Татьяна Столбова Маятник птиц

Прошел месяц. Муж с его длинным отпуском все сидел на даче, а Л. В. вернулась к работе. И спустя неделю подружка позвонила ей и плача рассказала новую историю: у коллеги пропало дорогое кольцо.

И снова сидели они вечером на кухне, пили чай, говорили… Вернее, говорила в основном подружка. Раньше иначе было: Л. В. говорила, а подружка больше слушала, а теперь вот так. И еще одно отличие было от прежнего: впервые подружка спросила Л. В., глядя ей прямо в глаза: “Что-то не так?” Словно почувствовала. А может, и почувствовала. Л. В. никогда не была притворщицей, а уж подружка всегда ее читала как раскрытую книгу. Но тут Л. В. сдержала себя, ответила с улыбкой: “Все отлично, ты о чем?”

На этот раз оставаться подружка не стала, уехала домой на такси уже за полночь. А утром случилось то, что случилось: Л. В. не обнаружила на трюмо своей золотой цепочки. Тут же внезапно вспомнилось, как лет пятнадцать назад исчезла у нее брошка, не то чтобы дорогая, но и не так чтобы совсем дешевая. Тогда думала – замочек расстегнулся и брошка упала где-то на улице или в парке, но так ли это было? Она в тот день с подружкой гуляла. Может, та заметила, что брошка упала, подняла и в карман спрятала?

С полчаса, наверное, Л. В. ходила по комнате туда-сюда, сердце колотилось как бешеное. Потом решилась. Позвонила подружке. Спросила с ходу: “Ты мою цепочку взяла?” Никогда не была притворщицей, не умела ходить вокруг да около, и сейчас не стала. Подружка через паузу только медленно переспросила: “Что?” Л. В. повторила вопрос. Снова пауза. И короткие гудки.

Л. В. переживала: то злилась, то думала: “А вдруг у нее клептомания? Это же психическая проблема, я должна была ей помочь, а не топить вместе с остальными”. Но никакой клептомании не было, иначе давно бы заметила, общались ведь с детства, и часто, помногу. Л. В. понимала, что дружбе конец, и это ранило очень больно. Думалось даже: ну взяла она эту цепочку, да и ладно, надо было сделать вид, что не заметила, зато по-прежнему были бы вместе.

Вернулся с дачи муж. В первый вечер сидели, смотрели телевизор. Л. В. от фильма вскоре отвлеклась, все перебирала уже привычные к этому моменту мысли о подружке. И вдруг муж говорит: “Это что тут?..” Встает, делает шаг, наклоняется и поднимает с полу цепочку… У Л. В. потемнело в глазах.

К ночи, дважды выпив по рюмке корвалола, она позвонила подружке. В динамике мобильного был слышен лишь механический перелив, означающий, что телефон не работает. Ночь не спала, а на следующий день прямо с утра полетела к ней на работу. Решила вызвать ее из офиса и сказать: “Прости меня! Цепочка свалилась с трюмо и застряла между плашками паркета. Хочешь, я сейчас всем тут скажу, что ты не могла украсть? Всем громко скажу!”

На работе подружки не было – уволилась. Коллеги смотрели мрачно, сказали, что вор нашелся – молоденькая уборщица, уже раскаялась, поплакала и все вернула, но поздно. Где теперь искать подружку – непонятно. Коллеги ходили к ней домой, ее соседи сообщили, что уехала, а куда – неизвестно. Л. В. тоже потом искала ее, безрезультатно.

Прошло три года. Жизнь Л. В. по всем меркам и так была неплохой, а стала еще лучше – внук родился. Но это только на первый взгляд. Покоя нет. А без покоя какую жизнь можно назвать неплохой? Мука терзает ее день и ночь. Как могла усомниться в родном человеке? Как могла в тот день скверное зерно не вырвать и не выбросить в тот же миг, как оно упало в душу? Есть такие вещи, которые исправить никак нельзя. Л. В. именно такую вещь и сделала. Одним махом перечеркнула все хорошее. И потеряла навсегда единственную свою, самую близкую, самую дорогую подругу. Навсегда».

В бутылке вина, которую принес мне Денис, оказалось полно барбитуратов. Я должна была уснуть крепким сном после первого же бокала.

– Так вот почему он все время спрашивал: «Ты не хочешь спать?» – задумчиво проговорила я.

Байер усмехнулся.

– Незатейливо.

