Тесла Лейла Хугаева
Гражданская война Демократов и Консерваторов. Кто убил Кеннеди?
– Лев Клейн «История антропологической мысли»:
«Сам я склонен высоко оценивать социобиологию. В советской науке социобиология вызывала сильнейшее отторжение. С природой человека марксизм не считался, полагая политические и экономические интересы неизмеримо выше, а советские педагоги почитали человека от природы не злым и не добрым, а пластичным и податливым перевоспитанию в руках идеологов»
– Значит, мистер Клейн, вы не демонизируете меня, как другие господа на этом суде, – воскликнул Дарвин. – Вы поддерживаете социальный дарвинизм?
– Позиция марксизма, которая считала, что человек не имеет природы, ничуть не лучше одиозного социального дарвинизма. Собаки Павлова и крысы Скиннера – это все тот же подход биологического детерминизма. Материализм все равно оказывается на позициях биологического детерминизма. Бихевиоризм получил одинокого широкое признание и в СССР и в Америке.
Артур Шлезингер уже поднимался на кафедру.
– Я писал в своей книге «Циклы американской истории» о том раздвоении американской нации между духом демократии и общественности с одной стороны, и духом консерватизма и узкого индивидуализма с другой стороны, – начал он с воодушевлением. Отцы-основатели Америки – привет вам! Я говорил, что вы есть и будете олицетворением демократического духа Америки и его сохранностью. Я писал о «Новом курсе» Ф. Рузвельта, об энергии, проявленной после второй мировой войны Элеонорой Рузвельт для становления Международного института Прав Человека, завещанных нам Томасом Пейном. О демократическом правительстве Джона Кеннеди, к которому я имел честь принадлежать.
Но я также писал и о консервативных правительствах Эйзенхауэра и Никсона, Гувера и Рейгана. И я согласен в конечном итоге с А. Токвилем, которого много цитировал в своей книге, что там где вверх берет дух консерватизма – Америка погружается в порок, а там, где побеждает дух демократизма – Америка всегда на высоте своей добродетели.
Артур Шлезингер «Циклы американской истории»:
«В 1835 г. Токвиль, оценивая американское общество, отмечал энергию, участливость, гражданскую активность, приверженность общественным интересам и даже тиранию большинства. „Американец бывает так поглощен частными заботами, как если бы он был абсолютно одинок в этом мире, а в следующую минуту, как будто забыв о них, он отдается общему делу. Иногда кажется, что им движет крайнее корыстолюбие, а иногда – беззаветный патриотизм“ Индивидуализм изолирует людей друг от друга, „ослабляет добродетельность общественной жизни“ и приводит к тому, что становится „трудно вытащить человека из его собственного узкого круга, чтобы заинтересовать его судьбой государства“ как подчеркивал Токвиль, уход в частную жизнь тоже приводит к отрицательным, характерным именно для этого процесса явлениям, в особенности к тому, что человек стремится исключительно к сиюминутным материальным благам. „Любовь к богатству“, по его» мнению, лежит «в основе всего, чем занимаются американцы»
Что беспокоило Токвиля больше всего, так это долгосрочные последствия слишком узкого понимания американцами «принципа личной заинтересованности». Граждане, отгораживающиеся от «этих великих и могучих общественных чувств, которые беспокоят нации, но которые и развивают их», по словам Токвиля, могут вскоре оказаться в положении, при котором они будут каждую новую теорию считать угрозой, каждое нововведение – прологом революции. «Признаюсь, меня страшит, – писал он, неожиданно проявляя собственное, глубоко личное отношение, – как бы они в конце концов не замкнулись в этой мелкой и трусливой любви к сиюминутным удовольствиям, как бы они не потеряли из виду долгосрочные свои интересы… когда потребуется мощное и резкое усилие ради более высокой цели». Если в интеллектуальной сфере следствием индивидуализма является стагнация, то в политике им может быть деспотизм. Люди начинают рассматривать обязательства перед обществом как досадное отвлечение от погони за деньгами; и «для того, чтобы лучше приглядывать за тем, что они называют собственным делом, они пренебрегают главным делом своей жизни – быть хозяевами самим себе». Уход в частную жизнь, поощряя гражданскую апатию, провоцирует наступление тирании».
