Татьяна Устинова
Один день, одна ночь
Он женился еще раза три, все так же необременительно, а лет в сорок «полюбил по-настоящему».
Возлюбленной в то время едва стукнуло семнадцать, и она покоряла Москву на свой лад в каком-то модном клубе, где ее и подцепил Анатоль. Маня Поливанова, с которой он снисходительно дружил в память о прошлом и еще потому, что дружить с ней было не стыдно, какая-никакая, а знаменитость, даже уговаривала его «не делать глупостей и оставить девчонку в покое».
На проститутку новая возлюбленная была не похожа, напротив, все мерзкое, столичное, разложившееся ненавидела. Она носила джинсы в обтяжечку, а сверху цветастую цыганскую юбку, на голову повязывала бандану туго-туго, сверху пристраивала темные сиротские очочки в духе Джона Леннона, катала в зубах толстую папиросу – совершенно по-одесски – и всерьез рассуждала о Гессе. А когда Анатоль приводил ее на Покровку, учила Маню жизни.
Маня слушала, вздыхала, курила, взглядывала поверх очков и старалась помалкивать.
Девчонка презрительно фыркала на Манины паркеты, просторы, полосатые оттоманки, латунные ручки и льняные занавески. Она то и дело выскакивала на балкон – в прадедушкиных хоромах «ей было нечем дышать и воздуха не хватало». На балконе она перевешивалась через перила, как будто ее тошнит. Маня поначалу пугалась.
Своего прадедушку, знаменитого авиаконструктора Поливанова, строившего во время войны легкомоторные бомбардировщики, получавшего Сталинские премии, ордена и звания, Маня очень любила и гордилась им. В энциклопедии конструктору Поливанову была посвящена целая страница! Девчонка же именовала его «приспешником тирана» и утверждала, что всех таких непременно нужно судить посмертно показательным судом за то, что они «работали на режим и укрепляли власть сатрапа, вместо того чтобы честно бороться!».
Маня ничего этого слушать не могла и особенным терпением никогда не отличалась, так что все гостевания сей странной пары на Покровке, как правило, заканчивались скандалами.
Анатоль скандалы любил, а Маня ненавидела.
И с девчонкиным именем вышла путаница!..
Поначалу она была вроде Настя Обдуленко, но Анатоль решил, что такое имя прелестнице не слишком подходит, загадочности мало, да и вообще за версту разит Одессой и Привозом, и переименовал ее в Асю Ленко, решив, что без «обду» фамилия выйдет гораздо благозвучнее.
Некоторое время приятели, и Маня тоже, разучивали новое имя и уже почти разучили, когда Анатоль опять ее переименовал!.. Теперь девчонку следовало называть Таис Ланко. Таис худо-бедно при некоторой фантазии и перестановке букв могло сойти за сокращение от Анастасии, а Ланко звучало на редкость по-французски, а все французское Анатоль любил.
Кроме того, от Таис Ланко до Манон Леско совсем уж рукой подать!
– Ты играешь в аббата Прево? – спросила Маня, первый раз услышав новое имя возлюбленной Анатоля, а девчонка – знаток Гессе и литературы вообще – наивно спросила, при чем тут аббат.
В общем, и смех и…
– Грех, – под нос себе пробормотала Маня и глотнула еще вина, шут его знает, может, и тосканского, – и грех, и смех…
– Что ты там бормочешь? – Анатоль залпом хлопнул коньяку, довольно прилично, покопался в тарелке с сыром, ничего не выбрал и шумно выдохнул. – Развожусь я, Машка. Все. Больше не могу.
– Как?! – воскликнула Поливанова без особого энтузиазма. – Опять?!
– Вот что такое, а? – Анатоль вдруг покраснел и быстрым движением плеснул еще коньяку. – Вот чего ты мне сейчас морали будешь читать? Не учи взрослого дяденьку жизни, Машенька! Я гораздо больше тебя понимаю! И я говорю – не-мо-гу! Все!
Маня вздохнула.
Хоть бы Алекс быстрее вернулся со своего интервью! Яблок и колбасы не привезет, конечно, но Анатоля… разгонит. Непонятно, почему так получилось, но Анатоль Кулагин Александра Шан-Гирея не то чтобы недолюбливал, а… как будто побаивался, что ли!..
