Татьяна Тронина
Мода на невинность
– Да, – кивнула я, думая уже совершенно о другом. – Так ты еще работаешь моделью?
– А что! – опять засмеялась она. – Ты не веришь?
Она отцепила меня от своего локтя и повертелась в разные стороны, красуясь, – легкая и тоненькая, одетая в темный брючный костюмчик – пожалуй, в таком не стыдно и по Москве пройтись, по главной улице. Я все напрягала память, но никак не могла вспомнить, какая же нехорошая история связана с этой Инессой – давно, очень давно, я слышала об этом в свой первый приезд сюда, когда была еще ребенком…
– Почему же? Верю, – пожала я плечами.
– Что еще тебе рассказать?
– Ну… расскажи о самом Тишинске, ты, наверное, о нем больше других знаешь.
– Знаю… кстати, как-нибудь сходим вместе в краеведческий музей, там очень мило, – произнесла она с нежностью. – Расскажу… только с условием, что потом ты поведаешь мне все о себе.
– Все? – ужаснулась я. – Все я не могу…
– Господи, какая ты забавная… я шучу!
Мы доплелись до того самого поворота, дальше которого я идти не собиралась, и остановились под старой липой. Дальше, в стороне, открывалась другая улица, точно такая же, как наша, – частные домики, огороженные заборами, тишина и ни одной машины.
– Боже, что за жизнь! – вздохнула я. – Тебе не скучно здесь, ты не хотела бы поехать в Москву? Для меня-то это как лечение выписали…
– Какое высокомерие, однако… – Инесса пожала плечами. – Впрочем, я не обижаюсь. Я вообще никогда и ни на кого не обижаюсь… Мне нравится Москва, я там пять лет училась, но мне хорошо только в Тишинске. Раньше, до Петра, здесь было небольшое поселение, потом построили свечной заводик… после Екатерины – она была здесь проездом – жизнь забила ключом. У нее были какие-то особые планы на наш город, правда, они так и не осуществились, но тем не менее… В окрестностях жили несколько известных дворянских фамилий, у них сходились здесь поместья… ах, какое замечательное кладбище за старым парком, имена все известные и громкие, даже один декабрист там похоронен, после ссылки он поселился именно здесь. Ты права, – вздохнула она, – жизнь в Тишинске тихая и однообразная, но что-то мешает мне покинуть его.
– Родной город – ты его любишь и все такое… – сочувственно промямлила я. – Я понимаю. И хорошо, что здесь так тихо. Мне доктор прописал сменить обстановку, поэтому когда тетя Зина…
– Нет-нет, – не слушая, перебила меня Инесса. – Не только из-за того, что родной, я ведь еще ко всему прочему космополитка, ностальгией не страдаю. Что-то мешает мне отсюда уехать – ведь были мысли, планы, даже больше того – я знаю, что в столице смогла бы развернуться, сделала бы карьеру, прославилась – все, что угодно, я могу, чувствую в себе силы, но… есть нечто такое… – Она пошевелила в воздухе пальцами.
– Что-то мистическое? – серьезно спросила я.
– Не знаю, – так же серьезно ответила она и в этот момент даже показалась мне симпатичной. По-человечески симпатичной. – Я как будто жду здесь чего-то. Мне нельзя уезжать.
Эта тема фатума чрезвычайно меня захватила, я собралась высказать по сему поводу одну глубокую мысль, но в этот момент наше одиночество нарушилось и в конце улицы из легкого облачка пыли появилась машина – надо сказать, это был не ржавый «москвичонок» или побитая временем «Волга», по кривой тишинской улице почти бесшумно катила иномарка… я в них никогда не разбиралась, но то, что это была именно иномарка, было понятно даже такой дилетантке, как я.
– О, – вдруг оживилась Инесса, вглядевшись, – знакомые все лица…
За темными стеклами иномарки я решительно не видела никаких лиц. Инесса помахала рукой, словно здороваясь, – и машина затормозила напротив нас.
– Кто это? – шепотом спросила я.
