bannerbannerbanner
Сценарии судьбы Тонечки Морозовой

Татьяна Устинова
Сценарии судьбы Тонечки Морозовой

Начинающие актрисы послушно уставились друг на друга.

Марине стало их жалко.

– Ну и что? – запальчиво сказала Настя. – Ну, джинсы, ну, толстовки! Нам так нравится!

– Вот именно, – заключила Марина Тимофеевна. – Вам нравится. Кошке тоже нравятся диван и лоток, к которым ее определили хозяева. Она даже не догадывается, что есть сад, трава, забор, птичка, на которую можно поохотиться, и соседская собака, которую нужно остерегаться! И это жизнь, девочки! А диван и лоток – рабство. Хотя есть корм и поролоновая игрушечка. К сожалению, массовая культура в современном мире – поролоновая игрушечка для безмозглых кошек.

– А что же делать? – спросила глупая Джессика, и Настя под столом пнула ее как следует.

Бабка, разумеется, заметила.

– Настя, веди себя прилично.

Глаза у внучки вдруг налились слезами.

– Вы с матерью просто уродки! – выкрикнула она и вскочила. – От тебя житья никакого нет, мать слова не может сказать, надо мной ты вообще издеваешься! А сама только и делаешь, что врешь – вы обе врете! Папу со света сжили! Мать, оказывается, сценарии пишет, вон Герман с ней вась-вась! А мне ни слова! И не помог никто! Лучше бы вы меня в детдом сдали, когда папа умер!..

– Прекрати истерику, – велела бабка. – В доме гостья.

– А мне плевать! Мне вообще на все плевать, на вас в особенности!

Джессика испуганно дергала ее за полу толстовки. Настя схватила со стола чашку, собираясь швырнуть ее на пол – истерика должна быть настоящей, полноценной, во время истерики в кино всегда что-нибудь швыряют и разбивают, – но что-то ее удержало. Пожалуй, бабкин взгляд.

Бабка смотрела с сочувствием и даже болью.

– И нет у меня никаких повелителей! И я не кошка, а человек! Че-ло-век!..

Смутная мысль о том, что никакой истерики у нее уж точно нет и в помине, а кричит и рыдает она потому, что так предписывает «бог из машины», правила, согласно которым юная и одаренная девушка непременно должна то и дело ссориться со старыми и косными предками, вдруг так поразила ее, что она замолчала на полуслове.

…Как же так? Почему даже в такой момент она все делает… «по правилам», «как положено»?.. Кем и когда «положено»? И если «положено», значит, бабка права, и она, Настя Морозова, никакая не свободная личность, а раб?..

– Мы ничего от тебя не скрывали специально, – проговорила Марина Тимофеевна, разглаживая невидимые складки на скатерти. – Ты не слишком интересуешься нашей жизнью, и мы решили, что поговорим, когда тебе захочется. Мне очень грустно, что ты узнала случайно и против своей воли.

– Против воли, – повторила Настя и боком села на стул.

Наступила тишина. Слышно было, как тикают часы, посапывает батарея, как воробьи возятся в кустах сирени под окном.

– Подумайте, девочки, – вдруг серьезно попросила бабка. – Просто подумайте о жизни. Это так важно – время от времени думать собственной головой, а не интернетом!..

Джессика стрельнула в нее взглядом и вновь опустила глаза, как будто спряталась.

– Кроме того, нужно подать заявление о краже, – продолжала бабка словно ранее начатый разговор. – Поехать в отделение и подать.

– Все равно ничего не найдут, – глядя в пол, пробормотала Джессика.

– Не найдут, – согласилась Марина Тимофеевна. – Но ведь пропали документы! Их придется восстанавливать, для этого потребуется справка. Без заявления никакую справку никто не даст. Настя, у тебя есть телефон вчерашнего мальчика, Дани?..

– Есть, – очнувшись, сказала Настя и насторожилась. – Зачем он тебе?..

– Мне он не нужен, – успокоила Марина Тимофеевна. – Позвони ему и спроси, разыскал ли его папа родителей нашей гостьи. Если нет, дадим телеграмму.

– Кому? – встрепенулась гостья.

– Твоим родственникам. Адрес ты помнишь?.. Или он тоже записан в телефоне?