Алекс никогда не вступал ни в какие дискуссии, в присутствии Таис Ланко вообще молчал. Поначалу Таис воинственно наскакивала на него с обвинениями, что, мол, Алекс пишет мелкобуржуазную прозу для старичков и импотентов, а писать нужно о том, что сатана грядет, и сгнивший мир смердит, как разложившийся труп, и черное солнце вот-вот встанет на Западе и возвестит, что настал последний передел.
Алекс какое-то время слушал, а потом неизменно спрашивал, очень вежливо:
– Хотите кофе? Или бутербродов? И хлеб, и колбаса у нас обыкновенные, от Елисеева.
Таис не понимала, почему Маня в этот момент всегда улыбалась, а Анатоль, наоборот, раздражался и говорил любимой, что она «чудовищно необразованна».
С самим Анатолем Алекс разговаривал вполне дружелюбно, но как-то слишком отстраненно, словно британский принц с королем Свазиленда Мсвати Третьим, явившимся на прием в Букингемский дворец в плетеной соломенной шляпе. Вроде и придраться не к чему, и протокол соблюдается, но тесного общения на равных никак не выходит.
В кулуарах Анатоль называл Алекса «хрен с горы» и еще – «наша гребаная знаменитость».
Алекс, в свою очередь, под разными предлогами уклонялся от участия в передаче, которую вел на радио Анатоль, и предложение написать колонку в тот же журнал отверг решительно.
В общем, дружбы двух талантливых и сильных мужчин не получилось.
– И слава богу, – вслух подумала Маня.
– Чего там слава богу?! – взвился Анатоль. – У нее ребенок, она меня разденет, как липку!
– Кто? – не поняла Маня, думавшая о своем.
– Таис, кто еще! – Он придвинулся и заговорил со страстным придыханием: – Машка, найди хорошего адвоката, а?! Ты же вроде с Глебовым дружишь! Пусть он ее голой оставит! Как подобрал нищенку подзаборную, так под забор и выброшу! А дочка чтоб со мной!.. А то ведь увезет в Одессу мою девочку, к биндюжникам своим, сука недотраханная!..
– Стоп, – приказала Маня. – У тебя, Толечка, своих адвокатов небось пруд пруди. Никого я тебе искать не буду. И что такое ты в голову взял?! Зачем тебе ребенок? Ей шесть лет всего! А тебя дома никогда не бывает, ты путешествовать любишь, эссе пишешь, ресторации уважаешь. Кто с ней будет заниматься?
– Дура! – Анатоль топнул ногой так, что перепуганно зазвенели высокие рюмки в прадедушкином буфете. – Нет, ну дура же, а?!. Все вы, бабы, одним местом думаете! Я что, должен Нийку отдать ее любовникам?! Чтоб она от них там набралась…
– Нет, конечно, ее лучше отдать твоим любовницам, – перебила его Маня. – Они все, как одна, готовы заступить на вахту, да?.. И от них она как раз наберется только хорошего, доброго!
Девочку звали Нийя – очень красиво и очень непонятно, – и бесконечные родительские скандалы к шести годам превратили ее в совершенную неврастеничку. Ее то осыпали поцелуями и подарками, то отсылали к бабушке в Одессу, то вдруг забирали обратно в Москву, то устраивали в подготовительный класс для детей элиты, то неожиданно начинали воспитывать в суровых православных традициях – в зависимости от настроения и от того, кто из родителей в очередной раз выиграл мелкую или крупную баталию.
Маня девочку Нийю не любила, стыдилась этого и старалась делать вид, что любит. Нийя, совершенно запуганная и задерганная родителями, знай только закатывала истерики по любому поводу.
– Нийка – моя дочь, она должна жить в Москве, учиться в Париже, ездить на море, а эта дрянь безмозглая ничего подобного ей дать не сможет и пусть катится на все четыре!.. Ты это хоть понимаешь?! Да где тебе! У тебя детей не было никогда!
Маня промолчала.
…Хоть бы Алекс скорее приехал!
– Безмозглая дрянь жила с тобой… сколько? Семь лет-то точно! И это она родила твою дочь, которая должна жить в Москве и учиться в Париже.
– Да от меня любая бы родила, и счастлива была б, что я ее обрюхатил!.. В ногах бы у меня…
– И выхода у тебя теперь никакого нет, Толя. Что бы ты сейчас ни орал, твоя жена в любом случае останется матерью твоего ребенка. Навсегда. До самой смерти. И ты должен будешь с ней договариваться.