– Это Вова. Познакомься, – сказала она, когда из иномарки вылез низенький толстый мужчина с бородой. – Вова, это Оленька, моя новая соседка…
Она говорила с этим солидным дядей, больше похожим на иллюстрацию к книжке про «новых русских», точно с ребенком – весело и чуть-чуть насмешливо. Кажется, у него даже золотая цепь на шее висела…
– Очень приятно, – невнятной скороговоркой пробормотал Вова, быстро оглядев меня, – в его взгляде не было ничего, кроме безразличного неодобрения, и тут же увлек мою спутницу куда-то в сторону.
– Извини, я сейчас! – крикнула Инесса.
Она была много выше его, с улыбкой над ним склонилась, а Вова принялся что-то быстро шептать ей на ухо. Он держал ее за руки трепетно и почтительно, и, несмотря на свою бороду, золотую цепь и иномарку, было заметно, что он полностью находится в подчинении у Инессы.
– Нет-нет, ты же видишь – я не одна, – сказала Инесса, кивнув в мою сторону. – Что за нетерпение… я позвоню тебе завтра.
Бородач опять ей что-то шепнул на ухо.
– Подвезти? О нет, мы просто гуляем, не надо нас никуда везти… До завтра.
Он залез в свою иномарку, забыв попрощаться со мной, и так же бесшумно скрылся.
– Милейший человек! – Инесса с улыбкой посмотрела ему вслед. – Но очень стеснительный.
– Да уж… – неопределенно заметила я.
– Если тебе интересно, я могу сказать, кто он мне… – заявила она, глядя мне прямо в глаза.
– Жених?
– Можно и так. Или еще – бойфренд…
– Ты вовсе не обязана…
– Господи, лучше уж мне самой сказать, чем какая-нибудь тетенька начнет сплетничать обо мне и назовет милейшего Владимира Ильича моим хахалем – глупое слово, я его не люблю… – вздохнула она. – Его, ко всему прочему, Владимиром Ильичом зовут – лишний повод для комплексов.
– Странно, что у него комплексы. Это его машина?
– Да. Машина его, особняк на проспекте Мира тоже его, и наша фабрика… Он генеральный директор Тишинской швейной фабрики, – хихикнула Инесса. – Я понимаю, почему ты спрашиваешь, – разве могут у такого человека быть комплексы? Еще как могут! Он шепелявит, при разговоре брызжет слюной, дико боится всех женщин, боится темноты, ненавидит свое имя, свою внешность, не выносит, когда кто-то за его спиной начинает смеяться, потому что принимает все на свой счет, но при всем при том он очень успешный бизнесмен. Уж не знаю, как ему удается заниматься делами, но наша швейная фабрика известна на весь район, и даже в Москве открыт магазинчик, где-то на Садовом… Одежда неплохая, сшита отлично, ткани мы заказываем в Германии.
«Мы»!» – усмехнулась я. Впрочем, в такой глуши, наверное, все говорят «мы», ибо чувство сопричастности и единения, которого нет в урбанистическом мегаполисе, коим является столица…
– О чем ты задумалась? Наверное, считаешь, будто мне крупно повезло, что я являюсь любовницей Владимира Ильича, что такой, как я, пристало быть на содержании… – она говорила полушутя, и мне немного не по себе стало от прозорливости Инессы.
– Нет-нет, я ни о чем таком…
– В сентябре мы собираемся расписаться, – задумчиво произнесла моя спутница, глядя куда-то в сторону. – Он настаивает. Я в принципе тоже не против, хотя семейная жизнь – это так скучно…
– Детям нужен отец! – назидательно возразила я.
– Детям? – Она широко открыла свои прекрасные светло-карие глаза и расхохоталась. – Ты видела моих детей?
– Нет, – промямлила я, совершенно не понимая ее иронии, – но я слышала, как один из мальчиков играет на фортепьяно, дивно играет…
– Со следующего года он будет учиться в Москве. Здешняя учительница музыки, Роза Айратовна, удивительная женщина и талантливый педагог, при всех своих достоинствах уже не может ему ничего больше дать, а Боре надо идти дальше. Он вундеркинд! – опять засмеялась она. – Учти, я посылаю его в столицу не за счет Владимира Ильича, а совершенно бесплатно, ибо есть программа поддержки талантливых детей, в той школе, куда он отправляется, его берут с руками и ногами… У него есть даже способности к композиции!
