Терри Пратчетт
Правда
– Это же не будет считаться… работой, правда?
Одно это слово опрокинуло всех остальных в пучину тревоги и ошеломленной паники.
– Хааааарк… тьфу!
– Разрази меня гром!
– Кряк!
– Нет-нет-нет, – поспешно заверил Гаспод. – Какая же это работа? Раздавать листки и собирать деньги? По-моему, на работу совсем не похоже.
– Я работать не стану! – выкрикнул Генри-Гроб. – Я социально неприспособлен к какому угодно труду!
– Мы не работаем, – заявил Косой Арнольд. – Мы – господа пы-разд-ные.
– Кхм, – напомнила о себе Госпожа Гермиона.
– Мы – господа и дамы пы-разд-ные, – галантно поправился Арнольд.
– Зима выдалась суровая. Лишние деньги нам не помешают, – заметил Человек-Утка.
– Да зачем они нам? – удивился Арнольд.
– На доллар в день мы сможем жить как короли, Арнольд.
– Это в смысле нам всем головы поотрубают?
– Нет, я…
– Или кто-нибудь залезет в нужник с раскаленной кочергой и…
– Нет, я имею в…
– Или нас утопят в бочке с вином?
– Нет, Арнольд, я сказал «жить как короли», а не «умереть».
– Не думаю, что найдется такая большая бочка с вином, чтобы вы не смогли пропить себе из нее путь на волю, – пробормотал Гаспод. – Ну так что, хозяева? О, и хозяйка, конечно. Мне… точнее, Рону передать тому парню, что мы согласны?
– Разумеется.
– Ладно.
– Гхаррррк… тьфу!
– Разрази нас гром!
Все посмотрели на Ватагу Эндрюса. Его губы дрожали, на лице сменялись выражения. Наконец он поднял пять демократических пальцев.
– Принято решением большинства, – объявил Гаспод.
Господин Штырь зажег сигару. Курение было единственным его пороком. По крайней мере, господин Штырь считал его единственным своим пороком. Все остальное было частью профессии.
Господин Тюльпан обладал столь же безграничным количеством пороков, но сам признавал таковым лишь дешевый лосьон после бритья – должен же, в конце концов, человек пить хоть что-то. Наркотики были не в счет, потому что настоящие ему достались только однажды, когда они с господином Штырем ограбили коновала и господин Тюльпан проглотил пару больших пилюль, от которых все вены на его теле раздулись и стали похожи на фиолетовые шланги.
Эти двое не были бандитами. По крайней мере, не воспринимали себя таковыми. И ворами они тоже не были. По крайней мере, никогда себя ими не считали. Как и наемными убийцами. Наемные убийцы были снобами и подчинялись правилам. Штыря и Тюльпана – Новую Контору, как любил их именовать господин Штырь, – никакие правила не сковывали.
Они думали о себе как о посредниках. Они были теми, кто добивался результата, теми, кто многого достигал.
Стоит добавить, что там, где говорится «они думали», следует читать «господин Штырь думал». Господин Тюльпан частенько пускал в дело свою голову – обычно с расстояния примерно восемь дюймов, – но, как правило (если дело не касалось пары неожиданных областей), не склонен был работать мозгом. Обычно он уступал право заниматься многосложными раздумьями господину Штырю.
Господин Штырь, в свою очередь, был не слишком хорош в продолжительном бездумном насилии и уважал господина Тюльпана за то, что тот обладал поистине бездонным его запасом. Когда они познакомились и разглядели друг в друге те качества, которые впоследствии сделали их партнерство чем-то большим, чем сумма его составляющих, господин Штырь понял, что господин Тюльпан не был, как это казалось всем остальным, всего лишь очередным психом. Порой негативные черты характера, развиваясь, достигают идеала, который меняет саму их природу, и господин Тюльпан превратил злость в искусство.