– Я не стану с ней договариваться! Договариваются с теми, у кого в голове есть разум, а у вас, у баб…
– Ты зачем ко мне пришел, Толя?
Он удивился совершенно искренне:
– Как зачем? Поговорить! Ты мой самый старый друг, Машка, хоть и баба! Дай совет, а?.. Вот что мне теперь делать? Я же ее любил, так люби-ил!.. А она за все добро, что я для нее сделал, в душу плюет! Любовника завела и собирается Нийку увезти и спрятать.
– Про любовников слушать не желаю, – сказала Маня. – Ты первый начал. Ты же ни одной юбки не пропускаешь!.. И даже не скрываешь ничего.
– Я мужчина, и у меня потребности.
– Ты бы свои потребности или придержал малость, или удовлетворял где-нибудь в сторонке, где никто не видит. А ты с каждой пассией для желтых журналов фотографируешься! И что твоя жена должна делать? Любоваться, что ли, на эти потребности твои?
– Помалкивать она должна! Я ее содержу, кормлю, пою, одеваю!.. Я ее в прошлом году во Францию на две недели возил, туфли купил за четыреста…
– Заткнись.
Он осекся.
– Что?
– Ты скотина.
Неизвестно, что было бы дальше, потому что Анатоль тяжело задышал и сощурил бешеные желтые глаза, а Маня поднялась, сразу став на голову выше его, и потными от гнева пальцами крепко взялась за ножку бокала, из которого пила, и даже с наслаждением представила себе, как выплескивает содержимое ему в лицо и красное вино заливает его неопрятную, мятую на животе рубаху, но тут где-то очень далеко произошло какое-то движение, негромко хлопнуло, и Алекс позвал:
– Маня?
Она моргнула, посмотрела на свои стиснутые пальцы и осторожно их разжала.
…Матерь божья! Кажется, пронесло.
Маня выскочила в коридор, очень длинный и темный, как во всех старых домах, и потрусила к двери.
– Господи, какое счастье, что ты приехал!..
На полдороге она остановилась и прищурилась за очками.
Он приехал, но не один.
Это было вполне в его духе – привести в дом людей, даже не предупредив.
– Добрый вечер, – злобно поздоровалась писательница Поливанова, и Алекс быстро на нее посмотрел. В руках у него была какая-то коробка, и он сунул ее на прадедушкину полку для шляп, довольно высоко.
Люди, пришедшие с ним, вразнобой поздоровались.
Алекс подошел и взял ее за руку, горячую и потную.
– Нам нужно закончить интервью, – сказал он, рассматривая Манину физиономию. – Почему-то именно на моем рабочем месте.
– А вопрос «где вы берете сюжеты» уже задавали?
– Маня, познакомься, это Ольга Красильченко, журналистка, а это…
– Вы та самая знаменитая тетя, да? – воодушевилась Маня и высвободила руку. – Дэн нам все уши про вас прожужжал!
Знаменитая тетя как будто споткнулась, клюнула носом и уставилась на Маню. Болтнулись взад-вперед очки на цепочке, а пухлые щеки покраснели, как у маленькой девочки.
– Дениска всегда рассказывает… невесть что, – выговорила журналистка.
Дэн Столетов, Ольгин племянник, здоровенный, лохматый, громогласный, работал в журнале «День сегодняшний» и дружил с Володей Береговым из издательства «Алфавит», а с некоторых пор еще и с Маней и Алексом. Когда несколько месяцев назад Берегового чуть было не засадили в каталажку, Дэн поднял на ноги всех – даже Екатерину Митрофанову, начальницу Берегового, которая его недолюбливала, и эту свою тетю Олю, на самом деле первоклассную и очень опытную журналистку, – и как-то само собой получилось, что теперь они «близкие люди», почти родственники. Говорят, так всегда бывает после испытаний, которые люди проходят вместе.
Шут его знает, может, и вправду бывает. По крайней мере, Мане Поливановой казалось, что она знает Дэна много лет и в детстве они ковырялись в одной песочнице. Хотя этого никогда и не было!
– Так это вы делаете интервью, Ольга? Алекс, нам повезло! Значит, вопроса «где вы берете сюжеты» не будет.
Тетя Дэна смутилась еще пуще, а Алекс слегка дотронулся до Маниного плеча – предостерегающе. Насилу понял, что она во взрывоопасном состоянии!..
– Ольга, это Марина Покровская. Автор детективных романов.
