Татьяна Устинова
Развод и девичья фамилия
– Спасибо, – пробормотала Верочка, – мне было… очень страшно. Можно, я сначала тебе покажу, когда переделаю?
– Ну конечно! Я же говорю, что посмотрю. И Костику скажу, что ты молодец.
Верочка улыбалась совсем другой, не глянцевой, а искренней и свободной улыбкой.
– Кир, а из-за чего они с Батуриным поссорились? Я только приехала, вошла в коридор и слышу, как он орет. Если бы он на меня так заорал, я бы умерла, наверное.
– Не умерла бы, – отрезала Кира, – на нашей работе нельзя умирать из-за того, что начальник орет. Он все время орет, сколько я его помню.
– Ты… давно с ним работаешь?
– Лет пять. Как только появился журнал. Он был редактором, а я корреспондентом. Потом я стала редактором, а он ответственным. Теперь он главный, а я его заместитель.
– А Батурин?
– Что – Батурин?
– Он тоже… с вами начинал?
– Батурин пришел года два назад. Он был военный корреспондент где-то на телевидении. Потом вышла какая-то история, я точно не знаю. – Кира все знала совершенно точно, но Верочке рассказывать не собиралась. – Его ранили, он до сих пор хромает. С камерой по ущельям скакать больше не может, вот и работает у нас.
– Григорий? – недоверчиво переспросила Верочка. – С камерой по ущельям? Ты его ни с кем не путаешь?
– Я ни с кем его не путаю, – отчеканила Кира, и Верочка моментально сообразила, что на этот раз выбрала неверный тон. Сообразила и немножко струхнула.
– Налить тебе еще или больше не будешь?
Верочка быстренько и подобострастно отказалась и выскочила из кабинета в приемную.
– Поговорили? – дружелюбно спросила секретарша Раиса. – Чайник у нее горячий небось? Пойти, что ли, чайку налить, пока главный занят…
– У него кто-то есть? – спросила Верочка, замирая от благоговения.
– Из новостей. – Раиса выдвигала один за другим ящики стола, искала кружку, нашла и посмотрела скептически – мыть или не мыть. Решив, что мыть не стоит, она выбралась из кресла и постучала к Кире: – Я у тебя чайку налью, Кира?
Верочка прислушалась.
Главный опять бушевал – не так громко, как полчаса назад, но все же в приемной и даже в коридоре было слышно.
– Я вас уволю к чертовой матери, – кричал он за тонкой стеной, – и мне плевать, где вы работали раньше и что вас сюда пристроил ваш папа! Пусть тогда папа приходит и пишет! Что это такое – за час до сдачи номера такие выкрутасы! Что вы себе позволяете?!
Верочка еще немного послушала его крики – как музыку, потому что очень гордилась собой. Ей-то строгая, чопорная и холодная акула Кира Ятт сказала, что «все ничего»! Она, Верочка, написала такой материал, что сама Кира сказала «ничего»! Это было несколько ниже Нобелевской премии по литературе, но все же выше Букеровской – по крайней мере, она именно так это себе представляла.
Верочка вырулила из приемной и тихонько прикрыла за собой дверь. Она была в самом конце коридора, когда ее обогнала высоченная патлатая девица, похожая на внезапно вспугнутую дикую лошадь. Каблуки у нее стучали, глаза были полны слез, и папка, которую она судорожно прижимала к плоской груди, выглядела щитом – последним оплотом погибающего воина.
– Привет, – с любопытством проговорила Верочка.
– Привет, – выдавила девица, – я… тороплюсь очень, извини.
Оно и видно, подумала Верочка. Небось папе нужно срочно позвонить, наябедничать. Главный, конечно, не подарок, зато умен, хорош, и журналист блестящий, и мужчина хоть куда – не справиться тебе с ним, дорогая. Даже с помощью папы не справиться! У главного скорее всего свой папа имеется, и ничуть не хуже твоего, а может, даже и лучше.
Девица, по-лошадиному переставляя длинные ноги, неслась в сторону отдела новостей, когда наперерез ей выдвинулся откуда-то Григорий Алексеевич Батурин. Выдвинулся так неожиданно, что они столкнулись, и девица даже покачнулась.
