Татьяна Витальевна Соловьева
Что сказал Бенедикто. Часть 3-4

– Когда меня Аланд из Корпуса выгнал и сюда привез, я тоже долго привыкал. Первый свой вечер здесь предпочитаю не вспоминать, думал, не переживу. Хорошо, Абель приехал… Он все понимал.

– А ты меня бросил.

– Я думал, ты так до утра и проиграешь, ты моего ухода и не заметил.

– Заметил, Вебер. Поехали, в самом деле, неплохо пробежаться, а то тут мигом в Венцеля превратишься.

– Что он тебе так дался, Гейнц?

– Черт его знает. Взглянуть не на что, как водой нарисован, а перед глазами так и стоит.

– Наверное, ты все-таки с ним перегнул вчера? Странно, что Аланд его в Корпус не забрал, он вроде всех своих собрал.

– Ну, этот-то точно не его, выстарившийся подросток, водой разбавленный. Я его за шиворот поднял – в нем веса никакого.

– Так все-таки поднял?

– Да я его просто пересадил на другую тумбу, чтобы за роялем места не занимал.

– Бедный Венцель, – Вебер засмеялся, представив эту картину. – Он на Абеля похож?

– Спятил, что ли? Абелечек – махина, это когда он болел, немного сбросил, а вообще Абеля с места не сдвинешь. Даже с Кохом драться не так было сложно, как с нашим чухонцем. Пока я был помоложе, он меня как щенка мог за пазуху сложить. Пришло мне как-то в голову ему подерзить, он меня как засранца отшлепал и в снег усадил, чтоб синяков не было… Абелечек-то он с виду только всегда был Абелечком. Кох из себя никогда не выходил, а Абель мог – и беги, куда хочешь.

– Может, Венцель вчера все понял и поразит тебя сегодня великолепной игрой…

– Мечтаешь от меня отделаться?

– Я уже не мечтаю, Гейнц, как идет – так идет. Поехали, времени много…

Глава 65. Клаус Венцель

Клавесин они перевезли до обеда, Гейнц повеселел. Концерт прошел хорошо. Вебер чувствовал, что они хорошо отыграли. Единственное, что омрачало покой, это то, что у дверей зала так и стоял все время, что они были на сцене, напряженный молодой человек с раскинутыми на стороны со лба светлыми волосами. Смотрел он на сцену неотступно, смотрел не на Гейнца, а именно на Вебера. В том, что это Венцель, у Вебера сомнений не было, было неловко. Едва все закончилось, Гейнца обступили, и Вебер, как мог незаметнее, вышел в коридор и заторопился к машине, Гейнца он решил подождать там. Венцель вышел следом, какое-то время нерешительно мялся в стороне и, видя, что Вебер не уезжает, подошел.

Вебер поздоровался, общаться с Венцелем ему было трудно, все, что хотелось, извиниться перед ним.

– Господин Вебер, – Венцель с трудом подбирал слова. – Я Клаус Венцель, вы вместо меня сегодня играли, у вас какой-то особенный звук. Вы не могли бы позаниматься со мной? Я пытался освоить клавесин, рояль я ни на что не променяю, но я и на ваших фортепианных концертах был, меня и тогда поражал ваш особенный звук…

– Клаус, мне неудобно, что так получилось. Гейнца вы вчера чем-то сильно задели, но постарайтесь его понять, он не только от других требует полной отдачи, когда речь о музыке, от себя он требует еще больше. Я не занимаюсь преподаванием, попросите Гейнца, думаю, он вам не откажет, меня учил он.

– Я понял, что он владеет не одним инструментом, мне с ним не договориться, вы же понимаете.

– Он отходчив. Долго сердиться он не умеет, сегодня все прошло нормально – он не будет держать на вас зла.

– Господин Вебер, мне именно ваша манера интересна. Господин Хорн, конечно, превосходный скрипач, не буду кривить душой, его скрипка звучит так, как здесь не звучит она ни у кого, но меня интересуют ваши инструменты и ваш звук, я хочу понять, как вы это делаете. Беглости мне хватает.