Артур Шлезингер «Циклы американской истории»:
«Кредо манчестерской группы подкреплялось теорией Дарвина. Теоретики неограниченного экономического либерализма, ссылаясь на эволюционное учение Дарвина, приходили к выводу о том, что выживание наиболее приспособленных в процессе свободной конкуренции на рынке является гарантией прогресса цивилизации. „Если вообще возможно говорить о какой-то теории в стране, обходящейся без всяких теорий, – писал Брайс в 1888 г. в своей работе „Американская республика“, – то ортодоксальная теория экономического либерализма составляет ныне основу как федерального законодательства, так и законодательства штатов“. Верховный суд, ядовито заметил в свою очередь судья Холмс, повел себя так, будто 14-я поправка возвела в закон „Социальную статику“ Спенсера. Судьи, подобные Дэвиду Брюэру, нанесли тяжелый удар по социальному законодательству во имя святого принципа laissez-faire»
Эллиот Аоронсон, известный американский психолог, который много писал о вреде конкурентного сознания, провоцируемого философией рынка, вызвался быть следующим свидетелем:
– У меня нет никакого сомнения в том, – начал этот прекрасный человек, – что теория научного эгоизма учит праву сильного, и тому что цель оправдывает средства. Победа любой ценой – вот девиз дарвиновской философии, для которой соображения этики перестают иметь значение. Кто же будет сомневаться в том, что идеология конкурентного мира, выживания сильнейшего и победы любой ценой составляет существо американской культуры. Я писал об этом еще в своей книге «Общественное животное»:
Эллиот Аронсон «Общественное животное»:
«А теперь взглянем на наше собственное общество. Создается впечатление, что мы, американцы, представляем собой культуру, процветающую благодаря соревнованию, конкуренции: мы вознаграждаем победителей и отворачиваемся от побежденных. На протяжении двух столетий наша система образования была основана на соревно-вательности и законах выживания. За редким исключением, мы не обучаем детей любить учебу – мы учим их бороться за высшие оценки. Когда Грантленд Раис – журналист, пишущий о спорте, заявлял, что важно не то, проиграл ты или выиграл, а то, как ты играешь, он не описывал доминирующее начало американской спортивной жизни, а прописывал лекарство для лечения нашей зацикленности на выигрыше и ни на чем ином! Проявления этой невероятной культурной одержимости победой видны повсюду. Диапазон простирается от футболиста, рыдающего после поражения своей команды, до студентов-зрителей на стадионе, скандирующих: <Мы – номер один!>, от президентов типа Линдона Джонсона, чьи суждения во время вьетнамского конфликта были явно искажены неоднократно высказываемым им желанием не оказаться первым хозяином Белого дома, проигравшим войну, или Джорджа Буша, который в бытность свою президентом <мужественно> сражался со своим имиджем <слабака>, и до простого школьника третьего класса, презирающего одноклассника только за то, что тот не столь успешен в математике. Вине Ломбарди, очень успешный тренер профессиональных футболистов, подытожил все вышесказанное одной простой фразой: <Победа – это не самое важное; это – единственное, что важно>. То, что особенно пугает в подобной философии, – это ее приверженность идее: цель – победа – оправдывает любые средства, использованные вами, чтобы победить. Однако в любом случае, оглядываясь по сторонам и видя вокруг мир, полный раздоров, международной и межрасовой ненависти и недоверия, бессмысленной бойни и политических убийств, мы чувствуем, насколько оправданно наше недоверие к сегодняшней <ценности> такого поведения для выживания человечества. Вспоминая о том, что ядерных боеголовок, находящихся в арсеналах ведущих держав, хватит на то, чтобы полностью уничтожить все население планеты двадцать пять раз, я задаю себе вопрос: а не заходим ли мы слишком далеко, изготавливая все новые и новые боеголовки?»
– То же самое можно сказать и о нашем телевидении? Кто не смеялся над образами Рэмбо и Киборга, как все смеются на сентиментальным индийским кино? Голливудское кино такое же наивное, но по другому: здесь герой одиночка, сломав сопротивление всего мира, в конечном итоге через горы трупов приходит к победе. Кинозвезды – святые современных людей, на которых они ориентируются, и которым хотят подражать. Не потому ли единственную мировую звезду в образе бродяги, Чарли Чаплина, выслали из Америки по обвинению в коммунизме? Им нужны другие образцы для подражания – все эти Рэмбо и Кобры, образы насилия. И не потому ли Джером Селинджер так ненавидел кинематограф своего времени? Кино – это современный римский Колизей, с боями гладиаторов и дикими зверями, терзающими невинные жертвы. Если уже проводить параллели с Римской империей, то и Колизей – жив, он только перешел на экраны в виде боевиков и фильмов ужасов, которыми пропитана вся голливудская киноиндустрия. 58% всех телепрограмм содержат насилие – вдумайтесь в эти цифры. причем в 78% этих содержащих насилие программах отсутствуют какие бы то ни было угрызения совести, критика или наказание за совершение насилия. Фактически, около 40% инцидентов с насилием, показанных по телевизору, изображались героями, или другими образами, привлекательными для детей.