Про Маню Алекс почему-то никогда не говорил, что она – писатель.
– Проходите! – И автор Покровская сделала хлебосольно-приглашающий жест рукой. – У нас сегодня полно гостей.
Она не сказала, что ее можно называть «просто Маней», и не обратила никакого внимания на другую вошедшую, которая сосредоточенно сопела у самой двери, и Алекс понял, что дело серьезнее, чем кажется на первый взгляд.
Что-то ее расстроило, и сильно. Или работа сегодня пошла не так?.. Или она зла на него, что не позвонил?.. Впрочем, он никогда не звонил и считал, будто давно приучил к этому Маню.
Цыган, говаривала Поливанова, тоже приучал свою лошадь не есть. И она уж почти привыкла, да только с голоду сдохла.
– …вы извините нас, пожалуйста, – приглушенно бубнила на заднем плане Ольга Красильченко, – нам нужны фотографии с рабочего места Алекса, и я бы задала ему еще буквально пару вопросов!.. Их задавать имеет смысл только там, где человек живет, в общественном месте не годится…
– Пожалуйста, пожалуйста, сколько угодно! – фальшиво восклицала Маня. – Да вы проходите, не стесняйтесь! Мне, правда, угощать вас нечем, Алекс не предупредил, что будут гости.
– Ничего, ничего не надо, что вы! И мы не гости, мы всего на пять минут, только закончим работу и не станем вам надоедать…
– Ты чего такая злая? – в ухо Мане спросил Алекс.
– Ничего.
– Что-то случилось?
– Ничего.
– Мань, у меня кроссовки не снимаются, я в них пройду?
Она судорожно поправила на носу очки и уставилась в угол, где возилась безмолвная до этой минуты вторая гостья.
Девица Таис Ланко выбралась на свет, небрежно, снизу вверх, кивнула Мане и спросила равнодушно:
– Ты чего уставилась? Я фотографирую! Я же фотограф!
О фотографических упражнениях супруги Анатоля Маня знала не понаслышке. Когда девчонка только явилась в Москву и Анатоль обрел ее в качестве «единственной любви», выяснилось, что никакой профессии у нее нет и приставить ее к делу будет довольно затруднительно, потому как ярко выраженных пристрастий, а также образования нет тоже, а ему очень хотелось, чтобы она чем-то… «занималась». Все же он был много старше, опытней и умнее и понимал, что приспособить строптивую семнадцатилетнюю красотулю сразу и навсегда к домашнему хозяйству вряд ли удастся.
«Занятия» придумывали довольно долго и всем миром. Сначала собирались пристроить ее на радио, но она говорила нараспев и еще так: «Сама я с Одессы», а это для радио ну никак не годилось. Потом вроде определили в журнал бумажки перебирать, но она там фрондерствовала, бумажки путала, на звонки отвечать не умела и то и дело сбегала в курилку, где было гораздо интереснее. Тогда решили, что она станет фотографом! Было куплено оборудование, – камера, объективы, штативы и лампы – пройдены ускоренные курсы, и несколько главных редакторов, старинных знакомцев Анатоля, скрепя сердце стали поручать ей несложные съемки.
Так продолжалось какое-то время, потом родилось дитя, Анатоль пустился во все тяжкие, начались скандалы, девчонка время от времени безутешно рыдала в жилетки тех же главных редакторов, взрослых, умудренных, тертых мужиков. Они ее утешали и, несмотря на то что, просматривая результаты «фотосессий», все, как один, тяжко вздыхали, но заказы все же давали – жалели дурочку. Работа тоже в основном была «по знакомым». К чужому человеку девчонку не отправишь, она того гляди завернет там что-нибудь про искусство для импотентов или снимок забацает, где у «звезды» один глаз закрыт, второго будто и вовсе нет, а изо рта слюна брызжет, выложит в Интернет и станет там рассуждать, что «в неприкрытой правде и есть суть фотографии»! Один сердобольный из редакторов так и попал, судился потом со «звездой», которая про «неприкрытую правду» слушать не желала, а напирала на «ущемление чести и достоинства» и процесс выиграла!..
Между тем Таис Ланко вооружилась фотокамерой, прицелилась и зачем-то запечатлела задницу Алекса, который как раз нагнулся, чтобы убрать с дороги ботинки.
– Ну, все в сборе, – бодро объявила Маня, которая решительно не знала, что теперь делать, и опасалась скандала в присутствии журналистки Ольги Красильченко. – Может, чайку?.. Таис, у меня как раз гостит твой муж.