– Простите, Григорий Алексеевич, – сказала она хрипло, – я… тороплюсь.
– Ничего, – ответил Батурин после паузы, – все в порядке.
Очевидно, не все было в порядке, потому что он как-то судорожно перехватил палку, на которую опирался, и даже на секунду взялся рукой за белую стену.
Кобылица сделала движение, как будто намеревалась его поддержать.
– Спасибо, не нужно, – твердо сказал он, – я же говорю, что все в порядке.
Просто так таращиться на них, стоя посреди пустого коридора, было неловко, а Верочке очень хотелось посмотреть продолжение. Особенно после того, что рассказала акула. Собственно, она почти ничего не рассказала, но бывший военный корреспондент – боже мой, как романтично! – заинтересовал Верочку, которая раньше на него не обращала никакого внимания.
Она думала только одну секунду, потом вытащила из кармана пиджака оставшуюся с прошлого лета карточку метро и нырнула под блестящий панцирь настенного телефона.
А что такого? Может, ей срочно нужно позвонить! Журналисты то и дело звонили по этому телефону, она сама видела. Карточку она сунула в прорезь и сняла трубку. В трубке громко гудело, мешало слушать. Верочка набрала цифру «два».
– Простите, пожалуйста, – смиренно попросила кобылица еще раз, – я плохо вижу и очень спешу…
– Вы из отдела новостей? – спросил Батурин как-то неуверенно, как будто не сразу вспомнил, как называется отдел, – вас главный вызывал. Правильно?
– Правильно, – согласилась девица, отвернулась и некрасиво шмыгнула носом, – я должна идти, извините.
– Вы что? – Голос у зама был подозрительный. – Ревете, что ли?!
Верочка на миг высунулась из-под панциря, взглянула, спряталась и набрала цифру «три».
– Я… не… реву, – по слогам ответила кобылица, и стало понятно, что она именно ревет, – у меня неприятности.
– Понятно, – мрачно сказал хромой зам главного. – Реветь бросьте. Костик часто устраивает шум по пустякам. Правильно я понял? Вы от Костика идете в такой истерике?
Девица вдруг сорвала очки в модной крошечной оправе и стала судорожно шарить по карманам. От Батурина она отворачивалась.
– Я не… понимаю, правда, не понимаю… за что он меня так…
– Почему вы не понимаете? Он что, не объяснил, в чем дело?! Я не верю, что он вам не объяснил, за что!..
– Да знаю я, за что! – перебила его девица, выхватила из кармана платок и принялась судорожно протирать стекла. Губы у нее кривились, как в предсмертных судорогах. – В том-то и дело, что знаю!
– А чего ревете?
– Я не реву!
– Ревете.
– Я реву потому, что это… это… не я!
– Как – не вы? – искренне удивился Батурин и переступил. Скрипнула его палка. – Если это не вы, то где тогда вы?!
– Нет, – она вдруг улыбнулась, – я – это я. Просто я не делала ничего из того, за что он меня… когда он меня… а я даже не смогла… а я ничего, ничего этого не делала!
В конце коридора показался Леонид Борисович Шмыгун, и зам с кобылицей как по команде замолчали.
– День добрый, Григорий Алексеевич.
– Здравствуйте, Леонид Борисович.
– Я к вам наведаюсь попозже. Вы будете на месте?
– Пока никуда не собираюсь.
– Непременно наведаюсь.
Верочка уставилась на свой телефон и, соблюдая конспирацию, стала набирать все цифры подряд. Леонид Борисович прошел, слегка кивнув в ее сторону. Она тоже слегка кивнула под прозрачным панцирем и нажала отбой. За Львом Борисовичем по коридору волочился густой шлейф дрянного одеколона. Верочка сунула нос в свой рукав, чтобы переждать вонь.
– Я ничего не понял, – негромко сказал Батурин, – что это значит? Вы или не вы или кто там еще! Объясните.
– Не хочу я ничего объяснять, – с тоской произнесла девица, – все равно вы мне не поверите! Ну, не писала я в материале, что Гонконг – европейский город с европейской же культурой! И президента Василием Васильевичем я тоже не называла!