Эллиот Аронсон «Общественное животное»:
«А несколько лет назад некий мужчина въехал на своем грузовике прямо в окно переполненного кафе в городе Киллине (штат Техас), выскочил из кабины и начал вести беспорядочную стрельбу по находившимся там посетителям, К тому времени, когда прибыла полиция, он убил двадцать два человека, поставив, таким образом, ужасный рекорд, небывалый за всю историю Соединенных Штатов Америки. После этого он покончил с собой. В его кармане полицейские обнаружили корешок от использованного билета в кино, где показывали <Короля рыбаков> – фильм, в котором есть аналогичная сцена: некий безумец открывает огонь в переполненном баре, убивая несколько человек. И это не отдельные, никак не связанные между собой инциденты, вовсе нет. Много лет назад в одном общенациональном журнале были приведены описания следующих событий: В Сан-Франциско три девочки-подростка затащили двух других девочек помоложе на пустынную аллею и там подвергли их сексуальным домогательствам. В Чикаго двое мальчишек, угрожая взрывом самодельной бомбы, попытались выудить 500 долларов у одной из фирм. А в Бостоне молодежная банда живьем сожгла женщину, облив ее бензином. Во всех трех случаях представители полиции пришли к общему заключению: совершенные преступления были прямо инспирированы сюжетами, которые эти подростки могли видеть незадолго до того в телевизионном „прайм-тайме“> Подобные события придают кошмарный поворот язвительному высказыванию известного режиссера фильмов ужасов Альфреда Хичкока: <Один из величайших вкладов телевидения заключается в том, что оно вернуло убийство в дома зрителей, где ему и место>. Похоже, прав был и Оскар Уайльд, заметивший, что жизнь часто лишь имитирует искусство… было бы наивно отрицать, что насилие, представленное в средствах массовой коммуникации является одним из важных факторов, способствующих появлению насилия на улицах городов и в стенах наших домов. В конце концов это именно то общество, в котором ведущие телекомпании дрались между собой, не гнушаясь <подножками>, за право первыми выпустить в эфир экранизированную версию <Истории Эми Фишер>. Кто такая Эми Фишер? Девочка-подросток с нарушенной психикой, которая в самый разгар своей любовной связи с механиком, бывшим вдвое старше ее, постучала в дверь его дома и, когда ей открыли, застрелила его жену. И это именно то общество, где школьники младших классов говорят: <Hasta la vista, baby!> (<До скорого, крошка!>) – имитируя Арнольда Шварценеггера, когда он с каменным лицом прощается с жертвой, которую он случайно <замочил>. Само слово <замочил> – выразительный пример обыденности, с какой средства массовой коммуникации преподносят нашим подросткам убийство»
Эрих Фромм начал свое со знаменитой цитаты Дж. М. Кейнса о капитализме.
– «Капитализм – это поразительная вера в то, что наиболее порочные из людей, погрязшие в коррупции, чудесным образом приведут к самому светлому будущему человечества». Вы помните, как возразила на эти слова Маргарет Тетчер? – обратился он к Залу. – Она сказала:
Маргарет Тетчер «Мемуары»:
«Лично я не считаю, что капитализм, просто из-за того, что он отражает порочную человеческую природу, не может породить добропорядочное общество и цельную культур. Позитивный вывод, вытекающий из допущения, что эгоизм в целом преобладает в реальном мире, значит не меньше, а может быть даже и больше. Его смысл в том, что свободный рынок обладает колоссальными преимуществами, которые можно получить, не прибегая к нереальным домыслам о человеческой природе и попыткам насильственно придать ей форму или трансформировать»
Итак, теория научного эгоизма в основе философии свободного рынка, господа!
