от скуки, пока ждут поезда на расположенной рядом железнодорожной станции. Никто не обращает на них внимания, кроме любопытных местных мальчишек. Чумазые, одетые в перешитое и рваное, обутые в жуткую дрянь, а то и вовсе босые, они бегут на безопасном расстоянии и кричат в спину советским что-то обидное. Хохочут, скаля крепкие белые зубы, – единственное, что у них есть белого. Лучше никак не реагировать, а то могут и камнем засветить. Камнями пацаны умеют кидаться виртуозно.
Но на этот раз монгольских гаврошей не наблюдалось, и человек в советской военной форме проскочил в двухэтажку под номером «три» незамеченным. Без стука толкнул покосившуюся дверь, вошёл в квартиру. Поморщился от запаха кипящего молока и прогорклого жира.
– Я пришел, кампан, – сказал негромко, вглядываясь в полумрак.
Монгол выглянул из комнаты, кивнул. Сказал по-русски чисто, практически без акцента:
– Проходи, располагайся. Я сейчас.
Гость скептически поглядел на вытертый диван: вместо одной ножки были подложены обломки кирпичей. Решил не рисковать и осторожно присел на табуретку.
Хозяин ушел в соседнюю комнату, что-то сказал – ему ответил женский голос. Звякнула посуда, скрипнул ящик шкафа. Возился недолго, минуты три, вернулся и сел напротив, достал из кармана синих «треников» пачку тугриков. Начал пересчитывать, шевеля губами.
Гость молчал, брезгливо разглядывая грязную растянутую майку на безволосой груди монгола. Тот заканчивал подсчёт:
– Ес зуун[6], мянга[7]. Всё, тысяча. Забирай.
Русский схватил неровную пачку, спрятал во внутренний карман. Вскочил.
– Всё, спасибо, я пошёл.
– Да подожди ты, куда торопишься? Давай посидим, чаю выпьем. Или водки. Хочешь водки? Разговор есть.
Гость хмыкнул, сомневаясь. Присел обратно.
– Что за разговор? Чаю вашего не надо, потом блевать с него. И водки не хочу. Говори, давай, у меня времени нет.
– Эх, русские, неправильные вы люди. Надо посидеть, чаю выпить, помолчать. Только потом говорить. Куда спешите? Зачем?
Гость кашлянул и выразительно посмотрел на наручные часы. Хозяин вздохнул, покрутил головой. Продолжил разговор:
– Не надоело тебе мелочью заниматься? Хлопот много, денег мало. Мыло, сапоги, тушенка – всё ерунда, даже если ящиками торговать.
– А что, есть другие предложения? – Гость обиженно поджал губу, его явно тяготил разговор и не терпелось уйти.
– Конечно, есть. Патроны нужны. Много. Цинк, лучше два.
– Ты того, кампан?! Это же… Это же хищение боеприпасов, тут выговором и высылкой в Союз не отделаешься. Лет на пять загреметь можно. Или больше. – Гость опять вскочил, попятился к двери. – Всё, на фиг. Ты не говорил, я не слышал. Ишь, патронов ему! В кого стрелять собрался?
Хозяин прикрыл и так узкие глаза и скучным голосом проронил, делая паузы между словами, чтобы лучше дошло:
– Двухкассетник. Японский. «Шарп». Новый. За два цинка патронов.
Гость замер. Вылупился, приоткрыв рот, непроизвольно теребя пальцами пуговицу кителя. «Жадный, – подумал хозяин. – Это хорошо». И продолжил так же тихо:
– А стрелять – в волков. Развелось волков, сил нет. Никакой жизни бедному монгольскому арату не стало. И гранат бы хорошо – вдруг на рыбалку пойду? Заплачу достойно, не обижу. Автоматы тоже интересны.
– Ты что, кампан, маленькую войну устроить собрался? Зачем всё это тебе?
– Времена тяжелые наступают, друг. Год, два пройдёт – вы войска выведете. А советской власти у нас кирдык потихоньку наступает, и у вас тоже. Тут, понимаешь, только на себя надеяться остаётся, а как без оружия? Ну, так что, будешь водку?
Русский вернулся на место, скрипнул табуреткой. Проглотил слюну, дёрнув кадыком, кивнул:
– Буду.
