Татьяна Степанова
Душа-потемки
Глава 10
ОТЪЯВЛЕННЫЙ ШОПОГОЛИК
Только истинный безбашенный шопоголик мог отправиться в магазин за покупками после всего, что случилось с ним в этот день.
Ксения Петровна Зайцева – крашеная блондинка тридцати восьми лет, бездетная, разведенная, владелица риелторской фирмы «Юнона», обвиняемая по уголовному делу, находящаяся под подпиской о невыезде – после изнурительных допросов и очных ставок в восьмом часу вечера, умывшись в туалете, причесавшись и наложив на расцарапанную в драке с потерпевшей Евой Комаровской скулу слой тонального крема, покинула стены Главка и отправилась домой.
Она жила на Варшавском шоссе, снимала «двушку» в доме завода ЗИЛ у железнодорожного моста. Грохот поездов, но это ж Москва, все лучше, чем за МКАД, где ее фирма «Юнона» продавала липовые квартиры.
После таких передряг, как допросы и очные ставки с разгневанными потерпевшими, лишившимися денег, другой бы на месте Ксении Зайцевой приполз домой на карачках разбитой клячей, хватил бы стакан коньяка на кухне вместо успокоительного и бухнулся спать.
Но Ксению Зайцеву бог замесил из иного теста, чем прочих. Возможно, поэтому, как она считала, ей все в жизни удавалось довольно легко. Вот и это уголовное дело, ну что там – промурыжат полгода, потом передадут дело в суд, она уже консультировалась с адвокатом. Конечно, крупный ущерб причинен мошенническими действиями, но дадут ей от силы лет пять, и то условно, потому что раньше она не судима, имеет отличные характеристики и вообще – женщина. Кое-что всем этим скандалистам-дольщикам она, возможно, выплатит в процессе следствия, чтобы на суде это сразу зачлось, а потом… потом выплаты улетучатся, потому что счета фирмы «Юнона» пусты, а насчет конфискации личного имущества никто не заикнется.
И это очень правильно, что она не стала покупать себе недвижимость здесь, это очень даже предусмотрительно. Ее дом на Кипре… сколько же бабок она в него вложила, почти все… Зато какой дом, вилла у моря… И счета все ее там, так что… После суда она поотмечается месячишко, чтобы не думали, что подалась в бега, а потом тихо исчезнет – сначала на Украину в Киев, а потом через Прагу самолетом…
И заживет счастливо, откроет новую фирму уже на Кипре и… как знать, заведет себе любовника-грека, ненасытного в постели.
Все это весьма спокойно и практично Ксения Зайцева обдумывала в такси по дороге домой на Варшавку.
Скула под слоем пудры саднила, надо обработать дома борной… Нет, ну надо же, мерзавка какая, прямо бешеная – полоснула ногтями…
«Ничего не верну этой истеричке, – решила Ксения Зайцева, – ни бакса от меня не дождется».
Такси обогнало троллейбус, тормозивший у остановки перед Замоскворецким универмагом.
Ксения Зайцева вспомнила, что в этом универмаге отличный парфюмерный отдел на первом этаже. Глянула на часы – до закрытия еще полчаса, она успеет. И потом там, наверху – то ли на втором, то ли на третьем этаже, – отдел постельного белья и тканей для штор и портьер. Она помнит, она заходила, очень хороший ассортимент, и совсем не так дорого, как, например, в бутиках на Петровке.
Нет, но сначала парфюм… Тот новый аромат у «Баленсиага»… Это что-то… А у «Кензо» вся новая летняя линия такой свежестью наполнена…
Ксения Зайцева попросила остановить такси, расплатилась и вышла. Сразу же сняла шелковое пальто – вечер такой душный, в торговом зале, несмотря на кондиционеры, взмокнешь.
Витрины универмага полны света, только вот дизайн какой-то чудной. Это старое пианино, зачем оно на витрине? Все выпендриваются, хотят покупателей завлечь. А покупателей что-то маловато. Вечер буднего дня, всем работягам, всем офисным крысам уже ни до чего – домой, домой… Вон целый хвост машин уже выстраивается на Варшавку по Александровской улице.
