Тим Волков
Зов Иерихона
В оформлении обложки использована фотография с https://pixabay.com/ по лицензии CC0.
Пролог
В городе никого нет. Словно вымерли все. Ни людей, ни животных.
Куда подевались?
Только лишь неведомые тени блуждают в темноте.
В укрытых полночью тесных закоулках слышится какое-то шевеление. Ветер? Определенно сказать нельзя. Звук, похожий на скрип ржавых дверных петель повторяется. Ощущение чьего-то присутствия нарастает. Нет, это точно не ветер. Звук принадлежит живым существам.
Но это не люди. Это тени. Они выныривают из мрака, в блеклом свете звезд ползут по серой земле. Угловатые конечности тянуться вперед, рыская в поисках жертвы.
Небо заволакивает тучами, мертвый город съедает остатки света и погружается во тьму. Тени исчезают.
Но хозяева теней остаются. Они прячутся во тьме.
– О Господи! Нет! НЕТ!.. – истошный крик резко обрывается. Его тут же сменяет другой звук – хруст костей и довольное чавканье. Те, что прячутся в ночи, рвут свою жертву пополам, жадно впиваются в сочную теплую мякоть.
Холодный ветер доносит вонь мокрой псины. Высокие сутулые создания, хозяева ночи, чуют запах страха. Очередная жертва, парализованная ужасом, не в силах убежать, прячется где-то поблизости, забившись в угол. Они идут. Клацанье зубов сводит с ума. Не в силах совладать с собой, жертва начинает кричать, выдавая себя.
Хищники бросаются на крик, рыча и повизгивая от удовольствия, начинают трапезу…
Рывок.
Швакх-х!
Всплеск ужаса и… темная комната. Знакомый интерьер. Кровать, камин, кресло.
Что это было?
Слушая, как неистово заходится сердце, едва не выпрыгивая из груди, он пытается понять, что случилось. Сон? Кажется, сон. Да. Всего лишь сон. Дурной сон.
Он вытирает холодный пот со лба и облегченно вздыхает.
«Господи, ну и присниться же такая гадость! Не стоит так наедаться на ночь! Во всем нужна мера».
В коридоре слышны шорохи.
Он приподнимается с кровати, вслушиваясь в источник звука. Сквозняк?
Нет. Не похоже на сквозняк. Скорее…
Вновь шорохи.
Шаги.
– Эй, кто здесь?
Он спускает с кровати ноги, ищет в темноте на холодном полу тапки. Одновременно пытается зажечь лампу.
– Кто здесь? – повторят он, слыша, что звуки уже совсем близко. В голосе сквозит тревога. – Кто вам разрешил заходить в мой…
Слова застревают в горле. В дверном проеме стоит оно. Лицо хозяина дома застывает в гипсовой маске ужаса. Он пытается закричать, но не произносит ни звука. Из легких вырывается лишь сухой свист воздуха.
Тварь на короткое мгновение застывает, оценивая разделяющее их расстояние, потом резко приседает и стремительно прыгает вперед. Человек успевает лишь скорчить лицо в нелепой гримасе. Тварь вцепляется ему в горло. Кровь густыми ошметками падает на белоснежную простыню.
Так и не зажженная лампа падает на пол. Довольное чавканье постепенное сменяется тишиной. Мертвый город продолжает молчать.
Глава 1. Post Mortem
– В него всадили шесть пуль. Расстреляли всю обойму. Трофейный ковер, что привез он из Пенджаба, был весь в крови, пришлось выкинуть. Мы пробовали отмыть, но всё в пустую. Кровь намертво въелась.
Дама промокнула уголки глаз белым платком, тяжело вздохнула.
– Мы все любили Фрэнка, уважали его, и соседи, и друзья. Поэтому я хотела, чтобы осталась какая-то память о нём. Понимаете?