– Дело не в том, что я каким-то особым способом выковыриваю звук из клавиатуры или мануалов, все как у всех. Мы с вами разное из них извлекаем, потому что разное ищем.

– Я чувствую, что за этим стоит что-то, чего я не знаю и не могу понять. Аланд по-своему учит, об этом все говорят. О вас уже год в Школе разговоры не умолкают. Может, это хорошо, что я вчера так легкомысленно отнесся к концерту, я вынужден обратиться к вам, не гоните меня. Дайте мне посмотреть, как вы занимаетесь.

– Сажусь и играю – ничего другого никто не изобрел.

– Они наверняка сейчас поедут в ресторан, господин Ленц с повеселевшим вашим приятелем звали и меня, но вы ушли сразу, и я поспешил за вами. Вы не поедете с ними?

– Нет. Хорошо, что вы мне это сказали, выходит, что я напрасно его жду.

– Не отказывайте мне, господин Вебер. Простите мою дерзость, вы, конечно, не обязаны, я заплачу, я же не просто так…

– Клаус, мне некогда, я никогда этим не занимался, обращайтесь к Гейнцу.

Вебер пошел обратно. Гейнц стал уговаривать поехать с ними поужинать, что-то обсудить. Вебер отдал ему ключи от машины и, проклиная себя за то, что не сел в свою, пошел обратно.

– Вебер, ты что – сердишься?

Вебер с досадой прикидывал в уме, что еще часа полтора он потеряет на дорогу домой, неплохо бы себя привести в какое-то подобие равновесия, из которого Венцель своим подрагивающим голосом его окончательно вывел. «Хоть бы ушел», – мысленно уговаривал Венцеля Вебер, в очередной раз спускаясь по лестнице. Сколько времени он потеряет на пустые хождения сказать трудно. Аланд был прав, не надо вмешиваться. «Черта с два, Гейнц, ты еще хоть раз меня уговоришь, у тебя все хорошо, это я, как последний пижон, во фраке – через весь город…»

Венцель топтался у машины.

– Вы все еще здесь, Клаус? – не скрывая раздражения, сказал ему Вебер.

– Вы уходите?

– В мои планы не входило простоять всю ночь у машины. Клаус, простите, что лезу не в свое дело, но готовьтесь к его концертам, чтобы такого больше не повторялось. Мне своей работы хватает, чтобы выполнять еще и вашу.

– Господин Вебер, я насчет занятий…

– С этим – к Гейнцу, я вам ответил.

– А сейчас? Куда вы пойдете сейчас?

– Это не ваше дело.

– Вы же не пошли с ними в ресторан, вы поедете заниматься?

– Еду я на своих двух ногах, это займет куда больше времени.

– Господин Вебер, я послушаю? Клянусь, я не отвлеку вас ни разу.

– Я буду играть на органе, это не ваш инструмент.

– Я хочу посмотреть, как вы работаете.

– Как я работаю, вы не увидите, попросите господина Аланда, когда он вернется, научить вас работать – вы ведь знакомы с ним?

– Лучше бы не был.

– Вы, в самом деле, племянник фрау Агнес?

– Да. Аланда я видел редко, он меня не выносит – и это взаимно.

– А я бесконечно его уважаю, это тоже не точка нашего соприкосновения. Гейнц хороший учитель, десять уроков вас не спасут вас, надо менять образ жизни. Возможно, объясняя это вам, он вспомнит об этом сам, не ходите за мной.

Венцель остался стоять, пронзительно глядя Веберу в спину, так что Вебер даже оглянулся, чувствуя его взгляд между лопаток. Венцель отвернулся, но то, как ему сейчас плохо Вебер чувствовал, словно он сам только что пережил этот позорный вечер.

«Может, и черт с ним, пусть слушает? Вдруг ему в храме станет легче?» – капитулировал Вебер перед его отчаяньем. Венцель, задирая ссутулившиеся плечи, заставил себя сдвинуться с места, посмотрел по сторонам, быстро пошел, на другой стороне улицы остановился и, сделав еще несколько шагов, остановился опять. Пошел к скамейкам, сел, вдел напряженные пальцы в волосы, Вебер подумал, что все-таки в чем-то необъяснимом Венцель напоминает ему Абеля.