* * *
Первый день в офицерской карьере Тагирова напоминал барабанный магазин славного автомата ППШ – набит событиями туго, как жёлтыми нарядными патронами, а пролетел мгновенно, одной очередью в пять секунд.
Предшественник, капитан Миронов, совершенно наплевательски отнёсся к важной процедуре передачи дел. Видимо, последние эмоциональные силы пожилой комсомолец потратил, когда вчера встретил салютом долгожданного заменщика на вокзале и привёз его в гарнизон, в свою загаженную квартиру, поэтому отключился практически сразу после первого содержательного тоста («Ну, будем!»).
Марат осторожно понюхал свой стакан, на треть наполненный мутной жидкостью отвратного вида и запаха, отставил в сторону. Посидел, отщипнул кусочек ноздреватого серого хлеба, пожевал. Капитан спал, сидя за захламленным столом, положив лысеющую потную голову на волосатые руки. Храпел, взрыкивал, чмокал губами.
Тагиров, не раздеваясь, лёг на продавленный диван. Подушку не нашел и положил вместо неё найденный в углу валенок.
Утром вскочил, попытался разбудить Миронова, но это было бесполезно: капитан только буркнул что-то матерно-неразборчивое, сбросил со стола обкусанную буханку хлеба и пару открытых консервных банок с чем-то засохшим и продолжил путешествие в страну Морфея.
Марат самостоятельно нашел офицерскую гостиницу, пристроил чемодан у вахтёрши. У неё же разузнал, что на рембазу в семь утра ходит автобус для офицеров, на который он уже опоздал. Так что придётся пешочком, но, мол, ноги молодые да длинные (при этих словах пожилая вахтёрша как-то странно, не по-служебному, улыбнулась), для них четыре километра – не расстояние.
– Тут не перепутаешь, юноша. Сначала мотострелковый полк пройдёшь, потом штаб дивизии. Потом ракетный дивизион, автобат, и уж почти в самом конце – ваша рембаза. Дальше вашего только один хлебозавод. В Китай не уйдёшь, не боись. Счастливо служить, лейтенант!
* * *
– Говоришь, Миронову, комсоргу батальона, заменщик? Дождался, значит, страдалец, ха-ха-ха! Тот ещё клоун был. То на учениях пистолет потерял, всем составом искали. То матерные частушки про замполита базы Дундука… ну, то есть полковника Сундукова Николая Александровича сочинил и по радиотрансляции на всё расположение части вопил. Как там?
Дежурный по базе, потёртый капитан, наморщил лоб и продекламировал:
Ах ты Коля, Коля-Николай,
Ерундою не болтай,
Ты – зануда и трепло,
Заряжу тебе в табло!
– Ну и дальше, в том же духе. Дундук аж позеленел, поднял наряд по штабу и побежал Миронова из радиорубки выковыривать.
Растерянного Марата продрал мороз, несмотря на жарищу.
– Ничего себе! Как же так можно – про начальника, целого полковника?!
Бывалый сплюнул, сочувственно посмотрел на Тагирова:
– Молодой ты ещё. Дундук – скотина редкая. Так и норовит нагадить, стукачей развёл толпу. Всё подслушивает, вынюхивает. Как офицеры заменяются – он сразу сказывается больным, запирается у себя в хате.
– Зачем?
– А затем, что ребята на отвальной нажрутся и идут его искать, чтобы морду набить. Если бы не жена его, Ольга Андреевна, так и дверь бы выломали. А её уважают все, не хотят расстраивать. Удивительных достоинств женщина. Такая вся… Эх!
Капитан попытался глазами, пальцами и вытянутыми в трубочку губами передать своё восхищение неведомой Ольгой Андреевной, но имеющиеся в его распоряжении художественные средства были явно недостаточны.
– Ну, короче, сам увидишь. Ладно, докуривай да иди к Дундуку представляться. Главное – не перечь, какую бы пургу он ни гнал. Ешь глазами и «Так точно!» вставляй.
Дежурный жалостливо глядел, как Марат дрожащими руками поправлял новенькую портупею и проверял, ровно ли сидит фуражка.
– Эх, худенький ты. Надолго тебя не хватит, сожрёт Дундук с говном. Не такие ломались и полгода не выдерживали. Да не суетись ты! Изнасилование в голову неизбежно. Иди уже, с Богом!
