Тимофей Дымов
Рашен
– Это твои фишки – смотри сразу все не просри! – похлопал он меня по плечу под одобрительные возгласы соседей.
– Господи, помоги отсюда выбраться, – взмолился я и закрыл глаза.
– А ты парень не промах! – заорали мне в ухо.
Я открыл глаза и увидел, что мне вручают одноразовую пластиковую тарелку, доверху наполненную желтыми и белыми монетами времен СССР.
– Держи, заработал. Верно говорят – новичкам везет! – прохрипел криминальный авторитет, сидящий напротив. Досмотреть сон мне, как обычно, не дали…
***
Дмитрий, очнись! – бубнили над ухом и трясли меня за плечи.
– Сильно вас приложили, молодой человек. Пожалуйста, постарайтесь держать язык за зубами, по крайней мере пока мы находимся с вами в одном поезде.
Надо мной склонилось лицо пухляша с просящим выражением. Я полулежал на жесткой скамейке, прислонившись головой к холодному стеклу. Соседи учтиво потеснились, освободив для меня дополнительное пространство.
– Теперь я понимаю, почему вам впаяли такой суровый срок, – покачал головой старик. – Это они еще с вами мягко обошлись. В моей молодости одно только произнесение запретного слова на «ф» каралось немедленной смертной казнью. Помню, как участковый застрелил нашего соседа, бывшего фронтовика. Тому никак не удавалось встроиться в новый порядок, и он то и дело позволял себе высказать лишнее. Мы его жалели и не доносили. Но когда участковый пришел к нам с очередной лекцией на тему «Освобождение Русии – можем повторить» и стал поносить всех, кто сражался против германцев, сосед не выдержал. Врезал правду-матку, пока пуля не вынесла ему мозги. Мать потом долго ругалась, отмывая от крови кухонную мебель.
– Дураком родился, дураком и помрешь. Гы, гы, гы… – заржал паренек, сидящий напротив. И снова резиновый аргумент успокоил убогого. Молодой человек уткнулся взглядом в окно и затих.
– Что это с ним? Почему он то все время молчит, то ляпнет какую-нибудь ересь, и потом сам же ржет как сивый мерин?
– Не обращайте внимания. Это очередная жертва экспериментов в системе образования и воспитания подрастающего поколения.
– Что-то об этом я уже слышал, – припомнил я разговор с лифтером-лилипутом.
– Слышали? Ну вот, а теперь видите. И это еще довольно легкий случай. Потерянное поколение, потерянный народ, потерянная страна, – вздохнул старик.
– Ничего не потерянное! – зашипел чиновник. – А что прикажете с ними делать? Это раньше идеологическая машина работала как часы. Люди верили всему, что говорили по радио и писали в газетах. Были добрее и доверчивее, особенно после войны. А потом, под влиянием западной «порочной кислоты», стали разлагаться. Нынешнее поколение вообще не имеет понятия, что такое честь, долг, готовность жертвовать собой ради спасения Родины.
– Может быть, уже хватит жертвовать? Война давно закончилась, а вы все бросаете новые трупы на амбразуры вашего цинизма и мракобесия, – парировал философ.
– Как это не жертвовать – вы в своем уме? Да на этом держится вся наша государственная машина. Сегодня один откажется погибать за Родину, завтра другой. А через год, глядишь, и забудут про героическое прошлое предков.
– То есть вы предлагаете во имя сохранения памяти прошлого жертвовать настоящим? – потребовал я уточнения.
– Снова вы передергиваете! – пискнул толстяк. – Есть вещи, которые нельзя обсуждать: такие как религия, патриотизм, жертвенность. Они просто есть – и все, примите как должное. Вы же не разводите дискуссию на тему «Почему у меня две руки? Нужны ли мне две руки и десять пальцев?» Нет, просто пользуетесь тем, что вам дано. Так и здесь. Готовность умереть за Родину – это дар свыше. И не нам с вами подвергать его сомнению!
