Татьяна Вячеславовна Иванько
Байкал. Книга 4
Глава 4. Ревность и неистовая радость
Я обернулась на раскрывшуюся дверь, это Арий, я обрадовалась ему, день выдался такой бестолковый, вначале какая-то опала и холодность от Эрбина, ничем, вроде, и не заслуженная, потом, кажется, Орсег развлёк, пообещал хорошего даже, и вдруг их ругательная стычка с Эрбином мне непонятная и необъяснимая злость между ними. Что они не поделили, почему так ругались, на меня намекали, непонятно. И потом ещё Эрбин на завязки показал, будто я нарочно растрёпой хожу, кого завлекаю… Всё это было обидно, вкупе с бестолково потерянным временем после, потому что среди книг, что оказались в доме, не было цифири, а мне она была необходима, я ещё не продвинулась далеко, ещё не ухватила даже конец нити, что была сутью этой науки, она была где-то совсем рядом, но не далась мне, и теперь, получалось, что я и не вникну?.. От этого мне стало окончательно тоскливо. Вырвали меня из такого славного, такого уютного мира, где было всё, что мне сейчас нужно и оставили в одиночестве…
Поэтому, когда ввечеру появился Арий, я обрадовалась неожиданному его приезду, признаться, сегодня я уже ничего хорошего не ждала. Я встала навстречу, и обняла бы его, будь мы знакомы короче. Потому что, несмотря на то, что он виновник, что я потеряла весь мой прежний мир, и я должна бы злиться на него, но он улыбался и блестел светлыми глазами так, что у меня потеплело сердце.
– Арий! Приехал! Как хорошо, как славно! Я уж думала, вовсе вы с Эрбином оставили меня. Привезли и кинули, как преступницу в ссылку… – руки я ему всё же протянула, хотелось, чтобы он меня коснулся. Тепло его ладоней потекло в меня, согревая.
– Нет-нет, такого не думай, никогда не оставлю тебя. Только и ты уж меня больше не бросай, – горячо сказал Арий, улыбаясь и весь искрясь.
– Я? – удивилась я.
– Ты.
Я немного смутилась его слов и выпустила его ладони, отворачиваясь, говорит так горячо, мне и хорошо и страшно от этого…
– Угостишься? – спросила я, отходя к столу. – У меня тут вино здешнее есть и финики.
Арий огляделся. Домик совсем крошечный, после чертогов Кратона особенно, две малюсенькие горницы, вот эта, где стол и лавки, тут я книги на одной из лавок пристроила. А в другой – почивальня. Ставни раскрыты, на свет налетают ночные бабочки и норовят затушить лампы.
– Скромное жилище, – сказал Арий, усаживаясь за стол. – Как тебе?
Я пожала плечами:
– Непривычно.
Арий засмеялся:
– Ну, это понятно, из дворца, где в одну горницу весь этот двор с уметами войдёт, ещё и место останется, – сказал он. – Прости за то… А я тебе подарков привёз. Гляди.
Он стал доставать из небольшого меха свитки и класть на стол. Много, десятка два с половиной.
– Книги! Ах ты… сокровища… – прошептала я, придерживая своё богатство, чтобы не покатилось со стола.
Вот это подарки, вот это здорово, вот это спасибо тебе, Арий.
– А… цифири нету среди них? – спросила я, взглянув на него.
– Ты цифири хочешь?
– Да я… Я не доучила ещё… Ты давеча звёзды мне на небе показывал, так я будто старых знакомых увидала, вроде и не помню ничего, а будто знаю. Так и с цифирью. Но они мне будто улыбнулись, мелькнули и пропали…
– Вон что… не подумал я, так привезу, Яй, завтра же. И объясню, напомню всё. Я знаю, как ты… словом, завтра исправлюсь. А теперь вот тебе развлечение. И Эрику накажу, чтобы давал задания вот из этих. Быстро всё освоишь заново.
Тут в дверь постучали и заглянула Зигалит.
– Не ложитесь, хозяйва-а? Идё-ом, повечеряем.
Мы с Арием посмотрели друг на друга, уходить не хотелось, но и отказывать хозяйке нехорошо. Поэтому мы поднялись и последовали за ней.
