Тереза Тотен
Взрослые игры
Кену, снова и всегда
* * *
Не заглянете ли в гости? – муху приглашал паук.
Мэри Хауитт
22 марта, вторник
Кейт и Оливия
Обе девушки застыли в неподвижности. Юная блондинка на кровати не шевелилась, потому что не могла, а блондинка в кресле – потому что… ну, кажется, она тоже не могла.
Нарушив тишину, в палату быстрым шагом вошли два врача, сестра и санитар. Взявшись за простыню, они приподняли тело над кроватью, поменяли белье, проверили пульс и частоту сердечных сокращений. Они прослушивали, трогали и светили в невидящие глаза. Потом вытащили длинную цилиндрическую трубку, закрепленную во рту девушки. Зрелище было ужасное.
Тело напряглось, выгнулось, содрогнулось.
Потом палата снова опустела, и девушка в кресле продолжила свое бдение. Она уже перестала ощущать вонь аммиака и латекса. Врачи ничего не говорили ей, и она перестала спрашивать. Девушка, прикованная к постели, была подключена к спутанному клубку трубок и проводов. Они тянулись от ее разбитого тела к нескольким мониторам и стойке для капельниц, походившей на стальное дерево, расцветшее пузырями с жидкостями для внутривенного вливания. Все пикало и гудело, но они обе не слышали этого. За проведенные здесь сорок восемь часов девушка в кресле прерывала свое дежурство, только чтобы сделать несколько шагов, поспать или сходить в туалет. Ее обычно безупречно уложенные светлые волосы теперь слиплись и потемнели от пота, грязи и засохшей крови.
Она сидела у мониторов, завороженная мерцанием разноцветных точек, загадочными графиками и особенно – колебаниями зеленой линии. Зеленая линия была важна. Девушка все это время почти ни разу не пошевелилась, пока детектив Акимото, появившись в дверях, не кашлянул, обращая на себя внимание. Она с трудом подняла на него взгляд.
– Прошу прощения, но мне нужно, чтобы вы на минуту вышли к нам.
Девушка обернулась к подруге: в тех местах, где вытаскивали трубку, губы, казалось, опухли и содранная кожа воспалилась.
Детектив открыл маленький черный блокнот. Несколько раз щелкнул ручкой.
– Пожалуйста, поскорее, – сказал он. Снаружи толклись еще люди. Копы.
– У нас есть несколько вопросов о вашей подруге и о… мистере Маркусе Редкине.
Марк.
Она медленно встала. Комната покачнулась.
– Да, сэр. – Она бросила еще один взгляд на волнистую зеленую линию.
Девушка в постели пришла в себя, по крайней мере – отчасти. Но никто этого не видел. Слова падали из открытого рта, бесшумно скатываясь по простыне на пол.
Но их никто не слышал.
17 сентября, четверг
Кейт
Я не патологическая лгунья и не лгу для того, чтобы поразвлечься. Я лгу лишь потому, что вынуждена. Точнее, я лгала всегда – потому, что всегда была вынуждена. Груз моей лжи не угнетает меня. Так что я в порядке. Вот и все, что можно сказать об этом. Ну, еще и то, что я хочу лучшей жизни. Хотя, постойте, это ложь. Я хочу великолепной жизни.
И вот еще что – меня любят собаки и маленькие дети, так что все как в дурацкой старой поговорке. Чокнутым богатым девчонкам я тоже нравлюсь. Я тот самый друг. Тот, которому говорят: «Как я раньше жила без тебя?» Или: «С тобой так весело и круто». Друг, которому можно поплакаться в жилетку. Я как спасательный круг, но за него приходится платить. Однако я отвлеклась. Люблю это слово: «отвлеклась». Оно звучит довольно пафосно, и его не так просто ввернуть в разговор, как кажется.
Я долго наблюдала за ней.
