Тимофей Дымов
Рашен
– Бегу, бегу! – успокоил я его, пряча фотографию в карман и ужиком проскальзывая мимо охранника в коридор.
Глава 9. Распределение на поселение
Солдат втолкнул меня в кабинет и проорал, вытянувшись по стойке смирно: «Осужденный Невер доставка!» Отдал честь и вышел, с силой захлопнув дверь.
Первое, что я сделал, проверяя свою недавнюю «коридорную теорию», – стал искать глазами выход из помещения на улицу, попутно косясь на пол в поисках трупов. Не найдя ни того, ни другого, впал в ступор. Как же так? Куда тогда делись вошедшие до меня люди? Бред какой-то!
– Дмитрий Неверов, что вы все ерзаете? Никак не можете согреться после улицы? – грозно спросила женщина из распределительной комиссии-тройки. Даже здесь, в самой жопе страны, от строгих порядков никто не собирался отказываться. Посреди кабинета стоял большой стол, за которым восседали три человека: женщина в строгом черном костюме, пожилой военный и мужчина в рабочем комбинезоне. Позади на стене был прибит фашистский флаг, засиженный мухами. Пол усыпан хабариками, ошметками пыли, пучками волос и обрывками газет.
– Итак, вы прибыли в Сибирейскую тайгу в тридцатилетнюю ссылку…
– Ф-и-ууу, какого важного голубя к нам занесло! – удивился офицер. – Поди, покрошил в капусту человек двадцать, не щадя ни женщин, ни детей.
– В направлении, присланном вместе с Неверовым, подробности дела не раскрываются. Указано лишь, что он обладает «Степенью социального отклонения второго порядка».
– Какая, на хрен, разница? Второго, третьего? – перебил их «работяга». – Главное, что эта мразота будет в моем рабстве целых тридцать лет. Да мы с ним все дороги Сибирейской тайги отремонтируем.
– Не торопись, Степанг, не руби сгоряча. Пусть сначала пройдет учебную часть, поглядим, насколько он опасен. А то прирежет твоих дорожников глазом не моргнув.
– И прирежу, мигом на тот свет отправлю! Туда вам, фашистским выродкам, и дорога, – оскалился я.
От моих слов женщина в ужасе вскочила со стула и попятилась, уткнувшись толстым задом в стоящий за спиной высокий сейф, с облупленной краской.
Работяга вообще не проявил никаких эмоций. Офицер же, напротив, выхватил из кобуры пистолет и заорал:
– Молчать, сука! У-у-у, тварь, пристрелю. Здесь тебе не там! Понаехало мразей, ни вздохнуть, ни пёрнуть! Какая еще учебная часть? Не позволю! В утилизаторскую, немедля. Пусть живого в печь затолкают, чтобы видел, гнида, как его сало тает и коптится на огне. Конвойный, обыскать ссыльного – и вон отсюда!
Солдат живо вбежал в кабинет и стал меня ощупывать снизу вверх. Потом принялся шарить по карманам и вскоре извлёк конверт с фотографией.
– Больш ничего, савсема пусто! – протянул он находку офицеру.
Тот небрежно разорвал конверт, достал фотографию и взглянул на неё. Через мгновение лицо его побелело, на лбу проступили капельки пота, руки затряслись. Он встал со своего места и вытянулся по стойке смирно.
Баба в черном удивленно уставилась на него.
– Юринг, что с тобой? Что случилось?
Дрожащими руками офицер протянул ей фотографию. Одного взгляда женщине хватило, чтобы впасть в полуобморочное состояние и обессиленно опуститься на стул.
– Почему же сразу не сказали, что вы из «этих»? – с мольбой обратилась она ко мне.
– Из каких этих? Не понимаю, вчера еще был нормальным, – удивился я.
– Нормальным, конечно, нормальным, даже очень хорошим, – на одной волне с тёткой заблеял офицер. – Выйди вон, образина! – приказал он солдату.
– Может быть, хотите кофе или чаю? – лебезила женщина.
Я, признаться, был сконфужен происходящим. Кем же это были мои спутники на фото, если один только их вид вызывал благоговейный трепет у местных властей?