И капитан перекрестил Тагирова брякающим коробком спичек.
* * *
Марат всячески пытался идти помедленнее, но полутемный штабной коридор быстро кончился и неотвратимо упёрся в дверь с грозной табличкой «Заместитель начальника базы по политической части полковник Сундуков Н.А.».
Лейтенант тихонько выдохнул и занес согнутые костяшки для деликатного стука. Из-за двери послышался противный голос с истерическими интонациями.
Тагиров замер и прислушался.
– От так от! И вы мне тут не надо! Чтобы была готова Ленинская комната к понедельнику. И пусть что казарма не достроена. Солдату может быть негде спать, а почитать партийные труды должно быть где всегда! Что значит «А если по-русски читать не умеет?!» Научить! Вы там советский офицер или кем? Выполнить и доложить!
Трубка грохнула о телефонный аппарат. Марат вздохнул и постучал.
– Разрешите?
За столом сидел толстый полковник с нежно-розовой лысиной, резко отличающейся своим невинным цветом от загорелого мясистого лица (всё верно, лысина-то от солнца фуражкой прикрыта!). Мелкие глазки скользнули по Тагирову и опустились на стол. Марат сглотнул (главное – сразу не опозориться, курсантом не назваться!) и взметнул ладонь к околышу.
– Товарищ полковник, лейтенант Тагиров прибыл для дальнейшего прохождения службы!
Полковник продолжал не смотреть на Марата, отчего становилось очень неловко. Сложил газету «Правда», аккуратно положил на один край стола. Побарабанил сосисками пальцев. Раскрыл блокнот, начал в нём чиркать карандашом, резко захлопнул. Схватил газету и положил на противоположный край.
Тагиров переминался с ноги на ногу. Время даже не ползло, а будто выдавливалось еле-еле, как густая смазка из танкового шприца. Кашлянул.
Полковник вспрял, тыркнул глазками.
– Кто здесь?
– Как же, доложил же… Я.
– Брусчатка от кремля!
Лейтенанту в голову ударила волна стыда, загорелась кожа на лице. Он догадался, что подставился, но не понял, где именно.
Полковник, несмотря на изрядные габариты, резво вскочил, завизжав стулом, подбежал к Марату.
– Ты! Никакой! Не лейтенант! Ты зародыш офицера, от так от! Тебя ещё драть и драть по ипатьевскому методу до морковкина загогого…венья! Пока ты станешь кем-то! Я тут что – усатый нянь? Сопляков людями делать? Мне некогда, у меня вот партийная конференция под носом! Пришлют всякое дерьмо, а мне разгребать. Здрасте-приехамши!
Тагирову казалось, что ему снится какой-то дурной, болезненный сон, и никак не удаётся взять себя в руки и сбросить это наваждение: бегающий вокруг грузный полковник, выкрикивающий пополам со слюнями бессмысленные, но очень обидные фразы. Нить размышлений замполита о его тяжелой судьбе воспитателя и никчемности данного конкретного лейтенанта очень быстро сбилась в уродливый запутанный клубок и укатилась в угол.
Наконец Сундуков устал. Пыхтя, прошел к своему месту, уселся и аккуратно переложил газету на середину стола.
– От так от! Понял, летёха?
– Так точно, товарищ полковник!
– Ну вот и иди отсюдова. И подумай, как будешь теперь с этим жить.
Ошарашенный Марат отдал честь, развернулся и покинул кабинет. В полной прострации вышел на штабное крыльцо, автоматически отобрал у дежурного горящую сигарету и глубоко затянулся.
Капитан сочувственно хмыкнул, молча достал ещё одну, прикурил. Покосился на лейтенанта.
– И чего он тебе сказал?
– Я… Не понял я.
– Ну, это нормально. Дундук – он и есть дундук. Не боись, летёха, офицером только первые двадцать пять лет тяжело, потом привыкаешь. Где остановился, пока в гостинице? Ну тебя, скорее всего, к холостякам подселят. Есть у нас одна весёлая квартирка, ха-ха. Вещи-то как допёр?
Марат вытер потный лоб. Соображение медленно возвращалось в голову.
– А? Да я зимнюю форму багажом отправил. С собой только чемодан с конспектами.