– Ну вы загнули, уважаемый, – удивился философ. – Что же тогда сами сидите здесь, упитанный и нарядный, словно витрина в магазине дорогой одежды? Идите и жертвуйте. Убейтесь уже, в конце концов. И коллеги ваши пускай устроят групповой подвиг с какой-нибудь высокой скалы. Глядишь, может, и на Русии станет легче жить.
– Наша работа – это уже подвиг, – вздохнул пухляш. – Думаете, легко каждый день выслушивать бредни людей, которые ни хрена не понимают в управлении государством и в функционировании тончайшего инструмента идеологии и пропаганды?
– Его уже не переубедить: случай, не поддающийся лечению, – махнул рукой философ. – Нам бы молодое поколение спасти. Пока не стали такими же напыщенными ослами.
– Молодой человек! – дернул паренька за рукав мужчина.
– Да, да, я вас слушаю, – заморгал тот, возвращаясь в реальность из параллельной Вселенной.
– Скажите, пожалуйста, много ли книг вы прочитали?
– Конечно! – заулыбался юноша. – Я прочитал все книги, которые входили в обязательную школьную и институтскую программы. Кроме этого, попросил дополнительную нагрузку и осилил еще штук тридцать учебников и словарей.
– Какой вы, однако, молодец, – похвалил его философ. – И что же вы вынесли для себя, впитав миллионы букв и тысячи слов?
– Я не впитывал, я учил. Учил хорошо, многое наизусть. Поэтому прекрасно сдал экзамены, поступил в престижный университет. Окончил его с отличием и даже собирался писать диссертацию.
– На какую тему? – подключился я к беседе.
– Это моя гордость. Я долго думал, анализировал, выбирал, сравнивал. И остановился на теме «Особый статус русиянского народа как скрепляющий механизм народного самосознания».
– Чего скрепляющего? – не уловил я суть.
– Народного самосознания. На ряде исторических примеров я показал, что мы, русияне, обладаем особым земным статусом (исторической ролью), позволяющим нам на протяжении многих веков оставаться могучим и непобежденным народом!
– Так вас же победили? В 1941 году, если не ошибаюсь? – опешил я.
– Не победили, а освободили, – поправил меня собеседник. На протяжении всей истории Русию никто никогда не побеждал. Были кратковременные периоды иноземного ига, но они не повлияли на самосознание русиянского человека. И все, повторюсь, благодаря особому статусу.
– И кто же нас им наделил, по вашему мнению?
– Не знаю, я так глубоко не копал. Да мне это и неинтересно, – пояснил паренек. – Мне достаточно того, что я, как русиянский человек, им обладаю.
– Вот видите, какое прекрасное поколение мы воспитали! – просиял партийный функционер. – И умный, и начитанный, и даже про наш особый русиянский статус знает. А вы все ноете, – ткнул он пальцем в сторону философа.
– Вам лишь бы очернить, обосрать наши победы и заслуги!
– Ага, обосрать, срать, враги, кругом враги, гы-гы-гы! – неожиданно начался очередной припадок.
Солдат, дубинка, грустный безвольный взгляд в окно…
– Бедный мальчик, – вздохнул старик. – Ему лечиться надо, а не пять лет прозябать в Сибирейской тайге, общаясь с уголовниками.
– Что же он натворил? – поинтересовался я.
– Убил отца, который посмел усомниться в теории «особого статуса». А потом расчленил и показывал связанным матери и младшей сестре, что в кишках его папеньки что-то такое есть…
– И за это он получил всего пять лет? Кровавый маньяк и убийца? – возмутился я.
– Ну убийца, и что? – заступился за паренька толстяк. – Подумаешь, человека жизни лишил, какая невидаль! Зато в голове у него правильные мысли и политически он грамотно подкован. Моя бы воля, я бы его освободил еще в здании суда. И без него найдется уйма народу, которого можно хоть сейчас на каторгу отправлять.
– Не спорьте с ним, – видя закипающую во мне ярость, успокоил пожилой философ. – Нынче жизнь человеческая обесценилась донельзя. Государство заботит лишь то, чтобы в его огород не залетали народные камни. А что мы при этом вытворяем друг с другом, власть имущих вообще не беспокоит. Поэтому нас и осталось всего тридцать миллионов. Хотя подозреваю, что и эта цифра сильно завышена.