– Гонконг? – переспросил Батурин с сомнением. – Василий Васильевич?
– Ну вот видите! – опять закричала девица. – Конечно, все дело в том, что я такая идиотка, и у меня папа, которым меня все попрекают! Что мне теперь, другого отца найти, что ли?! А про Гонконг я не писала! Я понятия не имею, откуда он взялся в тексте! И я знаю, как зовут премьера, президента и всех остальных! Я же не сумасшедшая!
– Тогда откуда главный это взял?..
– Из моего материала!
– Ну, вот видите.
– Да говорю вам, что я ничего этого не писала!
– А кто писал, – спросил Батурин холодно, – ваши враги? Вам подменяют материалы? Конкурентная борьба за место под солнцем?
Девица кое-как напялила очки и посмотрела на Батурина свысока. Она была почти одного с ним роста.
– Простите, Григорий Алексеевич, я должна идти. Мне как раз будет звонить папа. Может, мне подать на родителей в суд? Их лишат родительских прав, и я перестану всех раздражать!
Батурин усмехнулся.
– Лучше проверьте ваш компьютер на вирусы, – неожиданно посоветовал он. Девица уставилась на него. – Сын Киры Ятт недавно нам удружил один. Десять слов печатаешь, а одиннадцатое – матом. На мониторе все чисто, а из принтера лезет во всей красе. Проверьте.
– Хорошо, – растерянно пробормотала она.
– До свидания.
– До свидания, Григорий Алексеевич.
– Да, и не рыдайте больше в коридоре! – негромко сказал он ей вслед. Она обернулась как ужаленная. – У нас не приняты публичные рыдания. Сожрут.
Он повернулся к ней спиной и зашагал по коридору в сторону Верочки, сильно опираясь на свою палку. Девица еще несколько секунд смотрела ему в спину, а потом пропала за поворотом коридора.
Верочка сунула трубку в гнездо и выдернула из прорези карточку. Батурин проковылял было мимо, но вдруг приостановился.
– Этот телефон бесплатный, – сообщил он Верочке, – зря вы так старались.
– Я не старалась, – пролепетала она, – я звонила…
– Ну конечно, – согласился Батурин и потащился дальше.
Верочке он моментально разонравился.
Скажите, какой наблюдательный! Все заметил! И хромота у него не романтическая, тяжелая хромота, натужная, некрасивая. И сам мешок мешком! Как это он пробился в первые замы!
Наплевать на Батурина, решила Верочка.
Утром в редакции стало известно, что накануне вечером Костик был убит в подъезде дома Киры Ятт, которой он назначил романтическое свидание.
Его нашла бабка-вахтерша, которую за каким-то чертом понесло на последний этаж «проверить двери», хотя никаких дверей там не было, особенно таких, которые нужно проверять.
Время близилось к одиннадцати, и Марья Семеновна отправилась «проверять двери», и ее вопль, подобный иерихонской трубе, сотряс подъезд.
Приехала милиция.
«Газик» с надписью «Дежурная часть», освещая двор всполохами мигалки, бодро подскочил к подъезду, и из него выбрались усталые равнодушные мужики с кирпично-чугунными лицами и затылками. Им было наплевать на Марью Семеновну, которая заливалась слезами, наплевать на Киру, которая никак не могла прийти в себя и от этого непрерывно курила, и на Тима наплевать, чья бледная и возбужденная физиономия торчала в дверном проеме, и на Костика, который лежал, неестественно вывернув руку – живые так не выворачивают руки, – а его портфель валялся в стороне, как будто он никак не мог до него дотянуться.
Из соседей на лестницу почти никто не вышел, кроме тех, кто жил с Кирой на одной площадке и которых тоже пробрал до костей вопль Марьи Семеновны. Все остальные сделали вид, что ничего не происходит – частная жизнь, черт побери, гораздо важнее трупов на лестнице!
Вокруг Костика ходили чужие люди, присаживались на корточки, фотографировали и клали короткие линейки, как будто мертвый Костик был жуком, которого следовало поместить в энтомологическую коллекцию.
– Ну чего? – спросил с площадки милиционер, опоздавший к началу действа.