Дитрих пригладил белую лопатой бороду, покачал головой. Нахмурил лоб. Морщить лоб у него получалось особенно хорошо, глубокие старческие морщины придавали сочувствующий, даже скорбный вид, полный переживания и горечи. Когда клиент чувствует, что ему сопереживают, разделяют его боль, он становится щедр, даёт больше чаевых. Таков закон рынка, усвоенный Дитрихом еще в раннем возрасте. Жаль, всплакнуть не получится. Нет такого таланта.
Про себя Дитрих помянул крепкими ругательствами и незнакомого ему Фрэнка, и эту сомнительную дамочку.
Утро вновь начиналось не так как хотелось. Гадкое, с позволения сказать, утро.
Дама обмахнула себя платком. Поняв, что с поставленной задачей платку не справиться, извлекла из миниатюрной сумочки тошнотворного светло-розового цвета веер. В лавке и в обыденные-то дни было душно, а, учитывая сегодняшнюю жару, воздух просто плавился. Жестяные крыши домов сухо шипели, калились докрасна, превращая жилища в топки печей.
– Мы хотели сделать чучело, но никто не захотел выполнить эту работу.
– Простите – чучело? – Дитрих не смог спрятать своего удивления за маской скорби.
– Да, чучело. Тогда бы Фрэнк был всё время с нами, – дама округлила свои кристально чистые небесного цвета глаза, посмотрела на Дитриха. – Это вас удивляет?
Лишь две мысли посетили сбитого с толку Дитриха. Одна: «она это на полном серьезе!». И вторая: «какие у неё красивые глаза, ещё не обезображенные искрами разума». От нахлынувшей дурноты в глазах потемнело.
Дитрих неуверенно кивнул головой.
– Не то, чтобы… я просто… впрочем, продолжайте…
– Чучела нынче весьма в моде. Все эти зверьки, убитые на охоте. Мужчины же любят хвастаться своими зверьками и своими достижениями. Фрэнк обожал охоту. В его коллекции трофеи убитых им косуль, оленей, птиц разных. Других зверей, я названия даже их не знаю. Фрэнк пару раз выезжал в Африку поохотиться. Еще где-то был, названий я таких не выговорю. Есть даже чучело тигра. Оно сейчас занимает комнату Фрэнка, очень правдоподобно сделано. Я пару раз даже пугалась от неожиданности, когда Фрэнк его только в дом приволок. Но в нём моль почему-то завелась.
– Во Фрэнке? – не стерпел Дитрих, прыснув от смеха. Но тут же взял себя в руки и с пущей серьезностью сказал:
– Извините, продолжайте.
Дама смерила его непонимающим холодным взглядом.
– Чучелодел постарался на славу. Тигр, кажется, вот-вот оживет! – дама озорно хихикнула. – Талант ведь иметь надо такой, чтобы сделать так!
– Таксидермист.
– Простите? – растеряно спросила дамочка.
– Людей, которые делают чучела, называю таксидермистами.
– Ксимерди… это не важно, по большому счету. Я подумала – почему бы после смерти Фрэнка и из него не сделать чучело? Усадить красиво, придать величественную позу, у камина, например, с книгой или фужером коньяка – он очень любил хороший выдержанный коньяк, – в его бархатном любимом халате бордового цвета. И Фрэнк будто бы и не умирал вовсе. Как вы считаете?
Дитрих едва не подавился. Горло сперло, лицо раскраснелось.
Он лишь неопределенно замахал головой.
– Но, к сожалению, таких услуг нынче никто не оказывает. Я вот думаю это от необразованности.
– Точно! – крякнул Дитрих. – От необразованности! Чёрте что творится!
Дама поддержала его размашистым кивком головы.
– Нет фантазии, чтобы денег заработать. А ведь за чучело своего любимого мужа я бы выложила кругленькую сумму, – дама ловким движением собрала веер в ладонь, вновь его расправила. – А так тело его будут грызть земляные червяки, – она промокнула уголки глаз. – Нету у нас в обществе умных людей! Ну нету!