– Подозревает он! – огрызнулся пухляш. – Главное – страну сохранили, независимость, самоидентичность. Живем в свободном развивающемся государстве. С Америкой общаемся на равных, заставляем содомитов нас бояться и уважать. Так нет же, все мало. Все разговоры обязательно надо свести к бытовухе: высокая преступность, недоступные кредиты, отсутствие свободы слова. Да тьфу на них, главное – не быть рабом Запада!
– Какое прекрасное у вас пальто! – неожиданно перевел тему разговора старик, бережно ощупывая рукав соседа.
– Верно подметили. Это отличная английская шерсть, – горделиво улыбнулся мужчина.
– И ботинкам вашим, поди, сносу нет? – продолжал философ.
– Это мне друзья на юбилей подарили. Из самого Милана презент. Такие есть только у меня и губернатора.
– Вот об этом я и сокрушаюсь, – обратился ко мне старик. – На их штыки давно нанизаны кубинские сигары, патроны залиты французским коньяком, порох пропитан дорогим парфюмом. Они ненавидят своих врагов, всей душой мечтая приобщиться к их образу жизни, словно мотыльки, летящие на пламя свечи.
А воевать они могут только с собственным народом, который терпел, терпит и будет терпеть еще тысячу лет. Наверное, в этом и заключен наш особый, русиянский, статус.
– Это ты, старик, нас с евреями перепутал. Они любят терпеть, да еще гордятся этим.
– Они терпят ради результата, а мы ради процесса. Чувствуешь разницу? Да и не старик я тебе, подхалим поганый. От пыток сотрудников Департамента морального контроля и учета кто хочешь состарится. К твоему сведению, мне всего шестьдесят два…
Глава 8. Сибирейская тайга
К моему удивлению и нескрываемой радости, принудительное путешествие на электричке продлилось не более пятнадцати часов, без остановок и длительных простоев. Лишь один раз прямо на ходу из соседнего вагона выкинули тело какого-то бедолаги.
Его тут же подобрала дежурившая у путей бригада утилизаторов. Как потом выяснилось, от сидения на жесткой скамье у мужчины затекла поясница. Решив немного размять суставы, он без спроса встал с места. И тут же получил дубинкой по голове. К сожалению, удар оказался смертельным, вызвав обильное кровоизлияние в мозг. Но и этот инцидент никак не повлиял на крейсерскую скорость нашего поезда, с завидной легкостью пожирающего километры русиянских просторов.
Туалеты в электричке были не предусмотрены, и облегчиться нас водили в переход между вагонами, причем мужчин вместе с женщинами. Сразу вспомнилось босоногое детство: поездки на дачу с вещевыми баулами на головах, коты в корзинках, затянутых марлей, собаки под скамейками и обоссанные тамбуры.
Ссыльного народу было полно, поэтому уже через несколько часов разливы мочевины окутали вагоны невыносимым амбре. Хорошо, что перед этапом многих не кормили больше суток и «по большому» почти никто не ходил. Иначе я бы сам выбросился в окно из этого зловонного ада.
Оказалось, что Сибирейская тайга находится не за Уральскими горами, а начинается уже где-то в районе Кирова, который в «искривленном пространстве» именовался Фриштадт.
После прибытия нас быстренько рассадили по автозакам и повезли через весь город на распределительные пункты. Несмотря на усталость, я был рад внезапно выпавшей возможности увидеть Мордор двадцать первого века. Рядом со мной оказались несколько рецидивистов, явно знакомых со здешними местами. Они охотно отвечали на вопросы о мироустройстве каторжан.
Сибирейский город произвел на меня сильное впечатление. Как объяснили, поселение было построено для обеспечения деятельности крупнейшего захоронения, а попросту говоря, свалки радиоактивных и химических отходов, расположенной в этих местах.