Вебер смотрел на поломавшуюся фигуру, замершую на скамье, что он сейчас натворит? Хорошо если просто напьется. И тоже не хорошо, потому что завтра он проснется, путая тошноту от спиртного с отвращением к себе. Это не дело Вебера, но если Венцель племянник Агнес, то и Абелю он не совсем никто, как бы это недоказуемо не было.

Вебер увидел такси, подумал, что деньги, пусть не с собой, но дома найдутся, он спасет полтора часа времени, попросил таксиста подъехать к скамейкам, подошел к Венцелю.

– У вас еще не пропала тяга к органной музыке, Клаус?

Венцель поднял глаза, встал, растирая лоб, словно у него страшно заболела голова.

– Но мне нужно заехать домой, – предупредил Вебер. Венцель кивнул.

– Мне торопиться некуда, меня никто не ждет.

– Садитесь, – Вебер открыл перед Венцелем дверцу. – Пышный ужин не обещаю, но чаю выпьем.

– Спасибо, господин Вебер.

– Тебе сколько лет, Клаус?

– Двадцать два.

– А мне двадцать шесть, не такая разница, чтобы так официально. Рудольф, – Вебер протянул ему руку.

Венцель неуверенно пожал его ладонь, сел в машину, так и не подняв больше глаз.

– Спасибо, господин Вебер.

– Запоминай с первого раза, Клаус, я сказал, как ко мне обращаться. Клаус, ты Абеля знал?

– Он иногда привозил Агнес, мы не общались, но он хоть не морщился, как Аланд, когда меня видел.

– А Аланд морщился?

– Да.

– Когда ты с ним последний раз виделся?

– Недели две назад, он пришел ко мне в класс, предложил сыграть с одним скрипачом, сказал, что могу подзаработать, деньги отдал сразу, так что они ваши.

– За такси заплатишь, а то мне на четвёртый этаж за ними бежать придется, – улыбнулся Вебер, Венцель тоже, наконец, улыбнулся.

– Он не сказал, с кем играть, я и внимания на эти «гастроли» не обратил, технически-то там играть нечего.

– И как ты ошибся, – Вебер засмеялся.

– Да, сказал бы сразу, что с Хорном, я бы и связываться не стал.

– Он часто к тебе с такими просьбами обращался?

– Он ко мне вообще не обращался, он у Агнес обо мне все выспрашивал, а меня как минус-объект игнорировал.

– А тут сам пришел?

– Я накануне проигрался в карты, думал, он по этому поводу, у меня ни гроша за душой. Думал, он мне опять сейчас нагоняй устроит при ученице, он же всегда, как черт. А поскольку он меня считал тупицей, я полагал, что и играть он пришлет какого-нибудь впору мне дурака. Я деньги взял, с кем играть не спрашивал – какая разница? Вы не думайте, что я к вам в претензии, я вчера играл весь день и всю ночь, я вообще не ложился, думал, что стало получше, а вас услышал…

– Мы перешли на ты, Клаус. Не думай больше о концерте, в храме отдохнешь, я тебе колыбельные поиграю.

Венцель улыбнулся, Вебер почти простил себе свой мягкотелый поступок. Главное, чтобы ни медитация, ни занятия сегодня не пострадали, а то, что этот бедолага с выплаканными глазами заулыбался, простит Веберу Господь, и, будем надеяться, Аланд тоже.

Они поднялись в квартиру, Вебер поручил Венцелю приготовление чая, ушел переодеваться, пусть это не гостеприимно – отправлять гостя с приготовлениями на кухню, но Венцелю надо отвлечься. В голове вертелся их короткий разговор. Почему он сказал, что Аланд появляется, как черт, что за нагоняи устраивал ему Аланд, раз они не общались? И точно ли они не общались, как пытается Венцель изобразить?

– Аланд приходил к тебе без Агнес? Ты говорил про его нагоняи – такое случалось?