– Да уж…

– Интересно, что он искал в кабинете вашего отца?

– Деньги?

– Возможно, – с сомнением произнес Байер.

Мы сидели в небольшом кафе без названия, метрах в тридцати от «Феникса-1». Здесь Байер обычно обедал.

Телевизор, подвешенный к стене, без звука показывал соревнования по бегу.

Я опять не выспалась, ночь прошла в бесконечных погружениях в сон на несколько минут и резком выныривании на поверхность, в явь; утренняя пробежка не принесла ожидаемой бодрости, я все еще ощущала себя изнуренной и слабой, все еще покачивалась в туманном облаке где-то между небом и землей. Так что сейчас я допивала вторую за утро чашку кофе и собиралась заказать третью.

Байер съел последнюю фрикадельку, отставил тарелку на край стола.

– Еще кофе? – спросил он.

Я кивнула.

Он сделал знак официантке.

На миг вдруг все показалось мне нереальным; я словно очутилась в неизвестном мне мире. Байер что-то проговорил, – я не расслышала. Но наваждение прошло, и я постаралась все-таки взбодриться. Не время зависать в пространстве.

– Два кофе и тост с ветчиной и сыром, – сказал Байер официантке.

Она улыбнулась ему, сунула блокнот в кармашек форменного передника и уплыла, покачивая бедрами, скрылась в темном, мигающем бледным светом проеме кухни, откуда в зал просачивались запахи пригоревшего масла и жареного мяса.

– Вы его ищете?

– Ищем. Уже есть первые результаты. Как только получу всю информацию, доложу вам. Пока что могу сказать, что зовут его Денис Волков.

– Денис Волков… Хоть имя назвал настоящее… Думаете, это он?..

– Преследует вас? Вряд ли. Судя по вашему рассказу, этот парень не больно хитроумен.

– Вот уж точно.

– Скорее всего, его наняли.

– Откуда такой вывод?

– Смотрите сами. Он похож на вашего бывшего мужа.

Я кивнула.

– Совпадение? Нет. К тому же все явно было тщательно продумано. Ваш преследователь – пока непонятно, в единственном или множественном числе – сделал так, чтобы этот Денис обладал также особыми приметами Яна. Как вы говорили – наклон головы, когда читает текст. Тот же французский одеколон. Такая же стрижка.

– То есть меня ловили на живца?

– Ни секунды не сомневаюсь.

– Да-а… Выходит, я, как глупый кролик, попалась в силки…

– Ну, как вы могли догадаться? Срежиссировано классически. Если не ожидаете подвоха…

– При нынешних обстоятельствах стоило ожидать.

– Такого наглого хода? – Байер покачал головой: – Нет, Анна, вы же не агент 007, вы нормальный человек. А кроме того, вам в плюс замененная бутылка «Карпинето».

– Случайность…

– Или чутье сработало. Я в это верю. Ну и редчайший фарт – у вас дома было вино такой же марки.

Официантка принесла поднос с двумя чашками кофе и тостом в маленькой тарелочке.

– Тост для вас, – сказал мне Байер. – Могу поспорить, что с утра, кроме кофе, у вас маковой росинки во рту не было.

– Не было, – согласилась я.

– Пора подзаправиться.

Тост выглядел аппетитно – поджаристый квадратик белого хлеба, а на нем расплавившийся и по краям подрумянившийся сыр, из-под которого виднелась светло-розовая ветчина. В моей опустевшей жизни я давно не ела таких деликатесов. Да и вообще ела немного и редко: раз в два-три дня Тамарину вкусную, но обычную домашнюю еду, иногда кусок хлеба, кусок сыра, пару сушек, в основном же механически, лишь по необходимости, пила пустой чай или кофе с сахаром – словно принимала лекарство.

Я сделала небольшой глоток горячего кофе, взяла тост.

– Да-а… Не нравится мне развитие событий… – проговорил Байер, вздохнув. – Такое ощущение, что наш злодей на грани. Вроде как уже не считает нужным прятаться. Действует почти в открытую, почти напоказ. Нанял актера…

– Актера?

– Я в переносном смысле. Нанял этого Дениса, видимо, исходя из его внешности. Парень, я думаю, следил за вами от дома и в нужный момент попался на глаза. Похож на Яна. Конечно, вы обратили на него внимание. А затем сцена с корректировкой объявления. Разве вы могли не выйти из машины и не подойти к нему, увидев, что он чего-то там чиркает?