Это была не злость на что-то конкретное. Это была чистейшая, платоническая ярость, рождавшаяся где-то в рептильных безднах души, источник бесконечной раскаленной ненависти; господин Тюльпан всю свою жизнь проводил на тонкой грани, которую большинство людей пересекают незадолго до того, как сорваться и забить кого-нибудь до смерти гаечным ключом. Злость была для него естественным состоянием. Штырь порой гадал, что случилось с тем человеком, который так его обозлил, однако для Тюльпана прошлое было чужой страной с очень, очень хорошо обороняемыми границами. Порой господин Штырь слышал, как он кричит во сне.
Нанять господ Тюльпана и Штыря было непросто. Требовалось знать правильных людей. Точнее, требовалось знать неправильных людей, а узнавать их следовало, околачиваясь в определенного рода барах так, чтобы остаться в живых, – это было своего рода первое испытание. Неправильные люди, разумеется, не знали господ Тюльпана и Штыря. Но они знали еще кое-кого. А этот кое-кто мог в самых общих выражениях осторожно намекнуть, что он, вероятно, некогда знал, как связаться с людьми штыреподобного и тюльпановидного рода. Но на данный момент ничего больше не припоминает ввиду амнезии, вызванной недостатком денежных средств. А исцелившись, он столь же общими словами направлял вас в другое место, где, в темном уголке, вас встречал человек, который уверенно заявлял, что никакого Тюльпана, а тем более Штыря он не знает. После чего спрашивал, где вы будете, скажем, сегодня в девять вечера.
И лишь потом вы встречались c господином Тюльпаном и господином Штырем. И они понимали, что у вас есть деньги, понимали, что вы что-то замыслили, а если вы оказывались особенно глупы, они узнавали еще и ваш адрес.
Поэтому для Новой Конторы стало сюрпризом, что очередной клиент пришел напрямую к ним. Это было тревожным симптомом. Еще более тревожным симптомом оказалось то, что клиент был мертв. Обычно Новая Контора против трупов не возражала, но ей не нравилось, когда они разговаривали.
Господин Кривс закашлялся. Господин Тюльпан заметил, что при этом у него изо рта вылетело облачко пыли. Как-никак господин Кривс был зомби.
– Вынужден повторить, – сказал господин Кривс, – что я в этом деле всего лишь посредник…
– Ну точно как мы, – вклинился господин Тюльпан.
По глазам господина Кривса читалось, что он никогда, ни за что не станет точно таким же, как господин Тюльпан, однако сказал он совсем иное:
– Вот именно. Мои клиенты пожелали, чтобы я нашел для них… специалистов. Я нашел вас. Я передал вам конверт с инструкциями. Мы заключили контракт. И, как я понимаю, в рамках этого контракта вы совершили некоторые… приготовления. Я не знаю, что это за приготовления. И я продолжу не знать, что это за приготовления. Мы с вами, как говорится, держимся на расстоянии вытянутой руки. Вы меня понимаете?
– Какой еще, ять, руки? – спросил господин Тюльпан. В присутствии мертвого адвоката он начинал нервничать.
– Мы видимся, лишь когда это необходимо, и не говорим лишнего.
– Ненавижу ятских зомби, – сообщил господин Тюльпан. Тем утром он опробовал на себе что-то, найденное в коробке под умывальником. Если этим чистят трубы, заключил он, значит, это химия. И теперь его толстый кишечник посылал ему странные сигналы.
– Не сомневаюсь, что эти чувства взаимны, – ответил господин Кривс.
– Я понимаю, что вы имеете в виду, – сказал господин Штырь. – Вы имеете в виду, что если что-то пойдет не так, то вы нас ни разу в жизни не видели.
– Кхм, – откашлялся господин Кривс.
– И после смерти тоже, – поправился господин Штырь. – Хорошо. А как насчет денег?
– Как вы и просили, тридцать тысяч долларов на особые расходы будут добавлены к уже оговоренной сумме.
– Драгоценностями. Не наличкой.
– Разумеется. И уж тем более мои клиенты не станут выписывать вам чеков. Все будет доставлено сегодня вечером. И, полагаю, мне стоит упомянуть еще кое о чем. – Сухие пальцы господина Кривса пошелестели сухой бумагой в сухом портфеле, и он вручил господину Штырю папку.
Господин Штырь прочитал, что на ней написано. И быстро перелистнул несколько страниц.