– Чего?! С чем чемодан, говоришь?
– Ну как же, с лекциями. Из училища.
– Ха-ха-ха! Слушай, ты никому не говори тут, что вместо водки из Союза книжки с тетрадками тащил. Засмеют насмерть. Давай, летёха, удачи. Вон туда иди. Видишь казармы? Твой батальон по ремонту ракетно-артиллерийского вооружения.
Тагиров кивнул и отправился в сторону аккуратно побеленных одноэтажных зданий барачного вида.
* * *
Командир батальона Юрий Николаевич имел весьма интеллигентный вид, а речь его после перлов Сундукова нежно ласкала барабанные перепонки и гладила воспалившиеся мозговые оболочки.
– У нас, голубчик, специфика. Занимаемся серьезными техническими вещами – ремонтом и обслуживанием всего спектра вооружения, от минометов до ракет. Для начала, будьте любезны, пройдите к начальнику штаба батальона майору Морозову.
Романа Сергеевича Морозова в батальоне любили. Был он дядькой строгим и справедливым, своих начальникам не выдавал – драл самостоятельно. Великолепная выправка, будто вытесанное из камня лицо, холодные серые глаза – хоть сейчас на плакат «эталонный образец советского офицера». Роман Сергеевич ошарашил Тагирова сразу:
– А, комсомол! Сколько зенитных самоходных установок «Шилка» отремонтировал?
– Как это… Товарищ майор, я вообще-то политработник.
– Так и запишем – «нисколько». Давай, лейтенант, назови мне порядок регламентных работ на «Луне».
Растерянный Марат пробормотал:
– Я, конечно, знаю основные характеристики тактического ракетного комплекса «Луна», но работы чтобы…
– Ладно, молодой, не пугайся. Я тебе просто сразу даю понять: ты в нашем благородном ремонтном деле бесполезный балласт. Поэтому будешь загружен максимально работой с солдатами. С личным составом ведь как? Озадачь его, иначе он озадачит тебя. Ну и наряды, само собой. Семьи ведь нет пока? Значит, не фиг дома болтаться, твой дом – казарма, гы-гы. Ну а уж ответственным на выходные по батальону – святое дело.
– Так я ведь всегда готов, как пионер, товарищ майор.
– Ну вот и славненько. Садись, чайку выпьем. Знаешь, как командование батальона в баню ходило? Как нет?! Вот смотри, раздеваются они и заходят, смотрят друг на друга удивлённо: у начштаба – уд по колено, у зама по технической части – руки по колено, а у замполита – язык по колено, ха-ха-ха!
В дверь поскреблись.
– Товарищ майор, разрешите?
В кабинет вошёл блондинистый лейтенант. В руках он торжественно, как именинный торт, нёс облезлую фуражку. На тулье были жирно написаны от руки две буквы – «Д» и «Ж». Краснов заржал.
– Что, дождался часа освобождения, Воробей?
– Так точно, товарищ майор. Разрешите вручить?
– Валяй.
Лейтенант подошёл к изумлённому Марату и напялил ему на голову нелепую фуражку. Потом пожал руку и заявил:
– Пост «дэзэ» батальона сдал! Ну, чего молчишь, салага? Говори, что принял.
– Это… Чего принял-то? И потом, сам ты салага.
– Э-э, не скажи. Я тут уже два года. Это – важный символ. Теперь твоя очередь исполнять обязанности «дежурной задницы», понял? Крайнего за всё, яко ты самый молодой офицер теперь в батальоне, гы-гы! То есть: вечно дежурного, постоянно ответственного, первого кандидата в командировку. Что там ещё? Да! Военного дознавателя и ещё всякая ерунда, по мелочи. Так положено. Ну, чего, молчать будем?
Марат вздохнул.
– Ладно. Положено – значит, так и быть. Пост «дэзэ» принял.
– Ну вот и молодец. Вечером отметим, я проставляюсь. А то заждался тебя.
Марат был несколько озадачен. И капитан на станции, и этот лейтенант говорили, что уж очень его заждались. Выдающаяся интуиция подсказывала Тагирову, что ожидания эти лично для него – не праздничные. Скорее, наоборот…
Глава вторая. В начале славных дел
Я нашёл её на антресолях – огромную, помятую, надорванную по краям, в крошечных коричневых пятнышках мушиных делишек (бумага глянцевая, а мухи любят гадить на глянец, и я их понимаю). Свёрнутую в рулон карту мира 1987 года издания. Я расстелил её на полу в гостиной и прижал томиками Достоевского края, норовящие скрутиться назад, в прошлое.