Тут Марине Тимофеевне показалось, что Джессика решительно не хочет, чтобы ее родственники нашлись. И телеграммы никакой не хочет! В чем дело?..

В Настиной голове в одну секунду созрел прекрасный план – раз бабка отпускает их в город, они поедут, быстренько накатают заявление, вызовут Даню и…

На этом план обрывался. Собственно, это был план по вызову Данилы Липницкого.

Собрались они в два счета, бабка выдала им субсидию – не бог весть что, но на чашку кофе в приличном месте хватит, а если Даня приедет, он за них и заплатит, а что, у него папаша богатый, – и отправились.

Едва выйдя за калитку, Настя позвонила Дане, они договорились встретиться в центре. Джессика, вырвавшись на свободу, тараторила без умолку.

– Слушай, твой отец прям в книжках писал, да? Ну, круть! А мой ничего никогда не писал, он вообще писать не умеет, по-моему!.. Слушай, а ты во все институты провалилась, да? Я во все! В одном в прошлом году на второй тур пропустили, а потом все равно срезали. Говорят, берут только блатных! Правда это, не знаешь?.. Ты в кружок ходила? Я ходила! Мы там одно представление делали, зашибись! Видала фильм «Обыкновенное чудо»? Старый, но прикольный! Вот мы постановку по фильму делали!

– Почему по фильму, – не поняла Настя, – а не по пьесе?

– Да я ж говорю же ж!.. Это фильм такой, а не пьеса! А чего, ты пьесу такую видела?

Настя вдруг почувствовала себя бабушкой Мариной Тимофеевной – старой и умной.

– Да это Шварц написал! Драматург! Пьесу «Обыкновенное чудо»! А по ней фильм сняли!

Джессика страшно удивилась:

– Вона как! А нам не говорили! Нам сказали, фильм посмотреть. Я посмотрела и прям заболела, знаешь? Прям заболелая! Такие там люди! А один, Медведя играет, – красавец, жуть берет! Просто вот жуть!.. И я, такая, ночью лежу и думаю, думаю! И как будто я там, внутри, и он меня любит. Ты так на кого-нибудь думала?

Настя так думала сто раз, но отчего-то решила не признаваться. В электричке было пусто – утреннее столпотворение уже миновало, до вечернего далеко. Ей хотелось подумать – может, не о жизни, как велела бабка, но о чем-то таком, трудноопределимом. Джессике хотелось поговорить, и она все болтала.

– Я ему хотела в Инстаграм написать, а оказалось, что он помер давно, а я-то не догадалась, фильм старье!.. Но все так натурально, как будто вот про меня снято и про нашу с ним любовь. Я тогда так плакала, жуть просто. Даже в кружок не ходила, потом оттуда к матери пришли, спрашивают, чего это ваша девочка не ходит, художественная руководительница пришла, а мать, такая, говорит, не знаю, чего там у вас, только моя все время плачет!.. Слушай, а это твой парень, да? Ну, вчерашний? Слушай, он крутышка, да? Охранник у него!

– У его отца охранник.

– Да какая разница! А где ты его подцепила? Мой парень щас в армии сапоги топчет, только я за него не пойду, какие там переспективы? Сам из Ярославля, а уезжать не хочет, говорит, в Ярославле можно хорошо прожить, а чего там хорошего-то? А в Москву он не хочет. А я, такая, ему говорю, чего ты тут делать-то станешь? А он говорит, на нефтеперегонный пойду, там платят хорошо, а чего там платят? Одни слезы!.. Ну, нету переспективы! – Джессика выговаривала «переспективы», и Настя не поправляла. – Мне в Москве жениха нужно, из тутошних. Говорят, москвичи на приезжих не женятся, как думаешь, правда это? Только я решила точно – найду здесь! Ну, хоть одного какого-нибудь, но с переспекгивой! И чтоб квартира и дача тоже. У твоего друзья есть неразобранные? Ну, неженатые то есть!..

– Во-первых, он не мой, – начала Настя. – Мы совсем недавно познакомились. И друзей его я не знаю. Знаю, что есть какой-то Ромка, он в прошлом году тоже в театральный поступал и завалил.

– Не, это не то, – бодро откликнулась Джессика. – Если завалил, значит, на бюджет поступал, а раз на бюджет, значит, бедный, мне таких без надобности! А чего ты друзей не знаешь? Посмотри в интернете, делов-то.