Сумерки…
Чувствуя во всем теле тяжелую усталость, Ксения Зайцева поднялась по гранитным ступенькам. Это всего лишь минутная слабость, сейчас все пройдет – там в магазине… Больше всего на свете она любила приобретать вещи – любые, от дома на Кипре до флакона духов. Она и деньги-то в общем зарабатывала… воровала для этого – чтобы потом покупать себе вещи: модную одежду, шубы, бриллиантовые кольца, новую машину, сумки.
Да, там у следователя ее измочалили как тряпку половую своими вопросами. И она даже пострадала в потасовке. Но это ничего, это заживет как на собаке. Вот сейчас она войдет в парфюмерный отдел, и сразу же все встанет на свои привычные места.
Парфюм, вещи… шелковое постельное белье…
Раздвижные двери универмага открылись, и она шагнула внутрь – преображенная и почти что счастливая.
Двери захлопнулись – словно стеклянные челюсти сомкнулись. И никто не услышал ни хруста костей, ни крика.
Глава 11
ЗМЕИНАЯ КОЖА
Иннокентий Краузе, сын Ольги Аркадьевны и муж Василисы, остановил машину на темной улице.
Центр, по ночам здесь пусто и тихо, все переулки, знакомые с детства, все тупики свободны от машин. И проходные дворы…
Здесь когда-то давно, очень давно, они гуляли с пацанами, бегали, играли. И все проходные дворы в этом районе он знает, не забыл.
Один ночью… без матери, без жены…
К черту, все к черту…
Он осторожно закрыл дверь своего «БМВ». Подарок матери к годовщине свадьбы. Мать машину им подарила, а Василису она терпеть не может. И тем не менее делает ей постоянно презенты – то браслет, то кольцо.
А Василиса мать ненавидит.
И он… он, Иннокентий, между ними двумя как…
«Эй, Кешка, мяч подавай, не зевай!» – так орал Филимонов из восьмого класса. Вот в этом дворе… да в этом стояла зимой деревянная «коробка», и пацаны гоняли в хоккей, а летом тут же делали волейбольную площадку, и они, пацаны… Нет, он в общем-то не играл во все эти игры. У него постоянно что-то болело в детстве – то ухо, то горло. И мать запрещала ему бегать, чтобы не вспотел. Он стоял всегда там, за бортом деревянной коробки, и когда мяч улетал, пацаны кричали ему: «Кешка, сгоняй!»
Тут это место, где он всегда торчал… Тут, за бортом…
А сейчас… видели бы они, эти недоноски. Видели бы его за рулем «БМВ» последней модели, видели бы его на лужайке перед их домом на Рублевском шоссе, видели бы его в салоне самолета, когда он летит первым классом SAS в Стокгольм. Видели бы его, когда он берет за руку свою жену, красавицу Василису, и зарывается лицом в ее душистые волосы…
Но некому видеть. Филимонов пропал дуриком по пьянке – угодил под электричку, а другие… А старшие… Да он и не помнит никого. Нет, среди старших был один… как его звали? Матвей… ну да, они звали его Поляк… Он иногда приходил посмотреть, как они играли в волейбол. Тут всегда ошивалось много детей, а он приходил – не часто, после работы. Он и обретался тут недалеко. И Кешка порой, когда забегал в магазин к матери по дороге из школы, замечал… Нет, сейчас уже и не вспомнить, как давно это было, тридцать лет назад. Какие-то смутные фрагменты… Желтое такси в «шашечку» у «генеральского» дома – вон там, только через двор пройти и через арку со стороны Мытной… Да, желтое «такси», и Матвей Поляк почтительно выводит из подъезда какую-то старуху в норковой шубе и усаживает в машину.
Мать потом говорила, что эта старуха… эта скрюченная карга – бывшая первая красавица Москвы, любовница маршала Иллиодора Хвостова.
Какие же они все… суки.
И как быстро стареют. Из нежных жемчужин обращаясь в пыль, в жидкое дерьмо.
Но прежде мотают нервы, ломают ваш хребет и высасывают всю душу.
Сморщенная ведьма в норковой шубе… «Кешка, давай сгоняй!» – это все, что он помнит из своего детства? Неужели это все?
Мать…
Всегда и везде только она одна.
И теперь еще жена… само совершенство…
Мать любит его.
А жена… с Василисой все сложнее. Но она верна ему.