Первые дни, пока шла охота, я пыталась не ошибиться. До головокружения знакомый ад: куда идти, кто есть кто, как не облажаться в новой школе – и так далее, и тому подобное. Но я умею сосредотачиваться и так, как не каждому по силам. Множество девчонок были изучены и отвергнуты. Слишком правильные, слишком обыкновенные, слишком сдружившиеся или будто отмеченные «поцелуем смерти»[1] – отвергнутые всеми, хотя на первый взгляд они ничем не отличались от прочих. Я чувствую разницу. Прежде чем попасть сюда, я обработала большую часть старших классов в самых лучших частных школах для девочек. Я была стипендиаткой, пансионеркой. Девочкой, которую, уговорив родителей, приглашают домой на выходные и каникулы. У меня было где практиковаться.
Видите, я знаю, какие они на самом деле, девчонки, скрывающиеся под броней из «рендж роверов» и лубутенов. Они должны выделяться. Мой счастливый билет где-то здесь, в этом классе.
И вот в начале второй недели появилась она – натуральная блондинка, богатая и уже достаточно испорченная. Красивая, друзей особо нет, провонявшая лексапро, или паксилом, или еще каким-нибудь антидепрессантом. То же самое можно было сказать о половине школы. Но эта – высший класс. Определенно, нечто. Оливия Мишель Самнер – если здесь не пахнет деньгами, то я не знаю, где пахнет. С ног до головы в шмотках из лучших универмагов Нью-Йорка, стильная и дорогая. Остальные девушки держали дистанцию, даже когда визжали: «С возвращением, Оливия!», «Ты вернулась!», «Вау! Рада тебя видеть!». Но они не были ей подругами. Это было совершенно ясно. Оливия скользила мимо, словно ею кто-то управлял. Здесь определенно что-то скрывалось. Превосходно. У нас с Оливией Самнер был всего один общий урок – углубленный английский – но и этого оказалось достаточно.
Полюбуйся на меня. Смотри внимательно. Выживает сильнейший, детка.
18 сентября, пятница
Оливия
Покачивая головой, Оливия прижимала к уху телефон.
– Нет, папа. Все хорошо. Более чем хорошо, правда. Совсем как ты говорил.
Она расхаживала по модному, утопленному в пол, пространству гостиной. Когда это перестало успокаивать, поднялась в столовую, обошла стол из нержавеющей стали, свернула к библиотеке и, в конце концов, заглянула в каждую из четырех спален, все это время стараясь держаться подальше от кухни, где Анка гремела кастрюлями и проклинала кухонную технику от «Квизинарт».[2]
– За всю неделю ничего не случилось. Правильно, что мы решили не переводиться. – Оливия снова вернулась в гостиную. – Нет, учителя не стали поднимать шум и в лучших традициях Вэйверли дали понять, что сделают все, что будет нужно.
Девушка уже совсем было собралась устроиться в плюшевом низком кресле, как вдруг выпрямилась и опять принялась расхаживать по комнате.
– Ну, как я и предполагала, с углубленным английским будет напряженно, потому что у меня опять мисс Хорнбэк. Слава богу, я уже прочла пьесу Олби и Кормака Маккарти. Но, возможно, мне понадобится репетитор, чтобы закрепиться на уровне заслуженных стипендиатов… Ты не против?
Где же эта книга Маккарти? Девушка вошла к себе в комнату, однако сразу забыла зачем, и снова вышла.
– Нет, на математике и физике я могу отвечать не задумываясь, ты же знаешь. – Теперь она находилась в спальне отца. Гладкий темный дуб и шерстяная обивка разных оттенков серого и бежевого дарили ощущение покоя. Ей это нравилось. Она любила эту комнату. У набросков Модильяни и Караваджо, разместившихся на темно-серых, обтянутых тканью стенах, сияла мягкая маслянисто-золотая подсветка, согревая комнату и создавая ауру безопасности – вроде той, что исходит от ее отца.
– Нет, никуда. Я уже с головой в работе. Понадобятся все выходные, чтобы это разгрести. Да. – Оливия кивнула. – Надо разогнаться.
В остальной части пентхауса главенствовало непостижимое современное бразильское искусство в сочетании с древними китайскими скульптурами. Создавалось впечатление, будто эту коллекцию тщательно собирали, и так оно, конечно, и было. Это сделала жена номер два. Но здесь, в этом раю, ее отец более всего вернулся к искусству традиционному и к самому себе.