– Его нет в интернете.

– Как?!

– Так. Нет, и все.

Джессика Костикова засмеялась:

– Да ну тебя, шутки все! Так не бывает.

– Хочешь, проверь.

– Да у меня телефона нету!..

– Возьми мой. – Настя вытащила из рюкзака телефон.

Странное дело, электричка идет уж почти полчаса, а она ни разу не взяла в руки телефон. Там же вся жизнь! Там Марьяна, Рустам, Соня – она кул, – там постят и перепощивают, там кипят страсти и бурлит, бурлит… что там такое бурлит?..

Джессика выхватила у нее телефон, как умирающий от жажды путник в пустыне выхватывает бурдюк с водой у нашедшего его караванщика.

– Слушай, Насть, я еще своих посмотрю, ладно? – умоляюще проговорила Джессика. – Чего там у кого, я ничего не знаю! Телефон-то вчера пропал, а сегодня уже сегодня. На-асть! Можно?

– Можно.

…Оказывается, чтоб Джессика замолчала, нужно было просто дать ей в руки телефон. И все!.. Думать о своем сколько хочешь. В прошлом году на курорте родители так занимали своих младенцев, Настя видела. Стоит сунуть младенцу телефон, и он моментально перестает орать и вопить, уставляется в экран и замирает. Они с матерью завтракали в столовой в окружении этих самых младенцев с телефонами.

…Мать и бабка, конечно, хороши обе, чего там говорить!.. Мать, оказывается, не переписывает никчемные бумажки, а работает на самого Германа, и бабка в курсе, следовательно, они Настю предали! Ведь так? Что там бабка говорила? Настя не слишком интересуется их жизнью? Ну, у них и жизни никакой нету, нечем интересоваться! Оказывается, есть чем! Оказывается, есть огромная, непонятная, тайная жизнь, о которой Настя даже не догадывалась. И отец – так ей казалось – каким-то образом в эту тайную жизнь замешан.

Тут Настя словно бы испугалась – отец не может быть замешан ни в чем, кроме самого лучшего, талантливого, героического! Отец был самый умный, самый лучший, и мать с бабкой его не уберегли, потому что посредственности, а посредственности никогда не могут понять по-настоящему больших талантов. Но предательская мыслишка, что от нее скрывали нечто, связанное с отцом, и это нечто вовсе не героическое и не талантливое, уже оформилась у нее в голове. Пока что это была именно мыслишка, маленькое подозрение, но даже такое подозрение есть предательство! Настя единственная в семье, кто хорошо понимает и знает отца, она не имеет права дрогнуть ни перед чем. Пусть они выдумывают все, что угодно, пусть. Настя знает цену выдумкам и никогда в них не поверит.

 

Успокоив себя немножко, она взбодрилась – вдвоем с папой ничего не страшно! – и сообразила, что проворонила остановку!

Пришлось выходить на следующей, ждать троллейбуса – метро от этой остановки было далеко, и совсем другая линия, сплошная канитель.

В отделении их промариновали часа два, и Настя там всех возненавидела. Никто не хотел брать заявление, никто не обращал на них внимания, вдоль стены на корточках сидели мрачные гости из сопредельных южных стран. Их по одному вызывали в кабинет, они выходили еще более мрачные. Да, и запах!.. Настя решила, что так, должно быть, пахнет в тюрьме.

…Когда она будет играть большую программную роль – ее героиню заключат под стражу, разумеется, по ложному обвинению, – ей пригодится этот запах и ощущение неволи, в которую попадает каждый, кто сюда приходит по своим невеселым делам.

«Невеселые дела» Насте понравились – как из сценария.

Как только у них все же приняли заявление, они выскочили на улицу и помчались наперегонки вприпрыжку – освобожденные пленницы.

Возле кафе на Никитской, где они должны были встретиться с Даней, Джессика оробела.

– Зачем нам туда? Смотри, вон пельменная!

– Какая еще пельменная!

– Здесь дорого небось, жуть.

Настя посмотрела на новоиспеченную товарку с сожалением, как бабушка Марина Тимофеевна подчас смотрела на саму Настю, и придержала перед ней дверь.

– Заходи.