Эрих Фромм «Иметь или быть»:
«Вторая психологическая посылки индустриального века, а именно что индивидуальные эгоистические устремления ведут к миру и гармонии, а также росту благосостояния каждого, столь же ошибочна с теоретической точки зрения, и ее несостоятельность опять-таки подтверждают наблюдаемые факты. Почему этот принцип, который отрицал только один из великих представителей классической политэкономии – Давид Рикардо – следует считать справедливым? Если я эгоист, то это проявляется не только в моем поведении, но и в моем характере. Быть эгоистом – значит, что я хочу всего для себя; что мне доставляет удовольствие владеть самому, а не делиться с другими; что я должен стать жадным, потому что если моей целью является обладание, то я тем больше значу, чем больше имею; что я должен испытывать антагонизм по отношению ко всем другим людям: к своим покупателям, которых хочу обмануть, к своим конкурентам, которых хочу разорить, к своим рабочим, которых хочу эксплуатировать. Я никогда не могу быть удовлетворенным, так как моим желаниям нет конца; я должен завидовать тем, кто имеет больше, и бояться тех, кто имеет меньше. Но я вынужден подавлять эти чувства, чтобы изображать из себя (перед другими, как и перед самим собой) улыбающееся, разумное, искреннее и доброе человеческое существо, каким старается казаться каждый»
– Спасибо, друзья, – опять поднялся Бертран Рассел. – Будет небезынтересно обратится еще раз к статье из Википедии. Итак, что есть сегодня социальный дарвинизм:
Википедия:
«Элементы социал-дарвинистской теории используются различными консервативными движениями, сторонниками лессеферизма и милитаризма. В своих крайних проявлениях социал-дарвинизм служит основанием евгеники и расизма. В Соединенных Штатах писатели и мыслители золотого века, такие как Эдвард Л. Юмэнс, Уильям Грэем Самнер, Джон Фиск, Джон В. Бёрджесс и другие развивали собственные теории социальной эволюции в результате воздействия на них работ Дарвина и Спенсера. В 1883 Самнер издал очень авторитетную брошюру, названную, „Что социальные классы должны друг другу?“, в которой Самнер настаивал на том, что социальные классы ничего не должны друг другу. Самнер синтезируя идеи Дарвина с идеями капитализма свободного предпринимательства для оправдания этого капитализма. Согласно Самнеру, те, кто чувствует потребность помочь людям, не способным конкурировать за ресурсы, приведет свою страну к положению, где слабые и худшие люди будут размножаться быстрее сильных и лучших людей. В конечном счете, это ослабляет страну. Значительное большинство американских бизнесменов отвергло заявления Самнера, направленные против филантропии. Вместо этого эти бизнесмены давали миллионы долларов, чтобы построить школы, колледжи, больницы, художественные галереи, парки и т. д.. Социальный дарвинизм использовался, главным образом, в либеральных обществах, где индивидуализм оказался преобладающей точкой зрения. Сторонники социального дарвинизма считали, что прогресс общества будет способствовать индивидуалистической конкуренции. Другая форма социального дарвинизма была частью идеологических основ нацизма и других фашистских движений. Эта форма не предлагала выживание сильнейшего как социальный заказ для общества, а скорее оправдывала тип расовой и национальной борьбы, где государство направляло человеческое размножение через евгенику. Например, представители такого теоретического направления, как „дарвинистский коллективизм“ отделяли свои взгляды от индивидуалистического типа социального дарвинизма. Критики часто утверждали, что последствия применения политики „искусственного отбора“ с помощью концентрационных лагерей и газовых камер в нацистской Германии, в конечном счете, настроили людей против теории социал-дарвинизма. Как упомянуто выше, социальный дарвинизм часто был связан с национализмом и империализмом. Во время эпохи нового Империализма, концепция эволюции оправдывала эксплуатацию „низших рас высшими расами без всякого закона“. Элиты и сильные страны были составлены из белых людей, которые были успешными при расширении их империй и таким образом, эти сильные страны должны были выжить в борьбе за господство».
– Нечего там и обсуждать, – сказал Джон Милль, – Эгоизм плох и наши институты его стимулируют и консервируют. Но, увы, пока рыночных хаос единственная доступная модель общества. Для социализма надо созреть. Я писал об этом в своей биографии.