В кабинете тем временем творилось невообразимое. Пока офицер стоял по стойке смирно, «работяга» и тетка метались, накрывая на стол. Дела осужденных были сброшены в сейф. Откуда ни возьмись явилась белоснежная скатерть, чайник, ваза с печеньем, пакет с конфетами. Вскоре по комнате разнёсся аромат травяного чая.
– Что же сразу не сказали, что Вы один из них! – заговорщически зашептала женщина, подливая кипяток в чашку и наваливаясь пышной грудью на мое плечо.
– Значит, так надо было! – отрезал я, решив играть роль до конца.
– Понимаю, понимаю… режим секретности, – закивал офицер, оттаскивая «глупую бабу» (это читалось в его испепеляющем взгляде).
– Во дела! – потел, как шлюха в церкви, «работяга». – Вы не подумайте, я про рабство сказал так, для красного словца. К вам это не имело ровным счетом никакого отношения. Что с меня взять, с деревенщины неотесанной? Мы у себя в Сибирейской тайге хороших манер не видали никогда. И про ремонт дорог… – сущая ерунда. Если надо, я сам путь перед вашей машиной языком вылижу, только прикажите!
– Короче, уважаемые! – решил я не злоупотреблять гостеприимством и не дожидаться разоблачения, ведь фото могло оказаться всего лишь монтажом. – Некогда мне тут с вами лясы точить и чаи распивать. Работа не ждет, Родина в опасности, враг не дремлет и все такое прочее… Отправляйте меня живо на поселение. Устал с дороги, хочу душ принять и ноги на койке вытянуть.
– Будет исполнено. Мы думаем, что по роду службы вам интереснее всего посетить деревню, населенную старорежимным, допобедным контингентом и его потомками.
– Думать здесь буду я! – снова пришлось осадить распределительную комиссию. – Надеюсь, они не на урановой шахте работают? И не в химических отходах плавают?
– Нет, что вы, – поспешил успокоить меня офицер. – Они настолько неблагонадежны и социально опасны, что им не доверяют ничего серьезнее топора. Жители деревни заняты всего лишь заготовкой дров для соседних деревень, и ничем более.
– Дрова – это хорошо. Это я готов хоть сейчас. Отправляйте. И фото верните, мало ли кого еще непонятливого встречу в ваших краях.
Вырвав из трясущихся женских рук спасительную фотокарточку, я бережно уложил ее в конверт и, не прощаясь, горделиво задрав подбородок, вышел из кабинета.
Проходя по коридору, я упивался тем, что хоть на миг смог одурачить фашистских упырей и выторговать для себя сносные условия жизни в ссылке. Мои недавние соседи пребывали в изумлении, не понимая, что происходит. Почему это меня, еще совсем недавно стоящего в грязном облеванном коридоре в общей очереди, теперь вежливо сопровождают два солдата? Причем один бежит спереди, отгоняя зазевавшихся, а второй прикрывает со спины, чтобы и муха на меня не села…
На улице нас уже ждал автомобиль, конечно, не такой шикарный, на котором укатила Мари, но все же гораздо презентабельнее уродских автозаков.
– Доставить в деревню староверов! Быстро и аккуратно! – приказал шоферу выбежавший следом офицер. – Растрясёшь – башку сверну! Приятного вам пути, господин Неверов, – пожелал он, отдавая честь, а другой рукой бережно закрывая дверцу авто.
Машина зарычала и бодро тронулась с места. Меня вжало в сиденье. Я и представить себе не мог, что местные развалюхи способны на такое ускорение.
– Не переживайте, довезём в лучшем виде! – улыбнулся шофер, заметив мое изумление. – Распутин меня еще никогда не подводил. Не скрою, любит хороший уход. А так движок – зверь, и коробка еще отходит пару сотню тысяч километров.
– Интересно вы свою машину назвали – «Распутин». Чудно как-то.
– Так и есть, Гришка Распутин. Из любой глуши сама вывезет, без карт и навигаторов. Словно видит все наперед и дорогу чует лучше любой собаки. Порой так устанешь, чуть глаза прикроешь во время движения – и покемаришь. И ни разу, поверьте, ни разу не въехал в канаву или в дерево. Фары Распутина – это его глаза, не иначе.