Джессика зашла и оробела еще больше.

Несмотря на белый день, в кафе было полно народу, так что стоял гул голосов. Молодые люди в черных пиджаках и при галстуках торопливо поедали супы и салаты, нарядные девушки с прическами «из салона» тыкали наманикюренными пальчиками в телефоны и время от времени, словно спохватившись, принимались щебетать, красивые до невозможности официанты разносили чашки и стаканы, и все это было… кино.

Пусть не «Игра престолов», но именно кино, а вовсе не настоящая жизнь.

Даня Липницкий сидел за столиком возле окна и читал книгу. Уши его были заткнуты наушниками.

Настя, как только увидела его, сразу поняла, что вот оно – счастье всей ее жизни. Сидит за столиком в наушниках и читает книгу.

Она вздохнула от полноты этого счастья, моментально забыла про Джессику, подкралась, ловко выдернула наушник и гавкнула ему в ухо:

– Ав!..

– Да нууу, – сказал Даня и поднялся навстречу девицам. – Подумаешь, фокус! Меня этим не возьмешь! У меня собака сразу оба вытаскивает! Научилась! Только она не брешет, а ухо лижет.

Настя, замерев, смотрела на него. Боже, до чего красивый!.. Волосы! Руки! И ему так идет длинный нос, если только человеку может идти его собственный нос!..

– Вы обедать будете?

– А ты?

– Я еще не решил, я вас ждал.

– Мы будем, – быстро сказала Джессика, усаживаясь. – Только у нас денег нет.

– У нас есть, – неизвестно зачем перебила Настя. Почему-то ей расхотелось, чтобы Даня за нее платил.

– Здесь на самом деле не очень вкусно, – деликатно понизив голос, сообщил Даня, – понтов много, а еда никакая. Может, кофе выпьем, а есть в пельменную пойдем? Вон на той стороне пельменная, там отлично. Мы с папой ее любим.

– Ты ходишь в пельменную?! – Настя округлила глаза.

– Да, а что? Когда хочу пельменей, хожу.

– Никто не ходит в пельменные, ты что?!

– Почему никто? – вмешалась Джессика. – Я вот уже три недели в Москве, тут ничего себе пельменные. У нас тоже одна ничего, а в другой грязно и алкоголики.

– В общем, если дамы не возражают, сейчас кофе, а потом в пельменную.

Дамы синхронно пожали плечами. Настя просто так пожала, а Джессика с церемониями. Она приподняла плечи, посидела, потом прыснула и закрылась ладошкой.

– Слушай, – начала она, – мы заявление в легавке писали, так там все на нас смотрели как на дурочек с переулочка, нам Настина бабка сказала написать, чтоб потом справку выдали, что паспорт, мол, украден. И аттестат тоже!.. А почему тебя в социалках нету? Ты чего, засекреченный, что ли? Везде искала и не нашла! Как ты живешь без Инстаграма и без всего?

– Твой отец нашел родителей Джесс? – перебила Настя.

– Понятия не имею, он мне не говорил.

– Ой, ты скажи ему, чтоб не искал, – перепугалась Джессика. – Я тебя умоляю!

– Как же не искать? А что делать?

Она махнула рукой и огляделась по сторонам:

– Да придумается чего-нибудь! Зуб даю! На работу устроюсь!

– Как на работу без документов? – в Насте продолжала говорить бабушка Марина Тимофеевна. – Тебе документы и деньги нужны в любом случае!..

– Документы выправлю, вон в легавке заявление у нас взяли и зарегистрировали даже, заработаю, квартиру буду снимать. Слушай, а ты в театральном учишься, да? На каком курсе? Ты в кружок ходил? Я ходила, Настя знает, там, у нас. Ты, главное, отцу скажи, чтоб он не искал ничего. У меня родители… того, не сахар с медом. Пьющие они сильно, отпускать меня не хотели, на хозяйстве кто-то должен впахивать, а я тю-тю, сбежала от них! Ихнее хозяйство, пусть сами и впахивают.

Даня почесал голову, отчего сделался необыкновенно лохмат.

– Сказать-то я могу все, что угодно, только вряд ли папа меня станет слушаться. Он, между прочим, никого не слушается.