Я покачала головой:

– Психолог… Сам Ян мне уже неинтересен, а вот его клон, причем симпатичный, сразу зацепил. Да еще Пушкина цитировал…

– Все эти детали свидетельствуют о том, что преследователь хорошо знает вас. Или где-то добыл сведения о вашей частной жизни. Это пугает меня, Анна. Он близко.

– Да ладно, Эдгар Максимович. Не так сложно узнать некоторые факты моей биографии. Вы сами семь лет назад заставили Яна удалить наши с ним фото из соцсетей. Но они же там были. А значит, любой начинающий хакер может их выудить из интернета в два счета.

– В целом, верно. И все же…

Мы погрузились в молчание. Байер, откинувшись на спинку стула, попивая свой кофе, отсутствующим взглядом смотрел через витринное стекло на улицу, я неспешно, с наслаждением, ела тост, который казался мне просто царским яством, невыразимо вкусным.

Пара за соседним столиком вдруг рассмеялась – громко, открыто. Мельком я подумала, что сама смеялась так очень давно. Наверное, слишком давно. В какой-то другой жизни. А может, никогда я так не смеялась. Уже довольно долгое время мои эмоции хранились внутри меня как в морозильной камере, застывшие, холодные. Или мне так лишь кажется?

Я доела тост, допила кофе, поставила чашку на стол и встала.

– Ладно, Эдгар Максимович, ищите и обрящете, я в вас верю…

– Анна, подождите. Еще не все…

Я расслышала в его голосе колебание, и сердце сразу сильно забилось. Байер и колебание несовместимы, значит?..

– Что-то насчет Акима?

– Нет, к сожалению. Просто небольшое отступление. Но по теме…

Я снова села на стул, выжидательно глядя на Байера.

Помолчав немного, он продолжил:

– Когда я был начинающим опером, мне рассказывали об одном случае… Вчера я вдруг вспомнил о нем, сопоставил что к чему, съездил к знакомому в архив. Не знаю, вы в курсе или нет… Вам говорит что-нибудь фамилия Волзиков?

– Волзиков? Странная фамилия. Нет, я бы запомнила. Кто это?

– Человек из далекого прошлого. Я не думаю, что эта история имеет отношение к нашему делу, но по старой привычке решил проверить…

Байер наклонился, открыл большую кожаную папку, прислоненную к ножке стола, достал копию какого-то старого документа и протянул ее мне.

«12.06.1979 г.

Гражданин Волзиков С. М. 1945 г. р., будучи в нетрезвом состоянии, ворвался в послеродовое отделение роддома № 2, где находилась его гражданская супруга Базлаченко О. Н., и устроил дебош, напав на акушерку и медсестру, которая в этот момент держала на руках младенца Д. (имя неизвестно), в результате чего упомянутый младенец был уронен медсестрой на пол и получил травму головы, несовместимую с жизнью».

– Имя они не успели ему дать… – пробормотала я, глядя в докладную старшего сержанта милиции П. Фокина. Буквы расплывались перед моими глазами. Я знала эту историю, но Волзиков в ней никогда не упоминался. По версии моих родителей, медсестра споткнулась на пороге палаты и уронила ребенка, он ударился головой об пол и сразу умер.

Почему-то только сейчас, держа в руке документ, зафиксировавший трагедию моей семьи, я осознала весь ужас того, что произошло. За несколько мгновений я пережила потрясение, пережитое матерью сорок один год назад. И фигурант, обретя фамилию, в моем воображении обрел и внешность. Возможно, и даже скорее всего, не совпадавшую с реальной.

Я сжала зубы. Волна ненависти к этому человеку на миг затопила меня.

– Значит, Волзиков… – медленно проговорила я. – И где он сейчас?

– Умер.

– Умер?

Я посмотрела на Байера с недоумением. Зачем же тогда он говорит мне о нем?

Байер кашлянул в кулак.

– Если точнее, его сбила машина. Через полгода после этого происшествия в роддоме.

– Эдгар Максимович, что вы как балерина, ей-богу, танцуете вокруг с пируэтами? Выкладывайте все сразу и без пауз.

Он дернул щекой, бросил на меня острый взгляд.

– Так точно. Свидетели указали, что наезд на пешехода был совершен машиной марки «Жигули» белого цвета. Последняя цифра номера – 7.

– И?