– Вы поосторожнее с аналогиями. Распутина постоянно пытались убить заговорщики, что в итоге у них и получилось, – напомнил я мужчине.
– И такое было в нашей жизни, – отмахнулся шофер. – Места, сами знаете, у нас глухие. Дороги узкие, окруженные лесом. Несколько раз машину обстреливали, даже гранату под колеса бросили. А Распутину ничего. Я только дырки в кузове пластилином залепил и красочкой замазал. Стало лучше, чем было.
– Понятно. Далеко нам ехать? А то я в этой поганой электричке и вонючих автозаках копчик и десять лет жизни оставил.
– Не очень, часа два, а может, три, если дорогу снегом заметет, – предположил шофер, поглядывая через грязное лобовое стекло на небо. Серое, тяжелое, угрюмое, но все же свободное и неподконтрольное властям, простиралось оно над нами бескрайним океаном.
– И давно ты тут в шоферах приедаешься? – грозно спросил я, наслаждаясь ролью неведомого мне злодея.
– Пятый год пошел, – вздохнул мужчина. – Как сослали меня сюда в 2016 году, так до сих пор и маюсь.
– Ну, баранку крутить послаще будет, чем топором в лесу махать или радиоактивные отходы сортировать, – возразил я.
– Так-то оно так, тут вы, конечно, правы, – почесал он затылок. – Только на Большой земле у меня жена осталась и двое ребятишек. Не хочу, чтобы они батьку своего забыли.
– И сколько тебе осталось?
– Еще четыре года, будь они прокляты.
Я подумал, что, работая на таком шикарном авто, мужичок постоянно общается с сильными мира сего. А стало быть, может знать лазейки, которые позволят выбраться из этого ада как можно скорее. Расспрошу-ка я его о житии- бытии в личных, так сказать, целях.
– И что же, никак нельзя освободиться условно-досрочно? Например, за примерное поведение или активное содействие администрации.
– Очень сложно. На моей памяти срок скостили всего двум человекам. Одному ноги раздавило упавшим деревом, и он стал инвалидом. Чтобы не тратить на него и без того скромные харчи и лекарства, руководством поселения было решено отправить его обратно к семье. Пусть сами теперь заботятся о калеке. А второй стучал как дятел. По его доносам расстреляли человек десять, повесили с пяток и осудили еще нескольких. Вот такие гниды водятся в наших местах.
– А ты сам здесь почему оказался?
– Из-за Изольды – это моя любовница бывшая. Я на воле тоже ведь шоферил в такси. И как-то подвозил одну мадам. Так и познакомились. Поначалу все было хорошо – цветы, конфеты, романтика. А потом она, сука, стала ныть, чтобы я от жены ушел и детей бросил. И все бабки только на нее тратил. А оно мне надо? От одной дуры к другой перебегать, шило на мыло менять. Вот я ей и вешал лапшу на уши: дескать, подожди, потерпи, дети подрастут, тогда посмотрим. Ну и потрахивал потихоньку. В этом деле очень уж она хороша была. С ней в койке, как в раю… Пару лет все было хорошо, а потом она пошла, тварь, и донос на меня написала. Мол, так и так, гражданин Митюхинг задумал страшное. Планирует убить губернатора и всех его заместителей. Что тут началось, мама дорогая! Хорошо, что во время следствия меня не прибили в гневе. Потом, слава богу, разобрались кто чего там на самом деле затеял. Но осадочек остался. Изольду повесили, чтобы, дура, панику в следующий раз не наводила. А меня сюда сослали, дабы хер в штанах умел держать.
– Как-то многовато девять лет за супружескую измену. Ты не находишь? – не поверил я.
– Да куда там! За потрахушки на стороне всего два года впаяли, остальное с целью «профилактики возможного проявления неадекватного восприятия социальных процессов Русиянского государственного устройства», – отчеканил мужчина. – Я эту формулировку на всю жизнь выучил, еще на пересылке.
– У тебя весьма грамотная речь. Не слишком ли это для простого шофера?