– Нет, просто теперь каждую среду. Я говорила тебе вчера. – Девушка почти застонала. – Да, по-прежнему в пять пятнадцать. Слушай, это было предложение доктора Тэмблина. Он настроен более чем оптимистично. – Оливия поймала свое отражение в зеркале и отвернулась. – Конечно, да. Ты в любой момент можешь спросить у него. Я больше не стану отказываться от лекарств. Урок вполне усвоен. – Она стиснула телефон так крепко, что на ладони остался глубокий след. – Обещаю, никогда. Может, хватит об этом? У меня все хорошо, у нас все хорошо. Кроме того, здесь Анка, и она следит за мной как коршун. Так что давай, просто заверши все эти крупные международные сделки, чтобы нам хватило на оплату электричества в нашем дворце. – Оливия улыбалась, но чувствовала, как груз его беспокойства давит на нее.
– Знаешь, – она опустилась на безупречную кровать, но сразу же встала, – все были милы со мной.
Который сейчас час? В животе заурчало. Ни Модильяни, ни вся эта серая обивка больше не успокаивали. Оливия снова принялась расхаживать по дому. В гостиную, потом к окнам от пола до потолка, тянувшимся вдоль всего пентхауса. Вид из окон завораживал: простор Центрального парка и манящие огни далекой «Дакоты»[3] – Нью-Йорк у ее ног. Девушка почувствовала, как тревога постепенно отступает.
– Я почти никого не знаю из девочек, папа. В прошлом году они были в предпоследнем классе, младше на целый год, а прошлый год был… ну, это был прошлый год. Но они были милыми.
Были ли? Наверняка ходят слухи… Хотя какое это имеет значение?
– Да ладно, пап, это же Вэйверли. Тут у каждого свой мозгоправ на быстрой кнопке. – Небо сменило шелковистый фиолетовый наряд на строгий черный. – Уверена, я найду подругу. А если нет, это всего лишь на год, верно?
Больше всего ей нравилось чернильно-черное небо. Всегда нравилось. Оно успокаивало.
– Нет, я этого не говорила. Конечно, я найду друзей. Слушай, тебе обязательно оставаться в Чикаго до того, как ты улетишь в Сингапур? – Ей приходилось прикладывать усилия, чтобы сосредоточиться. – В воскресенье? Отлично, пап! Анка знает? Хорошо, я скажу ей. Нет, я бы лучше сходила в нашу любимую кафешку. Я позвоню.
Оливия снова вернулась к креслу.
– В половине восьмого нормально? – В желудке пульсировала пена. Однажды Оливия описала эту пену как нечто розовое, смесь теплой крови и слюны. – Да. Нет, будет здорово, пап. Жду с нетерпением.
Доктор Тэмблин сказал, что лекарства в конце концов помогут и от этого. Еще он сказал, что Оливия обязательно должна принимать их вовремя.
– Конечно. Хватит, пап… Со мной все будет в порядке. Я тоже тебя люблю. – Девушка положила трубку. На этот раз она опустилась в кресло.
И стала ждать.
– Оливия? Вы больше не говорить по телефону с мистером Самнером? – Вытирая руки о передник, в гостиную вошла Анка. У домработницы была внушительная коллекция передников. – Разве не пора пить таблетки? Уже шесть тридцать. А надо шесть, нет? Принести воды? Оливия?
Девушка хотела сказать Анке, чтобы та отстала. Она сама знает свое расписание.
Но она кивнула, вздохнула и стала ждать, когда же почувствует что-нибудь. Что угодно.
21 сентября, понедельник
Кейт
Я живу почти что в сточной канаве.
Прыжок из канавы в сторону приза Йельской начинает выбивать меня из колеи, и поверьте, это кое о чем говорит.
Я заслуживаю лучшего. Намного лучшего.
В этом году я стала стипендиатом Вэйверли, а таким малышкам полагается приличная стипендия. Кроме того, по утрам я занята в школьной администрации и каждые выходные работаю как лошадь по две десятичасовые смены на рынке. И тем не менее эта крысиная нора – лучшее, что я могу себе позволить. Последние несколько месяцев моим домом был переоборудованный склад «Китайского рынка и аптеки Ченя». Но денег все равно остается мало. Даже в Чайна-тауне стрижка стоит убийственно дорого: волосы, ногти, макияж – сплошные расходы. Я уже молчу об украшениях. И не знаю, что бы я делала без школьной формы.