Алекс хотел что-то сказать, даже рот открыл, но передумал. Журналистка маялась, чувствуя в атмосфере потрескивание электрических разрядов, а Таис Ланко фыркнула и повела плечиком под сиротской тужурочкой из негнущегося, скрипящего, как неисправные тормоза, кожзаменителя – давно миновали времена, когда Анатоль раскошеливался на наряды для супруги!..
– Мы сейчас очень быстро все закончим, – вновь горячо пообещала журналистка, подняв голову, посмотрела на высоченную Маню и улыбнулась ей, как старшие улыбаются малышам. – Вы не волнуйтесь, Марина.
– Да я не волнуюсь. Алекс, я так понимаю, что твое рабочее место – это мое рабочее место? В кабинет проводить?
Знаменитый писатель Лорер в кабинете отродясь не работал. Он вообще никогда не писал в каком-то… специально отведенном месте! Таскался со своим ноутбуком из кухни в прадедушкину библиотеку, а оттуда в спальню, непременно устраивал вокруг себя «гнездо», как это именовала Маня, из книг, старых журналов, музыкальных дисков, обрывков каких-то записей и разномастных листочков с нарисованными рожицами и выписанными цитатами. Когда он был «в тексте», ничего вокруг не видел и не слышал и однажды таким макаром улетел вместо Парижа в Амстердам – в зале ожидания во Франкфурте, где была пересадка, строчил роман и, дописывая на ходу, ушел в другой коридор, и очнулся, только когда его хватились и французский издатель, обеспокоенный отсутствием знаменитого писателя, стал названивать по всем телефонам.
Подруга Митрофанова несколько раз всерьез толковала Мане, что он полоумный и его нужно лечить у специального врача.
Поливанова проводила всех в кабинет, с тоской думая о том, во что они сейчас превратят ее рабочее место, – девчонка щелкала затвором, все снимала, хотелось бы знать, что именно! – и вернулась на кухню.
Анатоль с воинственным видом болтал в пузатом бокале коньяк. Маня хмуро принялась составлять на поднос чашки.
– А я знал, что она приедет! – мстительно сообщил старый друг – лучше новых двух – и, перегнувшись, выглянул в коридор, где никого не было. – Еще вчера объявила, что ей заказали твоего хрена с горы!.. Тоже мне, нашли фотографа!
– Это ты всем объявил, что она фотограф. Она не сама придумала.
– Вот чего он всем дался, а?.. Нет, ты мне скажи! Ну что, он в самом деле хороший писатель, что ли?! Чего такого он написал, почему все кипятком писают?! Нет, по европейским меркам оно, конечно, может, и написал, но там никакой литературы давным-давно нету, и культурный процесс скатился ниже…
– Да.
– Чего – да?
– Он хороший писатель.
– Ой, ну брось, а?.. А то я не понимаю в писателях! Ты так говоришь, потому что он тебя трахает и до сих пор не бросил! А вам, бабам, только и надо, чтобы трахали как следует, тогда в каждом мужике вы видите… царя! Вы ведь лишь прикидываетесь порядочными, а на самом деле вы самки, все до одной! Вы все хотите нравиться и трахаться, и если вас не иметь, вы же не простите! Для вас только тот мужик, который…
– Вас вывести или уйдете сами?
Маня чуть не уронила прабабушкину чашку, которую уже минуту без толку терла полотенцем.
Вид у хорошего писателя, стоявшего в дверях, был абсолютно безмятежный. Кажется, даже веселый.
Маня улыбнулась ему грозной улыбкой. Щеки у нее горели тяжелым румянцем. Ах, как Алекс знал и эту улыбку, и румянец!..
– Свари мне кофе. Я что-то сплю целый день.
– А потому что не надо до четырех утра в книжках рыться!
– Мне больше некогда рыться. Ну так что, Анатолий? Уйдете сами или устроим сцену с выволакиванием?
Анатоль медленно и очень выразительно встал, не менее выразительно выплеснул в себя коньяк, сглотнул и с показательным грохотом поставил стакан на стол.
– Значит, так, – начал он, и Алекс подумал с некоторой насмешкой: видимо, все проделанное означает, что придется выволакивать, – я пришел не к тебе, и дом этот не твой! И указывать мне на дверь ты не смеешь!..
Алекс вздохнул.