– А что делать? Когда меня сюда сослали и посмотрели анкету, то сразу определили на автомобиль для перевозки главных должностных лиц. А они натуры тонкие, с изысканными манерами и обостренным чувством прекрасного. Вот и пришлось начальнику гаража направить меня на речевые курсы, чтобы, как он выразился, «навсегда заткнуть твою вонючую словесную помойку». Как же я намучался, осваивая этот допобедный лексикон и оттачивая нечеловеческое произношение обыденных фраз. И не передать. Ничего, на свободу выйду, надеюсь, за годик из меня вся эта ересь улетучится. И снова стану нормальным человеком, которого понимают не только зеки, а все русияне. А пока потерплю, поботаю на Сибирейской фене.
Снег все-таки пошел, причем сильный. Дорогу стремительно заметало, и наша машина уже начала скрести днищем.
– Не переживайте, тут немного осталось, – подбадривал Митюхинг, который нервничал явно больше меня. – Распутин выносливый. Прошлой осенью из такой грязи выбрались! Жижа только что в окна не затекала, дверь было не открыть, так глубоко увязли. И ничего, в раскачечку, с перегазовочкой и выбрались.
Признаться, я и не нервничал. Я, мягко говоря, охреневал. Вон оно как: те косноязычные чудовища на Большой земле, оказывается, общались между собой на прекраснейшем, чистейшем русиянском языке. А я, да и многие ссыльные в Сибирейской тайге изъяснялись исключительно по фене, то есть на тюремном жаргоне. Вот это новость. Получается, что в этой реальности пообщаться с нормальными людьми можно только пребывая в заключении. Я не беру в счет представителей карательных органов, с которыми любой разговор априори оказывается неприятным, какие бы выдающиеся навыки владения языком они не демонстрировали.
– Доехали, слава богу! – обрадовался шофер, прервав мои размышления.
Я присмотрелся в окно, атакуемое острыми снежинками, и разглядел высокий забор из толстых оструганных бревен, заостренных вверху. Деревяшки посерели от времени и местами имели трещины, особенно крупные из них были стянуты ржавыми железными скобами. По центру этого архитектурного «шедевра» размещались широкие деревянные ворота, обитые железными полосами. Привычной колючей проволоки на заборе не было.
– Уже хорошо, – подумал я. – Все меньше буду думать, что нахожусь в заключении. Представлю, что отправился в длительный отпуск на загородную базу, авось протяну первые лет пять. А там видно будет.
Наша машина остановилась у самых ворот, и шофер дал три продолжительных гудка. В воротах открылось смотровое окошко. За облачком пара последовал окрик:
– Кого еще черт принес в такой погоду?
– Открывай, рожа поганая! – прокричал Митюхинг, высовываясь из автомобиля. – Три часа до вашей богом забытой деревни добирались, чтобы она уже сгорела!
– Смотри, сам не сдохни, гнида моторная, – усилилось облачко.
– Поговори мне: донос напишу, тогда попрыгаете тут без харчей! Открывай, говорю, важного человека к вам привез.
Заскрипели засовы, и ворота стали медленно отъезжать вовнутрь, обнажая нутро деревни староверов.
Поселение было небольшим, примерно в тридцать дворов. Сразу за оградой располагалась первая изба с железными решетками на окнах. Скорее всего, здесь жили охранники. Прямо от нее шла широкая дорога – очевидно, центральная улица. Вдоль «проспекта» по обе стороны располагались остальные избы, одинаково серые, с покосившимися крышами. Улица была на удивление прямой, без малейшего загиба в ту или иную сторону.
Разгадка этой геометрической идеальности пришла ко мне довольно быстро. Достаточно было обогнуть избу охранников, чтобы заметить, как из окон второго этажа, расположенных во всю стену, торчали длинные и толстые дула пулеметов. Зона прострела охватывала каждый дом, каждый палисадник и даже каждый уличный сортир —неизменный спутник русиянского деревенского дома.