– Пару раз было. Когда мать умерла, я остался один. Отец уже лет пять жил в Штатах, мать все опиумом забавлялась, пока однажды, не знаю, случайно или нарочно, но она перебрала. Квартира огромная, я один, мне шестнадцать лет. Агнес, конечно, приезжала каждый день, но большую часть времени я был один. Гимназию закончил, в Школу музыки меня приняли без вопросов, я неплохо, вообще-то, играю, и занимался я, сколько себя помню. Было тошно, хоть руки на себя наложи, я нашел в комнате у матери опиум, решил попробовать. Попробовать не успел, потому что явился Аланд, думаешь, он мне хоть слово сказал?

– Нет, просто всыпал.

– Да, но порошок унес. Я разозлился, проревелся, думал, все равно себя прикончу. Пришла Агнес – все вроде бы и ничего, слезки мне вытерла, объяснила мне еще раз все, что я и так знаю, уснул, проснулся, опять никого, квартира с обколовшимися и обкурившимися призраками мамочкиных вечных гостей, – как я их всех ненавидел, ты не представляешь. Мне было так плохо, на улицу вышел – там холод, идти некуда, вернулся домой – те же кошмары. Вспомнил, что у матери в комнате еще коньяк и вино всякое для ее кавалеров стояло, выпил, уснул, а проснулся оттого, что опять эта сволочь из меня не то что душу, а и кишки выворачивает, над унитазом меня нагнул и, пока из меня все не вывернуло, не успокоился.

– Аланд?

– Кто ж еще? Все, что спиртного в доме было, при мне в унитаз, но Агнес в тот же день перевезла меня на другую квартиру, поменьше, попроще, зато кошмары мучить перестали. Деньги она мне на счет положила, до двадцати лет я ими пользоваться не мог, они мне с Аландом и учебу оплачивали, и на жизнь давали. В двадцать я стал ассистентом у своего профессора, ученицы, женщины, друзья, карты, рестораны, доступ к деньгам получил – и мигом спустил. От Аланда больше не гроша, пришлось по урокам бегать, но, понимаешь, я не могу быть один, особенно вечерами. Если с ученицей ничего не получалось, такое бывало, врать не буду, тогда кого угодно, где угодно… Я ненавидел эти пустые жуткие ночи, даже на новой квартире. Привел, как всегда, недавно подружку домой, мы с ней так хорошо устроились.

– И пришел Аланд? – Вебер рассмеялся.

– Ну да, я с тех пор больше домой не приглашал. Было очень неловко – подругу-то мою он отпустил, а меня нет…

– Значит, Агнес ты часто видел?

– Последние годы реже, в детстве она никогда не забывала приехать, хоть на час. Но обычно бывала дольше, я без нее бы не выжил. Дома все было противно, я надеялся, что она меня заберет, мать не отдавала, считала себя богемой, отца богачом, а отец ее бросил, разумеется, сам порошком не баловался, но когда он уехал, наша квартира стала притоном.

– Почему отец тебя не забрал?

– Он уехал уже с другой семьей, зачем я ему был нужен? Говорил, гимназию закончишь, приезжай, к делу пристрою. Я не захотел, мать умерла. В коммерции я ничего не понимаю, хотел играть, у меня получалось. Агнес всегда заботилась, чтобы у меня были приличные учителя, чтобы я поменьше находился дома. Я в Школе Музыки по полдня болтался, даже когда учился в гимназии, а потом только ночевать домой уходил.

– Аланд тебя в Корпус не звал?

– Агнес что-то иногда об этом говорила, но ты же понимаешь, Рудольф, что военная форма и я – это несовместимо, а тем более – я и Аланд. Я его как увижу, у меня колени подгибаются. То, что он меня отшлепал пару раз, чепуха, если подумать, то он был прав, но когда он на меня смотрит, я таким дерьмом себя чувствую.

– Потому что ты сам знаешь, что живешь не так, как должен, но ничего не захотел изменить. Аланд не причем, в его присутствии ты острее чувствовал, что живешь не правильно, оставим этот разговор. Располагайся в моей комнате, отдохни. Я закроюсь, мне надо настроиться на работу.