– Он крутой, да? С охранником ездит! Он кто? Олигарх? Такая хорошая профессия – олигарх, да? Если б я не была артисткой, выучилась бы на олигарха! Теперь феминизм, и женщины тоже могут на олигархов поступать, да?.. Только там уж точно все блатные, да?

На этот раз Даня Липницкий почесал нос, а не голову.

– Дело в том, что олигарх – не профессия. Это такое… положение в обществе. Олигархия есть смычка капитала и политического влияния.

Джессика засмеялась.

– Ты такой умный, да?.. А чего тогда на олигарха не учишься, а на артиста?

– Да я, собственно, и на артиста не… – тут он замолчал и посмотрел на Настю, – между прочим, что ты хочешь делать? Ты позвонила и сказала, что у тебя есть план. Но я не понял, какой именно.

Никакого плана не было, а тот, что был, оказался выполнен – вот он, Данила Липницкий, вот она, Настя Морозова, герой и героиня в уютном московском кафе – в сценариях положено, чтоб кафе обязательно было уютным и желательно московским, – и с ними никчемушная подружка героини, мелет языком невесть что. Хорошо бы, конечно, он под столом держал ее за руку, но он не догадается взять, конечно!..

– Я хочу выяснить, куда пропали часы Светланы Дольчиковой, – выдала Настя первое, что пришло ей в голову, и заглянула под скатерть, чтобы понять, далеко ли его рука и коленка от ее руки и коленки. Оказалось, далековато. – Мне кажется, все дело в этих часах!..

– А как мы можем выяснить?

– Поедем в институт и спросим, может, кто-нибудь видел, как она их снимала, например! Может, она их просто в туалете забыла! – на ходу сочиняла Настя.

– Там было полно народу, – возразил Даня. – А сейчас, должно быть, никого.

– В этом вся фишка! Остались преподаватели и сотрудники, а они Дольчикову хорошо знают! Знали! Может, кто-то и обратил внимание, что часы пропали!.. И вдруг мы их найдем!..

– Не знаю, – проговорил Даня с сомнением. – Папа сказал, чтобы мы в это дело не лезли. Он был уверен, что мы полезем!..

– Ой, Дольчикова! Она такая миленькая, прелесть! Так жалко, жуть просто, ну, просто жуть!.. Могла бы жить и жить! Она же от передоза, да?.. В комментах писали, что прям со шприцем в вене и нашли!

– Что за чушь! Никакого шприца не было! – одновременно и очень громко, на весь зал, заговорили Настя с Даней. – И передоза не было! Она на прослушивание приехала!..

Роскошный официант с разгону притормозил возле столика и спросил, не нужно ли им чего. Настя попросила фраппе на миндальном – ясное дело! – молоке, Джессика самую большую кружку капучино, а Даня чай под названием «Марокканская мята».

– У меня аллергия на лактозу, – пояснила Настя с гордостью. – Я молоко не могу пить. Только миндальное или кокосовое.

Джессика поняла, что сплоховала, и моментально огорчилась – она же читала в Сети, что нынче никто не пьет молоко из-за этой самой лактозы! У всех молодых, деловых и продвинутых должна быть аллергия на лактозу и еще на этот… как его… глютен! Теперь нельзя съесть булку и запить ее молоком прилюдно, приходится по секрету от всех, дома, иначе про тебя подумают, что ты отсталая или из провинции.

– Зря ты химию всякую глушишь, – заметил Даня, когда принесли фраппе «на миндальном».

– Да у меня аллергия, – возмутилась Настя. – И это не химия никакая, а здоровое питание!

– Я не уверен, – Даня нагнулся к ее стакану и понюхал. – Мало ли чего туда насобачили! Мы с папой однажды в воскресенье решили торт печь. Ну, нашли рецепт, а там как раз это миндальное молоко, будь оно неладно.

– Ты сам печешь?! – изумилась Джессика.

– Плохо, – признался Даня. – А папа умеет. Он все умеет! Он же меня растил. И еще бабушка.

– У него мать умерла, – сказала Настя и добавила с грустной гордостью: – У него мать, а у меня отец.

Джессика уважительно покивала.

– У нас как раз дома миндаль был, большой пакет, килограмма два, наверное. И стали мы из миндаля этого молоко делать. Получилась у нас в итоге жидкость, белая такая, ни запаха, ни вкуса. Короче, нет в твоем стакане никакого миндального молока, зато сплошные достижения химической промышленности, слава ей.