На половину планеты, спиной к набитым льдом полярным морям и задорным хохолком Чукотки упираясь в Аляску, разлёгся огромный розовый зверь – СССР. Длинная морда Камчатки раздвигает тихоокеанские воды, из простуженного носа капельками текут Курильские острова. Крепкая передняя лапа Приморья придерживает Китай; задняя, подкованная Кавказом, стоит на Турции и Иране. Огромное мягкое брюхо Средней Азии неоформленным бугром валится куда-то вниз, придавив Афганистан. Мощная задница припёрла Европу к Атлантике. А маленький крепкий хвостик Кольского полуострова греется в остатках Гольфстрима, дружелюбно помахивая Финляндии.
Это – моя страна. Её офицеры и солдаты служили, сражались, пили водку и влюблялись по всей планете – от джунглей Никарагуа до джунглей Вьетнама, от вылизанных немецких городков до кукурузных полей Мозамбика.
Что мы делали там? Ради чего проливали кровь? От кого я защищал два миллиона квадратных километров пыли и камней, столько же монголов, сто тысяч тонн саранчи и неизвестное количество тарбаганов (тарбаганы – это здоровенные степные суслики с симпатичными мордочками и карими глазами)?
Половина страны топила печки ворованными дровами и бегала по морозу в дощатый сортир, питалась одной картошкой и жила в бараках, чтобы белозубый старший лейтенант смог взбодрить ракету бессмертным «Поехали!» и оттуда, из ледяной бездны, подарить свою незабываемую улыбку нежно-голубой Земле. Потому что мы искренне любили их всех – обижаемую куклуксклановцами Анжелу Дэвис, безымянных ангольских негров и щуплых вьетнамцев, сбивающих то ли бамбуковыми копьями, то ли советскими ракетами громадные американские бомбардировщики.
Нам было не до личных удобств, когда в мире горе и угнетение. Мы строили коммунизм не для себя, а для всего бестолкового человечества, не способного понять своего будущего счастья. И ради слезинки чужого ребёнка, плачущего под бананом на берегу тёплого океана, мы были готовы оставить без еды собственных детей. И сжечь к чёртовой матери всю планету в атомном пламени.
Да, мы такие. Незваные спасители. Загадочные и непредсказуемые.
Для самих себя.
* * *
Лейтенанта проводили в общий с отсутствующим парторгом кабинет. В помещении густо разило коктейлем из запахов дешевых крепчайших сигарет и чего-то спиртного.
Затхлая атмосфера пыльного кабинета действовала угнетающе, поэтому Марат с искренней радостью принял предложение Морозова познакомиться с расположением части.
Прошли по чисто выметенным асфальтовым дорожкам, мимо юных ухоженных топольков. Срезали прямо через плотно утоптанное пыльное футбольное поле без единой травинки.
Майор Морозов своё ремонтное дело явно любил и неожиданно интересно рассказывал о глючащих противотанковых ракетах и покалеченных каменистыми горными дорогами гаубичных колёсах, о захандривших станциях звуковой разведки и лазерных дальномерах…
Особенно его увлекала привезённая вчера зенитная самоходная установка «Шилка» – скорострельная четырехствольная пушка на гусеничном ходу, заболевшая слепотой радиолокатора.
– Знаешь, как «Шилки» в Африке называют? Машина государственного переворота!
– Почему, товарищ майор?
– А потому, комсомол, что милое дело – подогнать её к президентскому дворцу и ка-а-ак вдарить из четырёх стволов! Любую стенку вынесет, шестьдесят снарядов в секунду! Не хило, да?
– Я думал, она для того предназначена, чтобы самолёты сбивать…
– Вообще-то да, но какие там, в Африке, самолёты? Так, музейные экспонаты. Ну, вот и пришли. Наша ремонтная зона.