В Вэйверли, конечно же, не знают о «Рынке Ченя». Они думают, я живу со своей несуществующей тетушкой. Я во всех других частных школах была пансионеркой, но в Вэйверли нет пансиона. Зато у них лучшая по стране статистика студентов, принятых в самые известные колледжи. Проблема в том, что приглашение должно прийти на какой-то адрес. Потому я и вынуждена была оказаться в этой канаве. Как я уже сказала, я вру, только когда приходится, а приходится часто.
Я не распаковывала вещи. И не буду. Это временно. Кроме того я боюсь, что слизь, стекающая по стенам, в сочетании с вонью гниющей капусты пропитает мою новенькую, купленную в секонд-хенде форму. У меня есть железная кровать, покрытая рваным бельем с изображением человека-паука, маленький круглый стол, один алюминиевый стул, приличное зеркало, подставка под телевизор, которую я использую как ночной столик, изъеденный ржавчиной умывальник и напольный кухонный шкаф, на котором стоит двухконфорочная открытая плитка, какие использовали полвека назад. Я жила и в худших условиях, как в те времена между кошмарами приюта и пансионом, но теперь это сложнее вытерпеть. Я знаю, что может предложить мне мир, и я хочу этого.
Настораживает то, что я, очевидно, не понравилась миссис Чень. Мне не нравится, когда я кому-то не нравлюсь. Это заставляет меня нервничать. «Нравиться» – самое верное оружие в моем арсенале. Первый аргумент в пользу того, что я ей не нравлюсь – а я их тех, кто может служить витриной любого магазина – это то, что госпожа Чень обычно отправляет меня к заднему крыльцу разгружать китайскую капусту и манго. Обидно, но мое обаяние вдребезги разбивается о крохотную, обутую в шлепки миссис Чень, а мистер Чень, кажется, живет в страхе перед ней. Так что я беру пример с него: таскаю коробки, сортирую овощи, развешиваю ценники и остаюсь невидимой. Знаю, я не первая школьница, попавшая в кабалу к Чень ради комнаты в подвале, но я без сомнения их первая ученица Вэйверли и их первая белая цыпочка – «гуайло», так они называют меня между собой. Думаю, это значит «призрак», или «иностранка», или еще что-нибудь подобное. И то, и то прекрасно. Плюс в том, что я питаюсь действительно хорошо, хотя и обхожусь в основном овощами и фруктами. Я научилась ловко управляться с воком, а моя кожа никогда не выглядела лучше.
Я готова убить за бифштекс.
По сравнению с этим работа в Вэйверли – отдых в спа «Каньон Ранчо». Классные комнаты и лекционные залы обеспечены беспроводной связью и оснащены новейшими электронными досками и приложениями, но хранение данных организовано прямо как в Хогвартсе. В прошлом году даже наняли консультанта, и я помогаю с рутинной работой, перевожу все их бумажные архивы на облачные серверы.
И мне нужен доступ к этой системе.
На работу я всегда являюсь первой, без пяти семь. Мне открывает мистер Джефферсон, менеджер по обслуживанию зданий, или, другими словами, главный уборщик. Даже мисс Дрейпер, секретарь и образцовый трудоголик, не появляется раньше пяти минут восьмого. С ней мой коэффициент привлекательности подскакивает до потолка и неплохо работает со всеми прочими в администрации, включая директора, мисс Гудлэйс, завуча старших классов, мистера Рольфа, завуча младших классов, мисс Келли, ведущего преподавателя и школьного психолога доктора Крюгер, и, что самое важное – администраторов мисс Шупер и миссис Колсон. В каждой школе есть своя мисс Шупер или миссис Колсон. Обе дамы старше господа бога, и вся власть сосредоточена в их руках, поскольку они знают обо всех скелетах в шкафу. У них есть компромат и на учащихся, и на персонал. Тщательно рассортированный, он надежно спрятан под аккуратно уложенными волосами.