Настя посмотрела на свой стакан.

– Ерунда, – неуверенно сказала Настя.

– И кокосовое тоже?! – спросила глупая Джессика с восторгом.

– Ну, кокосы вообще экзотика! Они почти нигде не растут, если смотреть в планетарном масштабе.

– Ты такой умный, да?.. А что ты читаешь?..

– Лавкрафта.

– Умный, жуть, – констатировала Джессика. – И прям вот такую здоровенную книжку всю прочитаешь?!

Насте не нравился разговор – весь разговор ей не нравился! Перестал нравиться после того, как заговорили про поступление на факультет олигархии и про передоз у Дольчиковой!.. Она чувствовала себя странно, словно в присутствии бабки Марины Тимофеевны – неизвестно, когда и на какую мину наступишь и что произойдет после этого.

Даня был просто Даня – длинноносый и длинноногий лохматый красавец, немного не от мира сего, именно таким она и увидела его, вернее, полюбила с первого взгляда, когда он сидел на кадке, а ее выгнали из аудитории, не дослушав про «скобки года»! И этот сегодняшний старый Даня показался ей совершенно новым и чужим.

У него какая-то отдельная, непонятная, высшая жизнь.

Кажется, ему все равно, кто и что о нем подумает и соответствует ли он представлениям о том, каким должен быть устроенный столичный молодой человек при высокопоставленном папаше. Он читает в кафе толстую книгу, а по выходным печет торт с миндалем – так никто не делает! А если делает, не признается, это не положено, так нельзя!

Можно: завтракать в «Кофемании», ездить на «Альфа Вьюча Пипл», то и дело брать такси, проводить зиму в Трех долинах, каждый год обновлять гаджеты, замыкать круги активности на смарт-часах, читать литературу по саморазвитию и жить по Лабковскому…

Нельзя: покупать на скидках, жить с родителями, считать, что «Времена года» – это какая-то музыка, хотя на самом деле магазин, не знать, кто такой Лабковский.

Эти «можно» и «нельзя» были хорошо известны не только Насте, но вообще всем – спроси хоть вон ту девулю за соседним столом, которая строчит сообщения в телефоне и уже раза три сделала селфи. Когда она не строчила и не делала, ложечкой пила кофе из чашки и неотрывно смотрела на Даню. Или того парня, который поглощает суп, пристроив телефон позади тарелки, смотрит «стенд-ап шоу» и весело смеется – сам с собой! И они подтвердят, они тоже знают, что «можно», а что «нельзя».

Почему ему все равно? Почему он словно сам по себе, отделен от них, накрыт невидимым колпаком, защитным полем?..

Это его имела в виду бабушка, когда говорила, что есть немногие, которые живут, а большинство смотрит картинки про жизнь?..

– Слушай, – тараторила Джессика, – а у тебя есть друзья? Ты бы нас познакомил! У меня в Москве никого, жуть просто. С одним парнем на прослушивании скорефанилась, а потом он потерялся. Его на второй тур пропустили, и я уж его больше не видала. И вот Настя еще. А мне тута закрепиться надо, я обратно в Мышкин не поеду, по хозяйству впахивать! А может, твой батя меня на работу возьмет? Я это… учусь быстро. Ненадолго, до следующего года, а там поступлю!..

Настя сказала, что нужно ехать, иначе настанет ночь и в институте никого не будет.

 

Даня порывался заплатить за всех, но Настя не разрешила. И «фраппе на миндальном» не стала допивать.

В третьем часу Тонечка и Александр Наумович были отпущены восвояси.

Великий продюсер злился. Тонечка была задумчива. У подъезда многоэтажки она нашарила в кудрях темные очки, нацепила их на нос и спросила Германа, знает ли он родственников Василия Филиппова. Жену, например, очень деловую, о которой говорил режиссер Эдуард тогда, на «Мосфильме».

– Жену знаю, конечно, – сказал Герман с раздражением. – Зачем она тебе?

– Я к ней съезжу, – объявила Тонечка. – Расскажу.

– Я уверен, ей уже позвонили.

– Да это неважно, Саша. Звонили, не звонили, какая разница!.. Нужно, чтоб все было по-человечески.