А он? Что же он? Ему уже за сорок. Что же он?
Он любит мать.
И любит жену.
И ненавидит их обеих.
Иннокентий Краузе рванул вниз тугой узел галстука. Ночь, он приехал сюда ночью прямо из офиса Шеина один. И никто не знает, где он. Он выключил свой мобильный.
Наверное, они обе потом подумают, что он снова пьян. Но нет, в этот раз он не выпил ни капли.
Он медленно побрел прочь от машины – через двор. Этот двор сквозной, и выходит он на Александровскую улицу.
В окнах квартир гаснет свет. Тополя как часовые. Душная летняя ночь.
Среди всей этой суеты, этой жизни, среди богатства и праздности, мечась из стороны в сторону, страдая, как в капкане, между матерью и женой, как же трудно сохранить себя, остаться самим собой.
Кто знает его лучше, чем он сам?
Мать?
Василиса?
А ту старуху… бывшую любовницу маршала, потом нашли мертвой в ее собственной квартире. Ее задушили капроновым чулком…
Как же давно это случилось. А тут, в этих переулках, в этих дворах и тупиках, ничего не меняется. Те же стены, те же дома, тополя.
Лунный свет…
Иннокентий Краузе поднял голову. Луна, как желтый волейбольный мяч, висела в черном треугольнике неба между высокими домами, прямо у него над головой.
И лунный свет… Пряный, пьянящий… казалось, его можно пить через соломинку, как коктейль в баре клуба «Сохо». Он вдохнул полной грудью.
И что-то внутри словно треснуло, открылось, отслаиваясь кусками, прорастая, созревая, как новая кожа. Змеиная кожа – яркая, исполненная причудливыми узорами, которых до поры до времени никто, никто не созерцал.
Иннокентий Краузе сорвал с себя галстук, скомкал его и сунул в карман. Темная громада здания высилась там, впереди. Со стороны безлюдного двора ее пока что закрывали тополя. Но он знал, что этот двор сквозной, помнил это всегда, с самого детства.
Глава 12
ОТДЕЛ ПОСТЕЛЬНОГО БЕЛЬЯ «ВСЕ ДЛЯ ВАШЕЙ СПАЛЬНИ»
Этим летом Катя начала просыпаться очень рано. На работу к девяти, а на часах всего половина шестого. Балконная дверь открыта – со стороны Москвы-реки, Фрунзенской набережной, где стоит ее дом, слабый свежий ветер. Птицы поют там, за рекой, в Нескучном саду. Небо прозрачное, а потом станет мутным, вылиняв от зноя.
Что ж, в принципе к одиночеству не привыкать. Это как корь, как ветрянка, раз переболеешь – и уже иммунитет на всю жизнь. И если уж вставать в такую рань, то можно делать все не спеша.
Катя сидела перед зеркалом и расчесывала волосы. Длинные, опять отросли. Может, взять и отрезать? Сделать забавную мальчишескую стрижку… Но нет, отчего-то жаль. Он так любил смотреть, когда она вынимала заколку и волосы рассыпались по плечам.
И всего-то две встречи, две ночи…
Не наш… чужой… Явился как вор… как враг…
С той стороны…
Ямка на подбородке, серебряная цепочка, брелок…
Sorry me…
И вся прошлая жизнь сразу… И дом, и муж – Драгоценный и друг детства Мещерский… все как-то сразу на одной стороне, а она на другой.
И Драгоценный, конечно же, прав, что уехал и не возвращается.
А тот, другой… чужой…
Какая же тоска на сердце…
Наверное, не увидимся мы больше никогда.
А вдруг?
И вот теперь сидишь утром в пустой квартире и смотришь на себя со стороны.
И ничего, ничего, ничего про себя не знаешь.
Кто бы объяснил, подсказал?
Катя отложила массажную щетку, запахнула халат и пошла на кухню включать кофеварку.
Ничего, вот сейчас она приедет на работу и сразу же… чтобы мысли в голову больные не лезли, отправится к полковнику Гущину – доброму старому громогласному лысому полковнику Гущину – начальнику управления областного уголовного розыска. И узнает все новости, даже те, что в сводку происшествий не попадают.