«Это точно!» – подумал Дитрих, осматривая напудренное личико заглянувшей к нему в лавку светской особы. Вновь заболела голова – от духоты. А в большей степени от посетительницы его салона. И её нестерпимо зловонного парфюма.
Дамочка поправила выбившийся локон из прически, спрятала веер в сумочку и, подытоживая и без того затянувшуюся беседу, категорично заявила:
– Я пришла к вам сделать фотографию пост мортем. Вы ведь делаете фотографии пост мортем?
– Делаем, – с неохотой подтвердил Дитрих.
Давно хотел он поменять вывеску, убрать из списка услуг эту придурь, вписанную только ради появившейся ныне моды фотографировать умерших. Что за народ, удумал такое, карточки делать покойников – да не просто так, а в позах живых, да с живыми еще же людьми, близкими и родными. Вроде как на память. При жизни откладывают всё – дорогая эта услуга, видите ли, сделать снимок, – а вот как преставится кто, так тут дело долга, родственника своего в халат укутать, в руки ружье всунуть да в обнимку сфотографироваться.
Дитрих вздохнул. Дамы фыркнула. Пробежавшая между ними волна душного кислого от забродивших в саду яблок воздуха была разрезана надвое незримой струной их холодных взглядов.
Дитрих сухо сказал:
– Тогда назначим сеанс на завтра.
– А сегодня нельзя?
– Нельзя, – тут же отсёк Дитрих. Потом, слегка запинаясь, добавил первое, что взбрело в голову: – Реактивы остыли. Надо новые заводить. Только завтра готовы будут. До обеда приходите. Не опаздывайте.
– И Фрэнка приносить? – округлила от удивления глаза дамочка.
– Нет. Фрэнка оставьте. Одна приходите. Обсудим детали, цену обговорим, адресочек ваш оставите, и прочее.
– А сейчас…
– А сейчас мы закрываемся. Обед, знаете ли. Закрываемся мы, в общем, чего тут непонятного?
Дама сморщила носик, встала и ушла, вспорхнула, словно маленькая птичка, растворилась за дверьми салона, оставляя после себя легкий шлейф дорогих духов – ландыша и еще чего-то неуловимого, нежного.
Дитрих громко чихнул ей вслед – с детства терпеть не мог различного рода парфюмы.
«Интересно, а кто же всё-таки убил этого беднягу Фрэнка?», – Дитрих нехотя начал приготовления к завтрашнему заказу – достал из-под прилавка пыльный огромный портфель, положил в него рамки со стеклянными негативами, сборный треножник – дорогущая вещь по нынешним-то временам, – банку с химикатом, пару перчаток.
«А может, Фрэнк сам застрелился? Не вытерпел бесконечного словесного потока своей жены и покончил с собой? Разрядил в себя всю обойму. Имея такую жену, я бы еще и яду выпил для надежности. Подумать только – чучело из человека удумала сделать!».
Дитрих хохотнул. Настроение, упавшее ниже ада, начало помаленьку подыматься.
Вновь зазвенел колокольчик на двери. В салон вошли. Нагло, без приглашения.
– Мы уже закрываемся! – оскалился Дитрих, выпрыгивая из-за прилавка. Времени до закрытия – еще два с половиной часа, но в запасе имеется много разных отговорок для самого себя, чтобы прекращать на сегодня работать. Работать, когда нет желания, всё равно, что окучивать дурную бабу – может что и получится, да хорошего в итоге ничего не выйдет.
– Я не займу много времени. Хочу сделать заказ, – произнес незнакомец, прорывая словесную осаду Дитриха. Подошел к прилавку.
Тонкий росчерк его черных усов подрагивал в такт словам, а маслянистые глаза сновали из стороны в сторону, останавливались на мгновение на какой-нибудь детали, впивались в неё, изучали, и вновь убегали, видимо не найдя ничего интересного. Незнакомец походил на наглого таракана, коих Дитрих лицезрел каждую ночь на своей кухне, когда заходил за очередной порцией алкоголя.