– По-человечески, значит, взять и явиться к незнакомому человеку, чтоб выразить… что? Фальшивое сочувствие?

– Почему фальшивое? Искреннее! У нее муж умер. В нашем присутствии!

– Они сто лет не живут вместе!

– Саша, он ее муж.

Герман махнул рукой.

– Езжай куда хочешь. Позвони в мою приемную, я распоряжусь, тебе дадут контакт, у секретарши есть.

– Кто-то же забрал его телефон, – продолжала Тонечка задумчиво. – И привез бутылки, весь этот… праздник жизни!

– Это из нового сценария?

– Саша, я как раз хотела тебе сказать про сценарий…

– Не нужно мне ничего сейчас говорить, – перебил он. – Я зол, ты что, не видишь?

Тонечка посмотрела на него. Зол, да еще как зол!..

– Я весь день угробил на ерунду, – продолжал Герман, распаляясь, – которая не имеет ко мне никакого отношения! Можно подумать, мне делать нечего!

– С нами всегда так, – отозвалась Тонечка. – На нас нужно тратить время, мы выпиваем, помираем! Ужас один.

Он не понял.

– С кем, с вами?..

– С людьми, – пояснила Тонечка. – Ты просто к нам не привык. Или давно отвык, тут я не знаю.

– Ну, человечество в целом меня действительно не интересует.

– Оно и видно. Тебе даже этого несчастного Василия не жаль. Тебе просто хочется, чтоб все побыстрее закончилось. Вернее даже не так! Чтобы твое участие побыстрее закончилось.

– Василия мне не жаль вообще, – согласился Герман. – И тебе не советую изображать мать Терезу. Быть милосердной без лицемерия сложно.

– Мой муж сильно пил. И умер от белой горячки.

– Я уже догадался. Ты рыдать была готова у одра этого недоумка! Совершенно ясно, что тебе близки его страдания. Я только спрашиваю у себя, при чем тут я. И получается, ни при чем. Изображать святость мне скучно. И я не очень понимаю зачем.

– А я изображаю святость? – тихо спросила Тонечка.

– Еще как! Смотреть противно. Все, давай, пока.

Тонечка проводила глазами его машину.

…Почему он решил, что она «изображает»? Она делала то, что привыкла, – пыталась помочь, хотя чем тут поможешь?.. Сколько раз за свои сорок лет она приносила воду, подносила стакан к клацающим зубам, впихивала таблетки, заставляла глотать, клала на лоб пакет со льдом, ждала «Скорую», умоляла бездушных врачей сделать «хоть что-нибудь»!

Ей и в голову не приходило, что она «изображает святость»!

Иногда, сильно устав, она упрекала себя, но не в «святости», а в слабости!.. Она настолько слабый человек, что не имеет сил сбросить тягло, зажить, задышать, начать делать то, что хочется!.. Она изо всех сил делала то, что «должна». Может, именно это Герман и назвал лицемерием?

Впрочем, это был слишком сложный разговор с собой, чтобы вести его у подъезда многоэтажки по Песчаному проезду, тринадцать!..

Некоторое время она соображала, где здесь может быть метро, а потом пустилась в путь.

Жена Василия Филиппова работала в самом центре. Громадное серое здание, кажется, начала прошлого века, подковой нависало над крошечной площадью с памятником в середине. Тонечка, родившаяся и выросшая в Москве, понятия не имела, кому тут памятник, подошла и посмотрела. Оказалось, Урицкому!.. Она ничего не могла припомнить об этом человеке – кажется, он был пламенный революционер – и решила потом непременно почитать.

Секретарша Германа с некоторым недоумением продиктовала ей телефон Зои Евгеньевны Филипповой, и сама Зоя Евгеньевна недоумевала, когда Тонечка позвонила и напросилась на встречу. Но отступить она не могла.

Назло Герману не станет она отступать!..

Никакого пропуска не было в бюро пропусков, пришлось снова звонить, представляться, напоминать, что она приехала «поговорить о Василии» и что это «очень важно», впитывать холодное недоумение, льющееся из телефонной трубки прямо в ухо.