Пока я бегло осматривал свой новый мир, шофер успел переговорить с охранниками. Судя по их испуганным рожам, в красках он не стеснялся, сгустив их до состояния студня. Они таращились на меня, не понимая, как себя вести. Это были здоровые сибирские мужики. Тяжелые тулупы из овчины и безразмерные валенки с галошами делали их еще более внушительными. На головы плотно надеты шапки с опущенными и завязанными ушами. У каждого в руках автомат ППШ, с дисковым магазином, времен Второй Мировой войны. Переминаясь, они бросали на меня косые взгляды, не решаясь заговорить первыми. Вероятно, ожидали команды от старшего по званию, то есть меня.
– Ну что застыли? – решил я разрядить обстановку, начиная уже подмерзать после теплой кабины автомобиля. – Так вы, значит, дорогих гостей встречаете – на морозе, автоматом в рыло?
– Что вы, господин хороший, не изволь гневайся, – засуетились солдаты. – Проходить, пожалуйста, – распахнулись двери сторожевой избы.
Теплый пар ударил в лицо ароматами щей и жареной картошки. Я даже зажмурился от удовольствия, предвкушая хорошее застолье. Последний раз наесться вдоволь мне удалось только в камере. С тех пор на пересылке нас толком не кормили. Ковшик ледяной воды из общего ведра и пара сухарей заменяли мне и моим товарищам по несчастью завтрак, обед и ужин.
Солдаты словно прочитали мои мысли:
– Господин Неверов, вы, поди, устал с дороги. Предлагаем сходить в банька, выпить, закусить. А потом и пообедать можно.
– К черту баню, ведите меня в избу-люкс и на стол накройте. Голодный как собака, – приказал я.
– Какую избу, простите? – на лбу солдата проступил пот.
– Шучу. Пошли к старосте, там харчеваться будем. Есть у вас староста?
– Конечно, что же мы, дикие? Все у нас как у людь: староста, красный уголок, карцер, – отрапортовал охранник. – Пожалуйте!
Он провел меня через длинный коридор и открыл задний вход. Краем глаза я успел заметить, что в избе, которая была разделена на три большие комнаты без дверей, на деревянных нарах спали солдаты. Их оружие, аккуратно приставленное к стене, находилось рядом. Постоянная боевая готовность. Да, сбежать отсюда будет проблематично.
Вышли на крыльцо и направились в сторону ближайшего дома на другой стороне улицы. Шофер пошел за нами. Я был не против. Все равно на дворе уже ночь, отпустить его значило обречь на обморожение и мучительную смерть. А так покушает, отдохнет, выпьет. Может, еще чего интересного сболтнёт.
На улице стемнело и заметно похолодало. Даже сторожевые псы забились в теплые будки и носа не высовывали. Не удивительно, что никто нас не облаял на въезде.
Три удара железным кулаком в дверь – и вот перед нами на пороге стоит деревенский староста. Лет шестидесяти, в однобортном сером пиджаке, под ним майка-алкоголичка, тёмно-синих тренировочных штанах и надетых на толстые шерстяные носки тапках-шлепанцах, именуемых в народе «Ни шагу назад» из-за отсутствия пятки.
– Чего надо? Я перекличку своих провел, в журнале расписался! Имею право на отдых, – сразу же наехал он на нас.
– Тише, не шуметь, встречай гостя дорогого, – предостерегающе положил ему руку на плечо охранник. – И, не дожидаясь приглашения, вошел в избу. Мы с Митюхингом забежали следом, спасаясь от колючего холода.
– Дорогие гости дорого обходятся, – ворчал староста. Слегка оттолкнул нас и направился в сторону гостиной, откуда доносился хохот, звон посуды и аппетитное чавканье. – Проходите, коли пришли, черти окаянные!
Изба состояла из одной большой комнаты. В углу располагалась здоровенная русская печка с окружавшими ее полатями. Вдоль стен стояли несколько деревянных шкафов и комодов. В центре громоздился широкий длинный стол, с такими же скамейками по бокам. В пиршестве участвовали человек тридцать, не меньше: мужчины и женщины разных возрастов. Была здесь и молодежь, и несколько стариков далеко за семьдесят.