А если ничего не случится интересного, то она снова займется делом Ксении Зайцевой о мошенничестве с квартирами. Там у следователя работа кипит каждый день.
Интересно, как там мальчишка Феликс? Его вчера надолго задержали в розыске. Повели его потом к начальнику транспортного отдела. Неужели правда поверили в эти его странные способности? Но он же действительно нашел угнанные машины… Вот и пойми-разберись. Его рыжая тетка Ева вчера с собаками разыскивала его по всем этажам, снова психовала.
Ну, если розыск возьмет малыша в оборот со всеми этими его причудливыми экстрасенсорными способностями, только она его и видела.
Отчего-то в это утро Катя оделась особенно тщательно. Извлекла из недр шкафа новое платье. Опять короткие в моде, и это хорошо, но не мешало бы подзагореть, не на пляже, так хоть в солярии, что ли, надо бы записаться.
И даже можно надеть вот этот браслет. К летнему белому платьишку он очень даже ничего, стильный.
А босоножки на каблуках в это утро Катя оставила дома, выбрала новые легкие кожаные сандалии. При росте больше ста семидесяти пяти это вообще-то в самый раз, но она обожает каблуки – чем выше, тем лучше. И обожает смотреть на себя в зеркала и во все отражающие поверхности. И это, конечно же, с детства… С того дня, когда они с нянькой шли мимо Замоскворецкого мосторга, и катил синий троллейбус, и было еще совсем не страшно. Пока не страшно.
И вот чудо, едва лишь выходишь из дома, спускаешься на лифте, покидая впавшую в летаргию пустую квартиру, и энергия откуда-то берется!
Потому что у нее такая работа – не знаешь, чего ждать, замираешь от любопытства. Вот сейчас… явишься, а тебя ка-а-ак огорошат…
Нет, не банальщина – вроде краж, разбоев и бытовухи на почве пьянства, этого всегда полно, и это совсем не интересно, хотя порой и трагично. Но случаются иногда такие, такие дела… И сразу все уходит куда-то прочь.
И даже от того, что Драгоценный совсем не звонит, – не больно.
И то, что с тем, другим, они уже, наверное, никогда больше не встретятся в этой жизни, – тоже не больно.
– Федор Матвеевич! – Катя энергично окликнула полковника Гущина, приметив его в вестибюле Главка. – Доброе утро! Вы куда это спозаранку?
– А, не успел даже чаю стакан допить, – Гущин что-то осип, – сдернули. Привет, Екатерина, все цветешь?
– Стараюсь, Федор Матвеевич, – Кате и в голову не приходило кокетничать со «стариком» Гущиным. – А что случилось?
– Убийство, что еще может у нас случиться, – Гущин притворно зевнул. – Территория не наша, Москвы. А вот труп, кажется, наш.
– Как это? – Катя сразу заинтересовалась. – А далеко ехать?
– Да нет, тут рядом, в центре. Елистратов вот звонил, просил прибыть, посмотреть.
Елистратов – начальник отдела убийств МУРа, с Гущиным они старые товарищи, однокашники даже. Катя уже совсем сгорала от любопытства. Так просто в начале рабочего дня, когда совещания и оперативки, разносы и нагоняи подчиненным, начальник убойного отдела МУРа не станет звонить начальнику областного розыска, с места срывать. Тут что-то особенное.
– А возьмите меня с собой, – Катя решила брать наглостью.
– А тебе что, нечем заняться?
– Вчера делом Зайцевой заняться хотела… это в отделе экономических в следственном управлении… А там скандал на очной ставке вышел, фигурантки подрались. Пришлось отложить, так что…
– Зайцевой? – переспросил Гущин. – Это та, что с квартирами химичила? Она? Ну-ка садись в машину. И что там вышло на очной ставке, давай рассказывай.
И Катя всю дорогу трещала как сорока, представляя в лицах полковнику Гущину вчерашний инцидент.
И за дорогой не следила – Москва – пробки.
Закрыла рот, только когда служебная машина остановилась на углу жилого серого дома на какой-то улице. А дальше – милицейский патруль, машины с мигалками, ограждение, толпа зевак и…
– О господи, а что это за здание?
– Замоскворецкий универмаг, – ответил полковник Гущин.