Зоя Евгеньевна служила в роскошной юридической конторе на четвертом этаже. Паркеты, ковры, многозначительная тишина – здесь люди заняты важными делами! – на стенах портреты знаменитых адвокатов и присяжных поверенных, смешанный вкусный запах кофе, духов и озона от копировальных машин. Должно быть, супруга режиссера большой специалист, если работает в таком прекрасном месте!

За письменным столом – дерево, сукно, бронзовый прибор и дорогущий маленький компьютер, все самое настоящее, – сидела девушка в строгом деловом костюме и очках. Она набирала текст, ухоженные пальцы двигались словно сами по себе, почти незаметно – высший пилотаж.

Тонечка сказала, что она к Зое Евгеньевне. Девушка приветливо предложила ей присесть – вон кресла.

Тонечка вздохнула, ей стало неловко.

…Прав Герман! Она явилась к постороннему человеку – зачем?! У этого человека вон какая жизнь, а Тонечкино глупое и ненужное сочувствие испортит эту самую жизнь!

Впрочем, смерть всегда портит жизнь…

– Это вы мне звонили?

Тонечка неловко повернулась и поднялась, тоже неловко.

– Я Зоя Филиппова, – продолжала ровным голосом молодая и прекрасная красавица. – Вы что-то хотите мне сказать?

– Если можно, не здесь, – умоляющим голосом попросила Тонечка. – Это недолго, извините меня.

Красавица хмыкнула, пожала плечами и сказала:

– Пойдемте.

Тонечка поплелась за ней.

У красавицы были совершенные ноги, совершенная спина, совершенная талия. Волосы как из рекламы шампуня, у людей не бывает таких волос, как в рекламе!..

Может, секретарша ошиблась, и красавица никакая не жена покойного режиссера Филиппова – псевдоним Ваня Сусанин! – а, например, одна из подруг великого продюсера?

На подругу великого продюсера красавица была похожа, а на жену режиссера Филиппова – нет.

В просторном кабинете было словно еще тише, глуше. Мебель дорогая и добротная, очень современная, странная, ломаных линий. Таких интерьеров не показывали ни в каком кино – слишком дорого и непонятно «простому зрителю», как сказал бы Герман.

– Вот сюда, – и красавица показала, куда именно Тонечке разрешено поместиться. – Что вам нужно?

– Я была с вашим мужем, когда он… сегодня утром он…

– Помер, – сказала красавица, рассматривая ее. – Я знаю. Вам нужны деньги?

– Почему деньги? – смешалась Тонечка.

– Вы его любовница и вам нужны деньги? Вам он тоже обещал?

– Я сценарист, – сказала Тонечка, изо всех сил жалея, что впуталась в такую ерунду. – И я была утром в квартире Василия. Он умер у меня на глазах.

– Какая потеря, – проговорила красавица. – Он обещал вам денег и вы пришли за ними?

Тонечка почесала голову, темные очки свалились на пол, она полезла их поднимать. Когда она вынырнула из-под стола, щеки у нее были пунцовыми.

– Зоя Евгеньевна, – начала она. – Я просто сценарист, а не любовница вашего мужа. Я его едва знаю. Он как-то должен был снимать фильм по моему сценарию, но что-то там не срослось. Сегодня утром мы с Александром Германом, продюсером, приехали к вашему мужу, и он умер у нас на глазах. Деньги мне не нужны.

– Зачем вы меня разыскали?

Тонечка помолчала.

– Чтобы спросить у вас, может, вы знаете, кто к нему в последнее время приходил.

– Зачем вам это? Для сценария?

– Он говорил, что его непременно убьют.

– Василий только и делал, что нес ахинею.

– Да, но сегодня утром он умер.

– Логично, – неожиданно заключила Зоя. – Вы хотите вести следствие?

Тонечка еще немного помолчала.

– Моя дочь нашла тело актрисы Дольчиковой. Дольчикова погибла во время приемных экзаменов в театральном институте.

– Я читала в новостях.

– На следующий день я встретила на работе вашего мужа. Он был пьян, плакал и кричал, что Свету убили и его тоже убьют. Я хочу выяснить, как связаны две смерти – вашего мужа и Дольчиковой.

– Беспокоитесь за дочь?

– Да, – просто сказала Тонечка.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36  37  38  39  40  41  42  43  44  45  46  47 
Рейтинг@Mail.ru