Обшарпанные серые здания, не видавшие ремонта лет пятьдесят. Жилые дома с треснувшими стеклами в рассохшихся оконных рамах. Дороги, покрытые неровными, словно погрызенными подземными монстрами, кусками асфальта. Дыры в нем были закиданы битыми кирпичами и кусками досок. Древние автомобили, которые ехали скорее по инерции, нежели по исправности. И много, много чего еще убогого и опустошающего душу. Похоже, действительно, прогресс и цивилизация не заглядывали сюда с далекого 1941 года…
В «помощь» Фриштадту трудились поселения поменьше, расположенные по соседству. Эта «гениальная» идея пришла много лет тому назад военным. Они решили: а почему бы сразу не убить двух зайцев? Во-первых, заработать хорошие деньги на приеме опасных отходов из других стран. Европа маленькая, а Русия- матушка огромна, поля и леса ее бескрайние. Во-вторых, можно занять полезным трудом тысячи неугодных – местное население и сосланных на поселение в Сибирейскую тайгу. А то, что их трудовой стаж продлится всего несколько лет, как нельзя лучше скажется на экономике страны – меньше ртов придется кормить. Мировое сообщество с воодушевлением восприняло идею, и потянулись в Русию-матушку нескончаемые составы с пугающими символами и надписями.
– В эти места после начала войны 1941 года эвакуировали сотни тысяч мирных граждан из тогдашних Москвы, Ленинграда, Мурманска, Воронежа, городов Прибалтики, – пояснял Владберг – кряжистый мужик со сломанным носом и кривым шрамом на лбу. Он отбывал наказание за то, что спьяну подрался с полицейскими. Суть конфликта уже и сам не помнил, но «ментов поганых», по его собственному признанию, ненавидел с детства. Пил много и часто, работал мало и редко.
– После войны германские вожди решили не развязывать новую бойню и не устраивать массовые казни. На самом верху было принято решение объявить области, в которые проводилась эвакуация, особыми зонами. Позднее их объединили в регион под названием «Сибирейская тайга».
– Никто не ожидал, что война закончится так быстро. Как мне рассказывали бабка с дедом, пропаганда «красной плесени» в довоенные годы с утра до вечера вещала, что СССР самая мощная военная держава в мире: «У нас лучшая техника и подготовленные командиры. Наши солдаты бесстрашные и хорошо обученные. Идеи коммунизма шагают в мир уверенно, и остановить их не сможет ни один гнилой капиталист!» – убеждали допобедных русиян с утра до вечера. Однако, как показала практика, одних лозунгов оказалось мало, – грустно выдохнул Владберг.
– Всего несколько месяцев понадобилось слаженной германской машине, чтобы раздавить и «лучшую в мире» технику, и обратить в бегство идеально тренированных воинов.
– Не перегибайте палку, – возразил я. – Наши солдаты бились не на жизнь, а на смерть. Шли с голыми руками на пулеметы, закрывали телами амбразуры, взрывали себя гранатами, но не сдавались врагу.
– И такое было. Только в чем тут заслуга «красной плесени»? В том, что простой народ рвал жилы, сжигал себя в пламени войны, умирал без счету? Так это подвиг народа, но никак ни его вождей. Они скорее мясники, посылавшие рабов на скотобойню. Причем знали, суки, что у нас техники не хватает и винтовка одна на троих. Про дефицит боеприпасов вообще молчу. Знали и посылали, чтобы русияне в своей кровушке утопили германцев. А миллионов жизней не жалко! Ничего, бабы еще нарожают.
– То есть тебя устроила победа Великих германских освободителей? – поинтересовался я.
– С точки зрения прекращения бессмысленной бойни – да, полностью устроила. Знаешь, Дмитрий, у меня отец был профессиональным историком, преподавал в крупном университете. Потом его, правда, повесили за крамольные мысли о наших вождях. Но кое-что он мне успел рассказать. Ты, например, знаешь, что к 22 июня 1941 года в СССР «под ружьем» стояло свыше пяти миллионов семисот тысяч солдат, офицеров, матросов и мичманов. В то время как германцы вместе с союзниками имели на будущем Восточном фронте четыре миллиона восемьсот тысяч солдат. То есть ни о каком внезапном и вероломном нападении, оправдывающем наше позорное отступление, и речи идти не могло.