– За неделю до этого ваш отец подал заявление об угоне такой машины…

Кроме квартиры дед Илларион оставил моему отцу – своему единственному сыну – белый автомобиль «Жигули». Я видела его на старых фотографиях в семейном альбоме. И помню номер: 23–17.

– Вы видите связь? – спросила я, сощурившись и в упор глядя на Байера.

– Вы тоже видите связь, Анна, – произнес он. Его голос, как и взгляд, смягчился. – «Жигули» вашего отца так и не нашли. Но справедливость стоит дороже машины, ведь так?

Я швырнула копию докладной на стол, резко встала.

– Нет, – сказала я, наставив на Байера указательный палец. – Нет никакой связи. Ни вы, ни кто-то другой не скажет, что мой отец был способен на месть. Тем более – такую месть. Только не он. Это был человек чести. Он пережил смерть Абдо с достоинством, несмотря на…

– Смерть кого?

– Неважно. Просто копайте дальше, Эдгар Максимович. Я уверена, что родственники Волзикова, если они у него вообще есть и до сих пор живы, не имеют отношения ко всем нашим безобразиям. Более того, они наверняка были счастливы, что он покинул этот мир, и благословляли белые «Жигули»…

– Анна…

– Копайте дальше!

Я вышла из кафе не оглядываясь. Гнев кипел во мне, бурлил, едва не выплескиваясь вне – в пространство, которое существовало вокруг меня, жило своей тихой размеренной жизнью.

Только не мой отец… Только не он.

Я села в машину и с минуту сидела, ломая руки. Почему-то пальцы казались онемевшими.

Отец был человеком серьезным, спокойным. Мне приходилось видеть, как он расстраивался, но чтобы сердился – нет. При этом я понимала, что некие грани его характера от меня ускользнули, ведь для того, чтобы сколотить капитал, который он оставил нам в наследство, недостаточно быть только умным и серьезным. Наверняка за пределами нашей семьи он мог быть жестким, требовательным и расчетливым. Но убийство? Этого не могло быть. Просто не могло.

«Надо ехать к Розе», – вдруг мелькнула мысль, и я уже взялась за ключ зажигания, но вовремя вспомнила, что Розы больше нет.

А кроме нее, никто не мог мне сейчас помочь.

Разговоры с ней, совсем не похожие на сеансы у психотерапевта, каждый раз высвечивали для меня что-то нужное и важное в моей жизни, что-то, за что я могла зацепиться и жить дальше.

Высокая – метр восемьдесят, статная, крепкая, с шапкой густых черных волос, с большими карими глазами, чистой смугловатой кожей и безупречными белыми крупными зубами, она казалась неуязвимой. Мощный якорь, способный удержать на месте колыхающееся на волнах любое судно, от лайнера до буксира.

Ей не нужно было размещать объявления типа «Роза Ковалик, психотерапевт, стаж 30 лет…». Люди знали о ней и так. Она обладала уникальным даром – теплотой. Вкупе с даром мгновенно считывать чужие эмоции это делало ее особенной; на профрынке, переполненном психологами и психотерапевтами, она выделялась как мейн-кун в коробке с дворовыми котятами.

Мне приходилось три или четыре раза присылать к ней своих визиторов. Никому из них она не отказала и ни с кого не взяла ни копейки, хотя сеансы у нее стоили несколько тысяч за час.

Поначалу меня возили к Розе родители. Потом я стала ездить к ней сама. Очень редко, только в случае крайней необходимости. Бывало, апатия затягивала меня в такие дебри, что все мои мысли, неважно, чего они касались, сводились к одному: «все равно». И это «все равно» со временем начинало угнетать. Я понимала, что это неправильно, но ничего не могла сделать. Я уже упустила момент, когда можно было очнуться, прийти в себя и двинуться дальше, я уже съехала с основного пути и попала в кювет, откуда без помощи мне не выбраться. Вот тогда я звонила Розе и спрашивала, когда она примет меня. «Сейчас», – обычно отвечала она. Я отправлялась к ней, чувствуя облегчение от одной мысли, что скоро вернусь на свою дорогу.

А последний раз она пришла ко мне сама…

В сумке ожил и запел мой смартфон «для своих». Тамраев.

У меня уже не выскакивало сердце из груди, когда я видела на экране телефона его фамилию. После той поездки в морг он звонил мне пару раз, приглашал в музей, в театр. Я вежливо отказывалась.

– Анна, здравствуйте. Прошу прощения, если отвлекаю, но дело важное.