Роман Сергеевич гордо показывал свежеокрашенные боксы, в которых брызгала искрами сварка и самозабвенно гудели фрезерные станки…
Бойцы и офицеры в черных комбинезонах деловито сновали с какими-то штуковинами в руках, спорили над заляпанными мятыми чертежами и волокли куда-то тяжелые железяки, карябая бетонный пол…
Марат с завистью смотрел на потные, перемазанные маслом, но одухотворённые лица. Его собственные технические познания ограничивались сугубо прикладными вещами: на какую мандулу нажать, чтобы пушка выстрелила, и за какую фиговину дёрнуть, поворачивая танк.
Да, прав был Морозов. Комсорг Тагиров – личность для технических полубогов рембата бесполезная. Так что придётся постараться, чтобы авторитет заработать.
* * *
Так незаметно день добежал до густо-красного, в полнеба, заката, быстро сменившегося чернильной ночью. Лёшка Воробей заскочил за Маратом, выдернул его из душного кабинета.
– Эй, комсомол, хватит над бумажками чахнуть. А то весь запал в первый день потратишь. Забыл? Я сегодня даю торжественный ужин в честь нового «дэзэ» батальона, без главного виновника мероприятие не состоится, хы.
Прошмыгнуть незаметно мимо штаба базы не удалось. На крыльце ждал посыльный:
– Лейтенант Тагиров! К полковнику Сундукову, срочно.
Марат горько вздохнул, поплёлся вслед за предвестником втыка. Воробей сочувственно помахал рукой:
– Давай, комсорг, ни пуха. Будем тебя ждать, адрес знаешь. Возвращайся живым.
К удивлению и радости, вторая за сутки встреча с Дундуком прошла быстро и безболезненно. Полковник вручил ему тяжеленный вещмешок и сообщил:
– От так от. Это доставишь в Дом офицеров, передашь лично Ольге Андреевне. Тут краски типа «гуашь», тушь и блокноты. Она ждёт. Часовое время двадцать часов, в двадцать один ровно чтобы доложил о выполнении путём телефонной связи. Исполнять! А я поработаю ещё три-два часа.
Марат волок оттягивающий руки мешок, медленно продвигаясь в сторону жилой зоны, и размышлял: в чём же будет заключаться работа замполита «ещё три-два часа»? Газетку будет по столу перекладывать или разрабатывать новые передовые методы издевательств над молодыми офицерами?
* * *
Рукописный плакат на стене гарнизонного дома офицеров извещал публику о показе фильма «Нелепые мечты» производства киностудии «Бухаракартин». Тагиров видел этот шедевр соцреализма ещё в училище: там юный чабан мечтает стать знаменитым на весь район (а может, и республику!) хлопкоробом. В своём воображении он изобретает новейший способ быстрого сбора хлопка, получает в Кремле медаль «За работу» 3-й степени, а в родном кишлаке – любовь красавицы Ханумы, дочери бая… то есть председателя колхоза. Пока он парит в сладостных грёзах, забытые им подопечные овцы разбредаются кто куда и в конце концов поедают весь урожай хурмы. Колхоз на грани разорения, а чабану грозит тюрьма, но проникшийся к юноше отцовскими чувствами председатель компенсирует утраченное фруктами из собственного сада площадью в полрайона. В финале все танцуют и поют, чабан едет в Москву верхом на верном ишаке поступать на учебу в агрономическое ПТУ, а Ханума многообещающе машет ему ресницами из-под чадры.
Сидящий в холле ГДО сержант появление Марата не заметил и продолжил, задрав ноги на тумбочку, читать «Историю философии».
– Где мне Ольгу Андреевну найти?
Наглый боец вместо того, чтобы вскочить, отдать честь и подхватить у офицера тяжеленный мешок, вяло махнул рукой, указывая направление.
Тагиров побрёл по коридору и дошел до маленького кабинета, ровно половину которого занимала огромная дебелая тётя неопределенного возраста. Марат мгновенно отметил: грызущая сушки и громко хлюпающая чаем из гранёного стакана необъятная свиноматка была похожа на Дундука, как родная сестра. Не зря замечено народом, что «муж и жена – одна сатана».
– Ольга Андреевна, вам полковник Сундуков приказал вот это доставить. Краски конструкции «гуашь» и прочие канцтовары.
Тётя хрустнула целиком запиханной в рот сушкой и плавно повела пухлой рукой. Пробормотала плотно набитым ртом, разбрызгивая обмазанные слюнями крошки:
– А мешочек на тубаретку поставь, у в том уголочку.