– Но у нас огромная территория, слабо развитая железнодорожная сеть, и, насколько мне известно, в западных военных округах, которые вступили в первые месяцы в схватку с врагом, находилось чуть более двух миллионов восьмисот тысяч человек, – парировал я.
– Зато в военной технике на западных рубежах у нас было превосходство перед германцами почти в три раза! И вообще причем тут огромная территория и плохие железные дороги? Я тебе напомню, что Вторая Мировая война к тому времени бушевала уже почти два года, два долбаных года! Сколько надо было еще времени нашему командованию, чтобы стянуть войска со всей Русии в кулак и дать отпор германцам?
– Но Сталин верил Гитлеру. Верил, что тот не нарушит договоренности между нашими странами. Даже когда ему сообщили о нападении, все равно сомневался. До последнего не хотел втягивать страну в полномасштабную войну.
– Потому что мудак твой Сталин. Тёмный неуч и мудак. Ему только почтовые кареты грабить на узких горных дорогах, а не страной руководить. Всего за 10 лет, с 1929 по 1939 год, этот таракан умудрился втянуть нашу страну в такой дьявольский хоровод, потери от которого мы вряд ли когда восполним.
– Нам здесь и сейчас легко рассуждать: ежели да кабы. Ты лучше вспомни историю Николая II. Вот он позволил втянуть себя в войну 1914-го – и что? Через три года была разрушена мощнейшая Российская империя. А Сталин не пошел на поводу у Гитлера в 1939-ом, наоборот, выиграл почти два года, чтобы лучше подготовить оборону СССР, – не сдавался я, судорожно перебирая в голове исторические факты.
– Подготовил? Да только за первых три месяца войны были убиты и пропали без вести свыше двух миллионов солдат и офицеров! Прибавь к этому потери среди гражданского населения. И ты считаешь, что это «избиение русиянских младенцев» стоило продолжать дальше? Хорошо, что у Великих германских освободителей хватило разумения не растягивать «удовольствие», а завершить войну в кратчайшие сроки.
– Проиграли мы войну, проиграли. В этом стоит честно признаться, – поддержал Владберга другой зек Олег – худой и длинный, как пожарная каланча. Он все время хотел есть, отчего вид имел несчастный. – Воевать должны военные, и желательно профессиональные. А уж если они не справились со своей задачей, тогда все, капут, капитулейшен.
– А как же народное ополчение, партизанская война? Ведь именно так мы выиграли войну 1812 года, – не сдавался я.
– Напомню тебе, что в той войне Русия потеряла не больше двухсот тысяч человек. И чтобы минимизировать потери, даже Москву сдали.
– А ты предлагаешь кидать в топку войны гражданское население – пожилых и увечных мужчин, женщин и детей? – переспросил Олег. – А в чем тогда смысл такой победы? По-моему, гораздо эффективнее отдать врагу несколько городов и деревень со всеми зданиями, храмами, материальными сокровищами, но сохранить своих граждан. Ведь именно они позже построят тебе и новые здания, и храмы, и нарисуют картины. А от мертвых, даже трижды героев, павших на поле боя, ты уже ничего не добьешься…
Я потупился. Стало не по себе от внезапно возникшего в сознании легкого когнитивного диссонанса. С одной стороны, я еще с детства знал, что Родину надо защитить любыми средствами. «…Мы за ценой не постоим!» – как звучит в одной известной песне. С другой же, понимал, что вот она, иная реальность, в которой СССР проиграл, но потерял чуть больше двух миллионов человек. И эта цифра не идет ни в какое сравнение с жертвами моей «страны-победительницы» в двадцать, а то и в двадцать пять миллионов, которые уже никогда не примут участия в жизни государства.
– Чего загрустил, Дмитрий? – улыбаясь, похлопал меня по плечу Владберг. – Правда глаза колет? Ничего, поживешь пару лет в Сибирейской тайге, привыкнешь к нашему дурдому.