– Потрясающе! – восхитилась я. – Надо непременно познакомиться с твоими детками.
– Да уж, никуда ты от этого не денешься, – ласково произнесла Инесса, беря меня под руку. – Что, в обратный путь? Кстати, они сейчас гуляют – эти ужасные ролики… Возможно, мы их по дороге встретим, они раскатывают по всему городу, такие лихачи…
Я представила себе детей, лихо раскатывающих по Тишинску на роликах, и мне даже стало немного не по себе. Правда, Тишинск тихий город и очень небольшой, но оставлять детей без присмотра… А вдруг они упадут!
– Ты не боишься отпускать их одних?
Она помолчала, внимательно и ласково глядя на меня, а потом отрицательно покачала головой.
Обратный путь, как ни странно, дался мне гораздо легче, я почувствовала себя почти здоровой. Мимо, поднимая тучи пыли и нещадно громыхая, промчался грузовик.
– Потапов, Люськин муж. Они наши соседи, живут в домике напротив.
– Как здесь мило, все друг друга знают… – вздохнула я.
Навстречу нам, с гиканьем и свистом, мчались на роликовых коньках двое подростков. Прямо на нас, и не думая сворачивать. Прямо помешалась молодежь на этих роликах! Все мое пасторальное настроение вмиг улетучилось.
– О господи, хулиганы! – ахнула я, цепляясь сильнее за локоть своей спутницы. Как я могла забыть, что во всех этих маленьких городах разгул преступности и беспредел, под прикрытием местной мафии орудуют многочисленные банды, и вообще, наркотики и алкоголизм…
– Чему ты радуешься? – в отчаянии вскричала я, подталкивая Инессу к обочине. – Они же нас сейчас собьют!
Похоже, ее эта перспектива совершенно не пугала. Она раскинула руки, и старший из подростков, вернее, не подросток и не юноша даже, а какой-то Чингачгук, громила в полосатой майке и с гривой смоляных волос, на ходу обнял ее и ловко затормозил. «Промискуитет[1] какой-то! Нет, куннилингус… – лихорадочно пыталась я вспомнить слово. – Свальный грех!»
– Привет, ма! – хриплым баритоном произнес Чингачгук. – А мы тут балуемся… Это она? – он кивнул в мою сторону.
– Да, это Оленька, – вся сияя, кивнула Инесса. – Они с тобой хотели познакомиться, очень беспокоились о твоем здоровье. Это Глеб, мой старший. А это Борис. – Она указала на другого подростка, чуть помладше, тоже смуглого и, в отличие от брата, аккуратно подстриженного, который молчаливо стоял поодаль, нетерпеливо елозя на коньках. – Это он у нас на фортепьянах!
Честно говоря, я ничего не поняла. Инессе был тридцать один год, в моем представлении ее дети должны быть по крайней мере школьниками младших классов, а тут какие-то лбы… Может быть, они приемные?
– Очень приятно, – пробормотала я, чувствуя себя как-то неловко.
– Ладно, ма, мы сейчас в булочную, а то она вот-вот закроется, нас ба послала…
– Только недолго, – весело сказала Инесса и помахала им вслед, когда они на своих роликах покатили дальше. – Что, не ожидала?
Она обернулась ко мне, читая по моему лицу, как по книге.
– У тебя замечательные дети, – пробормотала я.
– Некоторые принимают Глеба за моего брата. Или даже жениха… – Она улыбнулась, и в ее поведении не чувствовалось и капли смущения. – Глебу шестнадцать, а Борису четырнадцать. Борис и Глеб…
И тут я вспомнила. Нет, не приемные, родные! Это был словно приступ дежа-вю, внезапного озарения… Да, когда я приезжала сюда, лет пятнадцать назад, за стеной у тети Зины надсадно орал младенец, и она шепотом рассказывала моей маме: «Да-да, сама еще дитя, и неизвестно, кто тот негодяй, который…» Так вот что за нехорошая история была связана с Инессой, я о ней совершенно забыла, а тетя Зина не сплетница, ей даже не пришло в голову повторить мне ее сейчас.
– Ты что? – удивилась вдруг Инесса, хватая меня за вторую руку. – Ты такая бледная… Голова закружилась?