Катя посмотрела вверх. Дом с витринами – пять этажей, стены цвета кофе с молоком, выпуклый, закругленный фасад – плавные линии, раздвижные двери.
Тогда здесь двери тоже были из стекла, но открывались и закрывались самими посетителями универмага. Двери из стекла, как и та на балконе…
Нет, то все забыто, напрочь забыто.
– Надо же, только вчера об этом универмаге речь у нас заходила, – Катя внезапно заметила, что и полковник Гущин как-то странно медлит возле гранитных ступеней. – А я однажды совсем маленькой с нянькой здесь… Как же давно я сюда не приходила, в эту часть города.
– А я тридцать лет назад стоял вот тут, на этом самом месте… в оцеплении… Даже день точно помню. Да, бежит время.
– Федор Матвеевич, а кого убили? – спросила Катя. – Тут опять только оцепление, патрульные. А где же Петровка вся? Елистратов, сотрудники, эксперты?
– Там, внутри, – Гущин сделал то, чего не делал никогда – ни до, ни после: крепко взял Катю за руку.
И они вместе поднялись по гранитным ступеням к раздвижным прозрачным дверям.
Бом! Бо-о-ом!
Звук боя часов – размеренный и мелодичный. Сразу направо от входа в просторный светлый торговый зал первого этажа – большой парфюмерный отдел и рядом – в глубине отдел по продаже часов.
Бом!
Настенные, напольные – в корпусе из хромированного металла и мореного дуба часы начали отбивать время – все разное и не в унисон, а словно вторя друг другу, стремясь догнать, наверстать упущенное.
– Прекратите эту какофонию! Работать невозможно!
Катя услышала резкий голос полковника Елистратова – начальника отдела убийств МУРа. Низенький и полный, похожий на пингвина, без пиджака по случаю жары, он стоял в самом центре зала рядом со следователем прокуратуры и экспертами, снимавшими все происходящее на видеокамеру. Сотрудники милиции рассредоточились по залу, и среди вновь прибывших Катя увидела начальника отдела вневедомственной охраны и рядом с ним майора Бурлакова.
– Никаких сигналов к нам на пульт в течение ночи не поступало, патруль дважды объезжал периметр охраняемой территории, ничего подозрительного. Проникновения в здание извне нет, – Бурлаков докладывал следователю прокуратуры.
– Я не понимаю, как же тогда… как же он покинул здание, – следователь обернулся к Елистратову.
Тот, не отвечая пока, подозвал старшего опергруппы.
– Все тут обыскать сверху донизу. И что там с опросом персонала?
А потом Елистратов подошел к полковнику Гущину.
– И где же? – спросил тот вместо приветствия.
– На втором этаже, в отделе постельного белья. Сам посмотри сначала.
Бом-м-м!
Часы ударили в последний раз и умолкли. И стало слышно только голоса людей, но и они в этих старых толстых стенах звучали приглушенно.
Катя огляделась. Собственно, тут она впервые, тогда ведь она сюда так и не зашла… или нет, все-таки они с нянькой зашли, несмотря на ее, Катин, плач.
Девочка, да что же ты так кричишь, нечего бояться, это же просто магазин…
И пол тут прежний – из серого мрамора, и лестница… Полированные дубовые перила. А вот зеркал почти нет в торговом зале, все стены забраны пластиковыми современными панелями, и все пространство очень грамотно и функционально разграничено.
Парфюмерный отдел.
Отдел по продаже часов.
Отдел бижутерии и фирменных очков от солнца.
Отдел по продаже хрусталя и фарфора.
– Мне нужен подробный поэтажный план универмага, – объявил полковник Елистратов.
Они с Гущиным услышали это уже на лестнице.
Второй этаж.
– А потолки тут прежде высокие были. Или мне по молодости тогда так казалось? А сейчас что-то давят… ну да, подвесные сделали. Все-таки новшеств много, – Гущин прищурился. – Тогда меня сюда не пустили. Но потом я заходил, и даже часто какое-то время.
О чем это он?
– Дело у нас сразу Петровка забрала, а потом министерство. Я-то в пятнадцатом отделении тогда работал, только пришел, мой первый год после «Вышки». Так что это наша территория, пятнадцатого… Все продолжения тогда ждали. А его не последовало.
О чем он?