– А чтой-то так сиде-ели? Давно рази жена-аты, што полюбиться не похотели? Али поссо-орилися? Из-за энтого, черноватого? Што Эрбин днём согна-ал? ты, Арик, сердца-от не держи-и, Аяя, женщина краси-ивая, конешна липнуть. А как же? Ты привыкай…
Я и не подумала в этом смысле об Орсеге, но и будь так, Арий сам сказал, что ничего не ждёт от меня. То, что Эрбин вчера назвал меня женой Ария, так это для простоты, как я поняла, потому и спорить не стала, Зигалит безразлично, кто я, лишь бы не зарилась на её дорогого золотоносного мужа…
Но Арию упоминание об Орсеге, почему-то не понравилось, он ничего не сказал, но сделался как-то сух и холоден, как зимний ветер, перестал глядеть на меня, искрясь, даже складка меж бровей присохла. Мне было невдомёк, что с ним такое, почему он из оживлённого и весёлого стал вдруг таким. Будто светило солнышко, и закрылось серой тучей.
Я и сей день не поняла и перестала думать, сразу после вечери Арий улетел, быстро сказав напоследок: «До завтра!», я же отправилась спать, умывшись над медной лоханью, расчесала и переплела волосы в косы, что ж, спать, так спать, жаль, конечно, что нет тут такой лохани, как в покоях у Кратона, чтобы выкупаться, и размякшей, и тёплой лечь в постель рядом с ним… Теперь я совсем одна, и как согреться в этой большой постели, кажущейся сыроватой, хотя, может быть, так и есть, потому что воздух здесь, в Вавилоне влажный, не в пример Кеми. Здесь днём – душно, ночью сырость. И вроде прохлады нет никакой, а я мёрзну.
За вечерей Эрбин пообещал завтра показать мне город.
– Покрывало плотнее наденьте, – сказал Арий.
– Заче-ем эта-а? – деланно удивилась Зигалит, выгибая брови, одна крючочком, другая – кривым крючочком. Даже брови у неё лгут…
– Чтобы толпа зевак не собралась за ней, – ответил Арий. – Знакомое дело.
– Па-аду-умаешь, раскрасави-ица, – пожала сдобными плечами Зигалит небрежно и засмеялась. – Может в Кеме-ете вашем, конешна, и не вида-али никаво кра-аше иё, а у нас тута красавиц па-ално!.. Ты уж не забижа-айси, Аяя, и ты, Арии-ик, за жёнку сва-аю, а токмо баю, што есь… Но дело тва-аё, Арик, жена твоя, ты прика-азывай, как хошь, должна исполня-ать. А как же?
И она довольно заквохтала, смеясь. Эрбину не нравился этот разговор, он немного раздражал Ария, но ни тот, ни другой, ни спорить, ни возражать не стали, похоже, воспринимая слова Зигалит не серьёзнее, чем перебранку голубей на подоконнике.
И что я сейчас вспомнила этот разговор?.. Стало ещё холоднее… потому что Арий улетел, оставив меня одну на пороге моего домишки. Сколько Зигалит с Эрбином протерпят меня у себя на дворе? Ведь надо им, наверное, платить будет за постой, а где мне брать деньги на то? Откуда люди деньги берут? Вот те, что во дворце, и здешние, служанки, платят им или они за еду и кров работают? А мне как? С Кратоном всё было так ясно, а теперь… ничего не говорят. Ни для чего забрали от Кратона, ни что дальше. Учись… это всё, чего я хочу, ясно, но за тем-то что?.. Но, может, ремеслу какому научусь? Надо… шитью хоть?..
Я заворочалась, обеспокоено размышляя об этом. Не напрасно я думала, что закончилась моя беззаботная жизнь, когда Арий утащил меня с площади, где я должна была стать царицей Кемета. А что я теперь? Нищая приживалка у щекастой злой тётки, которая прикидывается сдобной булкой, а в тесте у неё плесень, к тому же запечён холодный камень вместо начинки…
Но зато на рассвете меня разбудил знакомый голос. Я открыла глаза, перекрывая уже душные лучи утреннего солнца, что лились в моё окно, меня негромко звал Орсег.