– Да, голова… – послушно повторила я, ничего не соображая. Мне было мерзко, так мерзко – вы даже не представляете! «Ей было четырнадцать лет… Маленькая Лолита, которая теперь ничего не боится. А потом еще через два года… И никаких комплексов, ни капельки сожаления… только гордость».
– Тогда идем скорее. Зинаида Кирилловна на меня рассердится…
– Я ей не скажу, – тихо произнесла я. – Я скажу, что во время прогулки чувствовала себя прекрасно. Все, отпусти меня. Мне уже лучше.
Далее мы шли молча, Инесса время от времени пытливо на меня поглядывала, словно не решаясь продолжить разговор о своих великовозрастных сыновьях. Она была ужасно хороша и ужасно мне не нравилась. Ее светло-каштановые волосы отливали тициановским блеском на весеннем ярком солнце, чуть припухлые капризные губы подрагивали, как будто она все время пыталась сдержать счастливую улыбку, длиннейшие ногти на ухоженных ручках… Пожалуй, Инессе нельзя было дать ее лет, она выглядела много моложе – даже не из-за того, что так хорошо выглядела, самоуверенное спокойствие просто распирало ее. Нимфоманка. Зачать первенца в четырнадцать лет и не испытывать по этому поводу никаких комплексов. Впрочем, если вспомнить историю, например, Шекспира с его Джульеттой…
– А Глеб? – неожиданно для самой себя спросила я. – Какие у него таланты?
– Зинаида Кирилловна не рассказывала? О, я вижу, она ничего не рассказывала… все больше на абстрактно-литературные темы, наверное… Хотя вопрос тоже по этой теме. Он пишет.
– Пишет? Что он пишет? – механически переспросила я, находясь в плену смутной тревоги.
– Что? Рассказы, повести… Его часто публикуют в местной печати, в прошлом году в «Юности» вышел рассказ, потом в каком-то сборнике, где творчество детей… В стиле фэнтези. Он тоже вундеркинд.
– Замечательно… – пробормотала я.
– Ты точно в порядке? Может быть, с тобой посидеть?
Я отказалась.
Тетушка где-то задерживалась, и я села на балконе на старый табурет, который, вероятно, простоял здесь не одну зиму. В самом деле, балкон давно следовало открыть, стало очень тепло – такая ясная, прелестная весенняя погода, но тем невыносимее мне было. Я не могла отвязаться от мыслей об Инессе. Я бы на ее месте просто умерла. Впрочем, я и так умираю…
Напротив, за невысокой оградой, стоял низенький деревянный дом, возле него под распускающим листья тополем притулился пыльный грузовик. «Семейство Потаповых…» – вспомнила я. Тишина стояла невыносимая, вдруг откуда-то издалека, словно фантазия, донеслась дивная, печальная мелодия. Опять Шопен. Это Боря. Мальчики вернулись из булочной… Мальчики!
Мимо осторожно, кошачьей походкой прошла вдова Чернова в безобразном темном платке, потом двое пьянчужек проковыляли в обнимку, словно сиамские близнецы, по виду – типичные водопроводчики или слесари… Потом в начале улицы возникло странное видение, настолько необычное, что я даже Шопена перестала слышать.
По дороге, цокая на всю округу стальными каблучками, плыла, точно белое облако, женщина. Как описать ее? Описать ее невозможно, можно лишь просто сказать, что она является родной сестрой Мэрилин Монро – те же высветленные кудри, венчиком обрамляющие головку, тот же рот бантиком, подведенный невыносимо яркой помадой, манеры все те же, знакомые по старым голливудским кинолентам… На оттопыренном локотке висела крошечная сумочка-кошелек, белое платьице, чрезмерно обтягивающее талию и едва доходящее до колен, крошечные белые лодочки, даже в этой пыли блистающие лаком… Да, она была вылитая Мэрилин, разве что растолстевшая до пятьдесят шестого размера. Локоток был объемист и кругл, а колени, выглядывающие из-под платья, напоминали небольшие диванные подушки, кукольное личико тишинской Монро дополнял второй подбородок.
Женщина холодно посмотрела на меня и вошла в калитку дома напротив. «Наверное, Люська…» – догадалась я. Поистине, сегодня был день открытий. Уж не знаю почему, но эта Люська тоже поразила меня чрезвычайно.