«Этот богатей», – отметил Дитрих, вытирая со лба огромные капли пота. Нехотя простонал:
– Закрываемся…
– Вам он будет весьма интересен в финансовом плане, – незнакомец достал из внутреннего кармана пиджака туго набитый мешочек. Мешочек нагло звякнул по столу, по-хамски развалился как объевшаяся сливок кошка.
«Золото!» – сердце Дитриха всколыхнулось, забилось быстрее. «Унций десять, не меньше. Это если в фунты перевести… Ах вы мои тройские унции, не щадите старика! И не откажешь ведь вам. Имеете бесовскую силу, ей-богу имеете!».
– Слушаю вас, – улыбнулся Дитрих. Во рту разом пересохло.
– Фотографии мертвых…
– Ох, опять пост мортем? – Дитрих досадливо хлопнул ладонями по прилавку. – Да что же вы все, с ума, что ли, сошли? Послушайте, я подумывал о том, чтобы вообще вычеркнуть эту услугу из моего…
– Никакого пост мортем, – прервал его причитания незнакомец.
«А он мне начинает нравиться». Дитрих пригладил бороду. По-деловому коротко осведомился:
– Продолжайте.
– Меня интересуют фотографии мертвых людей, а точнее их лиц. Не надо оживлять лица, гримировать и наряжать в одежды. Никаких поз и постановок. Мне нужны фотографии их лиц, без прикрас и вашего вмешательства. Мертвенная чистота и ничего более, – Незнакомец протер платком свой высокий гладкий лоб. – Вам понятно, что мне необходимо?
Дитрих долго внимательно глядел на незнакомца. Изучал его черты лица, брови, глаза. Потом не выдержал и язвительно спросил:
– С вами всё ли в порядке? Самочувствие как? Нынче жара страшная стоит, солнечный удар получить – плевое дело.
Незнакомец не потрудился ответить. Лишь медленно перевел взгляд на деньги.
Дитрих тяжело вздохнул. Побил костяшками пальцев о стол, улавливая едва слышимое звяканье монет. Спросил:
– Зачем это вам?
Незнакомец улыбнулся.
– Полагаю, это к делу не относится. Я плачу, вы исполняете. Всё остальное – не вашего ума дело.
Гость пододвинул мешочек с деньгами ближе к Дитриху.
– Ну, так что? Вы беретесь за этот заказ?
Дитрих колебался. С одной стороны приличные деньги, с другой – мертвечина, которая каждый раз после очередного сеанса пост мортем не давала покоя и всё являлась во снах, и пугала до сердечного приступа. Дьявол вас побери, богатеи, с вашими заказами извращёнными! Чтоб вам пусто было!..
«Конец месяца, за аренду платить надо», – тут же ожил тонкий голосок счётного человечка в голове. Дитриху он всегда представлялся этаким злобным карликом, натирающим лацканом засаленного пиджака медную монетку. «Давай же, соглашайся!».
Дитрих почесал бороду.
– А где я возьму… моделей?
Незнакомец спрятал платок в карман. Мельком окинул взглядом салон, небрежно, словно нищему мелочь, кинул:
– Это уже не моя забота. Дайте взятку врачам, убейте кого-нибудь. Меня это не касается. К следующей неделе я хочу видеть на этом столе десять фотографий. Лица мертвецов. Ничего более.
Дитрих начал покряхтывать. Потоптался на месте, потирая взмокшие руки, надеясь, что гость надбавит плату. Но усатый стоял не шевелясь, каменный взгляд был холоден и отстранен.
«Этот не накинет, жадный!».
– Так-то… хм-м… ну…
«Соглашайся, – не унимался счетный карлик. – Деньги приличные, черти тебя дери, веский повод, чтобы фотографировать не только лица мертвецов, но и разные другие причуды богатеев!».