– Аяя, ну проснись же, лежебока! – тихо засмеялся он и бросил мне на постель влажный цветок, маленький, с белыми махровенькими лепестками. – Вставай, лепёшку по дороге съешь.
– Спешим куда? – спросила я, садясь на постели. – Отвернись, не гляди, оденусь… тут вишь-ка и не спрячешься иначе как за кустами…
Он усмехнулся и отошёл от окна.
– Токмо поскорее давай собирайся, пока ревнивец твой не проснулся и не застал нас.
Я вышла уже одетая.
– Он вовсе не мой. Моих теперя нет… – пояс я завязывала на ходу, потому что концы перепутались и злили меня. – Кратон больше не примет меня, а только он и намеревался меня в жёны взять.
– Я могу взять, коли пойдёшь, – сказал Орсег, поглядев на меня, приподнявши бровь.
Я удивилась таким словам.
– Вот так и возьмёшь? Может я хитрая и лживая, ты ведь не знаешь… Как вы, мужчины, жён-то выбираете, в толк не возьму, – сказала я, думая больше о том, как Эрбин женился на такой противной Зигалит, что ни одного слова искреннего не сказала ещё при мне.
Орсег засмеялся:
– Да за твою солнечную красоту и не то ещё можно простить, Аяя!
– Вот то-то, берёте паршивок ладных… – пробурчала я.
– Но ты-то не паршивка! – блестя кошачьими глазами сказал Орсег.
– А я не знаю ещё, Орсег. Ничего не знаю про себя. Всего и живу-то сорок пять дён! – засмеялась и я тоже.
Меж тем мы вышли уже к реке. Орсег остановился и сказал мне:
– Теперь слушай, Аяя. Ты можешь под водой быть и дышать, как я. А потому не бойся. Теперь тут нырнём, а потом… ну, словом, поймёшь. Всё поймёшь, только доверься мне…
И… он крепко стиснул мою руку, и мы с ним разбежались по мосту, к которому он привёл меня, и спрыгнули в воду с самой середины, ухнув в мутную речную воду. Поначалу я задержала дыхание, как положено под водой, но Орсег потянул меня и мы с ним, набрав невероятную скорость, помчались сквозь толщу вод, в одно мгновение оказавшись в прозрачной и голубоватой солёной воде моря. Здесь была необыкновенная красота, богатство красок и форм такое, что замечательные письмена на стенах кеметского дворца, вспомнились теперь как скучные картинки.
– Ну как? – мысленно спросил Орсег.
– Чудо! – так же беззвучно только в мыслях ответила я.
– Это Срединное море. Плывём дальше?
– Конечно!
Он обрадовался моему восторгу и потянул меня опять за руку. И мы опять как-то невероятно быстро переместились теперь вовсе на белый песок. Орсег вышел из воды. Он сбросил одежду, потому что она теперь только мешала.
– Сними платье, – сказал он.
Я посмотрела на него. Оно, конечно, правильно без одежды, раз уж мы как рыбы, рыбы тряпья не носят, но берег был совершенно пустынный, и двое обнажённых людей… мне это показалось зазорно, ходить нагишом перед ним, ему-то привычно, но не мне. Так и до греха недалеко. А мне совсем не хотелось портить нашу с ним наметившуюся дружбу. Поэтому я лишь покачала головой. А он усмехнулся:
– Упрямица. Всё равно всю облипло и мне всё видать.
Я оглядела себя как могла. Облипло, конечно, но чтобы уж всё видать… ничего особенного и не видно.
– Где мы теперь? – спросила я, отжимая косу.
– Это далёкий остров. Он так далеко от всех берегов, что тут даже не поселились ещё люди. То есть были некогда, но вымерли одно время, а новые пока не пришли. Вот оставлю тебя здесь, что делать станешь? Останешься моей пленницей.
Я засмеялась:
– А я позову дельфина или акулу и отвезут они меня, куда попрошу. Селенге-царице ни в чём отказа нет!
Орсег подхватил мой смех.
– Не боишься, значит меня?