Хлопнула дверь – это появилась тетя Зина.
– Ты на балконе? – ужаснулась она. – Встала – и сразу же на балкон?!
– Тетя, да со мной все в порядке. – Я потянулась к ней, обняла, вдыхая родной аромат «Красной Москвы». – Я сегодня даже на улицу выходила. Ненадолго. Я совершенно выздоровела и прекрасно себя чувствую…
– Слава богу! – истово перекрестилась она. – Давай обедать, у меня там борщик в холодильнике… Ты представляешь, Головатюк сегодня сделал сорок ошибок в одном сочинении! И этот мальчик собирается на филологический факультет…
Головатюк был ее больным местом, она каждый раз сообщала мне перлы его невежества.
– Ты погоди, тетя… Ты лучше скажи, кто там живет, напротив?
– Кто? Да Потаповы… А почему ты спрашиваешь?
– А я сейчас видела одну женщину, и она так меня поразила…
– Какую женщину? – подозрительно осведомилась тетушка.
– Такую толстую, в коротком белом платьице, с кудрями крашеными…
– А, да это Люся! Чем же она тебя поразила? – удивилась она.
– Она такая, такая… я даже не знаю… Она нормальная?
– Вполне, – пожала плечами тетушка, уже залезая в старенький «Норд». – Возможно, я уже привыкла, что называется, глаз замылился… Она немного полновата, ну и что с того?
– Тетушка, это про меня можно сказать, что я немного полновата, а эта буквально какой-то дебаркадер…
– Бог знает какие вещи ты говоришь, – отмахнулась она. – Обычная женщина, работает в цветочном магазине. Муж у нее очень положительный, Михаил, не пьет, водителем работает, дочка Милочка, три годика… А ты, душа моя, совсем не полновата, ты упитанная, какими и должны быть все нормальные женщины.
– А какая тогда, по-твоему, Инесса?
– Ну… Она модели показывает, у нее именно для такой работы конфигурация…
Только поздним вечером, перед сном, когда впечатления дня немного улеглись у меня в душе, я решилась спросить тетушку, вернее – просто не могла не спросить, хотя больше всего я предпочла бы не знать этого. Какое-то нехорошее, дурное любопытство меня распирало…
– Теть Зин, – позвала я, сидя в ночной рубашке на кровати и болтая ногами. Тетушка сидела в своей комнате за рабочим столом и проверяла тетради, в распахнутой двери был виден ее смешной силуэт, освещенный настольной лампой. – Расскажи про Инессу.
– Про Инессу? – отозвалась та, не оборачиваясь. – А что про нее рассказывать? Очень успешная женщина…
– А… а ее дети?
– Способные мальчики. Наверное, самые способные дети в нашем городе. У них большие перспективы.
– Нет, я не про то. Как она умудрилась… как все это произошло? – Сердце у меня тоскливо сжалось, и я торопливо забралась под одеяло. Стул под тетушкой скрипнул, и она быстро повернулась.
– Да ну, ерунда все это, – торопливо произнесла она. – Стоит ли вспоминать… Разве ты не в курсе?
– Нет, я помню что-то такое, смутное, из детства…
– Почему ты спрашиваешь? Все уже давно забыли, все давно искупилось, все во благо… – робко сказала она, снова склоняясь над тетрадями. – Если и было что-то нехорошее во всей этой истории, то бог давно рассудил и сделал так, что бедной девочке только польза вышла…
– А кто отец детей? – проклиная свое любопытство, спросила я.
– Кто? Неизвестно. Абсолютно неизвестно…
– Ну, хоть какие-то предположения есть?.. Она ни о чем не говорила?
Тетушка глубоко вздохнула и отбросила ручку в сторону.
– Ты уверена, что нам стоит продолжать этот разговор? Ведь для твоего здоровья…
– Ну пожалуйста!
– Хорошо, изволь. Инессе только исполнилось четырнадцать, ее отправили на летние каникулы к родственникам, куда-то в южную сторону… Она была чрезвычайно самостоятельная девочка, и родители, ничуть не сомневаясь, отпустили ее одну.
– Дикие южные народы? – ужаснулась я.