Стол был уставлен бутылями с мутной жидкостью желтоватого цвета (очевидно, самогонкой) и банками с красным напитком (вином, как мне показалось). Выпивки стояло много, явно больше, чем было необходимо, в моем понимании, для такого количества людей. Хотя кто разберет этих деревенских, может, для них и литр не доза? Закуски тоже было с избытком. Ряды тарелок с квашеной капустой, вареной картошкой, жареными грибами, вареными яйцами, соленой рыбой и жареной курицей заполонили все не занятое алкоголем пространство стола. У меня аж слюни потекли и свело под ребром. Таких излишеств я не видел давно.
Как только мы вошли в комнату, присутствующие замолчали и перестали трапезничать. Дружно встали, вытянулись по стойке смирно и хором гаркнули: «Здравия желаем, господа хорошие! Хвала русиянским вождям и Великим германским освободителям!» После приветствия снова сели и, как ни в чем не бывало, продолжили веселье.
Солдат удовлетворенно хмыкнул и обратился ко мне:
– С вашего позволения я идти на поста, дам указание подготовить для вас персональн избу. Располагайтесь, если уставать, отправьте посыльного, мы вас проводим в ночлег. А вы тут не озоруйте – мигом в расход пущу! – обвёл он грозным взглядом присутствующих.
– Свободен, нечего нам глаза мозолить, – махнул я ему вслед, выбирая, куда бы лучше сесть, чтобы затеряться в толпе. Хотелось просто набить брюхо и постараться ни с кем не вести задушевные разговоры, по крайней мере сегодня, с устатку. А завтра, на трезвую голову, будем посмотреть…
– Проходите, не стесняйтесь, – взял меня за рукав и потащил к столу староста, как только проводил фашиста и вернулся. – Ну-ка, подвиньтесь, дайте человеку отдохнуть с дороги! – бесцеремонно заставил он потесниться какого-то паренька. Тот уже порядком захмелел, поэтому реагировал замедленно, что-то невнятно бубня под нос.
– Порычи еще у меня – на улице спать будешь, – отвесил ему староста подзатыльник, усаживая меня во главе стола.
Только этого мне не хватало. Прощай, спокойный вечер. Теперь все будут пялиться на меня, как на шимпанзе в цирке. Не дай бог еще вопросами закидают. «Только бы не проболтаться, нет, пить точно нельзя», – твердо решил я. И снова проиграл. В руках материализовался стакан с самогоном. Староста оказался гостеприимным хозяином.
– Ну, будем! – отчеканил он краткий тост и добавил: – А кто с нами не пьёт, тот Иудушка на ганцевских побегушках!
После таких слов я просто не мог не выпить. В конце концов, даже если меня расколют, все равно дальше Сибирейской тайги не сошлют. А, гори оно все синим пламенем, будьте прокляты, фашистские выродки!
– Вот это хорошо, это по-нашему! – широко улыбнулся мужчина, когда я одним глотком махнул обжигающий напиток. Тотчас передо мной появилась большая тарелка, наполненная дымящимися щами из квашеной капусты с крупными кусками картошки и мясом. Я с удовольствием, без передышки, отправил в рот несколько ложек аппетитного варева.
– Вот и ладно, – не торопил меня хозяин дома. – А теперь давайте знакомиться. Меня зовут Иван Кириллович, как вы уже поняли, я местный староста. Слежу, чтобы в деревне был порядок и соблюдались наши традиции и русиянские законы. Хотя с каждым днем это делать все труднее. Фашистская власть буквально душит нас, выжимая крупицы свободного человека и обрекая на жалкое рабское существование.
– Я Дмитрий Неверов. А вы не боитесь козырять такими словами? Мало ли, кто я такой и зачем к вам приехал, – снова включил я Штирлица.
– Полноте вам, – дружелюбно ответил Иван Кириллович, заботливо подливая в мой стакан очередную порцию алкоголя. – Я сразу понял, что вы свой, из ссыльных. Еще там, у ворот, когда подслушал ваш разговор со сторожами. Такой прекрасной Сибирейской речи я давно не слышал. Мы тут стали набираться послепобедной речевой дряни. Хотя держимся изо всех сил. Пришлось даже языковые курсы организовать, чтобы молодежь не забывала, что такое родной язык.