– А я не знаю, Орсег, бояться тебя али нет. Щас не боюсь, а там посмотрим.
Похоже, ему понравился мой ответ…
…Конечно, понравился. И вообще теперешняя она мне нравилась больше. Она стала легче и проще теперь, утратив весь груз, что был навален на её душу прежде. И веселее. А я сам весёлый человек. Потому я наслаждался с ней сегодня. И хорошо, что я для неё новый человек, который никогда не был её любовником, не ругался, не набрасывался душить её.
Вот странно, она и отвергла меня, буквально вышвырнула от себя, как никто не делал, и даже умерла, а, возродившись, совершенно забыла, кто я есть, казалось бы, ну оставь ты её, и живи, как жил. Нет же, я никак не могу выбросить её из сердца. Богиня Любви? Девчонка…
Все ныне довольны и счастливы, что они для Аяи новые люди, недоволен только один я. Потому что она была моя и теперь, когда забыла и не помнит этого, мне куда труднее прочих. Но… ведь мне и было это обещано, это и должно было стать ценой её возвращения в мир живых. И я согласился её платить, и не ропщу, служу моей Повелительнице, как никто иной не смог бы, потому что за что бы ни брался в моей жизни, я всегда делал это отменно. Но я не смирюсь с разлукой и буду рядом с ней, чем бы меня ни пугали.
И вот теперь, когда Кратон, такой серьёзный соперник, устранён, когда даже Эрик успокоился и отказался от своих притязаний на Аяю, вдруг опять появляется Орсег, хитрый и коварный древний предвечный, обмануть которого невозможно и мне не удалось, и теперь он подбирается к Аяе снова. Учитывая, какова она теперь во всей своей детской непосредственности и доверчивой открытости, я не могу не опасаться, что ему удасться увлечь её. Тем паче, что ему есть чем.
Поначалу я не хотел ни ревновать, ни сердиться, даже не стал ничего говорить Аяе, потому что не сомневался, что её вины нет в том, что он нашёл её, предстояло ещё выяснить, как ему это удалось… Но, когда я прилетел на другой день и не застал Аяю с самого утра, я не на шутку взволновался. Я явился с цифирью, со всеми, что нашёл в Кемете книгами об этом, ради чего разослал целую армию невольников и по книжным лавкам, и как пообещал ей, намерившись весь день уделить той самой науке, о которой она скучала, сожалея, что не успела изучить её… и не застал Аяю. И постель была давно холодна, и утренняя трапеза нетронута, значит, или ночью ушла или совсем рано утром, пока все спали. Я прождал до темноты, рискуя всем на свете, и так и не дождался и улетел.
Вернувшись в Кеми, злой и голодный, первым я встретил Дамэ, который вроде дожидался меня, стараясь не думать сейчас о том, где Аяя и что может происходить с ней, я выслушал Дамэ с его чаяниями. Оказалось, он недоволен, что ему ничего не приходится делать и, хотя пошло всего несколько дней, он желал быть полезным и, по-моему, скучал по Аяе, пусть она не помнила его, и как они были близки прежде, но он отлично себя чувствовал начальником её стажи. Конечно, самым разумным было бы отправить его охранять Аяю, лучше защитника не сыскать, но при нём Арит… Да и как всё это объяснять Зигалит, коль скоро так сложилось, что Аяя живёт с Эриком в их доме. Пусть Эр разберется со своей женой и своей семейной жизнью, тогда будет понятнее как быть дальше. Может быть, тогда и придёт время Дамэ вновь послужить Аяе.