– Можете показать это своей обезьянке, – сказал господин Кривс.
Господин Штырь едва успел перехватить руку господина Тюльпана, прежде чем тот дотянулся до головы зомби. Господин Кривс даже не дрогнул.
– Он о нас все знает, господин Тюльпан!
– И? Я все равно могу оторвать его ятскую пришитую голову!
– Нет, не можете, – сообщил господин Кривс. – Ваш коллега объяснит вам почему.
– Потому что наш друг-законник сделал кучу копий, не так ли, господин Кривс? И, наверное, спрятал их в самых неожиданных местах на случай, если ум… на случай…
– Форс-мажорных обстоятельств, – спокойно закончил господин Кривс. – Все верно. У вас пока что была крайне интересная карьера, господа. Вы еще молоды. Благодаря вашим талантам вы одолели долгий путь за короткое время и заработали изрядную репутацию как мастера своего дела. И хотя, разумеется, я не имею представления о том, какое вам поручено задание, – повторюсь, ни малейшего представления, – я не сомневаюсь, что вы нас всех порадуете.
– Он что, и про работенку в Щеботане знает? – спросил господин Тюльпан.
– Знает, – подтвердил господин Штырь.
– А про того ятского банкира, проволочную сетку и крабов?
– Знает.
– А про щенков и того мальчишку?
– Теперь знает, – сказал господин Штырь. – Он знает почти все. Очень умно. Думаете, что знаете, где собака зарыта, господин Кривс?
– Я с ней даже пообщался, – заверил его господин Кривс. – Однако, судя по всему, вы ни разу не совершали преступлений в Анк-Морпорке, иначе, само собой, я не стал бы с вами разговаривать.
– Это кто, ять, тебе сказал, что мы ни разу не совершали преступлений в Анк-Морпорке? – оскорбленно вопросил господин Тюльпан.
– Как я понимаю, в этом городе вы раньше не бывали.
– И что? Да у нас, ять, целый день был!
– Вас за этим застали? – спросил господин Кривс.
– Нет!
– Значит, преступления вы не совершили. Могу я выразить надежду, что ваши дела в Анк-Морпорке не имеют никакого отношения к преступной деятельности?
– Не извольте беспокоиться, – заверил его господин Штырь.
– Местная городская Стража в некоторых случаях бывает весьма упряма. А различные Гильдии ревностно охраняют свои профессиональные территории.
– Мы с большим уважением относимся к Страже, – сказал господин Штырь. – И к той замечательной работе, которую они делают.
– Да мы, ять, обожаем стражников, – подтвердил господин Тюльпан.
– Если бы их вывешивали на доску почета, мы обязательно остановились бы посмотреть, – продолжил господин Штырь.
– Особенно если бы их вывешивали за шею или за ноги, – заключил господин Тюльпан. – Потому что мы большие ценители прекрасного.
– Я просто хотел убедиться, что мы друг друга понимаем, – сказал господин Кривс, защелкивая портфель. Он поднялся, кивнул им и чопорно покинул комнату.
– Ну и… – начал господин Тюльпан, но господин Штырь приложил к губам палец. Он тихо подошел к двери и открыл ее. Адвоката не было.
– Он же, ять, знает, зачем мы здесь, – горячо прошептал господин Тюльпан. – И зачем он, ять, комедию ломает?
– Затем, что он адвокат, – ответил господин Штырь. – Хорошее местечко, – добавил он чересчур громким голосом.
Господин Тюльпан огляделся.
– Не, – бросил он презрительно. – Я сначала тоже так подумкал, но это же просто копия ятского барочного стиля, поздний восемнадцатый век. Все пропорции переврали. А колонны на входе видал? Видал? Колонны, ять, под Эфеб шестого века, а капитель у них – под Вторую, ять, Империю Джелибейби! Не знаю, как я не заржал.
– Да, – сказал господин Штырь. – Как мне уже случалось замечать, ты, господин Тюльпан, полон сюрпризов.
Господин Тюльпан подошел к занавешенной картине и сдвинул ткань.