– Огнестрел, – откликнулся тот, который сидел на корточках, и они оба глубокомысленно закурили.
Примерно на половине сигареты – наблюдательная журналистка Кира знала это совершенно точно – они решили, что Кира должна быть в курсе, почему убили Костика, и даже вполне вероятно, что именно она все это и устроила. Они продолжали преувеличенно внимательно смотреть друг на друга, а потом один из них – тот, что сидел на корточках возле Костика, – оглянулся и как будто тоже приложил к Кире линейку, измерил с головы до ног.
Она это действо выдержала с блеском, по крайней мере, ей так показалось. Ничего особенного. Эту линейку к ней прикладывали миллион раз. Пережила и сейчас переживет.
Он двинулся к ней, на ходу доставая удостоверение из внутреннего кармана дешевой кожаной куртки.
– Капитан Гальцев, Андрей Степанович, – представился он, подойдя, и сунул ей под нос удостоверение, с которого свешивалась толстая никелированная цепь и пропадала в кармане. Кира подумала, что капитан Гальцев Андрей Степанович намертво пристегнут к своему удостоверению. Потом он произнес какую-то невнятицу, в которой проскальзывали известные ей по фильмам слова «РОВД» и «отделение номер такой-то». Кира кивнула.
– Хотите сигарету, – предложила она, – и, может быть, пойдем в квартиру?
Сигарету он только что бросил прямо на чистый, как будто отмытый шампунем, плиточный пол, и теперь она там лежала, скрюченная и сплюснутая, и отравляла ему жизнь.
Женщина была бледна и держалась прямо, с преувеличенным достоинством.
То ли боится, то ли переживает, решил капитан. Посмотрим, что тут у нас такое. Капитану не хотелось, чтобы это был «глухарь» – квартал кончается, надо бабки подбивать, статистику наводить, а тут – бац! – «глухарь»!
– Пойдемте, – еще раз пригласила она. В голосе была напряженная настойчивость. Капитан оглянулся на площадку и понял, в чем дело.
Мужики в грязных белых халатах взваливали на носилки труп – мертвые руки мотались по бокам, один щегольской лакированный ботинок слетел с ноги, и открылась узкая ступня в черном носке, капли черной крови падали на плиточный пол – не потому, что убитый все еще истекал кровью, а потому, что его одежда насквозь пропиталась ею.
– Костик, – пробормотала женщина, и капитан Гальцев посмотрел внимательно, – господи, этого просто не может быть !..
– Чего не может быть?
Она не взглянула на него и не ответила.
На площадку пятого этажа выходило две квартиры. В дверях одной из них маялся худосочный мальчишка в широченных штанах, майке навыпуск и босиком. Вид у него был одновременно любопытный, испуганный и брезгливый.
– Мам, ну что там, а?
– Приехала милиция, – спокойно ответила она, – ты же видишь. Сейчас Костика увезут.
Капитан с некоторым уважением подумал, что она не стала кричать, что «там ничего, и это совершенно не твое дело, и сколько можно повторять, чтобы ты шел спать!». Ведь ему понятно, что никакими силами она не загонит мальчишку спать, что он уже все видел, а потому скрывать от него «правду жизни» глупо.
– Проходите. – Она пропустила капитана вперед. – Я могу оставить дверь открытой, чтобы ваши… коллеги могли зайти.
– Хорошо, – пробормотал капитан.
Протискиваясь мимо нее, он услышал, как она пахнет – дорого и свежо, – и оценил длинную шею, плотные ноги, упакованные в джинсы, и довольно… большую грудь под свободным домашним свитером. У нее была странная прическа. Такие прически капитан видел только в рекламных роликах – сзади никаких волос, а спереди длинная лохматая выстриженная челка. Когда она пыталась заправить ее за ухо, на правой руке звякали два браслета. Больше никаких украшений не было.
Капитан посмотрел – обручального кольца тоже нет. Впрочем, это ничего не означает. В паспорте у нее написано, что разведена относительно недавно, год или около того. Может, она колец вообще не носит.
Интересная женщина. Очень интересная женщина. Не размазня, не рохля, не трусиха.
Ну и что?
Пока ничего.