Почему всем нужна память о мертвецах? Не лучше ли фотографировать, скажем, красивых девушек, может даже в обнаженном виде?
«Я бы с удовольствием фотографировал голых женщин», – отметил Дитрих, блаженно улыбаясь.
– Согласен, – наконец, сокрушенно ответил он и разом весь осунулся, плечи обвисли, голова упала на грудь.
Гость едва заметно кивнул головой и исчез в дверях лавки, оставив его наедине с мешочком денег.
– Ну хоть парфюмом не намазался аки баба какая! – огрызнулся сквозь зубы Дитрих. Поднял мешочек с деньгами, задумчиво покусал ус. Спрятал монеты в карман, потом, поразмыслив, переложил их за пазуху. Подошел к витрине и долго смотрел на рекламную табличку, что-то бурча себе под нос. Отодвинул её, извлек из пыльного, засиженного мухами и жужелицами угла початую бутылку самогона и хорошенько отхлебнул.
– Пижоны! – крикнул сквозь витрину вдогонку незнакомцу. Но тот его не услышал, растворившись в толпе. Потом поменял табличку на двери с «Открыто» на «Закрыто» и прошамкал в свою коморку, не забыв прихватить бутылку.
Глава 2. Лица мертвецов
– Превосходно! Какой вид! Просто превосходно! – восторгался незнакомец. От былого его хладнокровия не осталось и следа.
Он жадно разглядывал фотографии, пересматривал их, то быстро, одна за другой, шурша карточками, то внимательно изучал подолгу каждую, разбирая самую мелкую деталь. С чёрно-белых снимков на него взирали застывшие восковые маски лиц – покойники были чем-то похожи друг на друга, может своей мраморной бледностью, а может умиротворением, что подарила им смерть.
Дитрих скривился.
Заказ был выполнен. Это многого стоило, положить спустя неделю десять фотографий с лицами мертвецов. Долгие уговоры местного гробовщика, в результате которых последний чуть не спустил на него собак. Однако к соглашению всё же прийти удалось – самогон и тугой кисет хорошего табаку оказались единственными вещами, способными заткнуть бурный поток ругательств и угроз, льющийся из беззубого рта гробовых дел мастера.
Заказ был выполнен, но от этого не было легче. Что-то тяжелое сковало сердце, отвращение и усталость овладели телом, а к горлу подступила тошнота. Думал – пройдёт. Не прошло.
– Я вас поздравляю! Вы отличный фотограф! – гость бережно переложил снимки в платок, завернул конвертом, спрятал во внутренний карман пиджака.
– Да, да, – рассеяно ответил Дитрих. Это всё из-за вчерашних возлияний – как всегда безмерное количество алкоголя и скудные закуски. А в итоге – чугунная голова, до краев полная боли и пустота где-то чуть ниже сердца.
А может и не похмелье – это вовсе? Тогда что? Усталость? Из-за работы? Фотографировать покойников – это не для слабых духом. Дитрих не считал себя размазнёй, но с каждым новым клиентом, сквозь слезы просящим оставить память об усопшем, он ощущал, что сил терпеть уже нет. Какая пошлость, плотское безумие! Неделю назад вдова со своим застреленным мужем, потом этот тип. Этот сразу видно – из богатеньких. Тонкие ухоженные усики, не ровня клочковатой бороде Дитриха, полированные ногти, трость, хотя хромоты нет, просто так, как элемент стиля. Тьфу, смотреть тошно!
Дитрих сплюнул под ноги.
Продать бы всё оборудование, а может и вовсе отдать задаром, лишь бы побыстрее, чтоб не видеть набивший оскомину этот деревянный аппарат, тяжёлую треногу, о которую он столько раз бился ногами, и после таскания которой всякий раз простреливало спину. Вылить все химикаты, от которых чешется в носу и глаза нестерпимо режет, банки разбить. Сжечь всё к чертям собачьим!