– Хорошо, если бы ты меня не забрал, я не знаю, что бы я с собой сделал.

– Клаус, это в прошлом, этого больше нет, иногда с собой бывает трудно договориться, и со мной не раз это случалось.

– С тобой? Если бы я таким, как ты, так мне бы больше и не надо. Пошел бы на Небеса Господа благодарить и славить.

– …Клаус, а у Агнес темные волосы – свои? Или она их красит?

– Она всегда такая была. Хотя… Ты у них дома был?

– Был.

– В ее комнате висит странный портрет, там она светловолосая. Я ее спрашивал, почему так нарисовано, она не ответила. Обычно на все мои вопросы она отвечает, а тут ни в какую. Почему ты спросил об этом?

– А у твоей матери?

– Моя была блондинка, я весь в нее. Почему ты об этом спрашиваешь?

– Просто так.

Медитация вернула Вебера в состояние покоя и внутренней бодрости, позаниматься как следует ему сегодня удастся, и если Венцель спит, то он его будоражить не будет. Венцель лежал, открыв глаза, закинув обе руки за голову, и вскочил, как только Вебер заглянул в его комнату.

– Не заснуть, обо всем уже передумал. Мы едем?

– Может, тебе лучше отоспаться?

– Нет, я с тобой, Рудольф, сейчас еще Гейнц приедет, он ведь здесь живет?

– Мы два дня как покинули Корпус, трудно сказать, кто где живет. Но если он и вернется, тебе-то что? Ты спишь в моей комнате.

– Нет, я не засну, я боюсь его, я с тобой.

Вебер прислушался к шагам на лестнице, интуиция у Венцеля отличная.

– А вот и Гейнц.

Глава 66. Гастроли Гейнца Хорна

Гейнц вошел, вопросительно посмотрел на Вебера. Глаза Гейнца странно блестели.

– Извините, что помешал, не знал, что у тебя гости, Вебер.

– Гейнц, ты что, пьян?

– Пара бокалов сухого еще никого не сделали пьяным, Вебер. Вы куда-то собрались?

– Я поехал заниматься.

– С Венцелем?

– Гейнц, если ты после каждого концерта будешь так ужинать, то к приезду Аланда ты сопьешься.

– Вебер, хоть тебе и поручено меня воспитывать, но лучше не пытайся. Ты зря уехал. Мне предложили такие контракты – могу составить протекцию и тебе.

– Какие контракты, Гейнц?

– То, что Ленц и обещал, там сегодня был один дирижер – итальянец. Короче, через четыре дня я уезжаю в Рим, приеду не скоро, успеешь от меня отдохнуть.

– Гейнц, Аланд запретил тебе это делать.

– Он мне не запретил, он мне не советовал. Это не одно и то же.

– Гейнц, поговорим об этом завтра, ляг проспись.

– Я трезв. А этого ты зачем сюда притащил? Он теперь твой приятель – или что-то еще?

– Клаус, поезжай на такси, сегодня, я так понимаю, все отменяется, я не могу его одного оставить. Сейчас машину вызову.

– Можешь проваливать со своим Венцелем, я подписал хорошие контракты, а ты нет чтоб порадоваться, готов представить меня пьяным дураком.

– Гейнц, говорить будем утром, ляг спать. Клаус, сейчас, машина быстро приедет.

Гейнц пошел на кухню, сел за стол, нахмуренный и сердитый.

– Венцель, иди сюда, – требовательно сказал он.

Венцель вопросительно взглянул на Вебера, набиравшего номер, но пошел.

– Сядь. Что ты сюда приперся?

– Я просил господина Вебера позаниматься со мной, он, правда, сказал, что не занимается преподаванием, и сказал, чтобы я с вами договаривался, но раз вы уезжаете…

Гейнц врезал ладонью по столу, Венцель вздрогнул всем телом.

– Ты в двенадцать ночи надумал прийти договариваться?

Ладонь Гейнца еще раз врезалась в крышку стола.