Дамэ многое рассказал мне о последних двух с половиной столетиях жизни Аяи, и я теперь знал всё, словно был рядом с ними. Думаю, именно благодаря его рассказу, и его уверенности, что Аяя, считая меня погибшим, почти не жила, скитаясь по диким и безлюдным местам, я сдержался, пережил внутри себя вспышку ревности, что заронила Зигалит, рассказав, что Орсег навестил Аяю. Я не рассердился даже на Эрика, который ничего не сказал мне об этом, понимая, что тот поступил разумно. Появление Орсега значило только одно: он не утратил своего вожделеющего интереса к Аяе. Что же до неё, я, как никто понимал, что Орсег для неё теперь не предмет желания, как и все остальные. Потому я так был зол на Кратона, воспользовавшегося детской податливостью нынешней Аяи, её уязвимостью…
Но… я, конечно, не тот, кто может долго быть снисходительным, и если в первый раз мне не на что было яриться, то во второй раз, когда Аяи не было целый день, а может и дольше, я этого не знаю, потому что я принуждён был вернуться в Кемет к своим обязанностям. Мне даже Эрику было зазорно показаться, чтобы не вызвать его язвительных замечаний, и без того было тошно…
Я увидел Аяю только через день, она встретила меня, на сей раз дома, вернее, в саду, позади дома, где, расстелив плотное покрывало, она расположилась со свитками, намереваясь, видимо, провести здесь весь день. Увидев меня, она сразу поднялась навстречу, сияя улыбкой.
– Арий! Как я рада! Я нашла твою книгу с задачками! – радостно выпалила она. – Даже нарешала. Поглядишь?
Сверкает такой ясной улыбкой, даже сердиться не могу… Конечно, я проверил. И ошибок нашёл изрядно. Но на то она и светлая голова, сообразила всё сразу с полуслова, исправилась, а я нового задания написал на завтра.
– Ты где же вчерашний день провела? Я прождал тебя до вечера, – сказал я, когда мы закончили с вычислениями.
И тут она рассказала, где она была, какие замечательные чудеса показывал ей Орсег, и как она, оказывается, может, подобно ему самому, может перемещаться под водой.
– А Орсег и вовсе может всюду появиться в любой момент! Везде, где вода есть, вообрази, Арюша, чудеса какие! – восторженно рассказывала она, не заметив, впервые снова назвала меня так, как звала некогда в нашем скалистом лесу. Это пробрало меня до костей, даже больше, чем сам рассказ поначалу.
Но потом я всё же заставил себя сосредоточиться на том, что она рассказывает об Орсеге и том, что они делали и что видели вместе. И я понял, как он опасен, что он хорошо понял её неистребимую страсть к знаниям и всему новому и неизведанному, и идёт к своей цели снова очень настойчиво, мастерски ведёт свою линию. Что может помешать ему?.. Мне стало страшно. Смогу ли я перешибить его моря и океаны моей цифирью, усовными знаниями, звёздными наблюдениями и тем, что я открыл о времени. Открыл, кстати, вслед за ней, а она теперь не догадывается даже об этом…
И я занервничал. Это не прежняя Аяя, девушка-подранок, умевшая распознать хитрого проныру от преданного сердца. Теперь она слишком чиста, если чистота может быть чрезмерной, чересчур открыта, даже Кратон, хоть и был он в моих глазах мерзавец и растлитель, но не обидел её, он её любил и относился, как самый заботливый пестун. И я теперь я уже со всей ясностью осознавал, что похитил её у него не потому, что это лучше для неё, ведь лучше той жизни, что она вела до третьего дня, и придумать нельзя, а просто потому, что ревновал до ослепления. И вот ревность подступила ко мне с ещё большей силой.
– Стало быть, понравилось тебе с Орсегом? – мрачнея, спросил я.
Но она словно и не замечала моей мрачности, щебетала, улыбаясь:
– Конечно, Арюшенька, он владеет целым миром, и в том мире чудес такое множество, что и за вечность, наверное, не вызнать! – с восторгом сказала она, снова раня меня прежним именем. Вот та же, что прежде, всё та же, и не та… Ту Орсег от меня не сманил бы, никто бы не сманил, и как я ни бесился в те годы, в глубине души я знал, я был уверен, что она никогда не предаст меня. А эта… теперешняя Аяя… ею ещё надо завладеть, её чувствами и мыслями.
Вдруг в небе загрохотало, и мы, торопясь, неловко спотыкаясь, стали собирать свитки, они падали, катились в траву, норовили затеряться, а тем временем западали первые капли, тяжёлые, как свинец, тюкая в темя, по плечам, по лицу. Аяя взвизгнула, смеясь, и мы вбежали в дом. Мы оба пахли дождём теперь, только она пахла как розовый шиповник, а я как полынь и нагретый солнцем камень…
Немного подмокшие, мы заперли двери, потому что поднялся ветер, ставни успели закрыть, но они погромыхивали, стуча о рамы, и впуская шум дождя и гром.