Катя видела перед собой обычный торговый зал самого обычного универмага – не слишком яркий свет, кремовые потолки и перегородки и большой отдел по продаже женской одежды. Слева – отдел игрушек (вот странность), а справа пышно и довольно посредственно декорированный отдел по продаже тканей, штор, пледов и постельного белья.
Стеллажи с комплектами пододеяльников и простыней, диванные подушки. Тяжелые занавеси, прикрывающие заднюю стену, большой выбор штор и гардин, вывешенных от пола до потолка на кронштейнах и посреди всего зала…
Двуспальная кровать, убранная покрывалом и пестрыми подушками.
Тело лежало поперек кровати. Голые ноги – одна все еще в туфле, вторая босая, свесившиеся до пола руки и растрепанные светлые волосы.
У самой кровати на полу скомканное летнее пальто.
Катя сразу его узнала – шелк весь в цветах и драконах.
В цветах и драконах…
– Ну, что, знакома она тебе? – спросил Гущин. – Я-то ее не видел живой. Только слышал – скольких эта баба облапошила.
Как много на кровати лишних подушек…
В этот момент один из экспертов (они занимались своей работой) осторожно повернул лежавшее ничком тело.
Ее лицо…
Катя невольно отвернулась.
Багровое, с густо, жутко размалеванным от уха до уха алой помадой ртом, сведенным судорогой.
Ксению Зайцеву, обвиняемую по делу о мошенничестве, которую она, Катя, и видела-то вчера практически мельком в кабинете следователя, было очень трудно узнать. Но Катя узнала ее сразу.
– Ее задушили, – сказал эксперт. – Смерть наступила более двенадцати часов назад.
Гущин наклонился над трупом.
– Нет, это не руками, – сказал он.
– Да, судя по всему, использован какой-то предмет – возможно, шнур от портьер – тут их вон сколько, на выбор, возможно, галстук или еще что-то.
– Не нашли?
– Пока нет.
– Как считаете, здесь все и произошло, прямо на этой кровати? – Гущин дотошно осматривал покрывало.
– Нет, точно не здесь. Нижнее белье, трусы испачканы… ну это обычно при удушении. А на покрывале и постельных принадлежностях следов экскрементов нет. Все изымем для экспертизы, потом скажем точнее.
Гущин обошел кровать.
– Задушили, притащили, уложили. М-да… а губная помада ее?
Другой эксперт в резиновых перчатках открыл сумку. И ее тоже Катя узнала – фирменная, очень дорогая.
– Водительское удостоверение на имя Ксении Зайцевой, ключи…
– Машина ее где? Обнаружили?
– Пробили по банку данных, у нее нет машины, продала месяц назад.
– Продала, значит, умно, – Гущин хмыкнул. – На ней же ущерб колоссальный висит… висел…Так что с помадой?
– В косметичке помады нет.
– Ищите здесь.
– Почему у нее с лицом это сделано? – спросила Катя. – Такая мерзость… словно клоун жуткий… Убил и еще издевался над ней?
Гущин пристально смотрел на постель.
– Вот он, тюбик, закатился, – эксперт поднялся.
В руках, обтянутых резиновыми перчатками, он осторожно держал тюбик помады – алая, она вся почти была израсходована, стесана.
– Отпечатки есть! Сейчас снимем.
– Где тут зеркало в отделе? – внезапно спросил Гущин.
– В этом отделе никаких зеркал.
– Должно быть обязательно в соседнем, в отделе одежды, – сказала Катя. – В примерочной.
Гущин двинулся туда. Что-то с ним было не так – со «стариком» Гущиным, и Катя видела это – здесь, на месте убийства. Он выезжал на десятки дел за свою долгую службу в розыске, но что-то произошло с ним сейчас, прямо сейчас…
– Федор Матвеевич!
– Ищи примерочные.
– Вот одна, – Катя отодвинула темную шторку.
– Зеркало?
– Ну да, самое обычное зеркало. А что? Что мы ищем?
– Посмотри в другой, той, что рядом.
Катя шагнула, отодвинула еще одну шторку и…
– Ну вот. Вот мы и приплыли, – сказал Гущин за ее спиной.
На зеркале примерочной алой помадой размашисто и коряво… буквы на стекле словно кровоточили.
Я здесь. Я вернулся.