– Вы славно потрудились. Это в знак благодарности, – клиент вынул из кармана четыре монеты и положил на блюдце.
– Золото? – сдвинув брови, выдохнул Дитрих.
– И в правду, золото, – подтвердил тот. – Это сверху той суммы. Благодарность. Хотите заработать ещё? – господин хитро улыбнулся.
«Ирод!», – стискивая зубы, подумал – проорал, – Дитрих.
– Сделайте столько же фотографий к третьему числу – получите в два раза больше, нежели за первый заказ.
Незнакомец выждал паузу. Утер ус. Кротко спросил:
– Согласны?
«Деньги сведут меня когда-нибудь в могилу», – вздохнул про себя Дитрих и тихо ответил:
– Согласен.
* * *
Ветер приносит забвение.
Холод сменяет дневную жару, приносит покой и гасит раскалённые окна домов. В вечерней серенаде сверчков проскальзывает эхо спускающейся с гор грозы. Округу стягивают ремни мрака. Город отходит ко сну.
Иерихон – город, увидев который, уже больше никогда вновь язык не повернется назвать его так. Чумазые петляющие улочки, задыхающиеся в своей тесноте, кривые дома, все как один с каким-нибудь изъяном, – то стена кривит, то угол косится, а то и вовсе окно выбито, – патологией, словно сборище прокаженных; угрюмые жители, похожие на бродячих собак, и собаки, похожие на местные дороги – плешивые и грязные. Деревня, удел, поселок. Всё что угодно, только не город.
Но когда-то – когда точно и уже и не помнит никто, – власть имущий решил иначе – коли есть почтовый дом, да рынок имеется, и больница с гробовщиком, а на главной улице – что за роскошь? – стоит неработающий фонтан, то быть сему месту городом и никак иначе. Это решение предрекло судьбу Иерихона.
Как у любого другого населенного пункта у Иерихона тут же появились свои болезни, присущие только городам – нищие, воры и глухой подслеповатый мэр.
Иерихон – кладбище домов, куда приезжают только отсидевшие свой срок заключенные с разбитыми судьбами и зубами – им некуда больше податься, они отвержены, и жить бок о бок с людьми им уже никогда не удаться. Иерихон же словно бесплодная мать, принимает любое существо за своё родное дитё, и поглощает его всего целиком, пристально за ним наблюдая и не давая возможности вырваться за пределы, раз и навсегда обрекая на медленное, длиною в жизнь, погружение в вязкие трясины времени.
Тут и время течёт иначе. Не бежит вовсе, ползёт змеей, что съела на обед отравленного мяса и, не замечая вовсе, как яд проникает в кровь, умирает под палящим солнцем. Всё здесь агонизирует сквозь сон – так погибает амфибия, погруженная в зимний анабиоз и раздавленная случайно проехавшей телегой – слишком больно, чтоб терпеть, и слишком сильны обстоятельства, чтобы что-то исправить.
А ведь были времена – и Дитрих их помнил, – когда Иерихон цвел. И люди улыбчивее были, и фонтан на главной площади журчал. Куда всё ушло?
А может, и не было всего того? Приснилось? Мираж, разыгравшееся воображение, шутливая память? Старость, она приходит незаметно и порой преподносит такие шутки в виде ложного шлейфа былых воспоминаний.
За окном захлебываясь в злобе, залаяла собака, выводя Дитриха из задумчивости.
– Ну что, малый? – сказал сам себе Дитрих. – У тебя на руках куча денег и заказ – еще настолько же. Только желания выполнять его – никакого. Что делать?
Темнота не ответила ему. Дитрих отхлебнул из бутылки.
– Работать! Молод я еще чтобы по-стариковски ворчать и лениться. Вот скоплю денег побольше, куплю себе винный погреб, тогда и буду на жизнь жаловаться, дегустируя разные вина и коньяки. А сейчас надо идти к гробовщику. Благо трупов у него хоть отбавляй – прости Господи за такие слова!