– Что тебе от Вебера надо?

– Ничего, мы просто разговаривали.

– Вебер, значит, остаться с нами поговорить у тебя не было времени, а с этой овцой ты пробеседовал вечер и тебе не жаль твоего драгоценного времени?

Вебер вызвал такси и пришел на кухню.

– Клаус, идем вниз, не обращай внимания. Я впервые вижу его таким, жаль, что это произошло при тебе.

– Я тебе задал вопрос, Вебер, – настаивал Гейнц.

– Ну, и черт с ним, с твоим вопросом, Гейнц. Пошли, Клаус, я тебя до машины провожу. Не обращай внимания и не говори никому, его бесы дерут. Видишь, он уже в Рим собрался, ему плевать, что у него через неделю следующий концерт.

– У меня был заявлен Корелли вот с этим плешивым придурком, а ты просил тебя больше по поводу совместных выступлений не беспокоить. Так что концерта не будет, и сонаты Баха я с ним тоже играть бы не стал. Я ничего и никогда с этим клоуном играть не буду, будь он ассистентом хоть самого дьяявола. И вот такие, Вебер, преподают в их вшивой Школе Музыки – якобы высшей.

– Я уволился сегодня, господин Хорн, – ответил Клаус. – Я не ассистент профессора, я там больше никто.

Глаза Гейнца блестели металлическим блеском.

– Ты сам по себе никто, но то, что ты это понимаешь, конечно, говорит в твою пользу.

– Клаус, ты официально уволился? – забеспокоился Вебер. – Ты мне не сказал.

– А что об этом говорить? Это естественно.

Гейнц поднялся, видимо, для того, чтобы с одобрением похлопать Венцеля по плечу, Вебер встал между ними.

– Гейнц, я сейчас вернусь, и мы обо всем поговорим, – сказал он Гейнцу, но Гейнц непременно хотел дотянуться до Венцеля.

– Гейнц, оставь его в покое, мы обо всем с тобой поговорим.

Вебер почти выпихнул Венцеля на лестницу, чувствуя, что покровительственным похлопыванием по плечу может дело не кончиться, Клаус вспылит, он готов взорваться, давить на него больше нельзя.

Гейнц вышел на площадку и крикнул им вдогонку.

– Когда я вернусь, Венцель, я тебя научу играть, приходи. Правда, не на рояле, а губной гармошке, это немного проще, у тебя получится.

Клаус вскинул голову, чтобы что-то ответить Гейнцу, но Вебер потащил Клауса вниз.

– Клаус, он пьян, завтра он сам будет стыдиться себя, никогда не слушай пьяных дураков.

– Кто пьяный дурак, Вебер? Сходи напейся, чтоб это был ты, – Гейнц с его слухом не мог не услышать слов Вебера, думал Вебер сейчас не про Гейнца, он чувствовал, как подрагивают напряженные плечи Клауса.

– Клаус, утром я все равно сбирался заехать в Школу Музыки договориться насчет органа, надо отменить твое необдуманное решение, тебе нельзя пока оттуда уходить. Потом я поеду в Потсдам, там великолепный орган, поедем вместе. Адрес говори, я за тобой заеду.

– Не надо, Рудольф, я не подумал, что у тебя из-за меня будут неприятности.

– Не из-за тебя, Аланда нет, некому всыпать, хоть он и напился. Никогда я его таким не видел, и ехать ему никуда нельзя. Клаус, дай мне слово, что ты сейчас вернешься домой и ляжешь спать, я не могу укараулить вас обоих. Утром все будет выглядеть иначе.

– Рудольф, спасибо тебе, я не думал, что у Аланда учатся люди. Думал, такие же, как он – или вроде твоего Гейнца Хорна.

– Гейнц не такой, он перед тобой извинится. И уволился ты зря, завтра мы все отыграем назад. Ты должен мне пообещать, что утром мы поговорим и решим, что делать. Адрес говори.