– Да говорю же тебе, что ничего не известно. По прибытии к родственникам она была под абсолютным присмотром и в обратный путь отправилась с одной почтенной женщиной… Если когда это и могло произойти, то только тогда, когда она ехала одна в поезде, какой-то негодяй, наверное… Она сказала, что ничего не помнит – где и когда, и чтобы все отстали от нее.
– Может быть, правда ничего не помнит? – задумчиво предположила я. – Знаешь, так бывает с детьми, да и с вполне взрослыми людьми – срабатывает инстинкт самосохранения, память отключается, словно и не было ничего!
– Возможно. По ней нельзя было сказать, что она беременна, узнали только в конце осени, стали гадать да всякие предположения строить… Но она как партизан. Родители чуть с ума не сошли! Тогда-то все и решили, что случилось это во время южной поездки. Правда, Любовь Павловна с Валентином Яковлевичем исключительные гуманисты, они ее и не допекали совсем – что ж, раз уж случилось… всячески помогали и ободряли, и вообще, делали вид, что ничего особенного и не произошло. Ты знаешь, такое часто случается с молоденькими девочками, только все сразу же бегут к хирургам, а Инесса не захотела. Она ведь очень самостоятельная, даже как-то обмолвилась, что не хотела грех на душу брать… Мальчика назвали Глебом, в честь прадедушки.
– Да, они замечательные люди, – задумчиво произнесла я, имея в виду родителей Инессы. – В них есть что-то настоящее, здоровое.
И Любовь Павловна, и Валентин Яковлевич посетили меня несколько раз во время болезни – моложавые и веселые, в спортивных костюмах, – они вместе бегали трусцой.
– Да, я тебе говорю – доброта спасет мир. Не красота эта, а доброта!
– Доброта и есть красота, – истово заметила я. – А… а во второй раз как же?
– Тайна сия велика есть… – печально заметила тетушка. – Опять все покрыто мраком неизвестности, опять Инесса ни о чем не сказала.
– Дети очень похожи. Может быть, у нее была тайная любовь?
– Н-ну… никто не замечал. Дети похожи, это бесспорно. Только… у нашей докторши, Силохиной, есть этому объяснение – во второй раз был человек, очень похожий на первого. Возможно, Инесса сама захотела этого. Знаешь, с точки зрения психологии…
– О да! – горячо поддержала я, считая себя в некотором роде тоже знатоком психологии – ибо с кем поведешься… – Не так уж много типов внешности, их вполне можно классифицировать. Кто-то смуглый, черноволосый, и все такое… Дети получились якобы похожими, потому что масть совпала. Но вид у них вполне классический, я бы не сказала, что в их внешности сильны какие-то особенные этнические мотивы. Взять, например, Глеба… Это старший мальчик, я не ошиблась? Так вот, он настоящий европеец, ничего кавказского… скорее Испания или Болгария…
– Оленька! – мягко остановила мои размышления тетушка. – Ты уверена, что мы вправе обсуждать чужие проблемы? Какая разница, мы все равно никогда не узнаем, скорее всего, это было случайно, мимолетно… есть же мужчины, которые порхают по жизни, словно мотыльки, и никогда не оглядываются назад!
Помимо жриц любви и извращенцев тетушка очень недолюбливала еще и беззаботных мотыльков.
– А вдруг нет? – оживилась я, чувствуя, что не могу уже остановиться, и почти ненавидя свою болтливость. – Вдруг был кто-то определенный, кто и сейчас ходит где-то рядом, возможно, даже не подозревая… В Тишинске, наверное, не так уж много мужчин с подобной внешностью. Если поискать, наверняка найдется какой-нибудь знойный брюнет, этакий мачо… Ведь Борис, младший, – это точно дитя Тишинска?
– Мало ли тут бывало приезжих… – пожала плечами тетушка, явно тяготясь этим разговором. – Послушай, я понимаю, почему эта тема волнует тебя, конечно, она никого не оставила бы спокойным, но поверь мне – не стоит…
– А вдруг это тот, кого и в голову никому не приходило подозревать! – Меня уже трясла какая-то лихорадка, даже стало трудно дышать.
– Кто?
– Ее отец, например, – выпалила я.