– Ох, ять, да это ж Леонард, ять, Щеботанский! – воскликнул он. – Я копию видел. «Дама с хорьком». Он ее написал, когда переехал из Орлеи, под влиянием ятского Каравати. Ты посмотри, ять, какие мазки, а? Видишь, как линия руки притягивает, ять, взор к портрету? А посмотри, какая светопись на пейзаже за ятским окном. Видишь, как нос хорька следует за тобой по комнате? Вот, ять, что значит настоящий гений! Сказать честно, я бы, ять, разревелся, будь я здесь один.
– Очень миленько.
– Миленько? – переспросил господин Тюльпан в отчаянии от безвкусия коллеги. Он подошел к стоявшей у входа скульптуре и воззрился на нее, а потом нежно провел пальцами по мрамору.
– Так я и думкал! Скольпини, ять! На что угодно спорю. Но я такую в каталогах не видал. И они ее бросили в пустом доме, куда любой может просто войти, ять, и вынести ее!
– Этот дом – под могущественной защитой. Ты же видел печати на двери.
– Гильдии? Кучка ятских дилетантов. Да мы с тобой прошли бы через этот дом, как раскаленный нож, ять, через тонкий лед, сам же понимаешь. Одни сплошные дилетанты, каменюки, украшения для лужаек и ходячие трупы… Да мы весь ятский город за глотку взять можем.
Господин Штырь ничего не ответил. Он тоже размышлял на эту тему, однако у него, в отличие от коллеги, действия не всегда автоматически следовали за тем, что сходило за мысли.
Контора и правда раньше не работала в Анк-Морпорке. Господин Штырь избегал его, потому… ну, потому что других городов было завались, а инстинкт выживания подсказывал ему, что Большому Койхрену2 стоит подождать. С тех пор как он повстречал господина Тюльпана и понял, что его собственная изобретательность в сочетании с безграничной злостью напарника обещают им успешную карьеру, у него зародился План. Господин Штырь развивал их общий бизнес в Орлее, Псевдополисе, Щеботане – в этих городах было проще лавировать, потому что они были меньше Анк-Морпорка, хотя в последнее время все сильнее его напоминали.
У них так хорошо все получалось, осознал господин Штырь, потому что рано или поздно народ размякает. Вот, например, троллья Брекчия. Как только маршруты поставки «шмыга» и «грязи» пролегли до самого Убервальда, а все кланы-конкуренты были истреблены, тролли размякли. Их тонны стали вести себя как светские лорды. И так было везде – большие старые банды и семьи достигали какого-никакого равновесия с обществом и становились особого рода бизнесменами. Они разгоняли приспешников и нанимали дворецких. А потом, когда возникали трудности, им требовались мышцы с мозгами… а Новая Контора готова была предоставить и то и другое.
Она этого ждала.
Однажды, думал господин Штырь, придет время нового поколения. Поколения с новым подходом, поколения, не скованного традициями. Поколения людей, заставляющих события свершаться. Господин Тюльпан, например, свершался на регулярной основе.
– Эй, ять, посмотри-ка на это, – сказал свершающийся Тюльпан, обнаружив еще одну картину. – Подпись Гогли стоит, а на самом деле ятская подделка. Видишь, как вот здесь свет падает? А листья на этом дереве? Если это писал ятский Гогли, то, наверное, ятской ногой. А скорее какой-нибудь ятский подмастерье…
Пока они убивали время в городе, господину Штырю пришлось пройтись вместе с господином Тюльпаном, оставлявшим за собой след из чистящего порошка и глистогонных таблеток для собак, по целому ряду городских художественных галерей. Господин Тюльпан на этом настаивал. Это был познавательный опыт – в первую очередь для кураторов.
У господина Тюльпана было инстинктивное понимание искусства, чего ему так не хватало в случае с химией. Его, чихающего сахарной пудрой и плюющегося порошком от потливости ног, проводили в частные галереи, где он скользил налитым кровью взглядом по нервно протянутым подносам с миниатюрами из слоновой кости.
Господин Штырь в немом уважении наблюдал, как его коллега произносит цветистые и пространные речи о разнице между старыми подделками – из кости – и изготовленными этим ятским новым методом, который выдумали ятские гномы, – из рафинированного масла, мела и ятского Духа Натрийхлора.