– Вы знали убитого? – в спину ей спросил капитан.
– На кухню пойдем? – не отвечая, предложила она.
– Как хотите, – пробормотал тот.
– Кофе? Чай?
– Ведро водки, – пробормотал капитан себе под нос. Она не должна была услышать, но услышала.
– Ведра нет, – сказала она решительно, – но немного есть. Хотите?
– Я на работе! – возмутился он с некоторым излишком праведной досады. Она его смутила.
– Тим, ты тоже будешь чай, конечно?
– Буду, – прогудел откуда-то мальчишка, и опять она не стала говорить, что «давно пора спать». И правда умная женщина.
– Это Костик, – неожиданно сказала она, – Константин Сергеевич Станиславов, мой начальник. Главный редактор еженедельника «Старая площадь».
Гальцев длинно присвистнул.
Вот только главного редактора ему и не хватало под конец квартала! Будто все у него было в полном шоколаде, не хватало только журналиста с аккуратной дыркой в животе! Вот за эту подлую подлость он просто ненавидел свою работу!
Главный редактор, мать его!..
Сейчас, через полчаса, на «место происшествия» пожалуют все ведущие телевизионные каналы и все проментовские и антиментовские передачи – от «Дорожного патруля» до «Человека и закона»! Завтра все газеты напишут про убиенного – какой был пламенный борец, настоящий журналист, честный и неподкупный. Савик Шустер объявит, что все это – политический заказ и покушение на свободу слова. «Независимое расследование» затеет независимое расследование и нарасследует какую-нибудь дичь, в результате чего окажется, что во всем виноваты менты – то ли они его сами пристрелили, то ли отнеслись без должного внимания, а если уж, оборони боже, «глухарь», тогда прости-прощай квартальная премия и благодарность в приказе!..
Так. Надо быстро найти того, кто его замочил, чтобы к приезду «средств массовой информации» уже был готовый подозреваемый.
Ну, пусть хоть эта баба!..
– Садитесь, – предложила она Гальцеву, – сейчас будет кофе. Вам с молоком, с сахаром?
Он пожал плечами и сел на широкую табуретку веселого деревянно-желтого цвета.
– Он к вам приехал?
– Ну, конечно, – сказала Кира, – он хотел со мной поговорить.
– О чем?
– Я не знаю. – Она достала сахарницу и перелила молоко из пакета в маленький серебряный молочник. – Почему-то на работе он мне ничего не сказал. Сказал только, что вечером приедет, чтобы поговорить. И все.
– Во сколько он должен был приехать? – спросил капитан, нацеливаясь на свою записную книжку.
– Я не знаю, – ответила она с досадой, – по-моему, после девяти.
В записной книжке лежал ее паспорт, который он смотрел, как только приехал «на вызов».
Кира Михайловна Ятт – вот наградил бог фамилией! – тридцати пяти лет, разведенная, незамужняя, сын Тимофей Сергеевич Литвинов, тринадцати лет. Родилась – капитан вздохнул протяжно – в городе Лондоне.
…Знаете такой город, капитан Гальцев? Говорят, неплохое место для жизни!..
Почему она там родилась, да еще тридцать пять лет назад? Какой это у нас год-то был? Шестьдесят седьмой? Восьмой? В открытый космос вышли, поля засеяли кукурузой, Венгрию давно приструнили, Чехословакию только что за «железный занавес» подергали, проверяя прочность – ничего, прочный, висит! – до Афганистана далеко, до Солженицына в списках – близко. Как в это время можно было родиться в Лондоне?
– Вы зовете его Костик, он ваш… друг?
– Он мой начальник, – объяснила она, не дрогнув. Ловко подняла турку, так, чтобы ни капли кофе не пролилось мимо крохотной чашечки, и стала наливать во вторую. Капитан покосился на чашечку – он любил пить кофе из больших толстых кружек. Полную кружку и сахару побольше. Как пить кофе из этого , он не знал.
– Начальник и друг, – настаивал капитан, – или любовник?
Она приткнула турку на край плиты и обеспокоенно взглянула на дверь. Там, за дверью, был ее сын, но закрывать ее Кира Ятт не стала.