Тетушка молчала минуту, потом с глубоким отвращением произнесла:
– Фу! Как ты можешь такие гадости… ах, дитя мое, в мире случаются всякие мерзкие вещи, но это не тот случай…
Она страшно раскудахталась, да и я с невольным стыдом припомнила, что Валентин Яковлевич русоволос и светлоглаз и он настолько мил и серьезен, что, наверное, застрелился бы, если б узнал, что о нем так думают.
– Ну ладно, беру свои слова обратно, – задыхаясь, сказала я. – А какой-нибудь сосед? Филипыч, например, или мистер Молодцов?
– Да что ж ты так… – рассердилась тетя Зина. – Ладно, я отвечу тебе – в двух этих случаях тоже, как ты выражаешься, не та масть, к тому же мы об этом думали тогда… У Молодцова полнейшее алиби на то время, когда Инесса могла забеременеть, – он находился в длительных командировках, а Филипыч… опять же я повторяюсь, – не та масть, да и по характеру он неспособен… Тогда была жива-здорова его мать, и он находился под неусыпным ее присмотром и шагу не мог ступить, и потом…
– Что? Ну что?
– Когда долгое время живешь с людьми, невольно обращаешь внимание, как они ведут себя друг с другом, голос, манера, всякие мелочи… Отношение Инессы никак к нему не изменилось – то же снисходительно-насмешливое… Да и он никак не проявил себя по отношению к Инессе, к родившимся детям. Кстати, как раз в то время он особенно бурно воевал со своей матерью – она запрещала ему жениться на одной симпатичной женщине, тоже одинокой… на вдове.
– Вдова Чернова? – внезапно озарило меня.
– Да… ты в курсе?
– Так, просто предположение. Только я не назвала бы ее симпатичной.
– Дитя мое, это было много лет назад, а ведь, как известно, годы женщину не красят, но в то время, можешь мне поверить…
– Ясно! – перебила я тетушку, страдая и злясь. – А ведь были же другие соседи!
– Ты про князя?
– Кажется, он был стариком? Ну и что с того! – Меня несло все дальше и дальше. – Бойтесь всех мужчин, старых и молодых, они до смерти способны к тому, чему предназначила их природа, ни на мгновение нельзя расслабляться… Какого он был цвета? Тьфу… то есть масти?
– Ну… я уже не помню, – недовольно произнесла тетушка. – Плешивый. Желтый и сморщенный. Оленька, ей-богу, к чему все это…
– А я читала один рассказ, очень давно, – как одна девочка родила от старичка-соседа, и на него никто не подумал – именно потому, что он был стар! Кажется, у Солоухина… Нет, у Улицкой!
Тетушка обреченно вздохнула.
– Николай Александрович умер задолго до рождения Бориса. Где-то в промежутке… я уже не помню когда, но задолго. Его звали Николаем Александровичем. Я тебе уже говорила – из бывших, из благородных…
– Вот-вот, именно такие…
– Оля, немедленно прекратим этот разговор, – строго сказала тетя. – Я боюсь за тебя.
Я уже молчала, потому что никаких других идей у меня не было, хотя странное, нетерпеливое желание разгадать тайну Инессы жгло меня. В самом деле, не могла же я напрямую спросить у нее? Инесса засмеялась бы насмешливо, потрепала бы меня по щеке и сказала бы, чтобы я занималась своими делами. Которых у меня не было.
– Как скучно, скучно… – пропела я, закутываясь в одеяло. Перед моими глазами смутно маячило чье-то лицо – чье, не разглядеть было, но я хорошо знала этого человека. Он падал передо мной ниц, прикасался к моим ногам, потом проводил языком от колена до середины бедра… о, это было щекотно и неприятно – как язык оставляет на коже свой влажный и горячий след, и я ненавидела этого человека всей душой, потому что никогда, до самой смерти, не отмыть этого следа. Это был мой давний сон…
С тихим писком я выскочила из-под одеяла, воздух перестал попадать в мои легкие.
– Что? – перепугалась тетушка, вскакивая со стула. – Тебе плохо, детка?!
– Нет, все хорошо. – Постепенно дыхание вернулось ко мне. – Это так, глупости все…
– Это от волнения! – авторитетно вскричала тетушка. – Не надо было мне затевать этот глупый разговор, ты слишком разволновалась. Недаром же твой… как его – Ян Яныч, говорил… покой и только покой!