Он, шатаясь, подходил к гобеленам, долго рассуждал о высокой и низкой плотности, обливался слезами при виде буколической сцены, а потом доказывал, что гордости галереи – столатской шпалере тринадцатого века – никак не может быть больше сотни лет, потому что – видите вот это ятское сиреневое пятнышко? Не было, ять, тогда таких красителей. «Так… а это еще что? Агатский горшок для бальзамирования времен династии П’Ги Сю? Да вас, господин хороший, облапошили. Это не лак, а фигня какая-то».
Зрелище было поразительным и настолько зачаровало господина Штыря, что тот даже позабыл упрятать в карман пару дорогих безделушек. Хотя и знал про отношение Тюльпана к искусству. Когда им приходилось сжигать чей-то дом, господин Тюльпан для начала всегда выносил оттуда все по-настоящему уникальные произведения, пусть даже для этого приходилось потратить лишнее время на то, чтобы привязать хозяев дома к кроватям. Где-то под этими самонанесенными шрамами, в сердце этой клокочущей ярости, крылась душа истинного ценителя искусства, умевшего безошибочно видеть красоту. Так странно было найти эту душу в теле человека, вдыхавшего дорожки из соли для ванн.
Большие двери в другом конце комнаты распахнулись, открывая проход в темное помещение.
– Господин Тюльпан? – позвал господин Штырь.
Тюльпан прервал тщательное изучение столика – предположительно работы Топаси – с великолепной инкрустацией из десятков, ять, редчайших древесных пород.
– Чего?
– Настало время снова встретиться с заказчиками, – сказал господин Штырь.
Уильям уже готов был навсегда покинуть свой рабочий кабинет, когда кто-то постучался.
Он начал осторожно открывать дверь, но кто-то распахнул ее настежь.
– Вы абсолютно, абсолютно… неблагодарный человек!
Неприятно слышать такое в свой адрес, особенно из уст юной девушки. Простое слово «неблагодарный» она произнесла таким тоном, каким господин Тюльпан говорил что-нибудь вроде «ятский».
Уильям уже встречал Сахариссу Резник, обычно когда она помогала своему дедушке в его крошечной мастерской. Он почти никогда не обращал на нее внимания. Она не была особенно привлекательной, но и особенно страшненькой тоже не была. А была она просто девушкой в фартуке, которая все время изящно двигалась на заднем плане, занимаясь то уборкой, то составлением букетов. До сих пор Уильям успел понять о ней только одно: она страдала от излишней учтивости и ошибочно считала, что этикет и воспитанность – это одно и то же. Она путала манерность и манеры.
Теперь Уильям видел ее гораздо четче – в основном потому, что Сахарисса приближалась к нему, – и с легким головокружением, обычным для людей, убежденных, что они сейчас умрут, осознал, что она довольно красива с точки зрения нескольких столетий. Идеалы красоты с годами меняются, и двести лет назад при виде Сахариссы великий художник Каравати перекусил бы свою кисть пополам; триста лет назад скульптор Мове, бросив один лишь взгляд на ее подбородок, уронил бы себе на ногу резец; тысячу лет назад эфебские поэты согласились бы, что один ее нос способен отправить в путь не меньше сорока кораблей. И еще у нее были замечательные средневековые уши.
А вот рука у нее была вполне современной и влепила Уильяму болезненную пощечину.
– Эти двадцать долларов в месяц – почти все, что у нас было!
– Прости? Что?
– Ну да, он работает не слишком быстро, но в свое время он был одним из лучших граверов города!
– О… да. Э-э-э… – Неожиданно Уильяма захлестнула волна вины перед господином Резником.
– И вы их у нас отобрали не задумываясь!
– Я не хотел! Гномы просто… все просто случилось само собой!
– Вы на них работаете?
– Вроде как… С ними… – промямлил Уильям.
– А нам, видимо, остается умирать от голода?
Сахарисса стояла перед ним, задыхаясь. На ее теле были и другие прекрасно вылепленные детали, которые никогда не выходили из моды и чувствовали себя как дома в любом столетии. Она явно считала, что строгие старомодные платья сглаживают производимый ими эффект. Она ошибалась.