И, заперев дверь лавки, позвякивая ключами, отправился в путь.
Насвистывая незатейливую мелодию, он, по обыкновению, своему пошел через рынок – этот шумный пестрый балаган толпы.
Там, на окраине города, почти у самого леса жил и работал гробовщик. С момента последней их встречи расставались они друзьями, даже обнимались на прощанье – бутылка крепкого чудного самогона творит чудеса и сближает абсолютно разных людей.
Дружба дружбой, но идти к гробовщику с пустыми руками – плохая примета, знамо – будешь обруган и бит. Поэтому Дитрих завернул в магазин и купил бутылку самого дешевого пойла – таким разве что крыс травить, – на табак, однако, пожалев денег, сославшись на то, что гробовщик и так стар, здоровье у него никудышное, курить ему только во вред будет.
Проходя мимо мясной лавки, по обычаю, коей приобрел с голодного сиротского детства, остановился, жадно разглядывая копченный итальянский окорок. Сосиски, колбасы, рулеты, нарезка – всё это было развешано по всей витрине, с чувством стиля, приятной витиеватой асимметрией, словно окантовка к бриллианту, а в самом центре всего этого великолепия благоухающий пряными травами и специями восседал на специально сконструированной подставке окорок. Красота во плоти!
– М-да, – приятно протянул Дитрих, давясь слюной.
– М-м-а, – эхом отозвался скрежещущий голос за спиной.
Дитрих оглянулся… и оторопел. Больше от неожиданности, нежели от испуга он разом потерял дар речи, замер, не смея шелохнуться. Он сразу узнал это лицо – профессиональный взгляд фотографа и выработанная память против его воли выдали ему всю необходимую информацию. Перед глазами невольно всплыла рыдающая вдова, оплакивающая своего мужа. Та самая, что хотела чучело из суженного сделать.
А он и не умер вовсе.
Прошиб холодный пот.
Поверить в такое сразу не удалось. Пришлось закрывать глаза, считать до десяти и вновь дивиться. Муж той взбалмошной дамочки. Стоит. Как есть – живой. Конечно, Дитрих помнил его. Не может быть тут никакой ошибки.
«Фрэнк, кажется, его зовут Фрэнк», – подумал Дитрих. А потом голос разума прошептал: «Он же голоден. Ишь как на мясо пялиться».
Могло ли быть такое, чтобы покойник вдруг и не умер вовсе? Возможно, просто похожий на него человек? – бывает ведь такое. В жизни всяко бывает. А возможно, кто-то что-то перепутал? – и такое тоже бывает. Всё возможно, если не одно обстоятельство – Дитрих сам видел труп, сам крепил треногу к телу, гримировал мертвенную бледность кожи, укладывал выбившиеся локоны, чувствовал от тела запах ледяного холода, умершей плоти. Смотрел на мертвеца, смотрел долго, ибо выдержка светочувствительной рамки фотоаппарата рассчитана была – как минимум! – на десять минут. Десять минут лицезрения на труп.
А теперь покойник тут. Стоит. Смотрит на витрину.
Дитрих вновь зажмурился, тряхнул головой и, не осмелившись открыть глаза, пошел попятился прочь.
Потом, уже отойдя в сторону, открыл глаза и, всё же поддавшись слабости, оглянулся. Тот, кто так сильно его напугал, продолжал стоять у витрины и что-то бормотать. Лица не было видно – только сутулая спина, – и это немного успокоило Дитриха.
«Наверное, устал», – подумал он. «Показалось. Ей-богу показалось!».
Потом поглядел на купленную в лавке бутылку в дрожащих взмокших руках и тихо произнес:
– На сегодня никаких гробовщиков.
Вытер рукавом рубашки пот со лба и, шатаясь, побрел в свою лавку.