– Если, как вы утверждаете, война была грамотно прекращена, да еще с минимально возможными потерями, отчего тогда сегодня в Русии творится весь этот мрак? Население уменьшается, количество заключенных, наоборот, растет.
Экономика вертится вокруг нуля. Посмотрите вокруг – машины на улицах старые, допотопные, телевизоры черно-белые. К одежде и обуви прикоснуться страшно. За чтение книг сажают за решетку. Лишнего слова на партийном собрании не ляпни. Позволил себе критику в адрес вождей – полезай в автозак. Не хочешь ходить в церковь – повинен смерти. Может быть, рано мы сдались? Может быть, стоило еще повоевать с Великой Германией? – возопил я.
– Дело в том, – тихо сказал Олег, – что ответ на твой вопрос находится в глубинной, невидимой плоскости человеческого бытия…
– Ну вот, снова завел шарманку! – отмахнулся Владберг. – Если хочешь, слушай, а я эту легенду знаю наизусть. Пока нас везли в поезде, кореш мне все уши прожужжал своей теорией.
– Можешь не слушать, а я все равно повторю. Дело в том, Дмитрий, что тогда, в 1941 году нам всем сломали генетический код. И чинить его никто не собирается.
– Какой код? – переспросил я.
– Генетический. Понимаешь, у русиянского человека есть одна черта, по которой ты всегда отличишь его от остальных в любой точке мира. Вера в то, что сила в правде. То есть, если ты прав, ты просто не можешь оказаться слабее и проиграть. А если ты проиграл, значит, был не прав. Германцы это раскусили и после победы взяли на вооружение. Такая идеологическая бомба оказалась пострашнее любого оружия, даже ядерного.
– Кажется, понимаю. На допросах мне постоянно тыкали в нос, что Русия тысячу лет шла не тем путем и все наши решения были неверными, – вспомнил я речи Хрусталва и Жабинга.
– Верно. Если даже самому умному человеку с утра до вечера твердить, что он дурак, а все его поступки считать неправильными и постоянно критиковать, то рано или поздно он сам уверует в свою тупость и никчемность. Именно это и произошло с нашим народом. А началось строительство «идеологии неправоты» сразу после войны. Уже восемьдесят лет сначала Великие германские освободители, а теперь и наши вожди ежедневно убеждают нас, что мы не правы. Так и живем под грузом собственной неправоты и никчемности.
– Отсюда и имеем тридцать миллионов организмов, априори считающих себя чуть полезнее навозной мухи, – закончил за приятеля Владберг. – Который раз слушаю эти фантазии, но все равно, бляха, интересно.
– Спасибо, господа, что наконец открыли мне глаза. Я пребываю в вашей реальности много месяцев, но только сейчас пазл в голове сложился в различимую картинку.
– Русияне живут, но не понимают, зачем и для чего. Все, что они делают или предлагают сделать, остается неуслышанным или же вызывает острейшую критику. Новаторские поступки, инакомыслие, просто смелые высказывания (даже без критики режима) оборачиваются для их авторов тюремным сроком, – продолжал Олег.
– Это можно сказать про многие существующие режимы, – заметил я. – Ни в одной стране политической и финансовой элитам не нравится, когда их поливают помоями. Везде есть несогласные, демонстрации, неповиновение, стычки, аресты и тюрьмы.
– Сами знаем, поэтому особо и не возражаем, – согласился Олег. – У нас плохо, но и за границей не лучше. От этого становится еще тоскливее. Получается, что нет на глобусе места, где было бы хорошо простому человеку.
– А мне и здесь неплохо, – смачно харкнул на пол Владберг и вытер рот рукавом телогрейки. – Главное, чтобы работу давали несложную да паек не урезали. Одно угнетает – на воле приходится говорить так, словно говна в рот набрал. Иначе за своего не примут. Спасибо, хоть с вами душу немного отвёл.
Наша машина остановилась. Я выглянул в маленькую бойницу в кузове и увидел, что мы подъехали к старому бревенчатому дому ярко-красного цвета. Над центральным входом пьяным мастером была криво прибита вывеска «Пункт сортировки и общественного распределения».