Все, сердце тут же подпрыгнуло…

– Здравствуйте, Роман. Конечно, говорите.

– По телефону сложновато объяснить. Давайте встретимся.

– Есть новости?

– Новостей нет, но появились кое-какие идеи.

Мы договорились о встрече в половине восьмого вечера в кафе «Бури вестник».

Я сомневалась, что Тамраеву действительно есть что сказать, и тем не менее волнение усилилось, мысли заметались – от инсинуаций Байера в адрес моего отца до вариантов идей Тамраева по поводу… Не знаю, по какому поводу. Надо было уточнить. Возможно, дело не стоило того, чтобы ехать на эту встречу.

Как же мне не хватает Розы… Именно сейчас.

Она притащилась ко мне в марте, задыхающаяся, исхудавшая, в серой фетровой шляпке, похожей на немецкую каску времен Первой мировой, совсем не в стиле прежней Розы, яркой и всегда элегантной. Села на диван. Внимательно посмотрела на меня потускневшими, но все еще выразительными карими глазами.

Прошло полтора месяца после исчезновения Акима. Меня штормило каждый день, я не могла сосредоточиться ни на чем, все мысли сразу возвращались к исходной точке – к вопросу: «Где мой брат?»

Я и сама думала о том, чтобы заехать к Розе, но меня останавливало одно обстоятельство: она уже лет пять вела упорную борьбу с раком, проходила курсы химиотерапии один за другим, консультировалась и лечилась у лучших онкологов города, дважды по месяцу провела в израильской клинике, пока наконец в январе двадцатого года не стало известно, что этот раунд был последним. Она проиграла. Ей оставалось жить всего ничего.

«Кофе покрепче?» – спросила я.

Роза всегда предпочитала черный как нефть, крепкий кофе.

«Давай, – проговорила она осипшим, но бодрым голосом, – и плесни туда коньячку. Есть у тебя коньяк?»

«Сейчас посмотрю…»

Коньяка у меня не оказалось, я позвонила Тамаре, попросила ее сходить в магазин, на что Тамара смущенно ответила, что ходить никуда не надо, коньяк у нее есть. Армянский марочный. Полбутылки.

«Тебя устроит армянский марочный?» – поинтересовалась я у Розы.

Она залихватски махнула рукой, что означало: «А-а… Наливай!» И я сказала Тамаре, чтобы она несла коньяк, и поскорее.

«Ань, и включи этого парня… Помнишь, я тебе говорила, что мне нравятся его песни? Ты еще ответила, что у тебя есть записи…»

«Брюса Спрингстина?»

«Тоже люблю, но на сей раз нет. Того, постарше. Как же его…»

Я поняла. И включила Леонарда Коэна.

За кофе с коньяком, под тихое звучание сипловатого коэновского голоса, мы говорили с ней последний раз.

«Неизвестность хуже всего – так почему-то считается. Но на самом деле неизвестность дает человеку самое важное – надежду. Пока ты не знаешь, что случилось с Акимом, ты в полном праве считать, что он жив».

«А ты? Роза, ты веришь, что он жив?»

«Мне трудно представить, что Акима нет. Он – мощный человек. Кристалл кварца. Плюс невероятный внутренний мир, способный, по-моему, вместить и охватить абсолютно все. Такого сметет только цунами. А где в наших пенатах цунами? У нас так… Волны, несильный шторм… Усиление северного ветра. Не более. Но… Это лишь самоуговаривание и самоутешение. Кто жив, тот смертен. Таков уж закон. Кроме того, в мире полно зла. А значит, нельзя исключить и самый мрачный вариант. И все же я верю. Да, я верю, что он жив. А ты, Аня, веришь?»

Я помедлила, но потом кивнула. Мой главный страх был как раз в том, что брата больше нет. И все же сквозь этот страх постоянно с боем прорывалась надежда…

«Вот и хорошо. – Роза слегка улыбнулась. – Однажды все прояснится. Я только хочу, чтобы ты была готова к любому исходу. Как же я боюсь оставить тебя одну, а придется…»

«Можешь не беспокоиться. Я не покончу с собой».

Она приложила руку к груди, сделала губы трубочкой и выдохнула, изображая облегчение.

«Роза, ты была у врача еще раз? Что он сказал?»

«Мы же виделись с тобой в январе. После этого я не сделала ни одного движения в сторону клиники. А зачем? Все предельно ясно. Скоро я – туда». – Она показала пальцем вверх.