– Я заметил, что и солдаты, в отличие от их коллег на Большой земле, говорят весьма сносно, – отметил я, с аппетитом отрывая зубами кусок мяса от куриной ноги.
– А куда им деваться? – улыбнулся староста. – Я своим строго-настрого запретил общаться с любым, кто изъясняется не по-нашему. Вот им и приходится подтягиваться под Сибирейский уровень, чтобы не жить в изоляции. Сторожа тоже люди, хоть и псы цепные на службе у нацистской власти.
– Понятно. Но, как погляжу, – обвел я рукой стол, – живете вы недурно. Еда, выпивка, теплое жилище. Не каторга, а санаторий вдали от шума больших городов. А меня на пересылке пугали, что с харчами в Сибирейской тайге будет туго. Рассказывали даже про людоедство.
– Ну, это сказки для новичков, – успокоил Иван Кириллович. – Местные специально распространяют эти байки, чтобы с Большой земли к нам реже наведывались. Не нужны здесь лишние рты и проверяющие рыла.
Не скрою, наша деревня живет лучше, чем многие поселения. Все, что вы видите на столе, выращено собственными руками – от овощей до мяса. Самогонку выменяли у соседей опять же на продукты. У нас тут недалеко есть мельница и хлебозавод. Они там зерно воруют и гонят из него. А красный напиток – это настойка брусники на спирту. Она градусом поменьше, специально для женщин.
После выпитого алкоголя, горячего наваристого супа и королевской порции перловой каши с грибами и жареной курицей меня потянуло в сон. Бороться с накатившим желанием становилось труднее с каждой минутой.
– Ничего, ничего, голубчик, не стесняйтесь. Чувствую, что пора вам на боковую, – видя, как я борюсь с зевотой, учтиво заметил староста. – Хотите, оставайтесь у меня, жена постелет у печки. А нет, так Никита, мой старшой, проводит до гостевого домика.
– Не хочу портить вам веселье, пойду лучше к себе, – с усилием поднялся я из-за стола.
– Никитка! – снова наградил староста затрещиной сидевшего рядом подростка. – Хватит жрать! Полушубок накинь да проводи гостя: видишь, разморило дяденьку.
Через пару минут мы уже шли по улице. Сын старосты держал меня под руку, обводя мимо наледи и больших сугробов. Он уже успел выяснить, что солдаты подготовили для меня избу номер восемь. Все дома здесь имели свои порядковые номера, так было удобнее вести учет ссыльных. Меня определили в дом, где проживал одинокий старик, бывший преподаватель. В Сибирейскую тайгу его сослали лет пятнадцать тому назад за осквернение памяти Великих фашистских освободителей. Прекрасным весенним днём, проходя по улице, он увидел, как вороны нагадили на бронзовую голову памятника одному из вождей.
– И вот наш Палыч вместо того, чтобы снять с себя пальто и стереть дерьмо с важной персоны, как полагается в соответствии с кодексом гражданина свободной Русии, просто прошел мимо. Уличные камеры видеонаблюдения это зафиксировали, и впаяли нашему умнику двадцать пять лет, – взахлеб рассказывал Никита, пока мы пробирались к избе. – Теперь работает у нас в школе учителем, мучает ребятишек. Достал до печёнок, спасу от него нет. То контрольную устроит, до домашку задаст такую, хоть вешайся. Нет чтобы как другие – бухал бы с утра до ночи да оценки за бутылку ставил. Всем бы легче было.
– А, двоешник! Все не спишь, колобродишь, – приветствовал нас хозяин дома слабым старческим голосом. Он стоял на крыльце, придерживая ногой дверь и освещая крыльцо керосиновой лампой.
– Вот, Палыч, постояльца к вам привел. Велено разместить, обогреть и спать уложить, – вежливо пояснил Никитка.
– Да я уже понял, что не дадут мне одному умереть спокойно. Солдаты раз пять прибегали, то с новым матрасом, то с одеялами. Проходите, мил человек, будем вместе век коротать. А ты, сынок, домой беги, простудишься. И завтра в школу не опаздывай!
Никиту словно ветром сдуло, только пятки валенок мелькнули и пропали в снежном вихре.