– Вон как… – проговорил я, ощупывая мокрую рубашку.
– Промок, Арюшка?
– Ерунда, главное, книжки спасли.
– Нет-нет, снимай рубашку, просохни, не то простыть недолго. Вот тут мёд у меня…
Она сама, оставалась всё в том же мокроватом платье и с намокшими волосами, сейчас они виться возьмутся, всегда эдак, как сырыми оказывались, а потом опять спокойные волны, как высохнут… Она налила мне мёда. Я снял рубашку, действительно, простыть не улыбалось, гундосый и чихающий Бог Анпу, это как-то смехотворно.
Аяя налила мне в чарку мёда и подала, с удовольствием разглядывая меня:
– Какой ты, Арюша… гладкий, баский да сбойливый. Постарался Творец над тобою без лени, – улыбнулась она, блестя глазами.
– Орсег не такой? – не удержался я, глотнув густого мёда, я поставил чарку на стол.
Забыла наготу мою…
Боги, до чего это тяжело, я каждую чёрточку её навеки помню, а она меня забыла… вот наказание. Всё забыла, и как любить меня…
Но Аяя была новой, и собой и не собой, сбросив груз прожитого, всего страшного, что раньше делало её ломкой, закрытой, печальной, с вечной каплей грусти на дне глаз, теперь она стала пронизанной солнцем, свободной и смелой… Она подошла ко мне и сказала, близко глядя в лицо, в глаза, в зрачки до самого дна.
– Ты… сердишься нонче, ревнуешь? – мягко промолвила она тихим голосом, словно выдохнула. Так спросить может только та, кто отлично чувствует меня, каждый звук моей души.
Но я не хотел сознаваться.
– Ещё чего! – невольно фыркнул я. – К этому рыбьему царю ревновать не хватало!
Я чувствовал тепло её кожи даже на этом расстоянии, что она стояла – в три вершка, даже сквозь мокрое платье.
– Не ревнуй, Арюшенька…
И… этого я совсем не ожидал, так могла сделать только теперешняя юная Аяя, свободная от ложного стыда, что вполз в прежнюю сквозь раны и трещины, которыми была покрыта её душа, теперь душа её была цельной, ясной, и она не боялась идти за своими чувствами… Она легонько дёрнула завязки и спустила платье с плеч, обнажая груди, маленькие, но достаточные, чтобы приятно заполнить ладонь, со сладкими розовыми сосками, похожими на маленькие ягодки…
– Ты же меня для себя похитил, так и бери, что же медлишь, ретивое своё напрасно изводишь?
Что я должен был сделать, если бы был таким, каким хотел быть, каким хотел себя представлять, каким виделся себе со стороны: мудрым, справедливым, благородным? Зрелым мужем, желающим, чтобы и возлюбленная его созрела для любви, а не бросалась в неё теперь же то ли от истинного желания, то ли от страха и одиночества. Я натянул бы платье обратно на эти блестящие белые плечи и обнял бы её спокойными объятиями, погладил бы по волосам, успокоил, что мне не надо этого, что не оставлю её и без…
Но я не был ни мудрым, ни зрелым, ни хладнокровным, я неизменно слеп от желания к ней, от любви и жажды обладания и наслаждения, которое оно дарило мне. А потому, чувствуя, как изнутри меня рвется давно сдерживаемый огонь, я протянул руки к прохладным от мокрого платья грудям, соски ткнулись мне в ладони, щекоча… я притянул её к себе, прижимая к своей горящей коже, она тоненькая, груди упруго расплющились о моё тело. Целуя в тёплый и сладкий рот, раскрывшийся мне, я думал, что ослеп, но нет, я вижу её, я вижу, как она прекрасна, как была прежде, даже лучше, омытая этим дождём…
Она смотрела на меня сквозь густые ресницы, мерцая глазами и в их зрачках желание, она отдаётся мне не из страха, нет, она любит и желает меня теперь. Она всё та же, но она иная. Всё в ней то же, как я помнил все эти сотни лет, но она иная, и желание раскрывает её мне сладким, благоухающим цветком… только любимая пахнет как рай, заполненный цветущими розами…