«Можно попробовать еще…»

Она покачала головой:

«Я не сдалась. Я не сдалась, Аня. Я просто приняла факт: все. Со мной – все. Ты – другое дело. И пока я здесь, хочу убедиться, что с тобой все будет нормально».

«Все будет нормально».

«Хорошо… Знаешь, когда я ехала в такси, думала: какие слова найти для тебя… И вдруг поняла: а не надо искать. Мы ведь с тобой это проходили. Помнишь?»

«Феникс?»

«Точно. Мы обе были в какой-то странной эйфории, когда обсуждали все эти моменты. Если хочется умереть – валяй! Но умирай как Феникс. Умирай, чтобы возродиться вновь! Забавно и чуточку наивно… Но есть в этом все же некий полезный концепт».

«По крайней мере, тогда мне помогли эти хаотичные разговоры. Мысль переключилась с деструктивной на конструктивную. Новая жизнь – новая я. А в итоге получается парадокс Тесея. Я – уже не я? Или по-прежнему я?»

«Это только на первый взгляд. Да, каждый раз, умирая и возрождаясь вновь – естественно, в переносном смысле, – ты немного меняешься. Как в корабле Тесея сгнившие доски заменялись новыми до тех пор, пока не осталось ни одной старой и не возник вопрос: а теперь это что? Настоящий корабль Тесея или его точная копия, то есть уже другой корабль? Но человек – не предмет. Конечно, после всего, что происходит в его жизни, он меняется. Иногда чуть больше, иногда едва заметно. Но он всегда, всегда остается собой. Тем, кого родила его мать. А перемены в нем… Что ж… Чаще всего они к лучшему. Подлей-ка мне кофе. И коньячку плесни побольше, не жалей, там его еще много… Последние радости…»

Я налила ей полную чашку кофе с коньяком, и Роза отпила небольшой глоток с тем же наслаждением, с каким сделала первый.

Вдруг она улыбнулась.

«Помнишь, как однажды ты приехала ко мне и долго сидела в кресле, не говоря ни слова и уставясь в пол? А я исполняла вокруг тебя шаманские танцы с бубном, предлагала настоящий английский чай, французское печенье, новую книгу Урсулы Ле Гуин… И вдруг ты прямо посмотрела на меня и сказала: “Роза, не будьте Розочкой. Это не ваше. Не ваш стайл”.

Роза тихо засмеялась своим низким хрипловатым смехом.

«Это было довольно грубо», – сказала я, усмехнувшись.

«Нет-нет, нормально! Ты была абсолютно права! Быть Розочкой – не мой стайл. Я Роза. И точка. Да-а… Мир полон смыслов, и открыть тебе на что-то глаза может не только психотерапевт с горой дипломов, но даже семнадцатилетняя синеглазая красотка, которая попросту уловила, что к чему, и не стала это скрывать».

Я видела, что она устала. Ее речь все чаще прерывалась тяжелыми судорожными вдохами. Но в то же время я видела, что ей хорошо здесь и она пока не хочет уйти.

«Я беспокоилась, что ты опять на грани… – произнесла Роза. – Есть в тебе этот тревожащий меня хрупкий баланс между жесткостью и острой сенситивностью… Но ты меня успокоила. Вижу: сил в тебе много. И поэтому… – Она закашлялась. – Поэтому…»

Я встала, вынула из ее руки чашку. Она схватила меня за пальцы, но минуту или две ничего не могла сказать. Ее сотрясал натужный, глубокий кашель. Я смотрела на нее сверху вниз, сжимая губы, – я чувствовала, как стремительно уносит ее болезнь. Я чувствовала ее боль.

Наконец паузы между приступами кашля стали чуть длиннее, и Роза с трудом выговорила: «Дальше… Двигайся дальше, Аня. Не застревай на одном месте. Это не твой стайл».

Я мягко надавила ей на плечо. Она послушно легла на диван, придерживая рукой шляпку на облысевшей голове, закрыла глаза. Кашель постепенно затихал.

Я взяла мой старый клетчатый плед, укрыла Розу, а потом еще минут двадцать сидела в своем кресле и слушала ее хрипловатое дыхание. Она уснула как-то очень быстро и сразу глубоко. Как будто потеряла сознание.

Роза, Роза… Чтобы покончить с собой, мне не нужны таблетки, яд, веревка, бритва или пистолет. Я умею умирать сама. Ты это знаешь.