– У нас полно посторонних, – скороговоркой напомнила ему Маня. – Будь осторожен.
– Никто ничего не заметит, Маня.
– Кто ты такой?! Ты вообще никто, пшик! Книжный червь! Бледная поганка! – И Анатоль зачем-то плюнул на пол. – Я тут всю жизнь провел, а ты!.. Какое право ты имеешь мне указывать! Я всегда правду говорю, вон Машка знает и меня за это уважает! И если я говорю, что она б…дь, значит, это правда!..
Алекс Лорер – хороший писатель, книжный червь и бледная поганка – одним движением крепко взял Анатоля за руку и за плечо.
Анатоль словно по команде выпучил глаза, коротко прохрипел невнятное, дернулся и нагнулся вперед, будто собираясь искать что-то на полу.
Маня отвернулась. Она знала, что Алекс умеет проделывать всякие такие штуки и время от времени даже проделывает, но смотреть на это не желала.
Ведя Анатоля впереди себя, как непослушную собачку на коротком поводке, Алекс вышел в коридор и пропал. Появился через некоторое время без всякого Анатоля и вежливо напомнил ей про кофе.
Маня достала турку, водрузила на плиту и покосилась на него. Щеки у нее по-прежнему горели, хотя в кухне стало как будто значительно просторнее и легче дышать, и окно она распахнула настежь.
– Что это ты так разошелся?
Он пожал плечами.
– Ты чего разошелся, а?!
Он вдруг улыбнулся очень весело:
– Должен ли я сказать, что не позволю никому оскорблять тебя? Или можно не говорить?
– Можно не говорить, – буркнула Маня. – Кофе в кабинет подам.
– Спасибо.
Она нагнала его в длинном темном коридоре, повернула к себе, обняла и припала.
– Как я устала, ужас. И Анатоль приперся!.. Я думала, ты один приехал, а оказалось… У тебя надолго еще этот конфитюр, в смысле интервью?..
Алекс потерся щетиной о ее горячую щеку.
– Знаешь, я думаю, надолго. Она очень… въедливая журналистка, эта Ольга.
Маня вздохнула.
– Я так с голоду помру. Совсем. Окончательно. Ты бы хоть привез чего-нибудь!
– Откуда? С интервью? А теперь извините, мне нужно в бакалею?..
Маня фыркнула ему в волосы, в тысячу первый раз мельком подумав, что это несправедливо: такие ресницы и кудри должны были барышне достаться, а достались…
Кабинетная дверь распахнулась, прямоугольный кусок теплого вечернего солнца упал на них, прижавшихся друг к другу. Алекс зажмурился.
Журналистка Ольга Красильченко ойкнула, засуетилась, заоборачивалась и юркнула обратно в кабинет.
Из кухни громко зашипело, и, кажется, что-то там полилось.
– Кофе сбежал, – сообщила Маня. – Иди, я сейчас новый сварю.
Настроение у нее стремительно улучшалось, и, собирая с плиты коричневый засохший порошок, она даже напевала себе под нос.
Может, в магазин пока сгонять, раз уж въедливая журналистка Ольга так просто не отстанет?.. А что? Вполне! До гастронома на бульваре довольно далеко, зато через три дома есть крошечная дорогущая лавочка, гордо именовавшаяся «продовольственный бутик». В «бутике» были представлены французские паштеты и багеты, русские осетры, водки и «кавьяры», шотландские виски и испанские хамоны, в лучших традициях подвешенные к потолку на длинных веревках. Народ в «бутик» заходил больше на экскурсию, чем за продуктами, и Маня не слишком любила покупать там еду – дорого и бестолково.
Но ради такого случая – приступа любви к Алексу, изгнавшему из ее дома «старого друга», – вполне можно!..
Очень осторожно она внесла в кабинет поднос с начищенными до блеска кофейником и чайником, пристроила его на прадедушкин стол зеленого сукна и сообщила, что «отойдет на минутку».
Алексу сообщение не понравилось – Маня определила это по его носу. Вслух он ничего не сказал, говорить «о личном» мешали разложенные вокруг диктофоны общим числом три штуки. Должно быть, Ольга Красильченко и впрямь очень ответственный журналист, вон как подготовилась!.. Таис Ланко на Маню вообще не обратила никакого внимания. Она скучала на прадедушкином кожаном диване, держа на худосочном животе фотоаппарат. Специальные лампы на длинных ногах, расставленные тут и там, не горели, очевидно, «фотосессия» еще впереди.