Персонал и администрация Вэйверли все еще надеются на долгожданное появление какого-нибудь пробивного, нечеловечески умного специалиста по привлечению спонсорских средств, который поведет их к успеху. Но мистеру Рольфу придется еще немного побарахтаться в женском коллективе Вэйверли в одиночку – мистер Марк Редкин, едва прибыв, тот час же умчался на северо-восток, на конференцию о будущем независимого школьного обеспечения.
Сегодня, ворвавшись в дирекцию, Дрейпер сразу же обратилась ко мне.
– Ваша инициатива достойна восхищения, Кейт. Изо дня в день вы по-прежнему приходите раньше меня. – Она присела на край стола Шупер, где я разложила свои папки. У Дрейпер было поджарое, как у гончей, тело, что делало ее несколько мужеподобной. Кажется, ей было неизвестно о том, что после сорока приходится выбирать между лицом и фигурой. Я вслушалась в ее парфюм. Верхней нотой звучал «Оранж Блоссом» от Джо Мэлоун. Вся школа была влюблена в этот аромат. Его можно было бы сделать частью формы – наряду с баклажанного цвета пиджаками и серыми плиссированными юбками. Под «Оранж Блоссом» намеком угадывался дорогой шампунь вроде того, который можно купить в салоне «Видал Сассун». Резкая градуированная стрижка подходила к ее резким, четко очерченным костюмам. Об эту женщину можно было порезаться. Из-под парфюмерных ароматов пробивался запах черного кофе, мятное дыхание и легко узнаваемая вонь сигарет «Кэмел». Мой старик курил «Кэмел».
Наша секретарша была тайной курильщицей. Кажется, Дрейпер ждала моего ответа. Однако я проигнорировала эту неловкую попытку комплимента.
– Просто пытаюсь быть полезной, мэм.
– Вам это удалось в рекордные сроки. С вашей помощью этот офис возродится к новой жизни. А когда сюда вернется мистер Редкин… – Она замолчала, на секунду задумавшись. – Ну, я просто хотела сказать, что мы очень довольны вами.
Я покраснела. Обычно это срабатывало.
– Спасибо, мэм.
Дрейпер кивнула, прежде чем прошагать в свой кабинет, где стоял самый важный секретарский компьютер. Это моя цель на завтра. Мне придется прийти к половине седьмого. Все, что мне нужно знать, находится там. Кое-кому в Вэйверли пригодился бы квартирант, который заполнил бы пустоту его существования. Я надеялась, что этим кем-то станет Оливия Самнер. Я предвидела это. Хорошую жизнь. Беспрепятственный путь к успеху.
Меня ничто не остановит.
22 сентября, вторник
Кейт
06:34
Полудохлый компьютер загружался целую вечность. Я знала, что мисс Шупер и миссис Колсон привязаны к своим музейным экспонатам и терпеливо ждут, когда эти цифровые монстры издохнут окончательно, но как Дрейпер справлялась с таким бронтозавром? Вся приемная выглядела, словно рекламный ролик для Майкрософт 1993 года.
Так, так, иди к мамочке. Давай. Отлично! Личные дела студентов Вэйверли… Наконец-то! Файл пролистывался медленно, по одному параграфу, но я смогла его открыть. Личные дела были упорядочены по алфавиту и году окончания школы. Стало интересно, что написано в моем личном деле? Но времени посмотреть не было. Так, так. Я даже не включала свет, боясь, что мистер Джефферсон может заглянуть и проверить. Каждый скрип старого дубового пола заставлял желудок сжиматься. «Оливия Мишель Самнер», – ввела я и задержала дыхание, пока экран, загружаясь, привычно завис на пару-тройку лет. Кто так работает? С этим? Грузится, грузится…
Есть!
Это была стандартная сухая регистрационная запись, но к ней также было одностраничное приложение.