Марат начал продираться между тёткиным столом и заваленным всякой всячиной стеллажом, цепляясь лямками вещмешка за стулья, когда сзади прозвучал необычайный, низкий женский голос:
– Галя, хватит уже сушки лопать на ночь глядя, совсем за собой не следишь. Лейтенант, вы ко мне?
Ошибочно опознанная как жена Дундука Галя энергично затрясла тройным подбородком и необъятной колыхающейся грудью:
– Та к вам, к вам, Ольга Андреевна! С рембазы хлопчик засланный!
Ольга Андреевна засмеялась, обнажив ровные влажные зубки:
– Галя, засланными бывают казачки. И он тебе не хлопчик, а офицер. Хотя и очень юный. Да, лейтенант?
Она стояла у двери, упёршись восхитительным бедром в облупленный косяк. Заграничные обтягивающие джинсы, мелким бесом вьющиеся волосы с рыжинкой, зелёные глаза и эта влажная улыбка – всё в ней было нездешним, невозможно женственным, одновременно манящим и недостижимым.
Марат теперь понял, почему дежурный капитан на базе так и не смог сформулировать описание Ольги Андреевны. Для этого надо было родиться Боттичелли пополам с Набоковым.
Она снова сделала это – засмеялась. Будто щедро высыпала горсть крупного жемчуга в гобийскую пыль.
– Выходите из ступора, мой лейтенант. Вы так и не ответили на вопрос. И как вас зовут?
Комсорг проглотил комок ржавой слюны. Слова столпились во рту, пихая друг друга, как школьники перед дверью очень строгого экзаменатора, – никто не хотел быть первым.
– Тагир… То есть Марат. Я. Комсорг батальона РАВ.
– Ну вот, уже имена путаете, ха-ха-ха! Значит, вы вместо капитана Миронова к нам? Это прекрасно. Галя, угости-ка нас чаем. И место моё освободи, будь любезна. Да, это Галина, она занимает очень важный пост дежурной по генеральскому этажу в гостинице. Ну же, лейтенант, не стесняйтесь, присаживайтесь. Надо же нам поближе познакомиться с юношей, названным в честь великого «Друга народа». Или вы – прямой наследник легендарного линкора? Ха-ха-ха!
* * *
Очумелый Марат перепутал дорогу и упёрся в бетонную стену, огораживающую гарнизон. Стоял и тупо улыбался, пялясь в серую потрескавшуюся поверхность, как в киноэкран.
В голове бродил её голос, память безнадёжно цеплялась за ускользающий запах – сладковатый, но не приторный, глубокий и загадочный. Ольга Андреевна совершенно не походила ни на смешливых девчонок из Свердловского пединститута, ни на разбитных шалав из Читинского камвольно-суконного комбината. Словом, в небогатом донжуановском списке вчерашнего курсанта не были никого, подобного ей.
С балкона ближней пятиэтажки кто-то пьяно проорал:
– Люська, коза драная, вернись!
Тагиров вздрогнул и вернулся в действительность. О чём он размечтался, летёха сопливый? Да и старая она, Ольга Андреевна, – лет тридцать, наверное. А то и тридцать два. И вообще! Она замужем, причём за непосредственным начальником, от так от!
Марат передёрнул плечами и двинулся к дому Лёхи Воробья.
* * *
В подъезде не было света, и Тагиров на ощупь поднимался по выщербленным ступеням. На площадке третьего этажа зажёг спичку и попытался найти нужную квартиру, но номеров на свежеокрашенных дверях не было – видимо, не успели нарисовать. Прислушался. Наверное, вот эта – оттуда доносился пьяный гул голосов и музыка.
Надавил на кнопку звонка. Ничего не произошло. Нажал посильнее – звонок всхлипнул, уронил последний гвоздик и повис на торчавшем из стены проводе.
Постучал костяшками пальцев, потом кулаком – никакой реакции. Плюнул, решил уходить и напоследок пару раз грохнул по филенке сапогом.
Дверь распахнулась, из квартиры хлынул яркий свет и шум застолья в самом разгаре. На пороге стоял невысокий прапорщик – красные пятна на продувной роже, отстегнутый галстук болтается на заколке.