– Все хорошо, – с облегчением прошептала я, ложась на подушки. – Я больше не буду.
– Детка, – трепеща, робко начала тетя Зина. – Не кажется ли тебе, что ты постоянно возвращаешься мыслями к тому человеку? Что любой намек…
– Тс-с! – сказала я. – Никогда. И вообще, отстань от меня, я засыпаю…
Я и в самом деле засыпала, но даже в этом промежутке между сном и явью продолжала думать об Инессе. Никто не совершал над ней насилия, глупая напраслина на горячих южных мачо, она сама захотела. И комплексов у нее никаких нет именно потому, что она делала только то, что считала нужным. Ей захотелось – пубертат и все такое, гормоны играют, – и случилось то, от чего родились ее дети. И она не сказала именно потому, что не хотела никого обвинять, потому что сама творила свою жизнь, не оглядываясь на других людей и общественную мораль. О, какое у нее веселое, живое лицо – ни тени страдания… Действительно, не стоит гадать, кто был отцом Бориса и Глеба, может быть – сам бог? Нет, это кощунство, нельзя так думать…
На следующий день я проснулась от того, что кто-то диким голосом вопил за окном:
– Ешь! Я тебе говорю, дрянь такая, – ешь!
Я посмотрела на часы – половина одиннадцатого, тети Зины давно и след простыл, поверх стула в ее комнате лежал махровый халат, больше похожий на шкуру убитого медведя.
Я встала и осторожно подошла к окну. Напротив, в соседнем доме, Люся кормила с ложки крошечную девочку, наверное, свою дочь Милку. Именно эта девочка была той дрянью, которая решительно отказывалась от еды.
Все тело Люси тряслось, как желе, ходило равномерными волнами – от двойного подбородка до круглых икр. Не без любопытства я посмотрела вниз – у меня верхняя часть ног в обхвате была того же размера, что у нее – нижняя. Настоящая Брунгильда. Не Люся, а какая-то Люсинда.
Чувствовала я себя прекрасно, и новый день тоже обещал хорошую погоду, а больше мне ничего и не надо было. Спрятавшись за занавеску, я наблюдала, как почтенная матрона исходит гневом и возмущением, пытаясь впихнуть в свою дочку что-то густое, белое и тягучее, вроде манной каши. На веранде, за обеденным столом, сидела еще какая-то старушка, неподвижная и безучастная к воплям Люсинды. На Люсинде был элегантный пеньюар бледно-лилового цвета, весь в рюшечках и кружевных цветах, и опять она показалась мне чуть ли не сумасшедшей. Знаете ли, иногда можно встретить таких чрезмерно расфуфыренных теток, от которых шарахаются все прохожие, ибо количество кружев и оборочек перехлестывает все нормы. Вот у нас в Москве была, например, женщина в соседнем дворе, которая сама шила себе платья а-ля маркиза Помпадур и гордо вышагивала в них по городу…
Сначала я боялась, что наша соседка прибьет девочку, на ее фоне выглядевшую совсем дюймовочкой, но мои опасения были напрасны – Люсинда и пальцем к ней не прикоснулась, только орала да пыхтела, как лошадь (даже через улицу было слышно).
Девочка была прехорошенькая – как куколка, про нее можно было сказать, что она тоже являлась копией Мэрилин Монро, только сильно уменьшенной. Лицо у маленькой Мэрилин выражало крайнюю степень невозмутимости, она, как и старушка рядом, никак не реагировала на вопли Люсинды, словно однозарядный магнит, кукольная мордашка отворачивалась от протянутой ложки. Ложка туда – девочка сюда, ложка сюда – девочка туда, и так до бесконечности…
– Ешь, дрянь такая, ты мать в гроб вгонишь! Ешь немедленно!
Несколько минут, словно завороженная, я смотрела на эту сцену. Удивительно, как у таких обширных женщин вроде Люсинды рождаются такие крошечные, миниатюрные девочки! Наверное, она и не заметила, как носила ее. Удивительно славная малютка! Было бы печально, если с течением времени она превратилась в копию своей мамаши. Правильно, миленькая, не ешь…