– Он никогда не был моим любовником, – отчеканила она, слегка понизив голос, – мы… вместе начинали работать, когда «Ист-Вест холдинг» принял решение о создании этого журнала.
– Когда это было?
– Пять лет назад. Главный редактор был другой, Володя Николаев, он сейчас в Америке живет. Он дружил с Костиком, взял его на работу, стал двигать, а потом уехал, а Костик его заменил.
– А вас кто двигал?
Она пожала плечами под домашним свитером из разноцветной шерсти. У свитера был обширный вырез, и в этом вырезе виднелось много матово посверкивающего чистой кожей тела, и капитану это мешало.
– Меня никто не двигал. Я двигалась сама. Собственно, я особенно никуда и не продвинулась. Я второй заместитель главного редактора. Это весьма… посредственная должность.
– Какая? – переспросил капитан.
– Посредственная, – повторила она сухо, – для моего возраста, конечно. Сейчас все по-другому. Сейчас девочки и мальчики после факультета журналистики приходят, кому двадцать два, кому двадцать три, им уже давно куплены должности. Примерно такие, как моя. Есть еще более привлекательные, например, заместитель коммерческого директора или директора по рекламе. Совсем ничего не нужно делать, все делает директор. Сиди себе и учись, если мозги есть. А если нет, просто денежки получай.
– Ваш… Костик из этой же серии?
– Нет. – Она улыбнулась. Зубы были безупречными, как и плечи. – С чего вы взяли? Я же говорю – его двигал Володя, а они с Володей сто лет назад начинали в ТАСС или в РИА, я точно не помню. Это… профессионалы, а не мальчики, Андрей…
– Степанович, – подсказал капитан. – А у вас есть мальчики, которые хотели бы купить должность главного?
– Должность главного покупать не рекомендуется. Все-таки ведь кто-то должен делать журнал! Это не так просто, как кажется на первый взгляд. Костик очень хороший журналист, – сказала она решительно, словно специально отказываясь добавить «был», – пишет отлично, в политике разбирается, связи у него везде.
– Что значит – связи?
Кира Ятт закурила сигарету и остановилась прямо перед капитаном, который все страдал над своей наперсточной чашкой. Опять он услышал ее запах, что за наказанье такое! И ее матовая кожа мешала думать.
– Андрей Степанович! Чтобы делать журнал, надо иметь доступ к информации. Что такое информация? То, что приходит по линии информационных агентств, – ерунда, вы понимаете, вчерашний день, это никому не нужно. Необходимо первыми узнавать то, что может стать сенсацией или даже просто событием. Нужно добиваться, чтобы эти события комментировали те, кто в этом хоть что-то понимает. Можете себе представить, что необходимо преодолеть, чтобы получить согласие на интервью, например, от главы администрации президента?
– Нет, – признался капитан Гальцев, который никогда не пытался интервьюировать главу администрации.
Больше того, он был искренне уверен, что этот глава на самом деле никому не интересен и получать у него согласие на интервью ни за каким чертом не надо! Ну, не хочет он интервью, значит, пусть будет интервью с группой «Блестящие». Ничуть не хуже, а может, даже и лучше!
– Костик знал нужных людей везде – и в Думе, и в администрации, и в правительстве, и в МВД, и в МЧС. Ему почти никогда не отказывали, и у нас всегда была возможность подтвердить или опровергнуть информацию. Или получить доступ к каким-нибудь закрытым материалам. У нас же нет первой поправки! Прессе никто ничего показывать не обязан!
– Ясно, ясно, – пробормотал капитан, глядя в свою записную книжку. В книжке были прочерчены линейки и написано «пон», «втр», «срд».
Ни «пон», ни «втр», ни «срд» ничего не добавляли к общей картине.
В Зоологическом музее, куда капитан Гальцев любил наведываться во времена пионерского детства, была композиция – «Глухари на токовище». Чучела облезлых глухарей, пыльная искусственная трава, пыльные искусственные кусты, на заднем плане – нарисованное озеро и березы. Красота.
«Глухарь» был налицо, а вместо нарисованных берез с озером – модерновая кухня и глоток аристократического кофе.