– Приезжать! Выхо по одн! – заорал конвоир и распахнул дверь автозака.
На этот раз мерзнуть на холоде не пришлось. Нас сразу же провели в дом. Длинный коридор, начинавшийся прямо от дверей, был битком набит свежей партией ссыльных. Кто стоял, кто сидел, а некоторые особо изможденные, лежали на полу, свернувшись клубочками на подстеленных ватниках. Солдат поставил нас в конец очереди и грозно прорычал, показывая кулаком:
– Стой здеся, все стой. Ждай очер свои. Никуда нет ходу! – для верности отвесил Олегу затрещину, развернулся и пошел на улицу к машине.
– Вот невезуха! – присвистнул Владберг. – Похоже, нам тут до второго пришествия ждать придется.
– Не боись, – успокоил его Олег. – Сейчас раскидают всех часа за три. Помнишь, сколько народу было на пересылке под Пензабургом?
– Типун тебе на язык, – неловко перекрестился Владберг. – Тогда всё быстро провернули, потому что половину ссыльных сразу же расстреляли. Не дай бог…
Их перепалка была мне не особо интересна, и я решил осмотреться. Прямо перед нами стояли два молодых парня лет двадцати, не больше. Они почти прижались друг к другу и о чем-то шептались с видом заговорщиков. Периодически один из них, забывал про осторожность и выкрикивал в полный голос: «Ты что, совсем больной! Как мы успеем перебежать через весь двор?»
– Тише ты, идиотина! – шипел на него товарищ и окидывал стоящих рядом взглядом затравленного волка. Другие ссыльные лишь посмеивались, отводя глаза.
– Смотри-ка, – дернул Олега за рукав Валдберг, – похоже, эти молочные поросята задумали пуститься в бега!
– Почему поросята? – не понял я.
– Потому что во время длительной пересылки или зимовки случаются перебои с питанием. Власти, как ты уже понял, о нас не сильно заботятся. Чем раньше сдохнем, тем Великой Русии будет лучше. Поэтому снабжение налажено из рук вон плохо.
Бывает, что в поселки хлеб не привозят неделями, уже молчу про мясо, крупы и овощи. Так что приходится импровизировать. Как правило, в суп или в студень попадают вот такие неопытные новички, не знающие и не уважающие здешние законы, – спокойным тоном пояснил Валдберг.
– Во-во, – согласился с другом Олег. – Мотай на ус, Дмитрий. Изучай «Сибирейскую грамоту» и больше слушай, чем говори. Авось пронесет.
– «Сибирейская грамота»? Первый раз слышу. Это книга или устное предание, передаваемое от заключенного к заключенному?
– Скорее второе. Хотя были попытки составить некое подобие учебного пособия со словарем. Но первым авторам, обнаружив их записи во время обыска, отрубили руки. С тех пор вопрос заглох как-то сам собой. Короче, слушай, там все просто:
* правило первое: никогда ни в чем не сознавайся, особенно в незаконном. Стой на своем: «Не знаю, не видел, не делал». У бездельника и идиота гораздо больше шансов выжить в здешних условиях;
* правило второе: всегда бей первым. А после не жди и забивай насмерть обидчика и, желательно, всех свидетелей. Сделаешь так – и тогда при расследовании всегда сможешь «съехать» на правило номер один;
* правило третье: если начинаешь «тонуть» сам, сразу же топи всех вокруг. Хватайся за их головы, как за спасательные круги. Чем больше людей потопишь, тем быстрее выберешься сам.
– Это если вкратце. Есть еще много мелких правил, которые тоже лучше не нарушать, но о них узнаешь сам по ходу пьесы.
Я внимательно слушал бывалого сидельца и не понимал, отчего эти люди, пострадавшие от режима маньяков и людоедов, в изолированном социуме сами себе создают еще более тяжкие условия существования?