– Послушай, мне от них не отвернуться, – сказал Уильям, пытаясь не пялиться. – В смысле, от гномов, и не отвертеться. Лорд Витинари очень… четко выразился по этому поводу. И все вдруг так перепуталось…
– Вы понимаете, что Гильдия Граверов будет вне себя от ярости? – спросила Сахарисса.
– Ну… да. – Неожиданная идея встряхнула Уильяма сильнее, чем пощечина Сахариссы. – Это довод. А ты не хочешь, э, официально выразить эту точку зрения? Ну, знаешь: «“Мы вне себя от ярости”, – говорит представитель… то есть представительница Гильдии Граверов».
– Зачем? – подозрительно спросила Сахарисса.
– Мне очень нужно что-нибудь написать в следующий выпуск, – в отчаянии объяснил Уильям. – Послушай, ты не можешь мне помочь? Я могу платить тебе… двадцать пенсов за новость, а мне их нужно не меньше пяти в день.
Сахарисса открыла рот для гневного ответа, но тут в дело вмешалась математика.
– Доллар в день? – спросила она.
– Больше, если заметки будут длинными и хорошими, – выпалил Уильям.
– Для этих ваших писем?
– Да.
– За доллар?
– Да.
Она смерила его недоверчивым взглядом.
– Но вы же не можете себе этого позволить? Я думала, вы сами получаете всего тридцать долларов. Вы дедушке рассказывали.
– Все слегка поменялось. Я, честно говоря, сам еще до конца не осознал.
Сахарисса все еще глядела на него с сомнением, но присущий всем жителям Анк-Морпорка интерес к маячащему в далеком будущем доллару постепенно брал над ней верх.
– До меня, бывает, доходят слухи, – начала она. – И… что ж, запись новостей? Полагаю, это приличная работа для дамы, так ведь? Практически культурная.
– Э… да, что-то вроде.
– Я не хотела бы заниматься чем-то… неподобающим.
– О, я уверен, что это подобающее занятие.
– А Гильдия ведь не станет против этого протестовать, так? Вы, в конце концов, занимаетесь этим уже несколько лет…
– Послушай, я – это просто я, – сказал Уильям. – Если Гильдия будет выражать протест, ей придется разбираться с патрицием.
– Ну… хорошо… если вы уверены, что это приемлемая работа для молодой дамы…
– Тогда приходи завтра в печатню, – сказал Уильям. – Думаю, мы сможем составить еще один новостной листок за несколько дней.
Бальный зал все еще сохранял былую ало-золотую роскошь, но погрузился в затхлую полутьму, в которой укрытые тканью канделябры походили на призраков. Огонь стоявших в центре свечей неярко отражался в зеркалах на стенах; когда-то эти зеркала, должно быть, добавляли залу блеска, но со временем покрылись какими-то странными пятнами, и теперь отражения свечей были словно тусклое подводное сияние, проглядывающее сквозь лес из водорослей.
Господин Штырь прошел уже половину зала, когда понял, что слышит только свои шаги. Господин Тюльпан свернул куда-то во мрак и теперь стягивал покрывало с чего-то стоявшего у стены.
– Да чтоб меня… – сказал он. – Это же, ять, настоящее сокровище! Я так и подумкал! Подлинный, ять, Инталио Эрнесто. Видишь, какое перламутровое покрытие?
– Господин Тюльпан, сейчас не время…
– Он всего шесть таких изготовил. О нет, они его, ять, даже не настраивали!
– Проклятье, мы же вроде как профессионалы…
– Возможно, ваш… коллега захочет получить его в подарок? – осведомился голос из центра зала.
Кольцо свечей окружала полудюжина кресел. Они были старомодными, и спинки у них выгибались назад и вверх, образуя крутые кожаные арки, которые, предположительно, должны были защищать от сквозняков, но теперь еще и укрывали тех, кто в этих креслах сидел, глубокой тенью.
Господин Штырь здесь уже бывал. И еще в прошлый раз проникся уважением к тому, как тут все устроили. Те, кто находился в круге свечей, не могли разглядеть тех, кто сидел в креслах, и в то же самое время находились на виду.