Все-таки, наверное, он был ее любовником. И она пристрелила его на площадке между четвертым и пятым этажом, когда он приехал к ней, чтобы выяснить отношения. Может, он хотел завести отношения с кем-то еще, а она, эта блестящая Кира, ему мешала. Ревновала, скандалила или что там еще.
Капитан зевнул, не разжимая челюстей. Хорошо бы так и было. Несмотря на свежий и дорогой запах, два браслета и матовую кожу.
– И вы не знаете, зачем именно сегодня он хотел вас видеть? – продолжая скорее свои мысли, чем разговор с ней, спросил он.
– Нет. Они сильно поссорились днем с первым замом, Гришей Батуриным. Я вошла, когда они орали друг на друга. Потом Гришка ушел, вернее, я их разогнала…
– Как – разогнали? – перебил насторожившийся, как овчарка, капитан.
– Да никак, – ответила она нетерпеливо, – велела, чтобы прекратили. Всю редакцию оповестили, что у них опять скандал! Они скандалят всегда… очень громко. Гриша ушел…
– Подождите, – остановил капитан, – как его зовут?
– Кого? – не поняла Кира.
– Того, с кем поскандалил ваш главный.
– Григорий Алексеевич Батурин. Первый заместитель главного редактора, – продиктовала она почти по слогам, как будто капитан был второгодник.
– Он себе тоже должность… прикупил?
– Нет, он пришел к нам два года назад…
Кира вздохнула. Он был как-то непонятно прямолинеен, этот капитан Гальцев, хотя вовсе не производил впечатление дурака.
Чем-то я его раздражаю, поняла Кира и даже незаметно оглядела себя, все ли в порядке. Все было в порядке.
Ей нужно, чтобы он поскорее убрался вон. Она должна дать Тиму «Новопассит», чай и два бутерброда с сыром, уложить его спать, а потом подумать.
Подумать и поплакать над бедолагой Костиком.
Что, черт побери, могло произойти в ее подъезде – «охраняемом», как писали в объявлениях о жилье! – не таким уж поздним вечером, в тихом и спокойном центре старой Москвы! Кто стоял на площадке между четвертым и пятым этажом, поджидая лифт, кто выстрелил ему в сердце, и он упал, нелепо взмахнув руками, и портфель отлетел к стене, и подвернулась нога, и рука как-то странно вывернулась, но для Костика это уже не имело никакого значения. Рука ему больше не понадобится никогда.
Правая, медленно подумала Кира. Правой он писал. Нет, он всегда печатал на компьютере, это она все не могла себя приучить, все ручкой на бумажке строчила, а он печатал.
У него были милые пожилые родители где-то под Москвой и сестра, лет на пятнадцать его младше, которой он постоянно давал деньги, и дорогая машина, и неослабевающий боевой задор в отношении «девчонок».
– Простите меня, – выдавила она и взялась за горло, – одну минуту, простите, пожалуйста.
И выскочила из кухни.
Проняло, понял капитан Гальцев. Осознала. Теперь начнется истерика, и ни черта у нее не вытянешь. Так всегда бывает.
Он понюхал остывшую кофейную гущу в своей чашечке – гущи было ровно до половины. Даже на глоток не хватило того кофе, что сварила Кира Ятт. Вот наградил бог фамилией!..
За деревянной дверью послышалось какое-то шевеление, и капитан, безошибочно распознав это шевеление, негромко позвал:
– Парень! Зайди сюда!
После минутного молчания мальчишка возник в проеме.
– Вы меня? – спросил он вежливо.
– Слушай, – сказал капитан, – твоя мать угостила меня кофе, а я такой не люблю. У вас нет нормального, из банки?
– Есть, – подумав, ответил мальчишка, – сейчас.
Вразвалку – штаны были необъятной ширины и полоскались, как будто он некоторое время шел внутри их, – он вошел в кухню, включил чайник и вытащил громадную белую кружку. Капитан приободрился.
На кружке была надпись «Серый волк, зубами щелк!» и еще почему-то дата.
Странная какая-то кружка. На таких кружках должно быть написано «Я люблю Нью-Йорк» и нарисовано сердце с красной стрелой.
– Почему серый волк? – осведомился капитан.