Венцель пробормотал адрес таксисту, упрямо отворачивался от Вебера, опять на него накатило отчаянье. Вебер пытался увидеть его глаза, соображал, что сказать, как заставить его до утра ничего не натворить? И Гейнца оставлять нельзя, пил он не сухое вино, а что-то намного крепче.

– Клаус, я привезу завтра ноты двойных фортепианных концертов, Гейнц играть не будет, а мы через неделю сыграем.

– Вы так думаете?

– Я знаю, Клаус, завтра ты вернешься в свою Школу Музыки, утром приеду.

– Хорошо.

Машина уехала. Странно, что Гейнц доехал до дома без приключений, впрочем, его машина поцарапана, на каком-то из поворотов он уже искру для себя высекал. Вебер перевел дух и побежал наверх. Гейнц мрачно сидел за столом. Бледный, серый, круги под глазами, лицо его словно похудело, черты заострялись.

– Тебе плохо?

– Выпил лишку, не знал, что так развезет. Не смотри на меня.

Упираясь в стол, он с трудом поднялся и пошел в комнату.

– Гейнц, Венцель был в отчаянье. Я не мог пройти мимо.

– Мне какое дело? Я у тебя лягу, укрой меня чем-нибудь. Что-то мне плохо, но ты поезжай, знимайся. Слово даю – буду спать. Ты меня выручил сегодня. А в Италию и по Европе дальше я все-таки поеду, извини.

– Хорошо, хорошо, завтра расскажешь.

Гейнц не спал, Вебер слышал, как тот ворочается. Вебер прислушивался к звукам в комнате и ничем не мог заняться. Он перебирал ноты на полке, откладывая фортепианные дуэты. Начало светать. Гейнц, бледный и измученный, появился на пороге.

– Фенрих, что-то не то, – сказал он. – Сердце… У тебя ничего нет для такого случая?

«Не то» было до такой степени, что у него забирало дыхание, и черты лица его заострились, как у мертвеца, он напряженно держался за оба косяка и всё равно еле стоял.

– Гейнц, осторожно, ляг, – Вебер переложил его руку себе на шею, помог ему лечь, наклонился к его груди. – Лежи, я послушаю…

Вебер никак не думал, что врачебные инструкции Аланда понадобятся так скоро.

Вебера охватила паника.

– Повыше меня подними, не дышится. Опять эта ерунда…

– Молниеносно пошло. Надо было сразу сказать, что тебе плохо с сердцем. Лежи, Аланд мне все сказал.

– Я вчера сразу понял, что перебрал, поехал на озеро, думал, в холодной воде хмель сойдет. С ними-то я был всего час – бутылка коньяка на троих. Они с Ленцем пьют, как так и надо, еще заказали, молодцы – что Ленц, что этот итальянец.

– Ты еще и в ледяной воде наплавался?

– Ну, я же понимал, что от тебя мне влетит, если я такой явлюсь. К себе не поехал, понял, что не стоит от тебя пока уезжать. А тут этот слизняк…

– Гейнц, а если бы сердце в воде остановилось… И машина у тебя разбита.

– Поцарапана, я видел.

– Гейнц, не разговаривай, что Аланд сказал, то и буду делать, если бы Агнес была здесь…

– Извини, Вебер, что-то я, в самом деле, взялся тебе мешать с твоими концертами…

– О чем ты, Гейнц? Провались они все эти концерты.

– Зачем тебе Венцель? Нужен, так я ни слова ему не скажу.

– Мне нужно, чтобы он себя не прикончил после всех его вчерашних потрясений. Я тебе потом расскажу, он не просто так около нас оказался, я толком не понял, зачем… Рукав поднимай, руку я привяжу, вдруг заснешь, чтобы не сдвинул иглу.

Дышал он все хуже. Вебер вышел за препаратом и замер в коридоре, призывая все высшие силы ему помочь, состояние Гейнца ухудшалось на глазах. Все, что могло произойти сегодня с Гейнцем и каким-то чудом его обошло, выступило новым оскалом смерти. Он ненавидел Ленца, делового итальянца, ненавидел себя за то, что оставил Гейнца, что за несколько часов он ни разу не зашел проверить его состояние. Как все исправить?