Теперь же ему пришло в голову, что такая расстановка кресел означает еще и то, что сидящие в них не видят друг друга.
Господин Штырь был крысой. Его вполне устраивала такая характеристика. У крыс множество достоинств. И эта расстановка была придумана кем-то, мыслившим в точности как он.
Одно из кресел сказало:
– Возможно, ваш друг Нарцисс…
– Тюльпан, – поправил господин Штырь.
– Возможно, ваш друг, господин Тюльпан, захочет получить клавесин в качестве части вознаграждения? – спросило кресло.
– Это, ять, не клавесин, это, ять, вирджинал, – прорычал господин Тюльпан. – Одна, ять, струна на ноту, а не две! А называют его так, потому что это ятский инструмент для барышень!
– Надо же, а я думал, это просто старое пианино, – удивилось одно из кресел. – Простите, а как он может быть инструментом для барышень, если он…
– Это просто инструмент для барышень, – мягко объяснил господин Штырь. – А господин Тюльпан – не коллекционер произведений искусства, он просто… ценитель. Оплату мы возьмем камнями, как и договорились.
– Как пожелаете. Пожалуйста, пройдите в круг…
– Клавесин, ять, – пробормотал господин Тюльпан.
Новая Контора вошла в круг свечей и предстала перед незримыми взглядами кресел.
И вот что увидели кресла.
Господин Штырь был низеньким и худым, а голова у него, как у настоящего штыря, была немножко великоватой. Его можно было назвать не только крысой, но и хлыщом; он редко выпивал, следил за питанием и считал свое тело храмом, пусть и слегка непропорциональным. Еще он выливал слишком много масла на волосы и расчесывал их на пробор, вышедший из моды лет двадцать назад; черный костюм его был засален, а маленькие глазки постоянно двигались, ничего не упуская из виду.
Глаза господина Тюльпана разглядеть было сложно из-за некоторой опухлости, вызванной, скорее всего, неумеренным энтузиазмом по отношению к веществам в пакетиках3. Те же самые пакетики, видимо, были повинны в том, что тело его покрылось пятнами, а на лбу вздулись вены; впрочем, господин Тюльпан в любом случае был из тех плотных мужчин, на которых вечно грозит лопнуть одежда, и, вопреки своей любви к искусству, производил впечатление борца, завалившего тест на умственную одаренность. Если его тело и было храмом, то одним из тех жутких храмов, где в подвалах люди вытворяют странные вещи с животными; если он и следил за своим питанием, то только чтобы увидеть, как оно корчится.
Некоторые из кресел засомневались – не в том, правильно ли задуманное ими, это было неоспоримо, а в том, правильных ли людей они наняли. Господин Тюльпан, в конце концов, был не из тех, кого хочется увидеть рядом с открытым огнем.
– Когда все будет готово? – спросило одно из кресел. – И как сегодня дела у вашего… протеже?
– Нам кажется, что утро вторника – самое то, – сказал господин Штырь. – К этому времени он будет уже готов – готовее некуда.
– И никаких смертей, – добавило другое кресло. – Это важно.
– Господин Тюльпан будет смирным как агнец, – пообещал господин Штырь.
Невидимые глаза избегали смотреть на господина Тюльпана, который избрал как раз этот момент, чтобы всосать ноздрями огромную дозу «грязи».
– Гм, да, – сказало еще одно кресло. – Его светлости не следует причинять вреда свыше необходимого. Мертвый Витинари будет гораздо опаснее Витинари живого.
– И ни в коем случае не должно возникнуть никаких проблем со Стражей.
– Да, мы знаем про Стражу, – сказал господин Штырь. – Господин Кривс нас просветил.
– Под управлением командующего Ваймса Стража сделалась… весьма эффективной.
– Это не проблема, – заверил господин Штырь.
– И в ней служит вервольф.
В воздух вырвался фонтан белого порошка. Господину Штырю пришлось похлопать коллегу по спине.
– Вервольф, ять? Да вы свихнулись, ять?