– Где? – не понял мальчишка. – А… Это папина кружка. Его мама иногда зовет Серый, потому что он Сергей. То есть звала, – поправился он.
Папа, надо понимать, бывший муж и отец пацана.
Н-да. Зубами щелк. Почему-то вдруг смысл этой надписи показался капитану неприличным.
– Слушай, парень, а ты ничего не слышал – может, шум, или крик, или выстрел?
– Не-а, – протянул пацан. – Вам сколько кофе?
– Две ложки. А мать весь вечер дома была?
Мальчишка моментально принял боевую стойку. Капитану даже показалось, что он видит, как со всех сторон выставились и навострились колючки.
– Ну конечно, дома! Вы что, с ума сошли? Вы думаете, это она…
– Я ничего не думаю, – перебил капитан сердито, – я пока просто спрашиваю. Она никуда не выходила?
– Нет, – почти крикнул мальчишка, – да куда ей выходить-то?! Она после работы всегда дома!
– А… по телефону разговаривала?
– Я не знаю! Я не слушаю, что она делает! Я английский учил!
– У тебя своя комната?
– Ну, конечно, чья же еще?
– И ты из нее не выходил?
– Не выходил я! Я никогда не выхожу, если этот козлина приезжает!.. Очень он мне нужен!
– Подожди, – попросил капитан, – какой козлина? Мамин начальник, что ли?..
– Что происходит? – спросила с порога Кира. – Тим, почему ты орешь?
– Ничего, – заспешил капитан, – парень сделал мне кофе. Ваш, – тут он улыбнулся самой обворожительной улыбкой, – я пить не могу, уж извините.
– Мам, я папе позвоню, – угрюмо сказал мальчишка. – Может, он приедет?
– Еще не хватает! – тихо, но очень убедительно воскликнула мать. – Ты знаешь, сколько времени?
– Мам, у меня есть часы и глаза!
– Тогда не говори глупостей. Сейчас мы закончим и будем чай пить. И ты пойдешь спать.
– Мам, ну пусть он приедет!
– Тим. Нет.
– Мам, ему ехать три минуты!
– Нет.
Так-так, подумал капитан. Серый волк, зубами щелк.
– Ну и ладно! – злобно сказал мальчишка, повернулся внутри своих штанов и выскочил из кухни. Штаны скрылись намного позже.
– Что это за мода… – пробормотал капитан, проводив глазами мальчика.
– Такая, – объяснила Кира.
– Значит, вы все время были дома, ничего не видели, не слышали, – неожиданно спросил он, – во сколько вы приехали?
– Около семи, наверное. Или чуть позже семи. Если у меня на работе нет никакого… форс-мажора, я всегда приезжаю примерно в это время.
– А ваш начальник к вам часто приезжал?
– Не слишком. Если у нас возникали проблемы на работе и нам надо было обсудить их в спокойной обстановке, приезжал. Никакого, – она поискала слово, – графика приездов у него не было.
– А почему он с первым замом не обсуждал?
– Я не знаю, – резко ответила Кира, – может быть, он и обсуждал, но без меня. Ко мне Костик всегда приезжал один.
– У вас плохие отношения?
– С кем? – не поняла она.
– С первым замом?
– Почему у нас должны быть плохие отношения?
– Не должны, – раздраженно заявил капитан, – но могут. Вы не хотели стать первым замом? Вы женщина умная, деловая, сразу видно, а всего только второй зам. Тем более вы давно работаете, а этот первый зам – недавно.
Кира поболтала туркой, в которой еще оставался глоток кофе.
– Если вы хотите сказать, – начала она, – что я пристрелила Костика на лестнице собственного дома только для того, чтобы продвинуться по карьерной лестнице и стать первым замом вместо Батурина, говорите это сами.
– Да вы уж все сказали!.. – пробормотал капитан.
– Батурин отличный журналист. У нас почему-то принято говорить – неплохой, – отчеканила Кира, – если говорят, что журналист «неплохой», значит, это отличный журналист. У него есть чувство стиля, он хорошо пишет по-русски, что удивительно при его биографии, он жесткий и… правильный организатор. На месте Костика я бы его боялась.