На автопилоте я прошел в избу, отметив, как сильно она протоплена. Снял обувь и проследовал за хозяином в подготовленную для меня комнату. Там, не раздеваясь, без сил упал на аккуратно заправленную кровать. Суета минувших дней выпила меня до капли. Жизненной энергии хватило лишь на то, чтобы сказать: «Спасибо, Палыч». После чего я провалился в глубокий сон.
***
– Петр Алексеевич, дорогой наш император и самодержец всея Руси! Откройте тайну, которая мучает меня с самого детства. На хрена вы залезли в болота и основали в таком ужасном климате будущую столицу России? – поначалу я даже не узнал собственный голос, настолько внезапно в мое подсознание ворвался очередной реалистичный сон.
Петр I стоял спиной ко мне и смотрел в окно, очевидно, задумавшись, поскольку проигнорировал вопрос. Худые длинные ноги слегка подрагивали. Плечи опущены, одна его рука опиралась на толстую оконную раму. Царю нездоровилось.
– А он не такой высокий, как пишут в исторических книгах, – подумал я про себя. – Все-таки Шемякин был отчасти прав, когда всучил Петропавловской крепости памятник лысого бронзового низкорослика под видом российского императора.
– Ты дурак, Димка. Невежда и дурак, как есть. Задумали мы город прекрасный сей, дабы утереть нос боярам московским да выскочкам аглицким.
– Но ведь здесь невозможно жить. Болеют люди, без света солнечного в хандру впадают. И не англичане какие, а свои родные, русские, – перешел я на жалобный тон.
– Пить больше надо, и крепче. Тогда никакая хворь не возьмет. Накатил штоф, да в баню натопленную до состояния адова! И веничком березовым по телесам.
– Так пьём, батюшка. Без страха и устали. Сильно пьём, даже водочный завод один пропили. И все равно грустим и хвораем.
– Значит, много пьёте! – прорычал Петр, не отворачиваясь от окна. – Вечно у вас так, у русских: то понос, то золотуха!
– У кого это у нас, Петр Алексеевич? – не понял я.
– Да пошел ты, песья морда! Das Problem mit den Russen ist, dass sie keine Antworten wollen. Alles, was sie wollen, sind unbeantwortete Fragen, um ihre nutzlose Existenz zu rechtfertigen… (Проблема с русскими в том, что им не нужны ответы. Все, чего они хотят, это вопросы без ответов, оправдывающие их бесполезное существование…)
***
– Доброе утро, молодой человек, – приветствовал новый сосед, когда утром я вышел из комнаты в поисках туалета. – Удобства у нас, к сожалению, на улице. Накиньте тулупчик, и вон валенки стоптанные стоят. А то застудитесь после постели.
Контрастный душ является модной процедурой у сторонников здорового образа жизни. Чего нельзя сказать о контрастном туалете, особенно после теплой избы. Справив нужду со скоростью звука, протер руки снегом и заскочил обратно в натопленное жилище.
– Проходите, будем завтракать, – позвал старик из дальнего помещения.
Вторая комната оказалась гораздо больше моей. Именно здесь находилась массивная русская печь, снабжавшая теплом весь дом. В дальнем углу под иконами располагались кровать и небольшой комод. Сразу за кроватью у окна стоял узкий стол и два стула. Все остальное пространство было занято одноместными школьными партами. На стене напротив окон висела большая коричневая школьная доска. Указка и сточенные мелки покоились в продолговатом лотке под ней.
– Не удивляйтесь, я оборудовал учебный класс прямо у себя дома. Во-первых, так удобнее, не надо далеко ходить. Ноги у меня уже не такие резвые, как в молодости. А во-вторых, я получаю лишний продуктовый паек как завхоз, ответственный за школьное имущество.
– Хорошо устроились, – оценил я находчивость преподавателя. – Кстати, я вчера не представился. Меня зовут Дмитрий Неверов. Сослан в Сибирейскую тайгу на тридцать лет.
– Викторберг Палыч, – представился мужчина. – Но, прошу, зовите меня, как все, просто Палыч. Я хоть и прожил много лет, но так и не смог привыкнуть к идиотским послепобедным немецким окончаниям.