Личное дело учащегося
ОТЧЕТ ПО СОЦИАЛЬНОЙ РАБОТЕ
ИМЯ: Оливия Мишель Самнер
НОМЕР: 624501
ДАТА РОЖДЕНИЯ: 2 сентября 1997 года
ПОЛ: женский
УЧЕБНОЕ ЗАВЕДЕНИЕ: школа Вэйверли
ОТЕЦ: мистер Джеффри Самнер
МАТЬ: миссис Элизабет Самнер (урожденная Уиттакер), покойная
НА СОБЕСЕДОВАНИИ ПРИСУТСТВОВАЛИ: доктор Эвелин Крюгер, доктор Рассел Тэмблин, мистер Джеффри Самнер
ПРИМЕЧАНИЕ: Учащийся провел десять недель в стационаре и шесть – на амбулаторном лечении в клинике Хьюстона.
ОЦЕНКА ТЕКУЩЕГО СОСТОЯНИЯ: согласно заключению клиники, предоставленному доктором Тэмблином, в соответствии с политикой возвращения в прежнюю среду, существующие психологические проблемы полностью преодолены.
ЦЕЛИ/ПРОЦЕДУРЫ: не требуются.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ И РЕКОМЕНДАЦИИ: доктор Тэмблин и мистер Самнер потребовали, чтобы детали краткой аттестации и восстановления в школе были засекречены. Во избежание разглашения конфиденциальной информации все запросы отныне запрещены. Доктор Армстронг одобрил принятые меры и заверил мистера Самнера, что мисс Гудлэйс, директор школы, также выражает свою поддержку.
Доктор Э. Армстронг 4 сентября
Что они засекретили? Должно быть что-то интересное. Хм, покойная мать… Я задумалась над этим, но вдруг поняла, что уже 6:46 и мне пора начать утомительный процесс разлогинивания. Ну что же, я нашла неплохую информацию, хотя и не понимаю пока, что именно я нашла. Оливия побывала в клинике? И что? Я хочу сказать, это не что-то выдающееся само по себе. Анорексия, алкогольная или наркотическая зависимость – дежурные проблемы в частных школах, хотя нервные расстройства и депрессии быстро вышли на лидирующие позиции. Был ли это тот самый случай? Или нечто другое?
Когда раздались легко узнаваемые шаги мисс Гудлэйс, я уже спокойно разгружала коробки с папками для предварительной сортировки. Мне не нужно было оборачиваться. У директора школы была серьезная, солидная поступь под стать ей самой. Изо дня в день она надевала лишь лодочки «Стюарт Вейцман» на пятисантиметровом каблуке, древние как моя жизнь. Вот только каждый день они были разные. Я обращаю внимание на такие вещи. Гудлэйс должно быть закупила пар сто, когда они были в моде лет пятьдесят назад, и с тех пор носила их, меняя по кругу. Сегодня она явилась рано. Даже Дрейпер еще не пришла.
– Доброе утро, Кейт. Надо же, как вы рано.
– То же можно сказать и о вас, мэм.
– Туше. – Она почти улыбнулась, хотя за озабоченным выражением лица это было едва ли заметно. – Долгожданный специалист по связям с общественностью наконец-то прибыл, и я хочу подготовиться к нашей встрече в девять. Совет и, конечно же, администрация, – она откашлялась, – с нетерпением ждали его появления.
– Ну, денежные сборы – жизненная основа таких школ, как эта. Я поняла это, еще когда училась в других местах.
– В самом деле? Да, да, вы правы. – Директор помолчала. – И я уверена, мистер Редкин станет ценным активом. Ну, теперь вы знаете, почему я пришла так рано. А почему так рано пришли вы?
– Очень много работы, одной только сортировки. В ящиках такой кавардак. Просто что-то невероятное! – Для пущего эффекта я свирепо уставилась на коробки.
– Кейт, вы наша учащаяся, а не раб. – Она посмотрела в ту же сторону. – В конце концов, я не могу допустить, чтобы люди считали, будто мы вас эксплуатируем.
– Думаю, мы обе знаем, что это никого не волнует, мэм.
– Вовсе нет, Кейт. Вовсе нет, – сказала она, уходя. – Меня волнует.
Гудлэйс была приличным человеком, как и все люди такого типа, так что, может быть, ей действительно было не наплевать. Но этого недостаточно. Я знала по опыту. Для того чтобы окончить год и достичь желаемого, мне требовалось гораздо больше. Мне нужно было, чтобы Оливии было не все равно.
– Да, мэм. Спасибо, мэм, – проговорила я ей вслед.