К Венцелю не заехать утром он тоже не может, ничего утром для Венцеля не изменится, если Вебер без объяснений не заедет. Венцель не знает, что с Гейнцем, для него все это будет выглядеть как общепринятая вежливая ложь.

Антибиотики Вебер вводил осторожно, Гейнц через какое-то время задышал ровнее и заснул. Вебер позвонил Клеменсу, ничего не объясняя, просил на час заехать. Тот удивился, но согласился, если Вебер пришлет за ним машину. Такси Вебер отправил, Гейнц спал. Все, о чем Вебер просил Клеменса, это последить за капельницей, объяснил, как ее отключить. Клеменс состояние Гейнца сразу определил, как полностью безнадежное, сутки сердце Гейнца, может, еще и протянет, но не больше. Он с удовольствием расположился рассматривать «экстренный чемоданчик», который Аланд собственноручно собрал Веберу.

Вебер приехал к Венцелю, тот открыл разбитый, вряд ли он спал.

– Клаус, быстро собирайся и поехали, Гейнцу очень плохо, у нас полчаса, скорее!

– Так я-то зачем?

– Поехали, ты поможешь мне, ты все равно уволился, тебе никуда не надо. Я не могу отойти от него, а может потребоваться.

Венцель без возражений и энтузиазма пошел за Вебером.

– Он меня не выгонит? – уточнил он в машине.

– Он без сознания.

– Так плохо?

– Хуже некуда. То, что ты вчера видел, это и был не Гейнц. Ему было плохо, а он пытался из себя героя строить, всем может быть плохо, это все только повод выкарабкаться. Главное, в дерьмо по уши не зарываться, во всяком случае, самому и целенаправленно. Помоги мне сейчас, Гейнц, очнется, поправится, и ты увидишь, что он совсем не тот, кто тебе в нем померещился.

– Я рад тебе помочь, Рудольф.

Венцель взглянул на Гейнца и не узнал его, вышел в другую комнату и наткнулся на стопку отложенных двойных фортепианных концертов.

– Что это? – спросил он у Вебера.

– Это я нам отложил, пока все это не началось. Посмотри, это то, что тут оказалось. Я пока буду у Гейнца, ты можешь закрыться, заниматься, там почти не слышно.

– Так ты вчера не шутил?

– Клаус, какие шутки? Но вот как все получается…

Клеменса с его принципиальным ничегонеделаньем и его прогнозами пришлось еще чуть ли не выгонять, так ему хотелось обо всем, что он обнаружил в чемоданчике у Вебера, расспросить. Вебер, прикрываясь словами безмерной благодарности, вытолкал его вон.

Вебер менял флаконы, вводил антибиотик, держал руку на пульсе Гейнца, так и не приходившего в себя, и перебирал в уме все события последних дней. Получалось одно к одному – виной всему была его мягкотелость. Не смог категорично ответит «нет» Гейнцу – пошел с ним играть. Гейнц мог повозмущаться, но к концертам он всегда относился слишком серьезно, чтобы его сорвать, тем более Клаус был готов, и это бы непременно выяснилось, если бы репетиция возобновилась. Потом он сам отнес Гейнцу ключи от машины, хотя понимал, что Гейнц едет в ресторан, что вряд ли там не выпьет вина (про то, что Гейнц напьется по-настоящему, он не мог и подумать, такого не бывало). Он не смог забрать у друга его машину, а стоило, доехал бы на такси он, а не Вебер. Видно было, что Гейнца повело, он делает не то, что нужно, но Вебер не вмешивался. И то, что Гейнц не разбился, не утонул, – чудо, а то, что с ним творится теперь, – факт. И Вебер бессилен перед его недугом, он не может ничего, кроме того, чтобы по часам вводить лекарство, делать вливания, ухаживать за телом, горящим в жару. Он ничего не может.

Всего-навсего – не смог сказать «нет».

В дверь позвонили вечером. Вебер, сам держась за стену от отчаянья, гнувшего его к земле, пошел открывать, не в силах предположить, кого там принесло.