Потом нужно будет обязательно, обязательно посмотреть, что там Таис наснимает, а то мало ли что…
На улице было тепло и по-летнему пустынно. Маня очень любила Москву именно летом, когда она немного освобождалась от машин и людей, становилась просторной, начинала легче дышать. На бульваре вдалеке местные мамаши катили коляски и ковыляли карапузы, уже выросшие из колясок. Следом ковыляла бабушка или няня – и бабушка, и карапуз в панамках, чтоб «не напекло», бабушек почему-то всегда беспокоит, что внучку «напечет головку», хотя вечернее московское солнце решительно никому и ничего напечь не может! Машин мало, и все чистые, веселые. Чахлые липы в скверике стояли, не шелохнувшись, отдыхали. И пахло летом, волей.
…Во дворе издательства «Алфавит», обустройством и красотой которого занималась сама генеральная директриса, вскоре распустятся пионы. Маня Поливанова очень любила пионы, и Анна Иосифовна всегда преподносила ей букет самых первых, самых свежих!..
А вот Александр Шан-Гирей никаких букетов не преподносил, хотя она несколько раз с дальним прицелом толковала ему про пионы!.. Как правило, он вспоминал о них глубокой осенью, некоторое время бестолково искал, благополучно не находил и успокоенно забывал.
В «бутике» Маня купила так много – все вкусное! – что пакеты тащила с трудом, и пришлось даже по пути сделать привал. Она пристроила грузы на лавочку, поправила на вспотевшем носу очки и оглянулась по сторонам.
Коляски катились, карапузы топали, бабушки поспешали. Как, однако, хороша жизнь!..
Из ее подъезда, до которого было уже, в сущности, рукой подать, выскочила Таис Ланко и дунула в противоположную от Мани сторону, к Садовому кольцу.
…Должно быть, Алекс и ее выставил, решила Маня. Стала бузить, вот он и выставил. А что? С него станется!.. Впрочем, нам от этого только лучше, свободнее. Хотя дело-то останется несделанным, фотографии к интервью нужны, как ни крути. Пришлют другого фотографа, на него придется потратить еще полдня!..
Маня Поливанова загрузилась в лифт, кое-как прикрыла двустворчатые тугие дверцы и локтем – руки-то заняты! – нажала выпуклую черную кнопку. Лифт в старинном доме на Покровке тоже был старинный, и кнопки правильные, упитанные, нажимавшиеся со смачным щелчком. На втором этаже лифт, медленный, как черепаха на прогулке, остановился, и вошла соседка Софья Захаровна со своей левреткой по имени Гарольд. Ей нужно было вниз, выгуливать Гарольда, но она сказала Мане, что с ней «прокатится».
– Вот времена, – уронила Софья Захаровна, сторонясь Маниных пакетов. – Женщина вынуждена сама – сама! – таскать сумки! Да еще такие тяжеленные!
Маня покивала, соглашаясь. Очки съехали на кончик носа.
Софья Захаровна не одобряла Маню, а заодно и ее не слишком приличную связь с Алексом. Во-первых, в законном браке никто не состоит. Во-вторых, в чинный подъезд с фикусами, где нет никаких чужаков, а ордера в свое время подписывал сам товарищ Калинин, с появлением Маниного кавалера повалили какие-то странные личности, утверждавшие, что они – журналисты. К чему приличным людям журналисты?! В-третьих, профессии у обоих какие-то подозрительные. Ну, что это, скажите на милость, за профессия – писатель?.. Хорошо хоть артиста не привела! Впрочем, что с нее взять, одна, без старших, присмотреть некому.
Мимо клетки, которая плыла вверх с черепашьей скоростью, кто-то громко протопал и кубарем покатился по лестнице вниз.
– Уж не ваш ли… приятель ринулся? – осведомилась Софья Захаровна.
– Думаю, что нет, – бодро заявила Маня и кое-как открыла двери причалившего лифта. Соседка никак ей не помогла. – До свидания!
В ее квартире работа шла полным ходом, и все оказались на месте, включая Таис Ланко, про которую Маня думала, что Алекс ее выгнал. Лампы на длинных ногах запалены, свету столько, что кажется, будто сейчас вытекут глаза, и жара, невыносимая, одуряющая.
…Странно. Кого же я тогда видела у подъезда?.. Или у меня галлюцинации начались в прямом, так сказать, смысле слова?..