Очередь потихоньку продвигалась. Ссыльные расходились по кабинетам. Судя по тому, что обратно никто не выходил, помещения, очевидно, имели отдельные выходы на улицу. «Или же людей мочили и аккуратненько складывали штабелями у стеночки, чтобы вечером отправить в утилизаторскую», – соображал я, пытаясь сохранить самообладание.
Предаваясь размышлениям, я заметил краем глаза, как из одного кабинета вышла молодая стройная женщина и направилась в нашу сторону. Мне показалось, что я встречал её раньше, но где и когда, припомнить не смог. Она стремительно пересекла коридор, искусно лавируя между ссыльными, и почти вплотную приблизилась ко мне.
– Держи это, – незаметно для окружающих сунула мне в карман телогрейки бумажный квадратик. – Надеюсь, это тебе помогать. И благодари мой брат Виктольда, хоть ты его всегда нелюбить.
Пропев эту скороговорку, она сделала абсолютно равнодушное лицо, вздернула носик и, развернувшись, направилась к выходу.
– Девушка, э-э-э… Мари! Подождите, – кинулся я вслед, пытаясь ее остановить. Наконец удалось вспомнить незнакомку из самого начала моего кошмарного сна, который никак не закончится. Это была именно она – красавица, вместе с которой мы выходили из гостиницы и садились в автобус.
У самых дверей дорогу мне перегородил вооруженный солдат.
– Стой! Убить, голов разможить, если не стой! – заорал он и занес автомат.
– Тише, тише, я все понял…– поднял я руки. – Не надо так нервничать, просто хотел подышать свежим воздухом.
– Иди в очеред, свин. Там дышать помойка!
Я повернулся, чтобы идти обратно, и краем глаза успел заметить, как девушка садится в надраенный до блеска черный лимузин. Дверцу перед ней услужливо открыл высокий худощавый фашист с черной повязкой на одном глазу.
– Твоя знакомая? – спросил Олег.
– Точно не уверен, но где-то её уже видел, – задумчиво ответил я.
– Красивая краля, – цикнул Владберг. – И шмотье дорогое. Видать, в тыловом управлении ошивается, а может, где повыше. С такими, Димас, дружить надо: не приласкает, так накормит, – рассмеялся он.
– Где здесь туалет? – стал я искать характерные надписи.
– В конце коридора и направо. Только быстро не иди, а то подумают, что решил сбежать, и шмальнут в спину. Коридор узкий, может нас зацепить. А я подыхать пока не собираюсь, – предупредил Олег.
Вняв его словам, я медленно, расталкивая впереди стоящих, стал пробираться по коридору. Дверь туалета нашел не сразу. Вернее, нашел ее быстро, однако задумался, соображая, что может находиться за дверью, на которой вместо привычных М и Ж было написано «Не кури, не говори, не думай. Сделай дело и уходи!» А ниже старорусским стилизованным шрифтом была выведена поговорка «Лучше обосраться и потерять достоинство, чем нарушить правила и потерять жизнь!»
Дёрнул ручку и зашел внутрь. Проверил, что в кабинках пусто, и сразу же запустил руку в карман. Достал бумажный конвертик. В нём лежала черно-белая фотография размером примерно семь на пять сантиметров. В туалете царил полумрак, поэтому пришлось подойти к разбитому окну, чтобы разглядеть презент.
На фото было три человека. В центре, как ни странно, находился я, держа в руках книгу, обложкой обращенную к фотографу. Справа и слева от меня стояли улыбающиеся незнакомые фашисты. Да, теперь, после стольких месяцев нахождения в новой реальности, у меня появились знакомые фашисты. Расскажу кому дома – не поверят. Хотя, скорее, уже не расскажу… Бравые офицеры обнимали меня и прямо-таки светились от счастья. На заднем фоне просматривались силуэт большого дворца и пруд с фонтаном.
– Ни хера не понимаю. Вселенная точно пытается свести меня с ума, каждый раз подкидывая новые ребусы. Гребаный квест, когда он наконец закончится?
– Невер! Выходить, твой собака мать, – раздались крики из коридора. Хлипкая дверь отлетела в сторону, и в сортир заглянул солдат. – Иди, сука, не ждать твой больше!