Торопясь, сорвать с себя и с неё мокрые одежды и… мы на ложе, с каким-то жестким покрывалом, но ощущали уже только друг друга. Я не мог ждать, не мог бы долго целовать её, как должен был, наверное, но, увидев искры желания в её глазах, я воспламенился так, что должен был немедля соединиться свои чресла с её, заполнить её собой и заполниться сам, иначе, думаю, я просто умер бы тут же. Она вскрикнула от наслаждения, почти сразу, подаваясь ко мне, краснея и выскальзывая из моих целующих губ и вцепляясь в мои волосы пальцами, и вся горя… От этого я думал я умру теперь же от счастья, и меня понесло вперёд всё сильнее и быстрее, всего несколько мгновений и обоюдных толчков, опережающих сердца понадобилось, чтобы взорваться уже обоюдным экстазом… Она такая же, как была всегда, но она и совсем другая, теперь горячая и влажная райская долина, благоухающая от жара своей крови, жара, распалённого мною… Неистово и жадно она любит меня, отдаваясь вся, до дна, не оставляя там, в глубине и тайне ничего ни для кого другого. Кажется, и я закричал вместе с ней, я не знаю, я не слышал, потому что ослеп и оглох на несколько мгновений, но лишь для того чтобы опять прозреть, задышать и … и захотеть снова и снова сливаться, не разъединяясь и на миг отдыха…
Наверное, стоило почти триста лет ждать того, что я получил теперь. Так долго идти к этой встрече, к тому, что происходило в этом убогом домишке на этом простом ложе. Наконец-то я припал к вожделенному источнику… бесценному источнику, единственному для меня… Может быть, наслаждение было так велико теперь, потому что я так долго ждал и желал его, а может быть, оно было таким с ней всегда, теперь я уже не могу сказать. Но скорее, потому что её желание я теперь чувствовал как своё, и оно не уступало моему… Потому что это была уже новая наша жизнь, где в Аяе не было сухой печали и холода старой боли. На мою страсть она отвечала страстью…
…Вообще-то это удивило меня саму. Мне нравилось быть с Кратоном, он был нежен, он смотрел на меня как на Богиню, и мне было в удовольствие, отдаваться ему. Но теперь, с Арием… что-то необыкновенное случилось со мной. Словно его любовь, и страсть, которую я чувствовала в нём, воспламенила и во мне то, что ждало именно его огня. Только его огня. И наслаждение стало наслаждением громадным, больше, чем весь мир, какой я едва успела узнать. Оно куда больше, оно заполняет всё, и стремиться наружу, за пределы меня и всего, что я знаю, заставляя делать то, чего, я, кажется, не умела и не могла, вскрикивать и даже кричать, плакать счастливыми слезами, слепнуть и задыхаться, забывая все ощущения, кроме этого – его, этого соединения с ним, вот он, и его огонь, вожделенный огонь… вот ради чего стоит просыпаться утром, ради его огня…
Огня… огня… что-то было в этом слове… Арий и… Огонь… огонь… нет, не так… Огнь…
– Любишь меня хоть каплю? – спросил он, немного осипнув.
Уже давно отгремел дождь и ветер, мы открыли ставни, впуская ночной воздух, и пламя от ламп на столе, на окне колебалось от лёгких ветерков, пробегающих по домику от окна к окну. Я погладила его лицо, и отвела длинную прядь волос, влажную от пота, от лица и шеи, за плечо.
– Чего ж каплю? Цельное море люблю… – тихо смеясь, прошептала я, и он счастливо засмеялся, веря мне, упиваясь моими словами, как и мной самой. Он опрокинулся на спину и прижал меня к своей груди, горячей и скользкой от пота в этой жаре, чтобы была снаружи и внутри нас, а в его груди я услышала радостное, счастливое сердце, бьющееся горячо, полно и ровно…
…Да, я впервые так полно счастлив и полностью уверен, что она любит меня. Я даже не знал, что я найду, когда искал её по свету…