– А… почему ваш партнер постоянно говорит «ять», господин Штырь? – спросило одно из кресел.
– Да вы все, ять, из ума выжили! – прорычал Тюльпан.
– Дефект речи, – объяснил Штырь. – Вервольф? Спасибо, что предупредили. Спасибо огромное. Они хуже вампиров, когда берут след. Вы ведь в курсе, да?
– Вас порекомендовали нам как людей находчивых.
– Дорогих и находчивых, – уточнил господин Штырь.
Кресло вздохнуло.
– А другие встречаются редко. Хорошо, хорошо. Господин Кривс обсудит с вами этот вопрос.
– Ага, только у них такая чуйка, что вы не поверите, – продолжал бушевать господин Тюльпан. – А мертвецам, ять, деньги ни к чему.
– Другие сюрпризы будут? – осведомился господин Штырь. – У вас здесь умные стражники и один из них – вервольф. А еще? Может, у них и тролли есть?
– О да. Несколько. И гномы. И зомби.
– В Страже? Да что вы такое у себя в городе устроили?
– Мы в нем ничего не устраивали, – сказало кресло.
– Но нас тревожит направление его развития, – добавило другое.
– Ах да, – сказал господин Штырь. – Точно. Вспомнил. Вы же обеспокоенные граждане.
Он все знал про «обеспокоенных граждан». Где бы ты с ними ни встретился, все они говорят на одном и том же языке, в котором «традиционные ценности» означают «надо кого-то повесить». В целом господина Штыря это не заботило, но всегда полезно понимать, на кого ты работаешь.
– Вы могли нанять кого-то другого, – сказал он. – У вас тут Гильдия Убийц есть.
Одно из кресел причмокнуло.
– Проблема города в его нынешнем состоянии, – сказало оно, – в том, что большое количество в остальном разумных людей находят сложившееся положение… удобным, даже несмотря на то, что оно очевидно ведет к гибели города.
– А, – кивнул господин Штырь. – Это необеспокоенные граждане.
– Вот именно, господа.
– И много их?
Кресло проигнорировало вопрос.
– Мы с нетерпением будем ждать новой встречи, господа. Завтра вечером. Когда, я уверен, вы объявите, что готовы. Доброй ночи.
После того как Новая Контора ушла, в кольце кресел какое-то время царила тишина. Потом сквозь большие двери проскользнула облаченная в черное фигура, приблизилась к свету, кивнула и поспешно скрылась.
– Они покинули здание, – сказало одно из кресел.
– Какие кошмарные типы!
– И правда надо было обратиться в Гильдию Убийц.
– Ха! Они при Витинари процветают! И в любом случае нам не нужна его смерть. Однако у меня есть подозрение, что позже нам все-таки могут понадобиться услуги Гильдии.
– Действительно. Когда наши друзья целыми и невредимыми покинут город… дороги в это время года бывают такими опасными.
– Нет, господа. Будем следовать нашему плану. Господина по имени Чарли нужно держать под рукой, пока все окончательно не успокоится, на случай, если он нам еще пригодится, а потом наши общие знакомые увезут его далеко-далеко отсюда, чтобы, ха, вручить ему заслуженную награду. А потом, возможно, мы и обратимся в Гильдию Убийц, на случай, если у господина Штыря возникнут какие-нибудь хитрые планы.
– Верное замечание. Хотя это кажется такой зряшной тратой… Имея при себе Чарли, можно сделать такое…
– Говорю вам, это не сработает. Этот человек – идиот.
– Наверное, вы правы. Тогда стоит ограничиться однократной акцией.
– Уверен, что мы поняли друг друга. А теперь… очередное заседание Комитета по Разызбранию Патриция объявляю закрытым. И никогда не проводившимся.
Лорд Витинари привык подниматься так рано, что сон для него был лишь поводом переодеться.
Ему нравилось время перед восходом зимнего солнца. Оно обычно выдавалось туманным, из-за чего город было сложно разглядеть, и на протяжении нескольких часов царила полная тишина, лишь изредка прерываемая кратким воплем.
Но в это утро покой патриция был нарушен криком, донесшимся от дворцовых ворот.