Дж. С. Милль, «История моей жизни и убеждений»:
«Если вкоренившийся эгоизм, образующий характер существующего общественного порядка, так глубоко вкоренился в нас, то это единственно потому, что все существующие учреждения благоприятствуют его развитию, и современные учреждения в известных отношениях более стремятся к этому, чем древние, так как случаи когда индивидуум призывается сделать что-либо для общества бескорыстно, гораздо менее часты в современной жизни, чем в мелких республики древности. Эти соображения не мешали нам считать безумием преждевременные попытки удалить частный интерес из общественных дел, когда еще не нашли или нельзя найти чем его заменить. Мы смотрели на все существующие учреждения и общественные порядки нашего времени, как „на чисто временное состояние“, и мы с удовольствием и интересом встречали всякую благородную попытку мыслящих людей (например кооперативные общества), попытку, предпринимавшуюся для развития в людях способности действовать под влиянием бескорыстных побуждений, ради общего блага»
– Поддерживаю тебя, Милль, – пожал ему руку Рассел. – Однако, мы сегодня обсуждаем не оптимальное устройство общества, а теорию дарвинизма и ее влияние на советскую и американскую культуру – основные стороны холодной войны.
Мы можем заключить, что и советская культура и американская культура в равной степени пропитаны дарвинизмом. Разница только в том, что в Америке преобладает индивидуальный дарвинизм, а в советской культуре —дарвинизм групп, наподобие фашистских обществ. Здесь друг друга выживают со свету индивиды, там друг друга уничтожают группы и классы. Разница небольшая. Ибо основной принцип дарвинизма об элиминации этики и победы любой ценой остается сохранен в обеих системах. Сила есть право там, где уровень сознания игнорируется.
– Однако, вы так и не доказали мне в чем моя теоретическая ошибка! Это только игра словами. Вы много говорили об американской культуре, но ничего не сказали о моей теории «Происхождения человека»! Итак, вы согласны что в теории я прав, и что вам просто не хватает смелости признать все последствия, которые проистекают из истинного положения вещей?
– Отнюдь. Это вторая часть нашего слушания. И мы теперь к ней переходим.
– Твоя теория, Чарльз, совершает роковую ошибку, когда устраняет качественное различие между человеком и животным, – сказал ему Ромен Роллан. – Мы все, интеллектуальная элита человечества, запечатлели в стихах и прозе, в литературной и автобиографической форме в бесчисленном множестве книг специфику духовной энергии, которая не имеет ничего общего с поведением животных. И когда ты пишешь, что медведь, который двигает палкой хлеб – это уже абстрактное мышление, которое через пару шагов приведет его на уровень ньютоновского мышления, ты говоришь не просто чепуху. Ты – безумен, Чарльз. Животные НЕ ИМЕЮТ НИ МЫШЛЕНИЯ, НИ ЧЛЕНОРАЗДЕЛЬНОЙ РЕЧИ. Об этом говорил еще Декарт, задолго до твоего появления на свет. Ты ведь не думаешь, что ты первый стал сравнивать человека с животными. И Декарт уже тогда сказал то, что есть главный аргумент против попыток устранить качественное различие между человеком и животным: разум человека делает его носителем духовной энергии, – энергии, которой нет, и не может быть у животных.
– Более развернутое опровержение твоей теории тебе даст Тесла, Черльз. – снова обратился к нему Бертран Рассел. – Это автор открытия психической энергии, который утверждает, что животное и человек отличаются именно психической энергией: у животного наличествует только биологическая энергия, а у человека и та и другая. И как видишь, это не отрицает происхождения человека от обезьяны. Просто в тот момент, когда у человека появилось мышление и разум, он перестал быть животным, он стал носителем психической энергии.
Автор теории говорит, что в сознании человека две энергии, и что их уже описали и религиозные пророки и ведущие психологи, но до сих пор не соединили в единую теорию психической энергии. Это те энергии добра и зла, о которых говорил на прошлом слушании Солженицын. Те, которые Э. Фромм обозначил как «гуманистическую совесть и авторитарную совесть (тщеславие)», и те, которые С. Милграм обнаружил в своих знаменитых экспериментах на «подчинение авторитету». Я тоже писал об этих двух энергиях в книге «Власть»: я говорил, что человеком движет любовь к энергии (закон сохранения силы), и что эта любовь может принять две формы: насилия или любви к науке. Тесле оставалось только обобщить все наши наблюдения. Теперь у нас есть теория психической энергии, Дарвин!